Текст книги "Убийство по-римски"
Автор книги: Найо Марш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Найо Марш
Убийство по-римски
Предисловие
Среди поклонников детективного жанра существует мнение, что писать интеллектуальные детективы – сугубо женское занятие. Кому как не женщинам с их тонким пониманием искусства интриги, с их наблюдательностью, проницательностью и знанием психологии как мужчин, так и женщин сочинять криминальные головоломки? Что же касается мужчин, то им сторонники «феминистской» теории интеллектуального детектива отводят роль сочинителей крутых боевиков, где психологических нюансов кот наплакал, зато есть погони, перестрелки и рукопашные, где мир плох донельзя, а все женщины коварны и жаждут их, мужчин, погибели. В подтверждение своей правоты такие «теоретики» ссылаются на то, что мало кому из представительниц слабого пола удалось написать приличный крутой детектив, а вот в Англии после великого Конан Дойла тон в детективе интеллектуальном задавали женщины. Агата Кристи, Дороти Сейерс, Рут Ренделл, Ф. Д. Джеймс, Марджори Аллингем… Список этот можно продолжать, но пора остановиться на одной из наиболее почитаемых представительниц английского детектива Найо Марш.
Эдит Найо Марш родилась в новозеландском городе Крайстчерче. Уже само рождение будущей сочинительницы тайн окутано тайной. Ее отец впоследствии почему-то указывал, что Эдит Найо родилась в 1899 году, хотя это случилось четырьмя годами раньше. Результат – путаница и разночтения в справочниках. Марш получила среднее образование в Сент-Маргарет-колледже, а высшее (1915–1920) в Кентерберийском университете все в том же Крайстчерче. В университете она изучала историю и теорию искусства, а потом занялась и практикой. С 1920 по 1923 год Марш играла на подмостках новозеландской сцены, а с 1923 по 1927-й, «пойдя на повышение», она плодотворно работала режиссером и ставила, среди прочего, Шекспира. В 1928 году по приглашению знакомых Марш посетила Лондон, где задержалась надолго. Она открыла небольшую фирму по оформлению интерьеров, и дела у нее пошли очень даже неплохо, но и это занятие не позволило ей реализовать все свои задатки, и она решила попытать удачи в изящной словесности. По ее собственному признанию, одним дождливым днем 1932 года, закончив читать детективный роман «то ли Кристи, то ли Сейерс», она подумала, что «было бы в высшей степени оригинально» сочинить детектив, в основе которого были бы правила известной салонной игры «Убийство».
Марш с энтузиазмом взялась за дело, и в 1934 году увидел свет ее детективный первенец «Лежал покойник». Год спустя Марш публикует второй роман – «Убийца, ваш выход». После этого Марш переходит на обычный режим работы профессионального детективного автора и издает по роману в год с небольшими перерывами – и так до самой смерти в 1982 году (умерла она в своем родном Крайстчерче), когда вышел ее последний роман «Свет меркнет». Надо сказать, что, будучи уже в преклонных летах, Марш работала с прежней энергией, не выказывая ни на восьмом, ни на девятом десятке признаков литературного одряхления.
Найо Марш – яркий представитель «золотого века» детектива, и ее имя постоянно ассоциируется с именами двух гранд-дам жанра – Агаты Кристи и Дороти Сейерс. Ее литературные принципы неразрывно связаны с теми полушутливыми заповедями автора детективных романов, которые в конце 20-х годов сформулировали американец С. С. Ван Дайн и англичанин Рональд Нокс. Они видели в детективном романе литературную игру, задача которой – развлекать читателя, давать работу его интеллектуальным способностям, не отвлекая на «серьезные проблемы». Он наделялся равными правами с сыщиком и мог сам вести расследование, стремясь определить литературного персонажа в ответе на вопрос «Кто это совершил?». Сыщику строго-настрого запрещалось вводить читателя в заблуждение, кроме, естественно, тех случаев, когда и сам он оказывался жертвой обмана. Разумеется, чем хитроумнее убийство, тем экзотичнее способы его совершения, и кинжал у Найо Марш – одно из самых, пожалуй, заурядных орудий преступления. Детективный роман, как известно, требует сыщика, и чем обаятельней последний, тем выше шансы автора на успех. Найо Марш доверяет эту важнейшую сюжетную функцию человеку, который успешно сочетает в себе аристократа, занимающегося расследованием преступления забавы ради, и профессионала-полицейского, честно выполняющего свой долг. Сын английского пэра, выпускник Оксфорда, Родерик Аллейн переходит из романа в роман, поражая читателей и своей проницательностью, и чувством юмора. Под знаменами Марш он отслужил без малого полвека, проявив себя во всем блеске и в аристократических гостиных Лондона, и в новозеландской глуши (чисто новозеландских романов она написала четыре). Найо Марш нежно любила свою далекую родину и, хотя завоевала свою репутацию именно как английская писательница, никогда не забывала мест, где провела детство и юность и куда не упускала возможности приехать и потом. Так, во время второй мировой войны она находилась там в составе Военно-медицинского корпуса, повторив отчасти карьеру Агаты Кристи в годы первой мировой…
В каком-то смысле Родерик Аллейн являет собой вариацию на тему лорда Питера Уимзи, рожденного фантазией Дороти Сейерс, хотя в отличие от героя Сейерс он лишен пафоса «научности». Нетрудно заметить, что обе писательницы находятся под властью мужского обаяния своих главных героев. В первом романе Аллейну сорок два года, он холост, но «несколько романов спустя» женится на художнице Агате Трой, и у них появляется сын Рики. В остальном он, как это часто бывает в детективных сериалах, совершенно неподвластен всесокрушающему времени. Свою будущую супругу он впервые встречает на верхней палубе пассажирского теплохода у берегов Фиджи. Эта молодая особа в брюках – высокая, худая и застенчивая, по отзывам тех, кто знал Марш в тридцатые годы, – очень напоминает писательницу, которая, кстати, с детства проявляла интерес к живописи и не утеряла его и впоследствии, вполне успешно работая в жанре пейзажа и отдавая предпочтение новозеландским ландшафтам.
Вряд ли Марш так высоко котировалась бы у любителей интеллектуального детектива, если бы оставалась лишь верной последовательницей Кристи и Сейерс. Она успешно сочетала детективные сюжеты с романом нравов, давая выразительные картины жизни британского общества, и прежде всего его высших классов и артистических кругов (актеры и художники – постоянные персонажи ее книг). Опыт актера, режиссера и драматурга (Марш писала пьесы и сама их ставила) заставлял ее ценить хороший диалог, а постоянные иронические репризы Аллейна создавали в ее романах необходимую разрядку.
Литературные заслуги Марш не остались незамеченными. В 1966 году королева Великобритании Елизавета II наградила писательницу Орденом Британской империи, а в 1978 году она была удостоена Гроссмейстерской премии, присуждаемой Ассоциацией детективных писателей Америки лучшим из лучших.
Романы, вошедшие в этот сборник, относятся к позднему периоду творчества Марш. «На каждом шагу констебли» был опубликован в 1968 году, а «Убийство по-римски» – в 1970-м. К тому времени отгремели и ушли из жизни такие яростные противники классического детектива, как Хеммет, Чандлер и Спиллейн, написали свои основные произведения Честер Хаймз и Росс Макдональд, еще не пришло поколение сегодняшних законодателей крутого детектива – Лоренс Сандерс, Роберт Паркер, Джо Горс, – а Найо Марш продолжала писать в своей неторопливой, чуть старомодной манере, уверяя, что мир наш не испорчен окончательно и что добро еще способно побеждать зло в виде отдельных недостойных личностей.
Сергей Белов
Найо Марш
Убийство по-римски
Глава первая
Барнаби в Риме
1
Барнаби Грант посмотрел на «Этрусскую невесту с женихом», непринужденно возлежавших на крышке саркофага, и подумал: «Отчего они умерли в юности и умерли ли они вместе, как Ромео и Джульетта?» У него мелькнула забавная мысль, что их нежно улыбающиеся губы с напоминающими кончики стрел уголками словно позаимствованы у Аполлона и Гермеса. Как совершенны они были и как загадочно похожи друг на друга! Какой знак она подавала своими тяжеловатыми руками? Как трогательно его рука защищала ее плечо.
– …из Черветери, – быстро проговорил гид. – За пятьсот тридцать лет до Рождества Христова.
– О Боже! – в изнеможенье прошептал один из туристов.
Группа двинулась дальше. Грант немного помедлил и, решив, что сегодня на утро достаточно, покинул Виллу Джулия, взял такси и поехал на Пьяццу Колонна выпить пива.
2
Сидя за столиком на Пьяцце Колонна, Барнаби размышлял об этрусской улыбке и прислушивался к раскатам грома.
Они заглушали шум полдневного уличного движения, но молнии не было, ибо все небо застилал полог низкой тяжелой тучи. «В любое мгновенье колонна Марка Аврелия пронзит ее, – подумал Барнаби, – и, словно гнилой бурдюк [1]1
В. Шекспир. «Буря».
[Закрыть], она выльет наземь свое содержимое. Вот будет картинка!»
На столике перед ним стоял стакан и бутылка пива. Его макинтош висел на спинке стула, а на земле, прикасаясь к ноге, стоял небольшой кейс. Левой рукой он частенько дотрагивался до него. Убедившись, что кейс на месте, он оживлялся, щурился и убирал со лба непослушную черную прядь.
«Свинство, – думал он, – просто свинство, какая туча!»
Над головой опять основательно громыхнуло. «Гром слева, – подумал Барнаби. – Боги на нас сердятся».
Он наполнил стакан и огляделся.
Уличное кафе только что было переполнено, но теперь, при угрозе ливня, многие посетители бежали, и официанты поставили их стулья сиденьями на столики. Но рядом с Барнаби места все еще были заняты: справа от него три хмурых юнца крепко сжимали стаканы мозолистыми руками и исподлобья поглядывали по сторонам. «Крестьяне, – подумал Грант, – им было бы поуютней в обстановке попроще, их, конечно, озадачит немалая сумма в счете». Слева сидела римская влюбленная парочка. Так как закон запрещает целоваться в общественных местах, они глядели друг другу в глаза, брали друг друга за руки и обменивались смущенными улыбками. Юноша указательным пальцем очертил безукоризненный контур губ своей девушки. Губы в ответ дрогнули. Барнаби не мог не полюбоваться влюбленными. Они не замечали его, как и всего остального, что было вокруг них, но при первой яркой сине-лиловой вспышке молнии они очнулись и посмотрели на него.
Именно в это мгновение, как он после уразумел, он увидал между их разделившимися головами отдаленную фигуру англичанина.
Он сразу понял, что это англичанин. Возможно, по одежде. Точнее, по пиджаку. Он был поношенный и старомодный, но сшитый из настоящего английского твида – хотя, может быть, не для его теперешнего владельца. И еще галстук. Линялый, затасканный, в пятнах, бесформенный, еле заметный, но в своем роде вполне респектабельный. Остальная его одежда была безлика и не заслуживала описания. Шляпа, некогда черная, а ныне ржавая, была явно итальянского производства. Она закрывала лоб и бросала тень до переносицы. Главной отличительной чертой его лица была чрезвычайная бледность. На фоне ее выделялись толстые яркие губы. Сделалось так темно, что без вспышки молнии Барнаби вряд ли рассмотрел бы его затененные глаза. Он испытал странное неприятное чувство, когда понял, что эти прозрачные глаза нацелены на него. В небе над головой раздался страшный удар грома. Черный полог прорвался и хлынул на площадь потопом.
Началась паника. Барнаби схватил плащ, натянул его и накинул капюшон на голову. Он еще не платил за пиво и полез за бумажником. Трое деревенских парней наудачу бросились в его сторону и столкнулись с влюбленной парой. Молодой человек немедленно вступил в громкую сердитую перебранку с ними. Барнаби не мог найти ничего меньше тысячелировой бумажки. Он оглянулся в поисках официанта и обнаружил, что все они столпились под полотняным тентом. Его официант увидел его, сделал оперный жест отчаяния и отвернулся.
– Aspetti [2]2
Погодите (ит.).
[Закрыть]! – Барнаби выкрикнул слово из разговорника и помахал тысячелировой бумажкой. – Quanto devo pagare? [3]3
Сколько с меня? (ит.).
[Закрыть]
Официант сложил руки, словно в молитве, и закатил глаза.
– Basta!
– …lasci passare…
– Se ne vada ora…
– Non desidero parlarle.
– Non l'ho fatto io…
– Vattene!
– Sciocchezze! [4]4
– Прекратите!
– Дайте пройти…
– Убирайтесь…
– Не желаю с вами разговаривать.
– Это не я…
– Убирайся!
– Чепуха! (ит.)
[Закрыть]
Между влюбленным и деревенскими разгорелась ссора – теперь за спиной Барнаби они кричали друг на друга. Официант суетливыми жестами указывал на небо, на дождь, на свою собственную беззащитность.
«В конце концов, это я в плаще», – подумал Барнаби. Кто-то врезал ему в спину, и он грудью рухнул на столик.
Полнейшая неразбериха довершалась вспышками молний, немедленными раскатами грома и потоками ливня. Барнаби задохнулся, ладонь была порезана, из носа капала кровь. Ссорившиеся исчезли, но его официант, вооруженный огромным красно-оранжевым зонтом, уже что-то бормотал ему и бестолково поглаживал по руке. Остальные официанты, толпившиеся под навесом, образовывали античный хор.
– Poverino [5]5
Бедняга (ит.).
[Закрыть]! – восклицали они. – Какое несчастье!
Барнаби выпрямился. Одной рукой он вытащил носовой платок из плаща и прижал его к носу. Другой он протянул официанту намокшую от дождя и крови тысячу лир.
– Вот, – сказал он на своем примитивном итальянском. – Возьмите сдачу себе. Мне нужно такси.
Официант с явной радостью что-то ответил. Барнаби резко опустился на стул, сиденье которого уже превратилось в лужу. Официант неуклюже вставил зонт в гнездо в середине стола, проговорил что-то непонятное, поднял воротник своего белого пиджака и припустился к дверям. «Позвонить, – с надеждой подумал Барнаби, – вызвать такси».
Дождь овладел Пьяццей Колонна. Огромные массы воды катились по мостовой и тротуарам и отскакивали от крыш машин, как будто к числу несчетных римских фонтанов прибавился еще один. Люди в машинах смотрели на окружавший их мир сквозь запотевшие стекла, по которым плясали «дворники». Тротуары были пусты, если не считать двух-трех пешеходов, бежавших сломя голову. Ссутулившийся, одинокий, нелепый, под оранжево-красным зонтом, Барнаби Грант пытался унять кровь. Кое-кто бросал на него скептические взгляды. Официант исчез, а его коллеги вступили в один из тех необъяснимых итальянских разговоров, которые кажутся перебранками, но очень часто заканчиваются дружеским похлопыванием по спине и хохотом. Барнаби не имел ни малейшего понятия, долго ли он сидел под зонтом, прежде чем сделал ужаснейшее открытие, прежде чем его левая рука опустилась и пальцы встретили – пустоту.
Рука словно существовала и действовала сама по себе, она искала и находила ножку стула, она расширила круг поисков и обнаружила – пустоту.
После он вспоминал, что испугался собственной руки, что боялся нагнуть голову и увидеть лужу на асфальте, железную ножку стула и опять – пустоту.
То, что он тогда пережил, связалось у него впоследствии с распространенным представлением о последних мгновениях утопающего. Невообразимый поток мыслей пронесся через его мозг. К примеру, ему подумалось, как много времени ушло, чтобы закончить эту книгу, как он был убежден, что это лучшая вещь из всех, какие он написал и, по всей видимости, напишет. Он вспомнил, как его литературный агент однажды заметил, что писать от руки опасно, так как не остается копии. Он подумал, что одинок в Риме, что практически не знает итальянского и до сих пор не пустил в ход рекомендательные письма. Почему-то ему в голову пришел некто… неужели сэр Исаак Ньютон? «О Даймонд, Даймонд, знал бы ты, что ты сделал!» [6]6
Э. Спенсер. «Царица фей».
[Закрыть]И больше всего его мучила мысль о невыразимой, невыносимой тошнотворности всего, что должно сейчас воспоследовать: ужасная необходимость принимать какие-то меры вместо того, чтобы в оцепенелом покое переживать потерю – непреоборимый кошмар происшествия, сотрясавшего его грудную клетку. В сознании возникла классическая формулировка: «Я пропал», и он чуть не произнес ее вслух.
Но вот появился официант, торжествующий, самодовольный, а у тротуара остановился настороженный, укутанный брезентом извозчик с огромным зонтом, прикрывавшим сиденье пролетки.
Грант попытался заявить о своей потере. Он показывал туда, где стоял его кейс, лихорадочно листал разговорник, пытался помочь себе мимикой и жестикуляцией.
– Но perduto, – говорил он. – Но perduto mia valigia. Он не у вас? Мой чемодан! Non trovo. Valigia [7]7
Потерял. Потерял мой чемодан… Не могу найти. Чемодан (искаж. ит.).
[Закрыть].
Официант издал восклицание и бессмысленно поглядел под стул и на окрестные лужи. Затем он ринулся под навес и оттуда уставился на Барнаби, всей своей персоной изображая недоумение.
«Вот оно, – подумал Барнаби. – Вот худшее, что когда-либо случалось со мной».
Извозчик медоточивым голосом звал его, казалось, он умолял его решиться и сесть в пролетку.
– Consolato Britannico [8]8
Английское консульство (ит.).
[Закрыть], – крикнул Грант. – О Боже! Consolato Britannico.
3
– Послушайте, – проговорил консул, словно Барнаби Грант нуждался в таком сообщении, – дело, знаете ли, скверное. Скверное дело.
– И это вы говорите мне, мой дорогой консул?
– Совершенно верно. Совершенно верно. Итак, надо подумать, что мы можем предпринять, правда? Моя жена – ваша страстная поклонница, – прибавил он. – Когда она об этом узнает, она будет очень огорчена. Она интеллектуалка, – шутливо признался он.
Барнаби не ответил. Он посмотрел на соотечественника поверх толстой повязки, которую любовно наложила сотрудница консульства, и опустил забинтованную левую руку на колено.
– Ну, разумеется, – консул словно кому-то возражал, – строго говоря, это дело полиции. Хотя, должен сказать… Впрочем, погодите минуточку, я сейчас позвоню. У меня есть личные связи… Самое верное – снестись на должном уровне, правильно? Итак…
После нескольких попыток состоялся долгий, практически непонятный разговор, прислушиваясь к которому Барнаби догадывался, что его преподносят как самого прославленного романиста Великобритании. Делая паузы, чтобы переспросить Барнаби, консул со скоростью диктовки изложил детали происшествия и, покончив с ними, рассыпался в благодарностях:
– Е stato molto gentile… grazie, molto grazie, Signore [9]9
Вы очень любезны… Спасибо, большое спасибо, синьор (ит.).
[Закрыть]. – Это понимал даже бедняга Барнаби.
Консул положил трубку и состроил гримасу.
– Полиция не слишком-то радует, – сказал он. У Барнаби засосало под ложечкой. – Уверяю, что все возможное будет сделано, но ведь у них маловато исходных данных, правда? – подчеркнул консул. – Все же, – оживившись, добавил он, – всегда есть шанс, что вас будут шантажировать.
– Шантажировать?
– Ну, видите ли, тот, кто взял кейс, вероятно, ожидал найти если не драгоценности или деньги, то что-либо вроде документов, за возвращение которых будет предложено вознаграждение, и таким образом возникнет основа для сделки. Шантаж, конечно, не точное слово, – поправил себя консул. – Вернее было бы сказать вымогательство. Хотя… – Он не любил заканчивать предложения, и его последнее слово повисло в атмосфере крайней неловкости.
– Стало быть, следует дать объявление в газетах и предложить вознаграждение?
– Конечно. Конечно. Мы что-нибудь придумаем. Мы сообщим моей секретарше все что надо по-английски, она переведет и разошлет в газеты.
– Я вам доставляю столько хлопот, – сказал несчастный Барнаби.
– К этому мы привыкли, – консул вздохнул. – Вы говорите, на рукописи стояло ваше имя и лондонский адрес, но кейс был заперт. Конечно, это вряд ли что-нибудь значит.
– Думаю, что ничего.
– Вы остановились…
– В пансионе «Галлико».
– Ах, да. Там есть телефон?
– Да… кажется… где-то записан.
Барнаби рассеянно поискал в нагрудном кармане и вытащил из него бумажник, паспорт и два конверта, которые упали лицом вниз на письменный стол. На обороте одного из них был записан адрес и телефон пансиона «Галлико».
– Вот, – сказал он и подвинул конверт консулу, который сразу заметил на нем герб королевства.
– Да, да. Благодарю вас. – Он усмехнулся. – Я вижу, вы отметились и послали им книгу с надписью, – сказал он.
– Что? Ах, это… Да нет, – пробормотал Барнаби. – Это званый обед. Завтра. Извините, что отнял у вас столько времени. Огромное вам спасибо.
Сияя улыбкой благожелательности, консул протянул через стол ладонь плавничком:
– Что вы, что вы. Очень рад вашему приходу. Учитывая все обстоятельства, я почти уверен… Nil desperandum [10]10
Нет причины отчаиваться (лат.).
[Закрыть], знаете ли, nil desperandum. Не горюйте!
Но прошло два дня, и не было ни малейшего отклика на газетные объявления, и ничего хорошего не получилось из долгой, омраченной языковыми затруднениями беседы с очаровательной представительницей квестуры [11]11
Квестура – в Италии полиция.
[Закрыть], так что Барнаби не мог не горевать о своей утрате. Он был на обеде в посольстве и пытался соответствующим образом реагировать на соболезнования и заботу посла. Но по большей части он сидел в садике на крыше пансиона «Галлико» среди гераней в горшках и стремительных ласточек. Его спальня стеклянной дверью выходила в глухой угол садика, и он напряженно прислушивался к каждому телефонному звонку в помещении. Порой он готов был уже допустить, что придется заново написать сто тысяч слов романа, но от такой перспективы ему становилось худо физически и морально, и он гнал от себя эту мысль.
Очень часто ему казалось, что он летит куда-то вниз в дьявольском лифте. Из короткого забытья он рывком возвращался к прежнему кошмару. Он говорил себе, что обязан написать и агенту, и издателю, но эта обязанность была горше желчи, и он все сидел и вслушивался, не звонит ли телефон.
На третье утро в Рим пришла жара. Садик на крыше раскалился, как печь. Он сидел один в своем углу с несъеденной булочкой, горшочком меда и тремя осами. От состояния раздражительной апатии он наконец перешел к тому, что могло быть названо отчаянием с большой буквы, и с отвращением говорил себе:
– И всего-то мне нужно хорошенько выплакаться в чью-нибудь просторную жилетку.
Подошел один из официантов.
– Finito? [12]12
Закончили? (ит.).
[Закрыть]– как обычно пропел он. И когда Барнаби дал положительный ответ, он сделал жест, который можно было принять за приглашение войти в помещение. Сначала Барнаби решил, что официант указывает на то, что здесь слишком жарко, но потом подумал, что по какой-то причине его хочет видеть хозяйка.
И вдруг в нем всколыхнулась надежда – он увидел, как из дверей выходит и направляется к нему полный мужчина в куртке, наброшенной на плечи. В спину ему светило солнце, и он казался призраком, темным и нематериальным, но Барнаби сразу узнал его.
Перед его глазами замелькали картины злосчастного дня. Он видел мужчину, как тогда, между головами влюбленных, под аккомпанемент грома и молний. И он не мог бы сказать себе, было ли испытанное им чувство лишь опасливым облегчением или блаженной разрядкой двухдневного напряжения. А когда мужчина оказался в тени и вынул из-под пиджака его кейс, Барнаби лишь подумал, что хорошо бы вдруг не потерять сознание.
– Мистер Барнаби Грант? – спросил мужчина. – Думаю, вы рады видеть меня, так ведь?!
4
«Галлико» неожиданно переполнился горничными, и пришлось сбежать в крохотное кафе неподалеку, в тенистом переулочке близ Пьяццы Навона. Так предложил его спутник.
– Если только, конечно, вы не предпочтете что-нибудь пошикарнее – например, вроде Пьяццы Колонна, – сказал он насмешливо, и Барнаби содрогнулся.
Он взял с собой кейс и, по настоянию своего посетителя, открыл его. Там в двух папках, перетянутых широкими резиновыми лентами, лежала его книга. Последнее письмо от агента по-прежнему находилось сверху, как он положил его.
Возбужденный, он предложил своему гостю коктейли, шампанское, коньяк, вино – что угодно, – но когда ему напомнили, что еще нет десяти утра, снизошел до кофе.
– Так вы позволите мне в более подходящий час, – сказал он, – а тем временем я должен… гм… конечно.
Он сунул руку во внутренний карман пиджака. Его сердце до сих пор билось как сумасшедшее.
– Вы думаете о вознаграждении, которое столь щедро обещали, – сказал его спутник. – Прошу вас – не надо. Это исключено. Оказать услугу, хотя бы и незначительную, самому Барнаби Гранту – это и есть наивысшее вознаграждение. Поверьте.
Этого Барнаби не ожидал, он тотчас же почувствовал, что поступил в наивысшей степени некрасиво. Надо полагать, его ввел в заблуждение внешний вид человека: не только поношенная куртка из альпаги, которая сменила английский твид и точно так же была наброшена на плечи, открывая сомнительную рубашку с открытым воротником и потертыми манжетами, не только черно-зеленая шляпа и до предела изношенные ботинки, но нечто неуловимое в самом человеке. «Ах, если бы он оказался посимпатичнее, – подумал Барнаби, – по крайней мере, я обязан относиться к нему с симпатией».
Пока его спутник говорил, Барнаби обнаружил, что предается профессиональному занятию романиста: он уже изучал коротко стриженную, как у американского школьника, круглую голову с редкой челочкой мышиного цвета. Он отметил крайнюю бледность кожи, ее почти женскую гладкость и нежность, неожиданно толстые яркие губы и большие прозрачные глаза, которые так пристально вглядывались в его глаза на Пьяцце Колонна. Голос и манера говорить? Высокий, но приглушенный голос, выговор правильный, но слова он все-таки подбирает. По-видимому, английским ему давно не приходилось пользоваться. Он педантично выговаривал фразу за фразой, словно заранее заучил их для произнесения речи на публике.
Руки у него были пухлые, слабые, ногти обгрызены до мяса.
Звали его Себастиан Мейлер.
– Вы, конечно, спросите, – говорил он, – почему вы подверглись такому, несомненно, мучительному ожиданию. Вы хотите знать подробности, верно?
– Очень хочу.
– Не смею надеяться, что вы заметили меня в то утро на Пьяцце Колонна.
– Заметил. И даже хорошо запомнил.
– Вероятно, я на вас неприлично глазел. Видите ли, я сразу узнал вас по фотографии на суперобложке. Должен признаться, я ваш страстный поклонник, мистер Грант.
Барнаби что-то пробормотал.
– Кроме того, и это имеет больше отношения к делу, я, что называется, старый бывалый римлянин. Я прожил здесь много лет и кое-что знаю о разных уровнях римского общества. Включая самые низкие. Вы видите, я откровенен.
– А почему бы и нет?
– Действительно, почему бы и нет! Полагаю, некоторые наши соотечественники назвали бы мою деятельность разгребанием грязи, но мотивы ее эстетические и, я бы даже сказал, философские – однако я не буду утомлять вас этим. Достаточно, если я скажу, что в ту минуту, когда я узнал вас, я также узнал презренного типа, известного на римском дне под кличкой – я перевожу – «Легкорукий». Он стоял прямо за вашей спиной. Глаза его были нацелены на ваш кейс.
– Боже!
– Да, да. Ну, вы помните, как внезапно надвинулась и разразилась гроза и как под ливнем в суматохе между клиентами с соседних столиков завязался скандал.
– Да.
– И тогда что-то сильно ударило вас в спину и вы упали ничком на столик.
– Все верно, – согласился Барнаби.
– Конечно, вы подумали, что вас задел один из дерущихся, но это было не так. Субъект, которого я только что упомянул, воспользовался потасовкой, выскочил вперед, ударил вас плечом, схватил ваш чемоданчик и бросился наутек. Маневр был великолепно рассчитан и исполнен с величайшей точностью и быстротой. Ваши соседи продолжали кричать друг на друга, а я, дорогой мистер Грант, пустился в погоню.
Он отхлебнул кофе и слегка наклонил голову, как бы выказывая уважение к напряженному вниманию Барнаби.
– Погоня была долгой, – продолжал Мейлер. – Но я шел по следу и, как говорится, загнал добычу. Я правильно выразился? Благодарю вас. Я загнал его в таком месте, которое поставщики сенсационного чтива описали бы как «некое кафе в таком-то переулке, неподалеку от…» и так далее и тому подобное – может быть, мое словоупотребление несколько устарело. Короче говоря, я настиг его в обычном притоне и с помощью средств, о которых лучше всего умолчать, вернул ваш кейс.
– В тот же день, как я лишился его? – не удержался Барнаби.
– О! Как всегда говорит загнанный в угол на допросе: я рад, что вы задали этот вопрос. Если бы я имел дело с менее выдающейся личностью, у меня был бы наготове благовидный способ уклониться от ответа. С вами я так не могу. Я не возвратил вашего кейса раньше, потому что…
Он помедлил, слабо улыбаясь, и, не сводя глаз с Барнаби, задрал рукав на левой, белой и безволосой руке. Он положил ее ладонью кверху и подвинулся к Барнаби.
– Можете убедиться сами, – сказал он. – Они похожи на укусы москита, верно ведь? Но я уверен, вы понимаете, что это такое. Вы понимаете?
– Кажется, да.
– Прекрасно. Я кокаинист. Довольно пошло, не правда ли? Когда-нибудь надо перейти на что-нибудь более клевое. Как видите, я знаком со сленгом. Но я уклоняюсь. Стыдно признаться, но встреча с «Легкоруким» нешуточно потрясла меня. Несомненно, мое здоровье несколько расшатала моя несчастная склонность. Я человек некрепкий. Я принял свою – обычно это называется дозой, – перебрал и отключился до этого утра. Конечно, я не могу рассчитывать на вашу снисходительность.
Барнаби был человеком великодушным, он перевел дыхание и проговорил:
– Я так чертовски рад получить это назад, что не испытываю ничего, кроме благодарности, честное слово. В конце концов, кейс был заперт и откуда вам было знать…
– Но я знал! Я догадался. Придя в себя, я догадался. По весу хотя бы. И по тому, как это, понимаете, передвигалось внутри. И потом, конечно, я прочел ваше объявление: «…содержащий рукопись, которая представляет ценность только для ее владельца». Поэтому я не могу так уж оправдывать себя, мистер Грант.
Он вынул платок сомнительной чистоты и вытер лицо и шею. Кафе было на теневой стороне улицы, но с мистера Мейлера текли ручьи пота.
– Не хотите еще кофе?
– Благодарю вас. Вы очень добры. Очень.
Кофе словно придало ему смелости. Он глядел на Барнаби над чашкой кофе, которую держал обеими пухлыми грязными руками.
– Я вам так обязан, – говорил Барнаби. – Может быть, я могу что-нибудь сделать для вас?
– Вы сочтете меня неприятно неискренним – кажется, мой стиль выражаться изрядно латинизировался, – но уверяю вас, сам факт встречи с вами и то, что я в малой мере…
«Разговор идет вокруг да около», – подумал Барнаби, вслух же сказал:
– Стало быть, вы должны со мной поужинать. Давайте назначим время!
Но мистер Мейлер, сцепивший руки, очевидно, готов был заговорить по существу и очень скоро заговорил. После долгих отнекиваний и самоуничижительных замечаний он наконец признался, что сам написал книгу.
Он работал над ней три года: теперешний вариант – четвертый по счету. По горькому опыту Барнаби знал, что его ожидает, и также знал, что обязан покориться судьбе. Произносились слишком знакомые фразы:
– …ценю чрезвычайно ваше мнение… Просмотреть рукопись… Совет такого авторитета… Заинтересовать издателя…
– Разумеется, я ее прочту, – сказал Барнаби. – Вы ее захватили с собой?
Выяснилось, что мистер Мейлер сидел на ней. С ловкостью фокусника он выхватил ее в то время, как Барнаби занимался своим возвращенным имуществом. Он положил ее на стол, завернутую во влажную римскую газетку, и дрожащими руками извлек на свет. Мелкий итальянизированный почерк, но, к радости Барнаби, рукопись была невелика. Может быть, сорок тысяч слов, может быть, если повезет, и того меньше.
