Текст книги "Судебные речи известных русских юристов"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 71 страниц)

   И верьте, что Андреев выйдет из суда, как говорится, "с опущенной головой"... На дне его души будет по-прежнему неисцелимая рана... Его грех перед богом и кровавый призрак его жены – во всем своем ужасе – останутся с ним неразлучными до конца.

* * *

   Андреев был оправдан. Присяжными было признано, что убийство совершено в состоянии крайнего раздражения и запальчивости.

Дело Богачева

   10 апреля 1892 г. во дворе дома No 8 по Владимирской улице Петербурга студент А. П. Богачев нанес пять ран своей жене Л. А. Богачевой, оказавшихся легкими и не принесшими расстройства здоровью.

   Задержанный на месте совершения преступления, Богачев признал себя виновным в совершении покушения на убийство жены, однако затем в процессе судебного разбирательства дела отказался от этого своего показания и признал себя виновным в нанесении ранений жене в состоянии запальчивости и чрезмерной раздражительности. Защищавший Богачева С. А. Андреевский настаивал на оправдании подсудимого, приведя для этого многочисленные факты из; жизни Богачева и его отношений с женой, а Также подвергнув тонкому анализу и исследованию доказательства обвинения. Речь" С. А. Андреевского воспроизводится полностью. Из нее видны и детали настоящего дела. Слушание дела происходило в С. Петербургском окружном суде в 1892 году.

* * *

   Прежде всего я просил бы вас, господа присяжные заседатели, вместе со мной проверить те отдаленные факты, которое предшествовали этой печальной истории. Ведь в различной оценке этих предшествовавших явлений и заключается все разномыслие между сторонами.

   Хотя мы разбираем дело супружеское, а судить мужа с женой вообще считается трудным, но здесь мы имеем некоторое облегчение в том, что сожительство между супругами продолжалось всего четыре месяца. За такой промежуток времени они могли смешаться только механически, но не успели еще слиться духовно, и потому их взаимные счеты можно разбирать почти так же свободно, как пререкания посторонних людей. Следовательно, мы можем углубиться в изучение дела не без надежды на то, что поймем, хотя приблизительно, каким образом Сложились отношения между супругами перед кровопролитным скандалом на Владимирской улице.

   Но чего держаться в этом исследовании? Какой стороне, верить?

   He скрою, что вчера я начал тревожиться за участь подсудимого, когда мне подумалось, что вы доверяете показаниям матери потерпевшей. Ваши вопросы как будто клонились к тому, чтобы поддержать свидетельницу и сгладить некоторые шероховатости в ее объяснениях. Но вскоре ложь в этом показании начала с такой силой выбиваться наружу, что ничего нельзя было поделать. Помните ли? После целого ряда разоблачений, вы сами перестали ожидать правды от этой свидетельницы и уже не обращались к ней за разъяснениями.

   Показание самой потерпевшей? Но мы лишены его. Она воспользовалась правом молчания, и мы только слышали крик ее сердца или, быть может, только крик ее расстроенных нервов "Простите его!". Мы глубоко благодарны за эти два слова, мы не забудем их, но в то же время думаем, что, вероятно, и есть за что простить его... Однако же нам было бы легче, если бы жена явилась открыто высказать все, что она знает о муже. Тогда бы нам, по крайней мере, удалось восстановить кое-что из ее прежних показаний, в которых мы находим косвенное подтверждение слов подсудимого. Но этого источника теперь у нас нет!

   Что же остается? Что выбрать?

   Мне думается, что рассказ подсудимого дает нам такой цельный и последовательный материал, что его скорее всего можно принять к руководству для объяснения дела. Если вычесть некоторые преувеличения его мнительной фантазии, то нужно будет сознаться, что основная нота страдания, проходящая через все его объяснения, ближе всего соответствует правде.

   Итак, начнем прямо с брака. Чего ожидали от этого союза: с одной стороны, жених, а с другой – невеста?

   Жених, Богачев, прошел перед тем тяжелую жизнь человека, осиротевшего в детстве, небогатого и кормившегося своими трудами с половины университетского курса. К двадцати годам он добился прочного положения, заняв место секретаря в редакции "Нового Времени", доставлявшее ему до двух тысяч рублей в год. Когда такой человек собирается жениться на бедной девушке, то он, очевидно, добивается настоящего семейного счастия. Он отдает избранной им подруге всю свою жизнь, вполне уравновешенную и завоеванную дорогой борьбы. Он женится не иначе, как по влечению сердца, по любви.

   Теперь, чего же искала невеста? Луиза Глеб-Кошанская не любила Богачева. Она уже не была девушкой. У нее было приключение с одним господином, сосланным в настоящее время в Сибирь. Мы знаем, что ее бывший покровитель наметил для нее театральную карьеру, легко доставлявшую тех новых поклонников, которые должны были его заменить. И это пришлось Кошанской по вкусу, как потому, что она воображала в себе талант, так и потому, что любила нравиться. А откуда же легче блистать как не со сцены? Но в последнее время она жила в большой бедности. И вот, помимо главного, помимо патента на звание порядочной женщины, после падения, Кошанская приобрела с мужем: 1) его деньги для театральных костюмов и 2) его знакомство в печати для разглашения: ее имени. Правда, жених и не подозревал, что его берут только для этих целей, и невеста некоторым образом рисковала, что Богачев всему этому воспротивится, но он казался ей таким маленьким, тщедушным и влюбленным, что она заранее предвидела победу. Она могла совершенно спокойно рассуждать: "Я его не люблю, но. он мне выгоден; будет он слишком вязнуть ко мне – брошу его; но на первое время он во всяком случае мне пригодится, да и впоследствии я все-таки буду иметь звание дамы..." Ее лозунгом было: "Не хочу быть верной супругой, хочу быть вольной актрисой!".

   Говорю все так уверенно, потому что вся эта программа была целиком выполнена. Но ведь все это довольно гадко, чтобы не; сказать ужасно... Что же, эта женщина – прирожденное чудовище что ли? Или общественная мораль настолько упала, что все это считается обыденным? Я думаю, что Богачева – скорее поверхностная и пустая женщина, и что не она одна виновата в том, что сделалась такой. Во-первых, здесь уже побывал легкомысленный; мужчина, который оставил следы своего обучения; во-вторых,– а может быть это и есть во-первых – виновата мать.

   Мы не знаем, сама ли Кошанская-мать разошлась с мужем или: он ее бросил, но мы видим, что за последние годы она жила на средства своих незамужних дочерей, которые никаких определенных занятий не имели. Дело известное, что когда незамужние дочери сидят на шее у матери, то она мечтает выдать их замуж и не бывает особенно требовательна к женихам. Но когда, наоборот, мать питается от дочери, она смотрит на зятя враждебно. Она, уступая ему дочь, сама норовит сесть ему на шею, и так как охотников до такой ноши не много, то в подобных случаях мать является природной союзницей дочери во всех распрях с мужем; она в них пряма заинтересована. И если зять дорожит женой, то прямой расчет тещи состоит в том, чтобы постоянно вырывать у него дочь из рук, тянуть на свою долю деньги и кормиться своею властью.

   Вы видите, таким образом, что план будущих отношений к мужу входил, пожалуй, даже более в интересы матери, нежели дочери. А в самом выполнении плана наблюдается столько мелких расчетливых и каверзных изворотов, что изобресть их мог только старый и холодный ум. Молодая женщина, предоставленная самой себе, никогда бы не додумалась до таких закорючек.

   Вспомните, что жених венчается для настоящей женитьбы, а невеста выходит замуж только для сцены. И вот является задача для матери: как бы это так сделать, чтобы после благополучного венчания, со следующего же дня ошарашить мужа чем-нибудь таким, из чего бы, как из зерна горчичного, выросли и расплодились будущие несогласия, но чтобы, однако же, не произошло и немедленного разрыва, ибо на первое время муж весьма и весьма нужен?

   Придумано было великолепно. На следующий же день после свадьбы новобрачная требует у мужа отдельного вида, причем и не разберешь, насмешка ли это, шутка, жестокость, наглость или кокетство? А мать бросает мысль, будто Богачев только подослан за деньги к ее дочери ее прежним– соблазнителем, чтобы формальной женитьбой загладить его грех! Понимаете ли вы всю ядовитость этой выдумки? Любовником и обольстителем его жены, человеком, которого не должны были сметь называть при нем – этим самым человеком Богачеву колют глаза, его попрекают им, доказывают ему, что он только прислужник обольстителя,– и Богачев, никогда не слыхавший даже его имени,– Богачев поставлен в такое проклятое положение, что у него нет никаких средств опровергнуть клевету, потому что доказывать отрицательные факты невозможно.

   И понятно, что в доме понемногу начался ад кромешный. Но этого только и требовалось. И в очень короткое время теща с женой отвоевали у Богачева все, что им было нужно. Самые неожиданные для Богачева события чередовались с необыкновенной быстротой, а именно: теща с другой дочерью поселилась у новобрачных; жена, вопреки прежним предостережениям жениха, стала открыто рваться к театру и тайно от мужа поступила в драматическую школу; она постоянно пропадала из дому: деньги летели во все концы; влюбленный муж, протестуя и устраивая сцены, кончил тем, что все делал по-жениному. Заказаны были платья, муж устроил жене дебют по декламации; она провалилась, и он был в восторге, но когда в "Новом Времени" справедливо оценили ничтожество дебютантки, то Богачев, который в душе приветствовал эту неудачу, вынужден был нагрубить редактору за этот отзыв, чтобы этим доказать жене свою нежность... Затем наступили вещи, еще более неожиданные: жена была разлучена с мужем, а когда была обнаружена ее беременность, то начали делать попытки произвести выкидыш. Наконец, в квартиру Богачева стали наведываться мужчины из драматической школы, которых он не имел права удалить, потому что теща и жена позволяли. Тогда Богачев сам сбежал из дому.

   Естественно, что, подвергаясь всем этим переделкам, Богачев не мог отвечать на них вечной любезностью и ангельской добротой. Он, конечно, злился, ссорился и, вероятно, был несносен. Но ведь иначе и быть не могло, и причиной разрыва был исключительно тот скверный замысел, ради которого, обвенчали Богачева с девицей Кошанской, а не какие-нибудь провинности со стороны мужа. Легко допускаю, что характер у Богачева был тяжеловатый и угрюмый, какой обыкновенно бывает у людей, сформировавшихся в одиночестве; вполне верю, что Богачев не имел тех округленных манер и улыбающихся глаз, какими отличаются члены увеселительных кружков, смазливые актеры-любители и вообще закулисные дон-жуаны. Но, чтобы он был извергом, чтобы он грозил, убийством, замахивался на жену мраморной доской от столика и т. п., все это – чистейший вымысел. Между супругами были только истерические распри, обычная сцена из семейных драм, с попытками самоотравления и т. д., но ровно никакого насилия не было. Кухарка Авдотья, ближайшая свидетельница всей совместной жизни супругов, наблюдавшая их в небольшой квартире, не слыхала никакого буйства. Свидетелю Булацелю и женщине-врачу Познанской Богачева, после разрыва, говорила, что разошлась с мужем вследствие его несогласия допускать ее на сцену, а не из-за жестокостей и угроз. Ей было бы выгоднее ссылаться на угрозы, потому что в таком случае симпатии были бы на ее стороне, тогда как, порываясь к театру, она рисковала выслушать наставления, что семейная жизнь дороже сцены. Но она не могла выдумать никакой другой причины разрыва. Да вообще разве бы муж, сколько-нибудь страшный и грозней, дозволил проделать над собой все то, что претерпел Богачев? Не ясно ли вам, что этот мнимо грозный муж был только жалкий раб?

   Но есть еще одна смешная подробность, которую возводят в серьезную мораль. В первые брачные дни с женой случилась болезнь, которая приписывалась любовному усердию мужа. И вот, на этом обыденном приключении сооружается чучело "зверской страсти". Позвали докторов. Явилась женщина-врач и врач-мужчина; в качестве последнего фигурировал опытнейший акушер и разумнейший человек И. М. Тарновский, который прямо и откровенно сказал, что болезнь молодой дамы ничему определенному приписать нельзя. Но теща... о, удивительная мать! поторопилась рассказать едва знакомому ей приятелю Богачева, что муж досаждает своими ласками больной жене. Молодой слушатель этих неожиданных признаний очень резонно ответил матери, что излишек мужниной любви еще небольшое горе. Не видите ли вы, господа присяжные заседатели, в этой тещиной болтовне явной улики в том, что она никоим образом не ожидала от брака своей дочери настоящей семейной жизни? Иначе разве бы она осмелилась говорить об этом? И будь еще ее дочь несовершеннолетней девственницей, на которую бы вдруг обрушились грубые инстинкты невоздержанного супруга! А здесь в двадцать четыре года, после любовника – такая нетерпимость и хрупкость!.. Можно ли с какой бы то ни было точки зрения винить Богачева? Почему он знал, что жена действительно нездорова? Ведь это на лице не написано и никакому контролю не поддается: эти уклонения легко было принять за кокетство, за испытание любви, за игру в стыдливость, мало ли за что... Но уж если дочь пересказывает это матери, а мать об этом трубит, то, значит, что прочная привязанность никогда не входила в их расчеты, что это был не брак, а продажа на срок... Поэтому из опасения, чтобы союз этот не укрепился,– тотчас же торопятся оглашать малейшие случаи взаимного недовольства – даже такого недовольства, которое могло исходить только от женщины, явно продавшейся с отвращением, недовольства, о котором во всяком другом случае было бы стыдно заикнуться.

   Как бы там ни было, цель была достигнута: через четыре месяца Богачев, давший Луизе Кошанской свое имя, истративший на нее все, что имел, был окончательно удален от жены и совсем заброшен. Он потерял свое место в редакции и задолжал около 1000 рублей. Он был более не нужен. Теща с дочерьми удалились из его квартиры и предоставили ему просторное одиночество в помещении, за которое он уже не был в состоянии платить.

   Впрочем, Богачев еще надеялся, что если бы удалось вырвать дочь из когтей матери, то из нее со временем, может, вышла бы порядочная жена. По его жалобе началось в Комиссии прошений дело с характерным заглавием на обложке – "Об ограждении жены от матери". Было произведено, по горячим следам, всестороннее дознание о причине супружеских раздоров" и это дознание пришло к выводу, что более виновной в семейных несогласиях должна быть признана Богачева, которая вступила в брак, руководствуясь расчетом, а затем, поддавшись влиянию своей матери, уклоняется от примирения с мужем, к чему тот делал попытки, и даже скрывает от него место своего пребывания.

   К этому далекому времени (года за полтора до катастрофы) относится рукопись Богачева "Страничка из моей жизни", из которой в обвинительный акт записаны слова: "от злобы и ненависти к ней (к жене) у меня кипела душа, рука невольно дотрагивалась до рукоятки револьвера, лежавшего в кармане моих брюк. Минута, и всему конец, но нет. Провидение помешало: в комнату вошли два чиновника". Из этого заключают, что замысел на убийство жены еще тогда существовал у Богачева. Это не был замысел. Я не знаю даже, не есть ли это простое литературное измышление. Во всяком случае, это была только мимолетная мысль, одна из тех, мгновенно возникающих и бесследно исчезающих мыслей, которые мелькают у каждого в минуты злобы, оставаясь никому не ведомыми, и которые только у некоторых литераторов ложатся на бумагу – для того, чтобы можно было написать рядом с этим: "минута, и всему конец, но нет, провидение помешало", и так далее – и насладиться своей "нарядной печалью".

   Но вот что замечательно: что после этой минуты протекает целых полтора года полнейшего разобщения между супругами. И нападение Богачева с ножом на жену, после всего случившегося за эти полтора года, является таким неожиданным, таким бесцельным, таким не похожим на того Богачева, которого мы наблюдали во всем этом деле от начала до конца, что постигнуть и объяснить это нападение обыкновенными приемами человеческой психологии нет никакой возможности.

   Да вот вы сами в этом убедитесь из моего дальнейшего изложения. Но прежде посмотрим, какие чувства имел Богачев к своей жене? Скажут, что, вступая в брак, Богачев должен был предвидеть, на что он идет, и что поэтому в своей будущей жене он, вероятно, любил одно только тело. Могут указывать, что сценическая наружность девицы Кошанской, ее временная бедность после разлуки с любовником, ее близость к театральному буфету в Ораниенбауме – все это не сулило Богачеву ничего доброго; что по всем этим данным он должен был понять, что невеста принадлежит к таким барышням, которым брачный венец слишком давит голову, а семья скоро надоедает, что подобные головы скорее созданы для модной шляпки с широкими полями, которая запрокидывается сама собою навстречу первому ветерку, и т. д.

   Но все эти соображения неверны. Если каждому другому прошлое невесты могло внушать опасение, то Богачеву простительно было на этот счет заблуждаться по той исключительной причине, что он знал семью Кошанских еще -в детстве, в гимназии, когда он в Екатеринославле видел двух девочек возле отца и матери, в совершенно порядочном доме, а затем еще через несколько лет встретил тех же барышень в Москве, в достаточной обстановке – и вот эти-то впечатления заставили Богачева смотреть на Кошанских совсем иными глазами. Там, где другой бы угадал подозрительное гнездо авантюристок, Богачев мог видеть только убогий приют разоренной честной семьи. Он вполне верил тем несчастиям, – о которых ему рассказывали, и рад был, что может оказать помощь, и верил во взаимность этой привлекательной для него и несчастной девушки.

   Если бы Богачев любил в своей жене только наложницу, он бы сразу понял, что прежде всего нужно задарить тещу, которая, за известное вознаграждение и любезности, сделается самым верным сторожем его наслаждений. Уж разврат – так разврат! Но не того искал Богачев, и потому, напротив, он сразу занял враждебное положение по отношению к теще. Он думал о взаимной любви, о дружбе, о семейных радостях. Он был в восторге от беременности жены, то есть от события, которого ни один развратник не приветствует. Он плакал о судьбе ребенка. После всего этого мы можем более совсем не говорить о так называемой "физической страсти" у Богачева.

   Остается еще один вопрос: почему это Богачев мог так долго заблуждаться насчет истинных чувств к нему его жены? Разве он не видел ясно, что она его не любит? Чем объяснить его слепоту и назойливость? И разве не гадко с его стороны это навязывание себя женщине, которая его отталкивает, в силу одного только супружеского права на обладание? Не сказывается ли уже в одном этом "животность" Богачева?

   Вопрос мудреный. Говоря о живучести своего чувства к жене, несмотря на постоянные разочарования, Богачев пишет: "Пуст!" объяснят это психологи", – и тут же прибавляет, что он всегда верил в возможность сближения с женой.

   Он верил потому, что он был обманут таким орудием, против которого нет возможности бороться, – он был навеки обманут хотя бы двумя-тремя женскими поцелуями, выражавшими любовь. Такие поцелуи, несомненно, были – и его память сохранила их навсегда, и он постоянно возвращался к ним и каждый раз думал, что женщина, которая могла так целовать его, не может быть для него навсегда потеряна. Дело в том, что мужчины, когда они обманывают, действуют средствами обыкновенными: обещаниями, разговорами. Но женщины орудуют средствами необычайными, отнимающими рассудок: поцелуями и выражениями глаз. Мужчины в этой области совсем не умеют притворяться. Но женщины обладают пагубною тайною "принужденных желаний". Они и не подозревают, какие безумные фантазии поселяют они в голове мужчины с помощью этих, своих простых, природных средств. Пора бы серьезно подумать женскому полу об этом вековечном недоразумении – о значении "принужденных желаний"...

   А теперь возвратимся к первоначальному рассказу. С октября 1890 года супруги больше не были мужем и женою. После разрыва жена Богачева часто меняла квартиры: она ютилась по меблированным комнатам с матерью и сестрой. Пособий от мужа она не принимала. С ним, очевидно, хотела развязаться, потому что он стал бедняком; к жене его не принимали, каждое свидание должно было возобновить союз, а этот союз с человеком, уже, по-видимому, навсегда приконченным, и притом союз неразрывный, был невыгоден; лучше было претерпеть временную нужду, но затем высмотреть что-нибудь более подходящее. Богачев мучился вопросами: на какие средства существует жена? Как она живет? Он следил за ней издалека, расспрашивал о ней ее прислугу и знал, что она по-прежнему вращается в кругу знакомых по театральной школе. Один господин из этого кружка, сановитый, с титулом, хотя и пожилой, не рослый, крепкий мужчина, внушал особенное беспокойство. Однажды Богачев встретил жену на улице и подошел к ней, но она обратилась к защите городового, а ему сказала: "вы мне больше ненужны, я и получше вас найду"... Он стерпел и стал думать, кто бы мог быть этот другой, который его заменит? И вскоре, толкнувшись к жене в меблированную комнату, куда его сначала не хотели впускать, он застал у нее как раз того титулованного гостя, который ему мозолил глаза. Он знал, что жена тщеславна и что подобные господа легко добиваются интимности женщин. Он мучился ревностью и обидой, он вел бессмысленную жизнь человека, неизвестно из-за чего разбившего свое прошлое, и все же не терял надежды на примирение. Как-то в конце марта он снова зашел к жене, и вдруг неожиданно был принят ласково, но на другой же день жена и теща, исчезли из города. Тогда он подумал, что все кончено, и хотел заняться приисканием работы, но в конце мая, опять неожиданно, получил от тещи письмо с просьбой прислать или привезти денег в Москву, где его жена скоро должна родить. Богачев снова обрадовался и взволновался. Совсем задолжалый и обнищалый, он обратился к помощи Буренина, сделал новое позаимствование из редакции, набрал по мелочам, где только мог, и повез в Москву 70 рублей. Жена встретила его необыкновенно нежно. "Её поцелуи, – говорит Богачев, – казались мне тогда такими искренними, что все; мои сомнения были разом рассеяны". И снова запали в его душу надежды. Между тем все деньги были у него тотчас же отобраны.. По возвращении в Петербург он получил от жены письмо дружеское, по-видимому, теплое и простое. Но на этом письме, точно? клякса, была приписка тещи – непостижимая и зловещая приписка, идущая вразрез со всем тоном жениного письма; теща спрашивала его, зачем он им оставил яд и револьвер, которые ей "так трудно отбирать от дочери". Он знал, что он забыл у них не яд, а содовый порошок, что револьвер испорчен и не заряжен, что этих вещей нечего и отбирать у жены, что их без всякого труда можно выбросить, и этот кляузный упрек из-за пустяков ясно предсказывав ему, что он опять попал в немилость к теще, которая, вероятно, приметила его непоправимую бедноту и уже предупреждает его, чтобы он не особенно уповал на будущее расположение к нему. Действительно, все вести замолкли. Не зная ничего об исходе беременности, Богачев через месяц снова поехал в Москву, собрав на этот раз с величайшими усилиями всего 35 рублей. Его приняли гораздо суше, хотя деньги по-прежнему взяли тотчас же. Затем вы знаете, как ужасно бедствовал Богачев в Москве дожидаясь родов (мнение прокурора, будто Богачев тогда же высказывал жене подозрение в незаконности ребенка, опровергается, даже тещей). Вы знаете, что он занимал или выпрашивал по 10 рублей у своего бедного товарища по гимназии, у одного профессора, у адвоката, в редакции одной газеты,– и все эти крохи относил жене. И когда видя, что эти вымученные рубли идут не на ребенка, а на тещу, он рискнул об этом заметить, тогда теща его выгнала совсем, причем уходя в оборванном платье, он слышал за собою голос жены: "Давно пора"... Затем он провел несколько ночей под открытым небом и, наконец, на все махнув рукой, совершенным пролетарием возвратился в Петербург. И в этом пункте над женою Богачева опускается занавес на целых девять месяцев – до самой их встречи на Владимирском проспекте. За все это время Богачев не только; не видел, но даже не знал ее адреса, потому что с августа 1891 года она бесследно исчезла из Москвы.

   В этот период долгого спокойствия Богачев, как мы знаем, сделал, наконец, решительную попытку "войти в колею". Он с большим трудом снова приискал себе постоянное место – в лаборатории Технического комитета и, по отзыву профессора Кучерова, принялся за работу с тем избытком усердия, которое возможно только у человека, желающего именно забыться в работе, отдаться ей одной, чтобы ни о чем другом не думать. Состояние его было угнетенное, но трудился он безукоризненно. Что делалось внутри его? Как знать! Конечно, жилось ему не сладко: он был расстроен и раздражен, он знал, что он связан браком на бумаге, он понимал, какую смешную роль сыграл он во всей этой истории, он знал, что у него где-то есть жена и ребенок. Быть может, ему иногда рисовалось возвращение раскаявшейся жены, которая возвратит ему дитя и поймет, что он у нее все-таки лучший друг. Но о чем бы ни думал Богачев и как бы он себя ни чувствовал, нельзя забывать, что над всеми его иллюзиями и огорчениями работало время, которое, в угоду обвинению, не может переделать своей природы – не может содействовать остроте чувства, а всегда будет притуплять его – и здесь оно неизбежно и постепенно его притупляло в Богачеве.

   Указывают, что в конце этого периода у Богачева появился нож. Случайное происхождение ножа вполне установлено профессором Кучеровым, который положительно заявил на суде, что он ясно вспомнил, как действительно перед пасхой он заметил Богачеву о необходимости для лаборатории ножа. Перед праздниками, получив деньги, Богачев и купил нож, тем более, что подобранный нож был и ему нужен в его одиноком хозяйстве. Наконец, ведь идя с этим ножом на Владимирскую, Богачев не имел ни малейшей надежды встретить там жену, и, следовательно, этот нож был при Богачеве таким же случайным предметом, как часы, портсигар, зубочистка или носовой платок. Да, кстати, Богачев и не обвиняется в предумышленном убийстве.

   И вот, после девятимесячного спокойствия, вдруг Богачев увидел на Разъезжей, на извозчике, даму, похожую на его жену. Он смутился и поторопился справиться в адресном столе. Там он нашел только адрес тещи. Он мог опечалиться этими событиями или обрадоваться им, но оставаться к ним совершенно равнодушным он никак не мог. С хорошей или дурной целью приехали эти дамы, – все равно: спокойствие его было нарушено. Или они обеднели – и тогда ему придется делиться с ними своими небольшими средствами и войти в долги; или дела их поправились, и тогда они, живя в довольстве, у него на глазах, будут терзать его сердце; или, быть может, они приехали мириться окончательно. Во всяком случае он должен рассеять неизвестность. Отправившись в квартиру тещи, он ее не застал, но узнал от ее хозяйки, что она живет у них одна и хлопочет об отдельном виде для дочери. Значит, теща действует в прежнем духе и прячет от него дочь. Эти хлопоты об отдельном виде никак не могли его миновать, и он, вместо формальных сношений, хотел сперва переговорить лично с тещей. Но на его открытое письмо она не ответила, а помимо нее нельзя было обнаружить и местопребывание жены. Поневоле нужно было вторично наведаться на Владимирскую. И вот Богачев пошел туда и совершенно неожиданно наткнулся в тещиной квартире на свою жену – и через пять минут набросился на нее с ножом!

   Теперь, господа присяжные заседатели, закроем от себя на время эту коротенькую сцену между супругами, окончившуюся кровопролитием, и вспомним душевное прошлое Богачева до этих минут. Ведь оно для нас ясно, как на ладони. На основании этого прошлого разве бы мы могли предсказать подобную встречу. Ведь мы уже видели Богачева многое множество раз лицом к лицу с самыми ужасными огорчениями от его жены, огорчениями, быть может, во многих случаях преувеличенными его мнительностью, но тем не менее, мучительными, и каждый раз он поражал нас своим бессилием и раболепством. Вспомним: она прогнала его от себя на улицу, грозясь отдаться другому, и он смиренно отошел в сторону, когда она была наедине с ненавистным ему мужчиной,– и он молча переживал муки ревности; она обманула его ласками в Москве только для того, чтобы вытянуть у него деньги; она обобрала его до нищенства, и когда его выталкивала теща, она ему сказала вслед: "Давно пора...". И если во все эти мучительные минуты он не сделался убийцей, то спрашивается, каким же образом, по логике и психологии, мы могли бы понять или предсказать, что вследствие причин, гораздо более ничтожных, при душевном состоянии, гораздо более уравновешенном, вследствие неизбежного действия времени, – Богачев вдруг может посягнуть на жизнь своей жены! Конечно, это совершенно непонятно.

   Действительно, что же произошло в эти пять минут?

   Увидев неожиданно вошедшего мужа, жена несколько смутилась и сделала вид, что не желает с ним разговаривать. Для Богачева нисколько не было ново, что она держала себя с ним, как с посторонним. Правда, писец департамента полиции, один из жильцов, раздражал его своим криком и глумлением. Жена сухо заметила мужу: "Уходи отсюда, вас здесь оскорбляют". Богачев мог быть взбешен, что этот господин так некстати в такую минуту его задевает, но жена была всего менее в этом виновна. Весьма естественно, что, желая поддержать свое достоинство, Богачев ухватился за права мужа и пожелал дать почувствовать присутствующим, что он не какой-нибудь проходимец, а законный властелин этой барыни.

   Злой и сосредоточенный, он последовал за уходящей женой и захотел насильно сесть с ней рядом на извозчика, опять-таки, чтобы не уронить себя. Но она оттолкнула его и злобно шепнула: "Вы подлец!" И вдруг он бросился на нее, стал ее резать, – и нам говорят, что у него было прямое намерение непременно убить ее! Но по какому же побуждению? Из ревности, чтобы она никому другому не принадлежала? Но он давно сжился с хронической ревностью. Ведь не мог же он предполагать, что его молодая жена, живя с ним врозь полтора года и оставаясь так долго без материального пособия, соблюдала супружескую верность. Чувство ревности ничем острым не кольнуло его в это свидание. Из злобы? Но злоба его была вызвана посторонними и могла лишь косвенно обратиться на жену. Или потому, что все его надежды на счастье рушились? Но они уже обрушивались много раз прежде и гораздо резче, нежели теперь; напротив, теперь, при входе его, жена была так сдержанна, что им никто не помешал, и если бы сам Богачев не был вынужден держать себя так странно и деспотично, можно было бы толком поговорить о семейных вопросах...