На скосе века
Текст книги "На скосе века"
Автор книги: Наум Коржавин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Московская поэма
I
«Воронок» развернулся.
Приказали сойти.
Переулок уткнулся
В запасные пути.
Выступают из мрака
Рельсы… Скоро гуртом
Мы по ним к вагонзаку,
Спотыкаясь, пройдём.
С сундучками, мешками —
Всем своим, что с собой.
Будет часто пинками
Подбодрять нас конвой.
Будет бег – не как в детстве:
С грузом тяжко бежать.
И всё время хотеться
Будет – руки разжать.
Тяжесть выпустив, бросить,
Кончить споры с судьбой.
Ни к чему нам тут вовсе
Всё своё, что с собой.
Пьём до капли из чаши!
Сбиты все колеи.
Что тут может быть «наше»,
Раз и мы – не свои?
II
Но толпою хрипящей
(«Мы» пока ещё – мы)
Всё ж мы вещи дотащим
До вагона-тюрьмы.
Взгромоздимся и стихнем,
Словно найден покой,
Словно цели достигнув
После гонки такой.
И как впрямь отдыхая
Без надежд и без слёз
От надрывного лая
И внезапных угроз.
Словно все мы не смяты,
Не на крайней черте, —
Просто едем куда-то
В тесноте, в духоте.
Словно будет там лучше
И просторней, чем тут.
Да и нас не чтоб мучить —
Для другого везут.
III
Для другого? – Едва ли!
Впрочем – это потом.
А сейчас мы в начале —
В переулке пустом,
Где сдаёт поимённо
Нас по спискам зэка
Вертухаю с вагона
Вертухай с «воронка».
Ждём спокойно сигнала,
Обживаем режим
И покуда не знаем,
Что сейчас – побежим.
Он нам кажется ширью,
Даже волей самой, —
Этот пункт меж Сибирью
И Лубянской тюрьмой.
Эта с городом встреча,
Хоть вокруг ни души.
Хоть вокруг только вечер
В привокзальной глуши.
И простая работа
Двух конвойных бригад.
Передача по счёту
Нас – как бочек на склад.
IV
…Но пока – в предвкушенье
Новой, страшной главы —
Я стою в окруженье
Предосенней Москвы.
И души в ней не чая —
Сразу зренье и слух, —
Всю её ощущаю
Вёрст на десять вокруг.
Всё, что грезилось, было,
Что дала, чем взяла —
Вдохновила, влюбила,
Подняла, предала.
Подменяя святыни
В оправданье себе.
Заражая гордыней
Как причастьем к судьбе.
И сразив для позора,
Словно светом из тьмы,
Смыслом глада и мора,
И сумы, и тюрьмы, —
Как богатством, как счастьем,
Как любовью молвы —
Пониманьем, причастьем
К жёсткой воле Москвы.
V
Так что, смят и поборот,
Я не спорю со злом —
Просто чувствую город
В полверсте за углом.
Что жалеет – не очень,
Чистоты – не блюдёт.
Лишь бестрепетно топчет
И к свершеньям ведёт.
С ним куда-то всё гонишь,
Всё – как всадник в седле.
Но отстанешь – утонешь
Там, где топчут, – во мгле.
И узришь над собою
Всё, что мыслью отверг:
Мглу над целой страною,
Над Москвой – фейерверк.
Здесь от каждого дома,
От любого огня,
Как ножом по живому
Отрезают меня.
VI
«Становись!» – приказали.
Всё! – хоть я ещё с ней.
На Казанском вокзале —
Справа – праздник огней.
Как шампанского брызги
Ресторан над рекой —
Словно отблески жизни,
Хоть какой-никакой.
«Хоть!..» Нет, было другое —
Трата веры и сил.
Я «какой-никакою»
Жизнью вовсе не жил.
Хоть и мысля несвязно
(Страшен века обвал),
Я и в гуще соблазна
Честно смысла искал.
И средь страха и дрожи,
После трудной войны
Этим связан был тоже
Со столицей страны.
Смесь из страха и силы
В жажде веры живой —
Это, может, и было
В эти годы Москвой.
VII
Что ж, я влился в такую,
Стал во всём ей сродни,
Вот теперь и тоскую,
Видя эти огни.
Потому-то и снится
Так навязчиво мне,
Как вдруг всё разъяснится
И – как было во сне! —
Стает на сердце ноша,
Испарится конвой —
И опять я хороший
И, конечно же, свой.
Всё как прежде. Всё – славно:
Дружба… Вера в Прогресс…
И участие в главном —
В штурме косных небес.
Снова верить легко мне
В ясность правды земной.
Только тех бы не помнить,
Кто здесь рядом со мной.
Кто по первому знаку,
По путям, как по льду,
Побредёт к вагонзаку,
Как и я побреду.
VIII
Мне предать их не трудно.
Верю с детства почти
В то, что смятые судьбы —
Лишь издержки пути.
Верю… Пусть, как в насмешку,
Нынче, сердце скрепя,
Мне пришлось в те издержки
Записать и себя.
Я держусь… Но боюсь я:
Страшен с верой разлад.
Потому так и рвусь я
Безраздельно назад.
С каждым днём всё сильнее
Злой реальности власть.
Мне б назад побыстрее,
Чтоб успеть не отпасть.
Рвусь… Но это – пустое,
Я отпасть – обречён.
Я ведь отдан конвою,
А конвой – ни при чём.
Он сейчас на работе,
На опасном посту.
И его не заботит
То, что я отпаду.
Хоть кричи – глушь сплошная,
Не услышат… Завяз…
IX
Будет день – я узнаю:
Так Господь меня спас.
Вырвал с кровью, исторгнул
Против воли души
Из трясины восторгов
И прельстительной лжи.
Бросил в холод, в бессилье,
Мглу на голой земле.
Или проще – в Россию:
Вся Россия во мгле.
Чтобы ночью глухою,
Находясь вне игры,
Видел свет над Москвою
Из России – из мглы.
С теми, с кем я в неволе
Был сведён на позор,
Чьей я жертвовал болью
Так легко до сих пор.
Чтоб открыл: «Как ни мерь ты,
Кто ценней для страны —
Перед жизнью и смертью
Все мы горько равны.
Как пред хлебом и стужей…
И что Богу видней,
Кто здесь лучше, кто хуже
И что значит «ценней».
X
И предстанет иначе
Каждый срыв и порыв.
И я стану богаче,
Свою малость открыв.
Словно воздух свободы
И реальность пути,
Словно точку отсчёта,
От которой расти.
…Прорасту!.. Но однако
Не сейчас и не тут,
Где меня к вагонзаку
Так поспешно ведут.
Где, забыв свои мысли —
Всё, чем жив и дышу,
Я как будто из жизни
Навсегда ухожу.
Как столица ночная,
Погружаюсь во мрак…
…Я пока ведь не знаю,
Что всё это – не так.
Что, разбитый и слабый
И лишённый души, —
Я иду по этапу
К откровенью от лжи.
Сбитый с толку и с места
И не зная, в чём свет…
XI
Мне и то неизвестно,
Что чрез несколько лет
Вдруг засветятся годы
Переменой в судьбе,
Робким светом свобода
Нас потянет к себе.
И из ссылки сибирской
Как хотел, как мечтал,
Впрямь вернусь пассажирским
Вновь на этот вокзал.
В жажде веры и братства,
К схватке мыслей и чувств.
Буду верить… Теряться…
Вдохновлюсь… Заверчусь…
И открою в смущенье,
Что свобод торжество —
Не конец, не решенье,
А начало всего.
Всех вопросов на свете
Всяких «мы», всяких «я»,
И трагедий… Трагедий
Самого бытия.
Вечность мрака и света,
Бесконечный их бой…
Лишь ударясь об это,
Стал самим я собой.
XII
В этом – жизнь… И простая
Мудрость правды земной,
От чего ограждает
Нас штыками конвой.
Чем на время встревожит
Странных лет благодать.
От чего нас и позже
Вновь начнут ограждать,
Из преддверья свободы,
Тряханув без затей,
Снова в тусклые годы,
Как в тупик у путей.
В глупость, в страх, в недоверье…
Сбив, пустив под откос
Тех, кто, веря преддверью,
Стал свободен всерьёз.
Возвратилась на место
Стыдных лет колея,
И важнее протесты
Вновь, чем смысл бытия.
XIII
Но пока я – у края,
Крест стоит на судьбе.
Я по шпалам шагаю
В подконвойной толпе.
И одно мне известно —
Что не будет легко.
А до всяких протестов
Так ещё далеко.
Что, ступая на гравий,
Впопыхах, на бегу,
Я пока и представить
Дальних бед не могу.
Да и помня, что еду
Гибнуть в снежном краю,
Я бы счёл эти беды
Неустройством в раю.
XIV
Вот дошли. Ноют ноги.
Давит плечи пальто.
Я в начале дороги,
И не скажет никто,
Что она – пусть непросто,
Пусть и сам согрешу —
Заведёт меня в Бостон,
Где я это пишу.
Где не думал я сроду
Жить, где тяжек мой сон…
Где чужою свободой
Щедро я наделён…
Где – хоть помню всегда я,
Чем обязан я ей, —
Всё равно не хватает
Мне свободы – своей.
И друзей – в чьём сознанье,
В чьих глазах негасим
Острый смысл пониманья,
Что над бездной висим.
Всюду – дома, в изгнанье,
В тюрьмах, в райских местах…
Суть не в бездне – в сознанье:
Бездна рядом и так.
XV
Мне сознание это —
Жизнь в извечной игре.
Без него как бы нету
Смысла в зле и добре.
И в защите свободы…
От кого и к чему? —
Если движутся годы
Так спокойно во тьму.
Разве беды нависли?
Длится сладкая жизнь,
Где подобие мысли
Интересней, чем мысль.
Пелена!.. Не проткнуться
Мне сквозь ту пелену.
Лишь под ней задохнуться.
Да и камнем ко дну.
Чтоб в тоске неудачи
Ощутилось острей,
Что свобода – не значит
Мир свободных людей.
Что висит над юродством
Тусклой мглы мировой
Меч судьбы – вологодский
Тот же самый конвой.
XVI
Ладно!.. Люди есть люди —
Сгусток плоти земной.
Я не знаю, что будет
С той и с этой страной.
Знаю: в страшные годы
Здесь я лямку тяну.
Совесть, Хлеб и Свобода —
Всё стоит на кону.
Точит жизнь постепенно,
Не щадя ничего,
Как измена – подмена
Жизни, смысла – всего.
Нет, не с целью, не зряче,
Не по воле Вождя —
В жажде значить, не знача,
И вести, не идя.
То же века несчастье,
Та ж кимвальная медь,
Но теперь не удастся
Мне её одолеть.
Но уже не придётся
Рассчитаться сполна:
Мало сил остаётся,
И чужая страна.
XVII
Но как боль, как предтеча
И как память души
Вновь встаёт этот вечер
В привокзальной глуши.
Зданий мокрая охра,
Сердце в мутной тоске,
Надзирательский окрик
На родном языке.
Поездов громыханье,
Тупичок без травы,
А за домом дыханье
Недоступной Москвы.
В нём бессилье прощанья,
В бледном зареве высь
И ещё обещанья,
Что частично сбылись.
Но трусливо-сурово
Обманули опять…
…Это снова и снова
Мне теперь вспоминать.
В безвоздушно-постылой
Пустоте этих дней.
Видно, всё-таки было
Что-то – жизнью моей.
XVIII
Было, сплыло, осталось,
Пронеслось, унеслось.
Превратилось в усталость,
В безнадёжность и злость.
Было: поиски меры —
Пусть в безмерном аду.
Да и всё-таки вера,
Что куда-то иду.
И незнанье той сути.
Что надежда – пуста.
Что дороги не будет,
Кроме той, что сюда.
Это юности знаки:
Дождик… Запах угля…
Конвоиры… Собаки…
И родная земля.
Май 1977 – март 1978
Сплетения
I
Не стоит всерьёз удивляться.
Что вновь тут за горло я взят.
Смешно за свободой являться
В чужую страну – в пятьдесят.
И глупо бурлить постоянно,
Тревожа вкушающих сон, —
Кому как наркоз и нирвана —
Разорванность связи времён.
А впрочем, здесь – так иль иначе —
Никто б тебя слушать не стал.
Поскольку со всем, что ты значишь,
Ты здесь к дележу опоздал.
И, значит, не ходишь в мундире,
Ума представляющем знак.
А все доказательства в мире
В сравнении с этим – пустяк.
И что возмущаться впустую,
Как совесть, стоять над душой, —
При этом и впрямь претендуя
На угол в квартире чужой?
Конец! Я своим тут не стану,
Всё будет, как было и есть.
Всё – в гибель…
И думать мне странно,
Что мог я родиться и здесь.
А что?.. Ведь и судьбы, и даты
В наш век так чудно сплетены…
И вдруг бы сошлось, что когда-то,
Задолго до Первой Войны, —
Погрязший в духовных беседах
(Лишь их принимая всерьёз),
Сюда бы приехал мой предок
И в генах меня бы привёз.
Со страху ль, с тоски, с непокорства —
Не всё ли равно отчего,
Но всё совершилось бы просто
И как бы помимо него.
Пришедший в себя от погрома,
Супругой однажды бы он
С детьми был исторгнут из дома
И втиснут с вещами в вагон.
И встал бы, не сразу освоясь,
В проходе – застыв… не дыша…
Но тут же бы тронулся поезд,
И всё б утряслось не спеша.
И стало бы скоро не тесно
(Россия – такая страна),
И он бы нашёл себе место,
Чтоб было видней – у окна.
И снова уйдя в свою книгу,
Два дня не вставая почти,
Влеком был бы поездом в Ригу
И курочкой кормлен в пути.
А рядом гремели б событья,
Мелькали б огни… города…
Навстречу бы – в Киев ли, в Питер,
В Москву ли – неслись поезда.
И станции были б – дощаты.
И рядом бы – чуждо-легки —
Сменялись студенты… солдаты…
Купцы… слесаря… мужики…
Вносили б надежды и беды
(Всё то, чем тревожил их век),
Легко б заводили беседы,
Сдружась, исчезали б навек.
Как будто предчувствуя муки,
Спасаясь от собственных снов,
Мечась, – всё искали друг в друге
Надёжности… взлёта… основ…
…Но, чуждый всей этой стихии,
Уйдя в бормотанье своё,
Он плыл бы над этой Россией,
Не глядя, не видя её.
Всё тексты свои разбирая,
Не мучась тоской никакой.
Меняя один не-Израиль
На более мягкий другой.
Осталась бы призраком тёмным
В сознании эта земля.
Не ведаю, что б о ней помнил
Он, глядя с борта корабля.
Наверно, простор нетревожный
Всплывал бы… Овины… Овраг…
Солдатики… Флаг над таможней…
Жандарм в станционных дверях…
II
Но, впрочем, – как это ни мало,
Но если б мне так повезло,
То даже и это, пожалуй,
Уже б до меня не дошло.
И только б застряло навечно
В сознанье, как миф и как тыл,
Чудное названье местечка,
Где предок до выезда жил.
И я б вопрошал мимоходом
Смущённых московских гостей:
«Мой дед из Ивановки родом.
Вы, верно, слыхали о ней?
Ивановка!.. – странное имя…»
А впрочем, к чему эта спесь?
Ну кто его знает, каким бы
Я вырос, родись бы я здесь.
Быть может, сызмальства старея,
Закон неизбывно блюдя,
Молился б я Богу Евреев,
К неизбранным лишь снисходя.
Их жизни презрев равнодушно,
Их болью болеть не спеша…
…О Господи!..
Как это скучно!
И как с этим глохнет душа!
…Нет, властны истории сдвиги.
Скорей бы я, вдрызг вдохновлён,
И здесь те священные книги
Отверг, как куриный бульон.
Отверг бы с гордыней и шумом,
Как душный бессмысленный плен.
И вовсе б не скоро подумал,
Что нужно и что-то взамен.
Нет, с Богом разделавшись, – сразу
Вспарил бы уверенно я
И в свой ненаполненный разум
Поверил, как в пик бытия.
А после, не сдавшись и скуке,
Гордясь ею даже слегка,
Застрял бы в преддверьях науки,
В сплетеньях её языка.
Теснящим все признаки жизни
Плетеньем натужных словес,
Без всяких марксизм-ленинизмов
Сознанье затмившим, как бес.
Агентом всемирной подмены
Всех смыслов, основ и начал…
Но нет!.. Я б таким тут, наверно,
Не стал, раз в Москве им не стал.
Там тоже различные масти
Подмены души и ума,
И та, что внушается властью,
И та, что родится сама.
И даже звучит дерзновенно…
В ней часто изысканность есть
И вызов… Но это – подмена.
И в общем, такая, как здесь.
Она и бежит, как известно,
Сюда, – «чтоб спастись от цепей»,
И бодро сплетается с местной
В удавку на шее моей.
Нет, с Богом расставшись, – скорее
Сперва б я, – спеша, как на пир, —
И здесь бы зажёгся идеей
Огнём переделывать мир.
И после, – теряя дорогу,
Но даже не зная о том, —
Наделал бы глупостей много,
Каких бы стыдился потом.
И всё-таки здесь бы я тоже
Сегодня – сквозь горечь и срам —
Вернулся б не к дедовской, может,
Но – к вере… Как сделал и там.
И помня своё назначенье,
Свой смысл ощутив наяву,
Я так же б тут против теченья
Теперь уже плыл, как плыву.
Лишь, может, чуть меньше усталый
(Всё ж свой на своём берегу),
Я б всё-таки как-то, пожалуй,
Здесь выплыл… А так – не смогу.
А так – лишь отчаянье гложет
(И стыдно – да нет уже сил).
III
Но всё-таки, всё-таки, всё же
Спасибо, что жил я как жил.
Спасибо, что страхи и крики
Презрев, как обычный скандал,
Тот предок мой все свои книги
В местечке родном дочитал.
Что, всякой враждебен стихии
И зная, что значит погром,
Он всё ж не сбежал из России…
И я в ней родился потом.
Не странно ль? Сбежав за границу,
Держась за последний причал,
Я рад, что мне вышло родиться
В стране, из которой сбежал.
Но всё – и причастие к небу,
И к правде пристрастье моё
(За что и гоним был нелепо,
И изгнан) – во мне от неё.
И счастлив я, – даже тоскуя, —
Что я не менял, как во сне,
Отчизны – одну на другую,
Равно безразличную мне.
А жил, как положено, – дома,
На родине, с нею не врозь,
И резал ножом по живому,
Когда расставаться пришлось.
И здесь, в этой призрачной жизни,
Я б, верно, не выжил ни дня
Без дальней жестокой отчизны,
Наполнившей смыслом меня.
…Сбежал я – как сдался на милость.
Гуляю по райским местам.
Но всё, что мне в жизни открылось,
Открылось мне всё-таки там:
И смысл, и сквозь горе людское
Цена и мечте, и беде.
А вместе – и нечто такое,
Что мне б не открылось нигде.
С чем – как в остальном ни упорствуй,
Как все ни ломай рубежи, —
Высокое – буднично-просто
И лечит от выдумок лжи.
Всё это – куда б я ни прибыл —
До смерти носить мне в себе.
Спасибо, спасибо, спасибо,
Спасибо за это судьбе.
Пусть дома наветы и гимны,
И суетность там же, где высь.
И может, Россия погибнет,
Не тем занята, чтоб спастись.
И может, озлясь бестолково,
Она ещё в страшный свой год
Меня оттолкнёт как чужого,
От жизни моей оттолкнёт.
И рухну, обиженный ею,
Шепча ей стихи, как письмо…
Пусть!..
Если она уцелеет,
То всё утрясётся само.
Уладится то, что неладно,
Излечится боль в тишине…
…А если погибнет – не надо
Самой справедливости мне.
Россия! Да минет нас это!
Опомнись! Вернись в колею! —
Кричу я… Но нет мне ответа.
Да что там!.. Весь мир – на краю.
Туманы подмен у подножья.
В нирване Нью-Йорк и Париж.
А сверху, как с Этны безбожья,
Ты всем изверженьем грозишь.
Как раньше… Хоть прежнего пыла
Уже воскресить не дано.
Хоть всё, для чего ты грозила,
Сама ты презрела давно.
В том нет уже даже безбожья —
Ленивый развал бытия.
Как пеплом, завалена ложью
Там поздняя мудрость твоя.
И всё – за бронёй… Не увидеть
Твой свет сквозь брони толщину.
И будут тебя ненавидеть
За всё, у чего ты в плену.
И может, озлишься ты тоже
В ответ – не оставшись в долгу…
И чем это кончится, Боже,
Узнать я уже не смогу.
Но зная о будущем мало
И веря не слишком в зарю,
За то, что ты жизнью мне стала,
«Спасибо судьбе!» – говорю.
За бледные тропки в тумане,
Паденья, которых не счесть,
За ту остроту пониманья,
С которой не просто и здесь.
Где радостно пляшут у края,
Не веря глазам и тоске.
Где медленно я подыхаю
В прекрасном своём далеке.
31 января 1980
Поэма причастности
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
М. Лермонтов
Как славно быть ни в чём не
виноватым —
Совсем простым солдатом… Солдатом.
Б. Окуджава
Не человек – кто в наши дни живёт.
М. Цветаева
I
Ах, Россия, Россия, —
На плакатике голубь.
Что нас в горы чужие
Затянуло, как в прорубь?
Что вдруг стало нам нужно
Брать кого-то на мушку
За твоей самой южной
Точкой – крепостью Кушка?
Кушка… Школьные дали,
Горы в утреннем дыме…
И о ней не мечтали
Мы… Но знали хоть имя.
Хоть считались как с фактом.
…А что дальше к Кабулу —
Это всё от нас как-то
Вообще ускользнуло.
II
Это даже и странно.
Ведь, любя всю планету,
Мы судили все страны
Так и эдак… Лишь эту —
Ни вовсю не честили,
Ни добром поминали.
Просто так – упустили.
Будто вовсе не знали.
Занимались не ею,
Мы – на Запад глядели:
Хоть в хмелю от идеи,
Хоть оправясь от хмеля.
Обо всём говорили.
Чтоб о ней – не бывало.
III
…А теперь перекрыли
Все её перевалы.
Чтобы впредь кто угодно,
Хоть по праву рожденья,
Здесь не шлялся свободно,
А просил разрешенья.
И чтоб мы разрешали —
При доверии к цели.
Чтобы нам не мешали
Делать, что нам велели.
Чтоб смирялась стихия
Перед волей Державы,
Словно это – Россия,
И мы все здесь – по праву.
И ещё – что похуже,
Чем стыдней наша сила, —
Словно вправду нам нужно,
Чтоб по-нашему было.
Чтоб внедрялась знакомо
Ложь словес воспалённых.
Словно это нам дома
Не обрыдло с пелёнок.
Не гнетёт без предела —
Беспросветно… Обидно…
IV
Но кому тут есть дело,
Что и как нам обрыдло?
Что стране этой горной,
Как и чем нас ломало,
Раз мы сжали ей горло,
Оседлав перевалы?..
V
Хуже!.. Снег на высотах.
Мы торчим в оцепленье.
Иль, вися в вертолётах,
Льём огонь на селенье.
Бабы тычутся слепо.
Дым ползёт по ухабам.
Мы сидим среди неба
И стреляем по бабам.
И от пиков до кочек,
От скалы до ущелья —
Знать никто здесь не хочет,
Кто мы есть в самом деле.
Всё таится опасно,
Всё к стволам прикипело.
Всё нас видеть согласно
Лишь сквозь прорезь прицела.
Хоть мы всё-таки ропщем,
Хоть за горло мы взяты,
Хоть, подумать – мы, в общем,
Неплохие ребята.
Хоть!.. Но это пустое.
Разве речь о прощенье?
Мы, как смерть, – за чертою, —
Вне Добра и общенья.
VI
Мальчик, школьник вчерашний,
На чужом солнцепёке.
И подумать мне страшно,
Как мы здесь одиноки.
Школа… Шалости… Шутки…
После – девичьи письма.
И подумать мне жутко,
Как мы здесь ненавистны.
Дома матери дышат
Нами… Ждут, вспоминая…
И девчонки нам пишут,
Даже где мы, не зная.
Подвели мы их круто
Всех… И всем досадили.
Не прошли в институты —
В палачи угодили.
И спасенья – не будет.
В тыл рванёшься – засудят.
В плен – и там не полюбят,
Руки-ноги отрубят.
VII
Мы вне чести и славы.
Дай, товарищ, мне руку.
Нашим делом неправым
Мы прижаты друг к другу.
Все – враги нашей силе.
Все – хотят нашей крови.
И уже мы забыли,
Кто здесь прав, кто виновен.
И всё злей наши лица,
Жжёт отчаянность злая,
И весь мир нас боится,
Нам Добра не желая.
И себя нам всё жальче.
И одна есть дорога:
Глубже в лес… И всё дальше
От людей и от Бога.
Глубже в лес – и под иглы
Взглядов – жгучих и жёстких.
VIII
Ах, глобальные игры! —
Допинг старцев кремлёвских.
Допинг!.. Чувства линяют.
Глохнет всё, кроме власти.
И порой заменяют
Игры ею – все страсти.
Шутка ль! – Все они в силах.
Мир смолкает, робея…
И в их старческих жилах
Кровь кружится быстрее.
Рвутся в бой, хоть и седы,
Словно в день свой вчерашний.
Юность длят… И за это
Платят юностью нашей.
Нашей кровью и болью,
Нашим духом и телом.
И, наверно, судьбою
Нашей Родины в целом.
Мир доведен до края.
Он молчит… А взовьётся —
Что мы здесь вытворяем —
Всё на ней отзовётся.
Всё на ней!.. Безусловно!..
Чем поздней, тем страшнее…
IX
…И, выходит, виновны,
Мы ещё и пред нею.
Всем во вред мы, похоже.
Как мы узел разрубим?
Мы ж не выродки всё же.
Мы ведь родину любим.
Воле старцев послушны,
Возражать избегая,
Не с того ль мы им служим,
Что мы ей присягали?
Не с того ль они сила,
Что себе мы невнятны?..
Ах, Россия, Россия, —
Прорубь… Голубь плакатный.
Где ж вы, голуби?.. Нет их.
Даже помнить нелепо.
Есть венец пятилеток —
Огнемёт среди неба.
X
Шли в навоз поколенья,
Мор и холод терпели,
Чтоб мы так над селеньем
Без опаски висели.
За бронёй… И висим мы.
И стреляем, как пашем.
И почти что не мнима
Безнаказанность наша.
Да, почти что… Но – мнима.
С каждым днём она тает.
Пули бьют чаще мимо.
Но порой – попадают.
Чаще лишь задевают,
Ослабев напоследок.
Но порой пробивают
И броню пятилеток.
И в махине железной
Занимается пламя,
И мы рушимся в бездну,
Подожжённую нами.
И всё видится шире.
Дым глаза застилает.
И никто в целом мире
Нам спастись не желает.
И неправда прямая
(А куда ж нам податься?)
Всё сильней прижимает
Нас друг к другу и к старцам.
Кто поймёт нас? – Всю эту
Заколдованность круга.
Никого у нас нету —
Мы одни друг у друга.
XI
Пьём за дружбу, ребята!
Мы друг к другу прижаты.
Мы друг к другу прижаты
И кругом виноваты.
Мы! – твержу самовольно,
Приобщаясь к погостам.
От стыда и от боли
Не спасёт меня Бостон,
Где в бегах я. Где тоже
Безвоздушно пространство.
Где я гибну… Но всё же
Не от пули афганской.
Не от праведной мести,
Вызвав ярость глухую,
А в подаренном кресле,
Где без жизни тоскую.
Где и злость, и усталость —
И пусты, и тревожны…
Где так ясно: осталась
Жизнь – где жить невозможно.
Там, в том Зле, что едва ли
Мир не сцапает скоро.
Там, откуда послали
Этих мальчиков в горы.
XII
Мы! – твержу. Мы в ответе.
Все мы люди России.
Это мы – наши дети
Топчут судьбы чужие.
И вполне, может статься,
Тем и Бог нас карает,
Что кремлёвские старцы
В них, как в карты, играют.
Нет!.. Пусть тонем в проклятьях,
Мы! – кричу, надрываясь.
(Не «они» ж называть их,
В их стыде признаваясь.)
Мы!.. Сбежать от бесчестья, —
Чушь… Пустая затея…
Мы виновны все вместе
Пред Россией и с нею.
Тем виновней, чем старше…
Вспомним чувства и даты.
Что там мальчики наши —
Мы сильней виноваты.
XIII
Мы – кто сгинул, кто выжил.
Мы – кто в гору, кто с горки.
Мы – в Москве и Париже,
В Тель-Авиве, Нью-Йорке.
Мы – кто пестовал веру
В то, что миру мы светим,
Мы – кто делал карьеру
И кто брезговал этим.
Кто, страдая от скуки
И от лжи, – всё ж был к месту.
Уходя то в науки,
То в стихи, то в протесты.
Кто – горя, словно в схватке,
В мыслях путаясь рваных,
Обличал недостатки
В нашумевших романах.
Иль, гася раздраженье,
Но ища пониманья,
Приходил к постиженью,
А порой и к признанью.
XIV
Мы – кто жаждал не сдаться,
В дух свой веря упорно.
Словно нас эти старцы
Не держали за горло.
Жил – как впрямь признавая,
Что тут бой, а не яма,
Адской тьме придавая
Статус жизненной драмы.
XV
Да – тоской исходили.
Да – зубами скрипели.
Всё равно – допустили.
Всё равно – дотерпели.
Старцы – нелюдь. Мы ж – люди.
Но всю жизнь без печали
Мы не сами ль на блюде
Им детей подавали?
Без особых усилий,
Не поморщившись даже.
Мы привыкли. Мы были
В детстве поданы так же.
И взлетал так же слепо
Тот же радостный голубь.
Надо вырваться к небу.
Трудно вырваться… Прорубь.
XVI
Мальчик, сдвинувший брови
В безысходной печали,
Меньше всех ты виновен,
Горше всех отвечаешь.
Как приходится сыну,
Если предки такие.
Как за все наши вины
Отвечает Россия.
Бостон – Вермонт – Бостон, 1981—1982
