На скосе века
Текст книги "На скосе века"
Автор книги: Наум Коржавин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Родине
Что ж, и впрямь, как в туман,
Мне уйти – в край, где синь, а не просинь.
Где течёт Иордан, —
Хоть пока он не снится мне вовсе?
Унести свою мысль,
Всю безвыходность нашей печали,
В край, где можно спастись
Иль хоть сгинуть, себя защищая.
Сгинуть, выстояв бой,
В жажде жизни о пулю споткнуться.
А не так, как с Тобой, —
От Тебя же в Тебе задохнуться.
Что ж, раздвинуть тиски
И уйти?.. А потом постоянно
Видеть плёсы Оки
В снах тревожных у струй Иордана.
Помнить прежнюю боль,
Прежний стыд, и бессилье, и братство…
Мне расстаться с Тобой —
Как с собой, как с судьбою расстаться.
Это так всё равно, —
Хоть Твой флот у Синая – не малость.
Хоть я знаю давно,
Что сама Ты с собою рассталась.
Хоть я мыслям чужим,
Вторя страстно, кричу что есть силы:
– Византия – не Рим.
Так же точно и Ты – не Россия.
Ты спасёшься? – Бог весть!
Я не знаю. Всё смертью чревато.
…Только что в Тебе есть,
Если, зная, как Ты виновата,
Я боюсь в том краю —
Если всё ж мы пойдём на такое —
Помнить даже в бою
Глупый стыд – не погибнуть с Тобою.
1972
22 июня 1971 года
Свет похож на тьму,
В мыслях – пелена.
Тридцать лет тому
Началась война.
Диктор – словно рад…
Душно, думать лень.
Тридцать лет назад
Был просторный день.
Стала лишней ложь,
Был я братству рад…
А ещё был дождь —
Тридцать лет назад.
Дождь, азарт игры,
Веры и мечты…
Сколько с той поры
Утекло воды?
Сколько средь полей
У различных рек
Полегло парней,
Молодых навек?
Разве их сочтёшь?
Раны – жизнь души.
Открывалась ложь
В свете новой лжи…
Хоть как раз тогда
Честной прозе дня
Начала беда
Обучать меня.
Я давно другой,
Проступила суть.
Мой ничьей тоской
Не оплачен путь.
Но всё та же ложь
Омрачает день.
Стал на тьму похож
Свет – и думать лень.
Что осталось?.. Быт,
Суета, дела…
То ли совесть спит,
То ли жизнь прошла.
То ль свой суд вершат
Плешь да седина…
Тридцать лет назад
Началась война.
1971
* * *
Неужели птицы пели,
Без пальто гуляли мы?
Ранний март в конце апреля
Давит призраком зимы.
Холод неба, зябкость улиц,
Ночь без бодрости и сна…
Что-то слишком затянулась
Нынче ранняя весна.
Как тот призрак с места сдвинуть,
Заблистать в лучах реке?
Мир в пути застрял – и стынет
От тепла невдалеке.
Это всё – каприз природы,
Шутки солнечных лучей…
Но в родстве с такой погодой
Для меня весь ход вещей.
Всё, с чего гнетёт усталость,
Всё, что мне внушало злость,
Тоже кончилось, осталось
И торчит, как в горле кость.
В светлых мыслях – жизнь иная,
Сам же – в этой дни влачу:
Что-то вижу, что-то знаю,
Чем-то брежу – и молчу.
Словно виден свет вершины,
А вокруг всё та же мгла.
Словно впрямь – застрял и стыну
На ветру,
вблизи тепла.
29 апреля, 1 августа 1972
* * *
Уже июнь. Темней вокруг кусты.
И воздух – сух. И стала осень ближе.
Прости меня, Господь… Но красоты
Твоей земли уже почти не вижу.
Всё думаю, куда ведут пути,
Кляну свой век и вдаль смотрю несмело,
Как будто я рождён был мир спасти
И до всего другого нет мне дела.
Как будто не Тобой мне жизнь дана,
Не Ты все эти краски шлёшь навстречу…
Я не заметил, как прошла весна,
Я так зимы и лета не замечу.
…Причастности ль, проклятья ль тут печать —
Не знаю… Но способность к вдохновенью
Как раз и есть уменье замечать
Исполненные сущности мгновенья.
Чтоб – даже пусть вокруг тоска и зло —
Мгновенье то в живой строке дрожало
И возвращало суть, и к ней влекло,
И забывать себя душе мешало.
Жизнь всё же длится – пусть в ней смысл исчез.
Всё ж надо помнить, что подарок это:
И ясный день, и дождь, и снег, и лес,
И всё, чего вне этой жизни нету.
Ведь это – так…
Хоть впрямь терпеть нельзя,
Что нашу жизнь чужие люди тратят,
Хоть впрямь за горло схвачены друзья,
И самого не нынче завтра схватят.
Хоть гложет мысль, что ты на крест идёшь,
Чтоб доказать… А ничего не будет:
Твой светлый крест зальёт, как море, ложь,
И в чём тут было дело, – мир забудет.
Но это – так… Живи, любя, дыша:
Нет откровенья в схватках с низкой ложью.
Но без души – не любят… А душа
Всевластьем лжи пренебрегать не может.
Всё рвётся к правде, как из духоты.
Всё мнится ей, что крылья – в грязной жиже…
…Мне стыдно жить, не видя красоты
Твоей земли, Господь… А вот – не вижу.
1972
* * *
Люди пашут каждый раз опять.
Одинаково – из года в год.
Почему-то нужен нам полёт,
Почему-то скучно нам пахать.
Я и сам поэт… Писал, пишу,
Может, вправду что ещё рожу…
А чтоб жрать – не сею, не пашу,
Скучные стихи перевожу.
И стыдясь – за стол сажусь опять,
Унижаю сердце без конца.
А ведь всё – чтоб, уцелев, летать,
Быть собой и волновать сердца.
А ведь всё – чтоб длился мой полёт.
Чтоб и вверх взлетать, и падать вниз…
Одинаково из года в год
Люди пашут землю… В этом – жизнь.
Не охотник я до общих мест,
Но на этом вправду мир стоит:
Если это людям надоест,
Всё исчезнет… Даже этот стыд.
Мысль, надежда, жажда знать, искать,
Свет, тепло, и книги, и кино…
Между тем как людям вновь пахать
Интересно станет всё равно.
А потом окрепнут… И опять,
Позабыв про боль былых утрат,
Кто-то станет сытости не рад,
Не пахать захочет, а летать.
Что ж… Душа должна любить полёт.
Пусть опять летит!.. Но всё равно:
Землю пашут так же – каждый год,
И других основ нам – не дано.
1972
Непоэтическое стихотворение
Мне – то ли плакаться всегда,
То ль всё принять за бред…
Кричать: «Беда!»?.. Но ведь беда —
Ничто в годину бед.
Любой спешит к беде – с бедой,
К тому, что впереди.
И ты над собственной – не стой! —
Быстрее проходи.
Быстрей – в дела! Быстрей – в мечты!
Быстрей!.. Найти спеши
Приют в той спешке от беды,
От памяти души.
От всех, кому ты протянуть
Не смог руки, когда
Спасал, как жизнь, свой спешный путь
Неведомо куда.
1973
НА ЖИЗНЬ ГНЕВИСЬ НЕ ОЧЕНЬ
* * *
То свет, то тень,
То ночь в моём окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице схожу.
Как светлый лик,
Влекут в свои врата
Чужой язык,
Чужая доброта.
Я к ним спешу.
Но, полон прошлым всем,
Не дохожу
И остаюсь ни с чем…
…Но нет во мне
Тоски – наследья книг —
По той стране,
Где я вставать привык.
Где слит был я
Со всем, где всё – нельзя.
Где жизнь моя —
Была, да вышла вся.
Она своё
Твердит мне, лезет в сны.
Но нет её,
Как нет и той страны.
Их нет – давно.
Они, как сон души,
Ушли на дно,
Накрылись морем лжи.
И с тех широт
Сюда, – смердя, клубясь,
Водоворот
Несёт всё ту же грязь.
Я знаю сам:
Здесь тоже небо есть.
Но умер там
И не воскресну здесь.
Зовёт труба:
Здесь воля всем к лицу.
Но там судьба
Моя —
пришла к концу.
Ушла в подзол.
Вокруг – одни гробы.
…И я ушёл.
На волю – от судьбы.
То свет, то тень.
Я не гнию на дне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
Бостон, Бруклайн,июль – август 1974
* * *
Я плоть, Господь… Но я не только плоть.
Прошу покоя у тебя, Господь.
Прошу покоя… Нет, совсем не льгот.
Пусть даже нищета ко мне идёт.
Пускай стоит у двери под окном
И держит ордер, чтоб войти в мой дом.
Я не сержусь, хоть сам себе не рад.
Здесь предо мной никто не виноват.
Простые люди… Кто я впрямь для них?..
Лежачий камень… Мыслящий тростник…
Всех милосердий я превысил срок,
Протянутой руки схватить не смог.
Зачем им знать и помнить обо мне,
Что значил я, чем жил в своей стране.
В своей стране, где подвиг мой и грех.
В своей стране, что в пропасть тащит всех.
Они – просты. Досуг их добр и тих.
И где им знать, что в пропасть тащат – их.
Пусть будет всё, чему нельзя не быть.
Лишь помоги мне дух мой укрепить.
Покуда я живу в чужой стране.
Покуда жить на свете страшно мне.
Пусть я не только плоть, но я и плоть…
Прошу покоя у тебя, Господь.
1974
* * *
Довольно!.. Хватит!.. Стала ленью грусть.
Гляжу на небо, как со дна колодца.
Я, может быть, потом ещё вернусь,
Но то, что я покинул, – не вернётся.
Та ярость мыслей, блеск их остроты,
Та святость дружб, и нежность, и веселье.
Тот каждый день в плену тупой беды,
Как бы в чаду свинцового похмелья.
…Там стыдно жить – пусть Бог меня простит.
Там ложь как топь, и в топь ведёт дорога.
Но там толкает к откровенью стыд,
И стыд приводит к постиженью Бога.
Там невозможно вызволить страну
От мутных чар, от мёртвого кумира,
Но жизнь стоит всё время на кону,
И внятна связь судеб – своей и мира.
Я в этом жил и возвращенья жду, —
Хоть дни мои глотает жизнь иная.
Хоть всё равно я многих не найду,
Когда вернусь… И многих – не узнаю.
Пусть будет так… Устал я жить, стыдясь,
Не смог так жить… И вот – ушёл оттуда.
И не ушёл… Всё тех же судеб связь
Меня томит… И я другим – не буду.
Всё та же ярость, тот же стыд во мне,
Всё то же слово с губ сейчас сорвётся.
И можно жить… И быть в чужой стране
Самим собой… И это – отзовётся.
И там, и – здесь…
Не лень, не просто грусть,
А вера в то, что всё не так уж страшно.
Что я – вернусь…
Хоть, если я вернусь,
Я буду стар. И будет всё не важно…
1974
* * *
Никакой истерики.
Всё идёт как надо.
Вот живу в Америке,
Навестил Канаду.
Обсуждаю бодро я
Все свои идеи.
Кока-колу вёдрами
Пью – и не беднею…
…Это лучше, нежели
Каждый шаг – как веха…
Но – как будто не жил я
На земле полвека.
Сентябрь 1974
* * *
Ах ты, жизнь моя – морок и месиво.
След кровавый – круги по воде.
Как мы жили! Как прыгали весело
Карасями на сковороде.
Из огня – в небеса ледовитые…
Нас прожгло. А иных – и сожгло.
Дураки, кто теперь нам завидует,
Что при нас посторонним тепло.
1975
Аэропорт «Логан»
Взойду я на борт самолёта,
Вокруг засинеет вода.
И вдруг я почувствую: что-то
Не хочется мне никуда.
Взлечу, чтоб в Европе проснуться.
Мечталось, а вот она вся.
Но мне и оттуда вернуться
В Москву – как отсюда, нельзя.
А надо б!.. На самую малость!
На месяц!.. На день!.. На полдня!..
Там жизнь моя где-то осталась —
Всё ищет себя без меня.
Всё ищет, а страсти всё круче,
Сбиваются в сгусток сплошной.
В безвидные плотные тучи —
Заслон между нею и мной.
И вот я стою у заслона.
Нет хода – и ладно, смирюсь.
Под власть КГБ безусловно
И сам я попасть не стремлюсь.
И – всем бы такие заботы!
Ну разве всё это беда?
Свобода… Огни самолёта…
На взлёте синеет вода…
Здесь всё, что мечталось, так просто,
Доступно… Лишь разницы нет:
Чикаго… Лос-Анджелес… Бостон…
Париж… Копенгаген… Тот свет…
Бостон, 1976
* * *
Бог за измену отнял душу.
Глаза покрылись мутным льдом.
В живых осталась только туша,
И вот – нависла над листом.
Торчит всей тяжестью огромной,
Свою понять пытаясь тьму.
И что-то помнит… Что-то помнит…
А что – не вспомнит… Ни к чему.
1977
Эмигрантское
Не назад же! —
Пусть тут глупость непреклонна.
Пусть как рвотное
мне полые слова.
Трюм планеты,
зло открывший все кингстоны, —
Вот такой мне
нынче видится Москва.
Там вода уже —
над всем, что было высью.
Там судьба уже —
ревёт, борта сверля…
…Что же злюсь я
на игрушечные мысли
Здесь —
на палубе того же корабля?
1977
Письмо в Москву
«We will be happy!» – как всегда!
Хоть ближе пламя.
Хоть века стыдная беда
Висит над нами.
Мы оба шепчем: «Пронеси!»
Почти синхронно.
Я тут – сбежав… Ты там – вблизи
Зубов дракона.
Ни здесь, ни там спасенья нет —
Чернеют степи…
Но что бы ни было – привет! —
«We will be happy!»
«We will be happy!» – странный звук.
Но верю в это:
Мы будем счастливы, мой друг,
Хоть видов – нету.
Там, близ дракона, – нелегко.
И здесь – непросто.
Я так забрался далеко,
В глушь… В город Бостон.
Здесь вместо мыслей – пустяки.
И тот – как этот.
Здесь даже чувствовать стихи —
Есть точный метод.
Нам не прорвать порочный круг,
С ним силой мерясь…
Но плюнуть – можно… Плюнем, друг! —
Проявим серость.
Проявим серость… Суета —
Все притязанья.
Наш век всё спутал – все цвета.
И все названья.
И кругом ходит голова.
Всем скучно в мире.
А нам – не скучно… Дважды два —
Пока четыре.
И глупо с думой на челе
Скорбеть, насупясь.
Ну кто не знал, что на земле
Бессмертна глупость?
Что за нос водит нас мечта
И зря тревожит?
Да… Мудрость миром никогда
Владеть не сможет!
Но в миг любой – пусть век колюч,
Пусть всё в нем – дробно,
Она, как солнце из-за туч,
Блеснуть – способна.
И сквозь туман, сквозь лень и спесь,
Сквозь боль и страсти
Ты вдруг увидишь мир как есть,
И это – счастье.
И никуда я не ушёл.
Вино – в стаканы.
Мы – за столом!.. Хоть стал наш стол —
В ширь океана.
Гляжу на вас сквозь целый мир,
Хочу вглядеться…
Не видно лиц… Но длится пир
Ума и сердца.
Всё тот же пир… И пусть темно
В душе, как в склепе,
«We will be happy!»… Всё равно —
«We will be happy!»
Да, всё равно… Пусть меркнет мысль,
Пусть глохнут вести,
Пусть жизнь ползёт по склону вниз,
И мы – с ней вместе.
Ползёт на плаху к палачу,
Трубя: «Дорогу!»…
«We will be happy!» – я кричу
Сквозь безнадёгу.
«We will be happy!» – чувств настой.
Не фраза – веха.
И символ веры в тьме пустой
На скосе века.
1977
Кое-кому
Вы как в грунт меня вминаете.
Не признали? Что вы знаете?
Это ярмарка какая-то —
Не поймешь тут, что с чего.
Вы меня не понимаете?
Вы себя не понимаете.
Вообще – не понимаете…
Впрочем, вам не до того.
1977
Радиослушателям «Свободы»
С Новым годом!.. Годом дел и дум,
Душ сближенья.
С Новым годом! – сквозь напор и шум,
Вой глушенья.
Между нами стены и пути,
Моря рокот.
Те, кто в дом ваш могут вдруг войти,
В мой – не могут.
В мой – не мой… Похоже всё на бред.
Мало чести.
Я, устав, сбежал, увидел свет,
Вы – на месте.
С Новым годом!.. Что кому дано.
В славе ль, в сраме, —
Всё равно мы вместе… Всё равно
Весь я с вами.
Нелегко сегодня на земле,
Всё – нечетко.
Всё дрожит, как стрелка на шкале
Волн коротких.
Но рука не дрогнет, ищет цель,
Ручку крутит.
Ищет голос, как жилья в метель,
Жизнью шутит.
Чуткий поиск… Тяжкая игра…
Скачут цели…
С Новым годом вас!.. Вы мастера
В этом деле.
С Новым годом вас!.. Сквозь боль утрат,
Стыд и слабость.
С Новым годом, Пресня и Арбат,
Псков, Челябинск.
С Новым годом, Тула и Урал,
Камни Бреста…
Все места, где я не раз бывал,
Где – мне место.
Там друзья – я рвусь сегодня к ним,
Помня с грустью:
Хоть сейчас махну в Париж и в Рим,
В Омск – не пустят.
…Только счастья, что сквозь боль и стыд,
Сквозь стихии —
«С Новым годом!» – голос мой звучит
Над Россией.
1979
* * *
Что будет – будет… Мутен взгляд.
Всё мельтешит, все мельтешат.
Жизнь под наркозом быта.
«Сотри случайные черты…»
Но черт как раз не видишь ты:
Фокусировка сбита.
Всё мельтешит. В глазах рябит.
Звучат слова, чей смысл забыт…
Базар! – беседа, спор ли.
Гудит и пляшет всё вокруг.
Сплошной бедлам!.. И только вдруг
Лёд чьих-то рук на горле.
Не так уж страшен этот лёд.
Возьмут в «научный оборот»,
Рванусь, и хрустнут кости.
Но тут же мысль: «Неужто впрямь
Из пушки бить по воробьям,
Терять свой облик в злости?»
Но если злость как в горле кость,
Пускай хоть так, но выйдет злость,
Открыв дорогу боли.
Ведь всё же как-то надо жить,
Ведь могут вправду задушить,
Лишив судьбы и воли.
Всё чушь… Но знак глухой беды —
Подпольных гениев ряды,
Чьё знамя – секс и тропы.
Они цветут в парах свобод.
Им не мешает больше гнёт
Твердить зады Европы.
Пускай цветут… На что пенять?
Прогресс мне глупо догонять,
Пустым сдаваться фразам.
Мне как богатство в дар дана
Твоя судьба, моя страна,
Твой поздний, горький разум.
И пусть я здесь, но, как всегда,
Твоя со мною высота —
С неё смотреть на хаос.
И я, с высот такой тоски,
Здесь ни к кому в ученики
Сходить не собираюсь.
И дома – боль, и всюду – боль.
Я всё равно всегда с тобой —
Меня ты – не обронишь.
И в речке – рябь. И в море – рябь.
Ты где-то тонешь, как корабль.
Но, может – не утонешь.
Гудит и пляшет всё вокруг,
И смысл слова теряют вдруг,
И глохнет крик – в конверте.
И всё смешно, чем жил досель,
И вдаль ведёт гнилой тоннель,
И светлый выход – в смерти.
1979
Кейп-Код [4]4
Курортное место неподалёку от Бостона.
[Закрыть]
Живём под небом на земле,
Живём при море и в тепле, —
Почти не зная о вестях:
В них смысла нет, раз мы в гостях.
Куда вернёмся? – В никуда.
Живи! – Здесь воздух и вода.
И пляж, и чистый небосвод…
Забвенье времени – Кейп-Код.
Здесь можно думать не о том,
Что чуждый мир идёт вверх дном —
В погибель мира моего…
И отдыхать – ни для чего.
1978
* * *
То ль кризис идей, то ль страстей —
не поймёшь ни бельмеса.
Давай поиграем в людей – и напишется пьеса.
Пусть только возникнут,
разместятся в семьях и датах,
И душу свою ощутит оловянный солдатик.
Судьбу обретёт он, и чувствовать станет тревожно,
И сцепится с тем, кому тоже уйти невозможно.
Кто тоже судьбу ощутил – верой,
смыслом и болью —
И тоже не может самим не остаться собою.
И будет их встреча —
жестокость, безвыходность, мука.
Все будут кричать, обвинять
и не слышать друг друга,
Не видя, что кто-то,
весь чужд их страстям и отвагам,
Почти подобрался к их чести, и славам, и шпагам.
Ему это всё заменяют расчёт и забота.
Он помнит: он так ненавидит за что-то кого-то,
Что просто от жизни, от речи чужой он немеет.
Всё кажется – кто-то взлетает, а он – не умеет.
А рядом статисты – у каждого облик и имя.
Глазеют, не зная, что, в общем, расплатятся ими.
За страсти и шутки, за всё, в чём они ни бельмеса.
За эту игру, из которой рождается пьеса.
1978
В американском доме творчества
1
Всё не зря… Столько мест
Я узрел… И какие места!
.. Так был горек отъезд —
Я ведь знал, что отъезд в никуда.
Здесь я – кит на песке.
Но раскаяньем я не томим.
Не обманут никем —
Ни молвой, ни собою самим.
Вёл не страсти накал —
Ясный смысл… В общем, всё я учёл:
Я свободы искал
И её здесь в избытке нашёл.
В свете яркого дня
Впредь вовек – ни в жару, ни в мороз —
Не потащат меня
На опасный и глупый допрос.
Ни в ГБ, ни в Союз…
То, что было, тому уж не быть.
Я другого боюсь:
Как всё это бывает – забыть.
Как все видят сквозь тьму,
Устают, находясь на краю,
Или пишут в Крыму,
В Доме творчества, словно в раю.
И как бьёт через край
Тайно радость, осилив беду,
Словно веря, что рай —
Род оазиса в чёрном аду.
Не забыть бы про страх,
Про двойной их и двойственный труд.
И о тех тайниках,
Где романы их времени ждут.
Иль в счастливейший год,
Соблазняя надеждами нас,
Бьются рыбой об лёд
И его пробивают подчас.
В кандалах, в синяках,
От потерь инвалиды уже…
То, что в тех тайниках,
И в моей ещё ноет душе.
Я свободы достиг.
Но стою совершенно один
В мельтешенье пустых
Мыслей, чувств, посягательств, картин.
Мельтешат – не унять.
Правит миром, уставшим пахать,
Не стремленье понять,
Не любовь… Страсть мелькать и мелькать.
Страсть блестеть и не греть,
Страх увидеть предел и черту:
Остановка как смерть,
Как паденье в свою пустоту.
Грохот ног, всплески рук:
Ритма нет, и не стоит искать.
Пусть всё гибнет вокруг!
Лишь бы всё продолжало мелькать.
Полный смыслом другим —
Тем, что были, что будут века,
Я здесь нужен таким
Еще меньше, чем дома ЦК.
И живу как в гостях.
За бортом – без надежд и хлопот.
– Знал, что будет всё так?
– Знал… Но думал: авось пронесёт.
Видно, дело к концу.
Но сейчас, о весенней поре,
Вновь живу я в лесу,
Словно в Ялте на светлой горе.
И себя самого
Вспоминаю – всю радость свою.
Отойдя от всего,
В Доме творчества – словно в раю.
Словно те ж тут места,
Та же тяжесть на трудном пути…
А не просто беда,
От которой уже не уйти.
Сзади – все рубежи.
Но вокруг ещё зелень и свет…
Странный сон… Длится жизнь…
А её уже, в сущности, нет.
2
Моего ль это только заката
Беспощадные жала лучей?
…Был я прав иль не прав, но когда-то
Я уехал из жизни своей.
Да, я знал, что побег – не победа,
Что хоть выпадет всё потерять,
Но от старости я не уеду
И от смерти не выйдет удрать.
Мне не снилась, хоть многим и снится,
Словно пляж посредине зимы,
Золотая страна – Заграница,
Праздник жизни, побег из тюрьмы.
Да, свобода… Но предан ей свято,
Знал и там я, что с ней тут беда:
Запах тленья и жала заката
Проникали ко мне и туда.
Запах тленья там гуще… Но в годы
Вплетены на последней черте
Несвобода и жажда свободы,
Тяга к правде, порыв к чистоте.
Но не встал я за истину грудью.
Представлял, как, смущаясь слегка,
Мне в ответ прокуроры и судьи
Станут дружно валять дурака.
И добьют меня (всё понимая):
«Что ж, хотел не как мы, так смотри…»
Здесь – не то. Но острей донимают
Тот же запах и краски зари.
Запах тленья – чуть слышный, нежуткий.
Он ласкает – амбре, а не прах.
Он во всём: в посягательствах, в шутках,
В увлеченьях, в успехах, в стихах.
Всё – как жизнь, всё – кружится, всё чудо.
Всё – летит, создаёт кутерьму.
Лишь одно – никуда ниоткуда.
И ещё – ни с чего ни к чему.
…Мчится поезд… Слезать мне – не скоро.
Любопытствую – лучше б уснул.
Вновь чужой, неопознанный город
Весь в огнях за окном промелькнул.
Вновь чужое, холодное пламя.
Снова мысль, что уже навсегда
За штыками, лесами, полями
Все остались мои города.
Всё равно я тянусь туда глухо.
Здесь живу, не о здешнем моля.
Очень жаль, но не будет мне пухом
Эта добрая, в общем, земля.
Очень жаль… Хоть и глупо всё это —
Словно барская блажь или грусть.
Потому что побег – не победа,
И назад я уже не вернусь.
Всё равно и в своём отдаленье
Я – отринув недальнюю тьму —
Краски вечера, запахи тленья
За рассвет и расцвет не приму.
До конца!.. Пусть всё видится остро,
И теней не смущает игра,
Чтоб потом не стыдиться притворства,
Если выйдет дожить до утра.
3. Прощание с Яддо [5]5
Колония (Дом творчества) писателей, композиторов, художников и скульпторов в Саратога-Спрингс, штат Нью Йорк.
[Закрыть]
Я назад не хочу. Ни туда, где я нынче живу,
Ни в Париж, ни в Милан, ни в Женеву,
ни даже в Москву.
Хоть и хватит блуждать, хоть пора —
не о том ли и речь? —
Вновь друзей повидать
и в суглинке навеки залечь.
Чтоб, горька, незабвенна,
в любом состоянье жива,
Надо мной постепенно
в себя приходила Москва.
То спокойно, то круто,
то ложью восстав против лжи,
И чтоб все эти смуты,
как струпья, спадали с души.
И чтоб в лике усталом
и пристальной ясности глаз
То ясней проступало, за что мне мила и сейчас.
Тут не светлая вера, а знанье жестокое тут —
Ощущенье барьеров из лет, расстояний и смут.
То, что в двери стучится,
настойчиво лезет в окно.
То, что может случиться и, может,
случиться должно.
Правда века есть бездна —
недаром всё тонет во мгле.
И не будет мне места до смерти на этой земле.
Там как здесь – сон ли, явь ли —
одни пустословье и спесь.
Суеты и тщеславья, и мести гремучая смесь.
Что мне весь этот рынок и споры,
что рынку под стать?
Выбираю суглинок – постель,
чтоб свой век переспать.
Выбираю охотно – мне этот возврат по плечу.
А другой – значит, Потьма!.. А я и туда не хочу.
Ни за стены-запоры —
пусть дружба за ними сильна.
Ни в научные споры, чьей нации больше вина.
Не сужу, не кричу. Знаю: святы такие места.
Лишь назад не хочу: ни в Париж, ни в Милан, ни туда.
Не порыв, а надрыв —
память сердца про боль бытия.
Я пока ещё жив, но эпоха уже – не моя.
Все упёрлось в «сегодня»,
а даль – беспощадно пуста
И почти безысходна простая моя правота.
Впрочем, всё ни к чему:
век уходит под нож к палачу.
Я и гибель приму… Лишь назад никуда не хочу.
Нет, не тянет в столицы чужие, не манит в моря.
Лишь московский мне снится суглинок.
И, может быть, зря.
1978
