Текст книги "Оставь надежду... или душу"

Автор книги: Наум Ним

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Бугор собрал отдельно всю 26-ю и объявил, что им велено в клуб по вызову прокурора. Новость эта сразу захватила все вокруг, и на 26-ю смотрели как на избавителей, напутствуя кто чем мог…

– Мужики, выдайте там ему…

– Про шмон не забудьте…

– Пусть вернут все…

– Смотрите там, – хмуро кивнул Квадрат.

Клуб, отгородившийся со всех сторон огромными и сейчас вот особенно яркими плакатами, тянулся одноэтажной конюшней в противоположную промке сторону от столовой. Повернули туда, притихли в длинном коридоре, по одну сторону которого – ветхий зрительный зал, по другую – кабинеты опера, замполита, режимника – комнатушки для приема мышей, дальше – библиотека, в которой ровненько и, может, даже приклеенно красовались на парадных полках нарядные книги (исключительно для порядка и удовольствия самим видом – попробуй, возьми…). Заканчивался коридор голой комнатой-предбанником перед наглухо заколоченным запасным выходом – туда и определили бригаду.

Дальнейшую процедуру скоренько объяснил молоденький лейтенантик – замполитов приблудок. По одному их заводят к прокурору, после беседы – сразу на промку, и «чтобы ни одна сволочь не пыталась даже заскакивать обратно сюда для разглашения полученных у прокурора сведений».

– У меня не заскочут, – хмыкнул прапор Тюха, прозванный так за фантастическую проницательность при выгребании у выходящих из столовых их кровных паек.

Здесь бригаду и заперли, оставив Тюху надзирать снаружи за бесперебойностью процесса прокурорского приема.

– Мужики, – решительно объявил Максим, – как хотите себе, но я – последним пойду.

Никто с Максимом не спорил – тут и ежу понятно, что лучше ему последнему: он так может разозлить прокурора, что после него соваться уже просто опасно.

Тюха выволок первого, и закружила бригада по предбаннику, отъединившись друг от друга, пережевывая каждый свое, надеясь всякий на свою удачу. При этом никому не хотелось отсреляться пораньше – потом ведь на промку угонят и еще, может, вкалывать заставят… Бригадники кружили, незаметно, но упорно выталкивая наружу, на край своего клубка тех, кто побезответней… но не особо выталкивали, а как бы случайно… Ведь подними возню тут, всколыхни шумом – сразу же всунется Тюха и наведет по-своему: кого пожелает, того и выхватит – пусть и из самой кучи…

Немного осмелели по мере того, как Тюха заматывался в очумении. Потихонечку и курили по очереди, выпуская дым в щель забитой двери наружу. Потихонечку и бледнели, заостряясь лицами, с трудом выдерживая уже маяту ожидания. Оказалось, что здесь вот ничего толкового для будущей беседы продумать и придумать нельзя. Единственное, что придумалось Слепухину, – пробормотать скороговорочно молитву свою, которую он проборматывал в последнее время только вечерами, только перед сном. Укололо воспоминание о вчерашнем вечере, когда, кажется, про молитву он и забыл. Тем более, необходимо сейчас, и даже лучше – три раза… или трижды три.

Наконец они остались вдвоем с Максимом, и неприятно было, что Максим ему подмигнул. Неужто и у Слепухина заострилось и побелело лицо? Максим вон – усмехается себе по-прежнему… хотя если приглядеться…

Снова хлопнула дверь, и загремели, приближаясь, Тюхины сапоги – теперь за Слепухиным.

Короткий путь до кабинета Слепухин пытался подгадать так, чтобы количество шагов осталось кратным трем и, просеменив последними двумя, подгадал.

– Слепухин. Статья 147 УК РСФСР, часть …

– Присаживайтесь, молодой человек, присаживайтесь.

Через стол от Слепухина расположился вполне симпатичный мужик лет сорока, какого-то чуть пижонистого даже вида. Удивительно, но форменный прокурорский китель нисколько не размазывал своим синим цветом пижонистости удобно сидящего внутри человека.

– Ну, как жизнь, гражданин Слепухин?

Нет, правда – вполне приличный мужик и улыбается сочувственно… с пониманием улыбается.

– Да какая же здесь жизнь, гражданин прокурор?!

– Не надо унывать, молодой человек – у вас еще почти вся жизнь впереди.

– Так что здесь творят! Вот сегодня – отшмонали считай всю одежду, обувь, книги даже – разве можно так?

– Не надо горячиться… По закону, гражданин Слепухин, каждый осужденный имеет право на установленное законом имущество: одна телогрейка и шапка, одна пара сапог, одна пара тапочек, один х/б костюм, одна х/б спецовка.

Больше всего поразило Слепухина это вот выражение «х/б костюм» – люди так не говорят, так только специальные роботы могут говорить из кошмаров фантастических… Даже хозяевы псы, мало на людей похожие, не могли бы выговорить этого… Может, он не живой вовсе?..

– Это же глупо, – загорячился Слепухин. – Одна телогрейка, значит, она грязная… вот, как у меня – смотрите. А в бараке телогрейкой еще и укрыться надо – грязь ведь будет… свинарник…

– Укрываться надо специально выданым одеялом.

– Холодно же! зверски холодно!

– Надо утеплять жилище, гражданин Слепухин. Руки у вас есть – кто же за вас это сделает? В стране идет всенародная экономия энергоресурсов, а вы тут разбазариваете тепло…

– Ну, а книги – они же в ларьке куплены…

– По закону вы имеете право хранить не более пяти книг, включая журналы…

– Но ведь куплены в ларьке – на свои деньги…

– Лишнее вы можете сдать в библиотеку – всем польза будет. Закон, гражданин Слепухин, обязателен для всех, поймите это и не пытайтесь обмануть закон – вы уже пробовали один раз и оказались здесь… и здесь пытаетесь, а это может очень плохо кончиться.

– Где я пытаюсь? Где?

– Вот возьмем, например, вашу работу. Закон для вас – выполнение производственных заданий. Вас сюда направили для искупления своей вины перед государством… для трудового искупления, и поэтому главная ваше обязанность перед законом…

– Да их же нельзя выполнить! Нас по две смены пахать заставляют, чтобы сделать невозможное!

– Все нормы справедливо обоснованы технической и технологической документацией. И потом, кто вас заставлял работать две смены?

– Как это – кто?

– Вот видите – никто вас не заставлял… Поймите, наконец, что, не выполняя норму на производстве, вы совершаете очередное преступное действие по отношению к своей стране и своему народу. Наше государство проявляет исключительную заботу даже о таких, как вы. Несмотря на то, что вы совершили тяжкое преступление…

Слепухин не слушал, он увидел вокруг себя те же непробиваемые стены, что и всегда. Он пытался докричаться своей правдой до этого синего пса, но тот выставил бетонной стеной другую правду, слепухинская – жалкая и худосочная, смешно даже, как прыгает на эту стену, бьется об нее своим хилым тельцем – и никакого толку… Измотанный гладкими и совершенно не запоминающимися словами, против которых и возразить-то нечего, Слепухин только моргал да сглатывал, выискивая щелочку, чтобы просунуть туда свое несогласие, но щелочки не было. Прокурорская стена вздымалась ровно и мощно.

– …особенно важное значение приобретает сейчас, когда партия преодолевает последние искажения ленинизма. В то время, когда в жизнь страны вернулись ленинские нормы демократии, мы все с особой ответственностью должны относиться к перевоспитанию преступников…

Совсем изнемог Слепухин в карусельной правильности ничего не говорящих слов, изнемог и осел на стуле, готовый согласиться со всем и готовый взреветь, протестуя по любому поводу.

– … что же вы молчите? Я к вам обращаюсь, гражданин Слепухин.

– Простите… задумался.

– Вот это хорошо. Вам надо очень серьезно задуматься… Ответьте мне, в чем же у вас могут быть претензии к администрации, которая защищает интересы государства и, значит, ваши интересы, хотя вы этого еще и не осознали? В чем?

А и действительно – какие у него претензии? Заставили пахать в две смены? – так могли сразу врезать в морду буром. Отшмонали что-то там? – так этот питух говорит, что законно все… Какие претензии?

– Вот отрядник у нас в Фонд мира собирал – так выколачивал силой.

– Опять вы не понимаете: вам оказывают огромное доверие тем, что не отталкивают вас от общественной жизни. Вы гордиться должны, что своими вкладами способствуете…

– А еще вот – один хотел в фонд милосердия сдать, верующий он, так отрядник ему в зубы, чтобы не высовывался куда не просят…

– По закону, гражданин Слепухин, осужденный имеет право на перевод денег со своего лицевого счета только близким родственникам…

– Так не разрешают тоже, если хоть одно нарушение…

– А каково родственникам сознавать, что они живут на деньги нарушителя? то есть неисправившегося преступника? – об этом вы не подумали? И прекратите эти свои штучки – «у одного!»… «у другого!»… По закону вы имеете право говорить только о себе. Я повторно вас спрашиваю – какие у вас могут быть претензии к администрации?.. Молчите? Значит, не может быть претензий?.. Вот и хорошо – вот вам лист бумаги и напишите.

– Что написать?

– Правду и напишите, что претензий у вас нет.

Слепухин взял лист.

– Вот вам карандаш.

– А ручки нет?.. или шарикового?

– Нет.

– А кому писать?

– Пишите на имя начальника учреждения.

Слепухин, сопел, скорчившись над столом, сломал карандаш вырисовывая шапку этой бумаги… Прокурор дал ему другой из стаканчика. Слепухин написал слово «Заявление», прокурор попросил исправить, и Слепухин послушно приписал ниже «Объяснительная», потом написалась строка: «претензий к администрации не имею», и Слепухин задумался…

– Ну, что вы тянете? Давайте! Дату и роспись!

– Могу я подумать? – Слепухин начал заводиться и потому, как лицо напротив разгладилось радушно, понял, что прокурор тоже углядел его вскипание. – Так могу или нет? Имею хоть на это право?!

– Имеете, имеете, – успокоил прокурор. – Просто поздно уже, и я, честное слово, устал.

– Я – больше устал, – буркнул Слепухин.

– Понимаю, вполне понимаю, – перед Слепухиным на минуту появился прежний пижонистый мужик. – Идемте сюда.

Прокурор завел Слепухина в смежную комнату и предложил присесть за столик в углу.

– Здесь вам будет удобно думать.

Прокурор вышел, закрыв тонкую дверь, а Слепухин все не мог заставить себя расписаться на листочке, все казалось, что надо еще добавить что-то… (Хорошо хоть про Павлуху базар не зашел… хоть Квадратово условие выполнено).

– Вызывали?

Слепухин узнал голос Максима.

– Фамилия?

– Долотов, 191-я…

– Присаживайтесь, гражданин Долотов.

Зашелестели бумаги, и Слепухин, оставив свою писанину, вытянулся слухом туда, к столу, где устроился прокурор.

– У нас к вам, гражданин Долотов, весьма серьезные претензии… серье-езные, и мне вот заодно поручили побеседовать с вами. Видите, сколько скопилось у нас всего? Это ваши кляузы, которые вы рассылали по инстанциям…

– Я рассылал заявления, а не кляузы…

– А я вам говорю – это кляузы. Все они спущены к нам с указанием разобраться на месте, и после обстоятельного расследования мы пришли к единодушному мнению: все это кляузы, и ни одно ваше обвинение не подтвердилось. Как вообще вы решились отвлекать нас от нашей работы на копание с вашими кляузными бумажками?? Или вы думаете – у нас других дел нет??

– А разве у вас есть другое дело, кроме соблюдения законности? Мои заявления уведомляют о нарушениях…

– Ваши заявления – все сплошь клевета, и, кроме того, сами эти писульки ваши – злостное нарушение установленных законом правил… Все они отправлены нелегально и тем самым являются попыткой установить недозволенные контакты…

– Я вынужден был на нарушение правил действиями администрации лагеря…

– Какого лагеря?

– Как это какого? Этого.

– У нас в стране нет никаких лагерей… Вы сами разоблачаете себя и свои злобные вылазки, оскорбляя работников учреждения…

– Какая разница? Пусть – учреждение… Главное – отсюда не отправляют заявления, сколько их в ящик не бросай. Вот и приходится решаться на нарушение. Но нарушение это вынужденно и поэтому…

– Никаких «поэтому»… Закон для всех един, и каждый несет наказание за свои нарушения. Если бы ваши обвинения против администрации подтвердились – администрация была бы наказана за несоблюдение правил пересылки жалоб, а вы – за нарушение правил подачи жалоб… Но проверка установила, что обвинения эти по сути своей – клевета. Вы ведь каждую кляузу начинаете обвинением, что ваши заявления не отсылаются администрацией…

– Интересно, как это вы установили, что все жалобы отсылаются по назначению?

– Я мог бы не отвечать вам, гражданин Долотов. Здесь вопросы задаю я, а не вы. Но я вам отвечу. Вот видите: целая папка бумаг. Это по вашей милости работники учреждения давали объяснения по каждому пункту каждой вашей кляузы. Потом работники прокуратуры выверяли все это по документации учреждения… Вы понимаете, сколько человеко-часов вы съели?

– Ну и что таким престранным методом можно выяснить?

– Напрасно вы иронизируете тут!.. Может, вы не знаете, так я вам поясню: все жалобы проходят регистрацию, и легко проверить после этого, отправлены они по назначению или нет.

– А если их не зарегистрировали?

– Как это? Поясню вторично: по установленному правилу все жалобы регистрируются.

– Вот я и сообщаю вам о нарушении установленных правил – жалобы не регистрируют.

– Сначала вы, значит, клеветали, что жалобы не отсылают, то есть что нарушают правила пересылки жалоб, теперь вы пытаетесь клеветать, что жалобы не регистрируют…

– Но это же – один черт: если не регистрируют, то и не отсылают.

– Никто никогда не поверит вам, что работники учреждения сознательно идут на нарушение одного правила за другим… Ну, сами подумайте: порядок такой – регистрируют, потом знакомятся, потом отправляют вместе с необходимыми документами. Так установлено законом.

– Я только о том и говорю – нарушается закон…

– С вами невозможно разговаривать… Ну скажите – почему не регистрируются жалобы?

– Читают и видят, что вскрываются беззакония лагеря.

– Учреждения.

– …учреждения, черт возьми… видя это, не регистрируют…

– Ну вот вы и запутались: я же пояснил вам, что сначала регистрируют, а потом – читают, а вы говорите: читают и не регистрируют… Поняли свою ошибку?

– Да кто же им помешает сначала прочитать? ведь ящик этот местный опер самолично по утрам выгребает – кто помешает ему!

– Во-первых, я категорически предупреждаю вас, что за употребление жаргона, оскорбляющего достоинство работников учреждения, вы можете быть подвергнуты серьезному взысканию, а во-вторых, по существу заданного вами вопроса отвечу: жалобы, адресованные в прокурорские инстанции, могут быть запечатаны, в отличие от остальных. Так что вы могли писать нам и сами заклеивать конверт.

– Писал и заклеивал. Все равно – как в воду…

– Вот вы и сами себе противоречите: никто же не мог в этом случае прочесть вашу жалобу перед тем, как зарегистрировать.

– Почему не мог?

– Поясняю: по существующим правилам жалобы, адресованные в прокуратуру, пересылаются в запечатанном виде и незамедлительно. Ни один работник никогда не решится нарушить это правило, так как последнее грозит серьезным замечанием…

– Да как же может обнаружиться «последнее» это?

– Все жалобы, в том числе и в прокуратуру, регистрируются в установленном порядке…

– Все! Приплыл!..

– Сядьте, гражданин… мг-гм, вот: гражданин Долотов, и не паясничайте. Мне поручено дать вам обстоятельный ответ по всем пунктам ваших так называемых заявлений… чтобы никогда впредь… вы понимаете меня? Никогда!

– Что никогда?

– Никогда впредь! Вы понимаете?

– Что? Что – понимаете? Впредь – что?

– Я думал – вы умнее, гражданин Долотов. Я надеялся – мы найдем общий язык.

– Я тоже надеялся найти общий язык. Давайте уже кончать с этим… Что там у вас ко мне еще?

– Ну что ж… Вот вы возводите напраслину на всех скопом работников учреждения в том, что они якобы избивают осужденных…

– Не напраслина… будьте покойны – бьют и будь здоров как…

– Кто? Когда? Кого? При каких обстоятельствах?

– Легче бы указать, кто не бьет и кого не били…

– Вам известно, что категорически запрещается осужденным подавать жалобы за других лиц? Категорически! Лично вас били?

– Прикладывались и ко мне.

– Кто?

– Например, отрядник мой – лейтенант Клевицкий Борис Борисович.

– Чем можете доказать? Где следы побоев? Где медицинский документ о снятии побоев?

– Интересно вы все это представляете… Кто же справку-то даст?..

– Вы же взрослый человек, гражданин Долотов, а рассуждаете, значит, как ребенок… Так ведь можно бездоказательную напраслину на любого возвести…

– Когда меня судили за противодействие милиции, мне всучили заодно и избиение сержанта, так сержанту тому поверили без справки и без следов, хоть и был он вдвое здоровей…

– Если вы не согласны с решение суда, гуманное советское право позволяет вам обратиться с соответствующей жалобой.

– Это хорошо.

– Вы опять паясничаете? Мы, собственно, по вашему делу беседуем – извольте вести себя соответственно…

– Надоела бодяга эта. Кончайте скорей…

– Нам ваша, как вы выразились, бодяга тоже давно надоела… Лучше прекратите ваньку валять и отвечайте по существу: вы отказываетесь от своих наветов?

– Ни в едином пункте… Беседа с вами абсолютно ничего не прояснила.

– Тогда я вынужден продолжить по остальным пунктам. Вы указываете, что работники учреждения постоянно унижают человеческое достоинство осужденных, и ссылаетесь на какую-то там конвенцию… Вы продолжаете упорствовать в этом?

– В конвенции? Есть такая конвенция, и с большим воодушевлением подписана руководством партии, и…

– Конвенция не по нашему профилю. Вы продолжаете утверждать, что ваше достоинство унижают?

– Не только мое…

– Напоминаю, говорите за себя.

– Постоянно.

– Каким образом?

– Всеми мыслимыми.

– Вас оскорбляют нецензурно?

– Это, по-вашему, единственный образ?

– А как можно еще унизить?

– Вот, например, здесь всех называют мразями…

– Говорите за себя.

– Меня постоянно называют мразью…

– Кто?

– Все.

– Конкретно?

– Начнем с хозяина… Начальник здешний…

– Ну, это он не всерьез… Это у него такое, знаете, бывает… слово-паразит…

Смешно даже обижаться…

– А я и не обижаюсь… Но любой прапор… Поговорите с ними – они кроме как нецензурно вообще не разговаривают…

– Вот видите… Вы же грамотный человек – должны понимать… ну, какое у них развитие? Что с них спрашивать? Все это – честно вам скажу – наша главная беда: мало идет к нам работать грамотных и сознательных ребят. Так что к этому временному явлению нам с вами надо подходить с пониманием и быть снисходительными…

– Почему же за наши нарушения с нас – полной мерой?.. Почему к их нарушениям надо снисходительно?..

– Потому что осужденные своими нарушениями не только замахиваются на закон, но и развращающе воздействуют на младший воспитательный состав – отсюда и бескультурье, и низкая сознательность, на которую вы жалуетесь.

– Ну, ладно… надоело… Что у вас с этим?

– С чем?

– Что вы расследовали по этому пункту?

– Наконец вы включились в беседу… Вот смотрите: целая стопка объяснительных и большая часть из них – от осужденных… Ни осужденные, ни работники учреждения никаких унижений не подтверждают… Эй! руки!

– Вы же сами сказали – смотрите…

– Я имел в виду – смотрите, как много.

– Ну, вы меня достали… кончайте быстрей.

– Так вы отказываетесь от поклепов?

– Гоните дальше – ни от чего я не отказываюсь.

– Хочу вас предупредить, что ваше поведение на этой беседе вынудит меня в конце концов составить рапорт начальнику колонии для наложения взыскания.

– Козе понятно.

– Что? Опять жаргон?

– Это не жаргон, а поговорка… народная мудрость… короче – понятно все.

– Тогда продолжим… Самая возмутительная ваша ложь – в утверждениях о якобы имевшем место принуждении работать по две смены подряд.

– Это – не якобы… Это имело место и, если вы не вмешаетесь, уверен, будет иметь место – и в две смены, и в выходные, и когда начальству захочется…

– Да понимаете ли вы, что подтвердись только этот факт – на следующий день начальник учреждения был бы отстранен…

– Отстраняйте.

– Кого?

– Начальника. Вы же сами сказали…

– Но я для того именно сказал, чтобы на наглядном примере показать вам, что начальник никогда не решится на такое…

– Наш отряд и, в частности, 26-я бригада целую неделю работали в две смены. За отказ от каторжной работы в две смены шесть человек попало в ШИЗО, двое из них переведены в БУР…

– В ПКТ.

– Вот вы сами, оказывается в курсе… именно – в ПКТ. Один, а именно Семенов Павел, в ШИЗО был доведен издевательствами до самоубийства…

– Семенов осуществил суицидальную попытку…

– Попытку только?

– …успешно осуществил суицидальную попытку в приступе шизофрении. Здесь у меня заключение экспертизы. Игнатьев и Кротов переведены в ПКТ за злостное уклонение от выполнения производственного задания и с правильностью наказания согласны – тут вот их объяснительные… Еще трое были водворены в ШИЗО за разные нарушения режима содержания и с наказанием тоже согласны, более того: никаких претензий к администрации не имеют – объяснительные их здесь же… Поймите же, наконец, гражданин Долотов, по этому пункту я сам сегодня проводил расследование и опросил всю 26-ю бригаду поголовно, отряд – выборочно и других осужденных – по их просьбе. Здесь вот у меня все объяснительные, и никто – понимаете, ник-то – не подтверждает ваши измышления… Сознательные люди исключительно добровольно работали сверхурочно по 2 часа…

– Все, значит добровольно?

– Все.

– Да… И все же – правда то, что я говорю, а не то, что ими в испуге у вас там написано.

– Вы, значит, один – в ногу?

– Значит, один.

– Ну, тогда и говорить не о чем.

– Я давно предлагал закончить.

– Хорошо, представим только на минуту, что вы правы… Почему вас не водворили в ШИЗО?

– А я вышел работать в две смены.

– Добровольно вышли на сверхурочную работу для выполнения задания?.. Ну вот и хорошо.

– Не на сверхурочную, а полностью на вторую смену, и не добровольно, а по принуждению…

– Я не имею права верить одному вам и не верить всем остальным.

– Права вы действительно не имеете…

– Вот и здесь вы согласились… Ну, а последний пункт ваших кляуз – это утверждение о незаконных водворениях в ШИЗО… Мной лично проверены все постановления на осужденных вашего отряда, все законно. В частности, все ваши водворения, а их у вас чересчур много, очень даже много, и пора сделать выводы из этого… все – в соответствии с законом. Вот возьмите последнее… вот – «за злостную поломку оборудования»… Я считаю, что вы счастливо отделались. Это ведь вредительство, это уже преступление, и в Уголовном кодексе…

– Штамп сам сломался.

– Не смешите людей, Долотов. Этот штамп столько лет работает, а у вас – сломался вдруг.

– Вот именно – столько лет… Знаете, в технике есть такое понятие – «усталость металла», даже металла… а тут – механизм все же.

– Ну, уморили, честное слово… Это же надо придумать – устал металл!.. Нет, Долотов, с вами не соскучишься… У меня – все. А вам я советую сделать правильные выводы – у вас еще есть время.

– Я могу идти?

– Распишитесь только и идите.

– Зачем это?

– Распишитесь, что вам даны разъяснения по поводу всех ваших заявлений.

– Не буду я ничего подписывать.

– Тогда я вынужден буду вызвать двух работников учреждения, чтобы они подписали, и составить рапорт…

– А что они подпишут?

– Что вы отказались от подписи.

– От подписи в чем?

– Вам не удастся вывести меня из равновесия и спровоцировать необходимый вам скандал… От подписи в том, что вам даны разъяснения.

– А откуда они будут знать, что мне даны разъяснения?

– Чего вы хотите?

– Чтобы все было законно: два работника должны выслушать, что мне даны разъяснения, а потом только подписать, что я отказался от подписи в том, что мне даны разъяснения.

– Не будем формалистами.

– Это вы мне говорите? Ну, а если приедет еще кто-то расследовать по другим моим заявлениям и этот кто-то окажется в данном вопросе большим формалистом?..

– Не волнуйтесь. Все ваши заявления ко мне придут, но, я надеюсь, мы это ваше творчество прекратим.

– А вдруг вас уже… того?

– Меня?

– Я когда шел сюда, видел, как зеки машину, считай, наново собирают… Не ваша машина у ворот? Темно-синий «Жигуль»?..

– Никто ничего не собирает… Помыли машину только – я и сам мог.

– И новый двигатель… и четыре колеса нулевых…

– Вы мне угрожаете?

– Я обращаю ваше внимание, что руководство, преследуя свои цели, заставляет осужденных делать капитальный ремонт вашей машины…

– Нет, вы мне угрожаете – вам это даром не пройдет.

– Вы мне угрожаете?

– Я не угрожаю вам, а ставлю в известность, что ваши действия…

– Очень приятно с вами беседовать, честное слово… Разрешите вопрос?

– Хоть мне с вами беседовать и неприятно, все-таки разрешаю. Спрашивайте.

– Советник юстиции по табели о рангах – это выше, к примеру, капитана первого ранга или не выше? – сможет капитан поставить вас «смирно» или не сможет?

– Какой капитан?

– Капитан первого ранга.

– Кто этот капитан? На кого вы намекаете?..

Слепухин услышал тяжелые шаги по коридору, властный толчок в дверь и сразу же неожиданно-добродушный хозяйский говорок, оборвавший облегченно-радостное мгыканье прокурора.

– Беседуете, значит?.. Так-так… А ты что это – не встаешь? Опять нарушаешь, Долотов?.. Вот – давно бы так… Ну – как беседа?..

– Упорствует он, Васильевич… злостно упорствует. Думаю – пора принимать меры. Нарушений у него предостаточно, и есть все основания в возбуждении дела по 188-й за злостное противодействие администрации…

– Слышишь, что прокурор говорит?.. Что думаешь, Долотов?..

– Думаю – правильно говорит. Иначе мне про вас всех и не докричаться никуда… А там – следствие… там – мои родные уже с адвокатами договорились – я их успел предупредить… Так что правильно говорит прокурор. Надеюсь, на суде мы встретимся и, может быть, даже местами поменяемся.

– Вот чешет, вот чешет… Видал, прокурор, какие у меня орлы? Эх, Долотов, Долотов… здоровый уже лоб, а послушаешь тебя – тьфу и растереть… У тебя вон был уже суд, и что?..

– Время изменилось чуток, гражданин начальник, и у меня теперь опыт какой-никакой, а знаний про делишки ваши – на несколько томов… Знаете, кто у меня адвокат будет? Тот самый, что в «Литературке» уже начал пощипывать ваше ведомство. И не за прошлое – это все щипают наперегонки… за сегодняшнее… Ему мое дело – подарок просто…

– Ну брешешь же?.. Сам знаешь, что брешешь, а – брешешь… Жалко мне тебя, Долотов, сам себя в яму толкаешь… Умный ведь парень… И брось ты эти свои намеки – «ведомство», «щипают»… Вот ведь, прокурор, что бывает, когда разные безответственные писаки начинают смущать неокрепшие умы… Ты пойми, Долотов, вся эта писачья возня – временный шум, необходимое партии в сложный момент тактическое отступление… А по поводу прошлого я тебе скажу надежнее всех этих писак – я ведь работал тогда уже в органах… Я начинал свою службу в МГБ…

– У Берии?

– Какой Берия? Замусорили тебе мозги – смотреть прямо жалко. Всеми нами непосредственно руководил товарищ Сталин.

– Тоже хорош.

– Ты своим поганым языком Сталина не трожь!.. Я тебе прощаю, потому что ты с чужого голоса поешь, но по поверь мне… вот, положа руку на сердце…

– Сердце выше.

– Не перебивай, мразь!.. Стряхни наконец с себя все эти вражеские происки и стань советским человеком… Вот так, а то расставил костыли – никакой выправки… Так вот, за все годы моей работы в МГБ я не видел ни одного – клянусь – ни одного нарушения. Веришь мне?

– Охотно…

– Ну вот… С тобой, оказывается можно договориться… Знаешь, наверное, и моя вина есть – упустил я тебя… Но ты же мог ко мне сам… на прием… И не надо было всей этой писанины… зачем тебе за кого-то там?.. Прокурор, как этого куренка звали?..

– Семенов.

– Вот… зачем тебе за какого-то Семенова себя и нас изводить?.. Он получил что хотел… Если бы выжил – мы бы его судили со всей строгостью. За членовредительство. Ты же посмотри, за кого ты заступаешься – все же насквозь прожженные мрази, преступники. Гниль, одним словом. Ты представь, что будет, выпусти их скопом на людей. Это же звери… Их далеко от колонии отпускать незачем – почти все назад придут… И ты – грамотный и культурный парень – глотку рвешь за это зверье. Представь, как они в твой дом нагрянут… Жену твою как они? Представил? То-то же…

– Если даже добродушнейшую дворнягу посадить на цепь и измываться – волком станет.

– Так ты думаешь – мы их волками сделали?.. Вот как у тебя мозги набекрень перекручены. Все – наоборот. Мы обчищаем от этих волков здоровое тело… гниль обчищаем, а ты не понимаешь… Вот возьми, к примеру, война: они все в мародеры и дезертиры пойдут, а нам с тобой Родину защищать… Ты чего ухмыляешься?!

– А мне рассказывал один тут… как вы дословно почти убеждали его, случись война – вам с ним в одном окопе, а Долотов в полицаи подастся…

– И подашься, если не станешь насквозь нашим человеком. Я же чую – нутро у тебя наше, советское, только вокруг – гнили много… Так ты соскребай, соскребай – а мы поможем… И кончай писанину свою, кончай, значит, связи недозволенные устанавливать… Ты много еще наотправлял жалоб своих?

– Много.

– Куда?

– Да куда только не посылал… И копии все – адвокату своему, в его архив… он сам просил. Вот вчера только отослал ему предсмертную записку Семенова из ШИЗО…

– Опять брешешь… Ну ведь брешешь – по глазам вижу.

– Так вы и раньше не верили… все – как это у вас? – все «крылья обламывали», а что заявы посылаю – не верили. Вот и сегодня и прокурор с ответами пришел… Убедились?

– Ну и что тебе ответы те?

– А ничего… Я так скоро и не рассчитывал. Сегодня прокурор с ваших коллег объяснения брал, а завтра – сам давать будет, и все о том, как он здесь объяснительные писать диктовал.

– Слышишь, прокурор? Не страшно?.. Гляди, Долотов, – не страшно ему… Ты лучше сообщи, чего тебе лично надо?..

– Чтоб по закону все было… чтоб…

– Все по закону! Все исключительно по закону!

– Не мешай, прокурор, пусть говорит.

– По закону и по справедливости…

– Вот видишь, Долотов, – мы одинаково хотим. А преступники, за которых ты надрываешься, совсем другого хотят. Им никогда не работать – вот как прогнили они… им бы только чифиря вволю – и балдеть… паразитами жить. Ты спроси у них – хотят они по закону? Не хотят! Понял, наконец? Мы с тобой должны быть заодно, потому что мы всосали с молоком: паразиты никогда! Так ты и помогай нам, помогай… А ты воровские правила в отряде насаждаешь – нам все известно… Вот как тебя перекосило… Но не поздно еще – помогай нам избавляться от воровских обычаев…

– Если бы надо всеми: над зеками и над подчиненными вашими, и над вами – надо всеми одинаково – были закон и справедливость – тогда, может, и лучше… Но вместо этого на зонах таких только ваше понимание закона и только по вашему образцу справедливость, и это – хуже некуда.

– Нет, ты все-таки мра-азь – все по-своему выгнуть пытаешься. Мы ему одно, а он – опять по-своему…

– Так гласность же, гражданин начальник…

– И гласность ты навыверт извернуть пытаешься для своей выгоды… Понимаешь, прокурор, куда он метит? чем прикрывается?