Текст книги "На скосе века"

Автор книги: Наум Коржавин

* * *

 
Я не был никогда аскетом
И не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне.
Я не был сроду слишком смелым.
Или орудьем высших сил.
Я просто знал, что делать. Делал,
А было трудно – выносил.
И если путь был слишком труден,
Суть в том, что я в той службе служб
Был подотчётен прямо людям,
Их душам и судьбе их душ.
И если в этом главный кто-то
Откроет ересь —
        что ж, друзья!
Ведь это всё – была работа.
А без работы – жить нельзя.
 

1954

Невеста декабриста

 
Уютный дом, а за стеною вьюга,
И от неё
    слышнее тишина…
Три дня не видно дорогого друга.
Два дня столица слухами полна.
И вдруг зовут…
        В передней – пахнет стужей.
И он стоит,
     в пушистый снег одет…
– Зачем вы здесь?
       Входите же…
            Бестужев!.. —
И будто бы ждала —
          «Прощай, Анет!..»
Ты только вскрикнешь,
            боль прервёт дыханье,
Повиснешь на руках,
          и – миг – туман…
И всё прошло…
        А руки – руки няни…
И в доме тишь,
       а за окном – буран.
Над всем висит
       и властвует беда.
Ушёл прямой,
       уверенный,
            любимый,
И ничему не сбыться никогда.
И потекут часы
       тяжёлых буден…
Как страшно знать, что это был конец.
При имени его,
       весёлом, —
             будет
Креститься мать
         и хмуриться отец.
И окружат тебя другие люди,
Пусть часто неплохие —
           что с того?
Такой свободы
       строгой
            в них не будет,
Весёлого
     не будет ничего.
Их будет жалко,
         но потом уныло
Тебе самой
      наедине с судьбой.
Их той
   тяжёлой силой
          придавило,
С которой он вступал
           как равный в бой.
И будет шёпот
        в мягких волнах вальса.
Но где ж тот шёпот,
          чтобы заглушил
«Прощай, Анет!..»
         и холод,
            что остался,
Ворвавшись в дверь,
          когда он уходил…
Ты только через многие недели
Узнаешь приговор…
          И станешь ты
В снах светлых видеть:
            дальние метели,
Морозный воздух,
         ясность широты.
В кибитках,
      шестернёю запряжённых,
Мимо родных
       заснеженных дубрав
Вот в эти сны
       ко многим
            едут жёны…
Они – вольны.
        Любимым – нету прав,
Но ты – жива,
       и ты живёшь невольно.
Руки попросит милый граф-корнет.
Что ж! Сносный брак.
          Отец и мать —
                  довольны.
И всё равно:
       «Прощай!..
            Прощай, Анет…»
И будет жизнь.
       И будет всё как надо:
Довольство,
      блеск,
        круженье при дворе…
Но будет сниться:
        снежная прохлада…
Просторный воздух…
          сосны в серебре.
 

1950

* * *

 
Вновь, как в детстве,
          с утра и на ноги.
Может, снова
       пройдёшь ты мимо.
Снова двойками по механике
Отмечаются встречи с любимой.
Вновь мечтанья
        детские самые.
Хоть изжить, что прожил, —
             невозможно,
Хоть давно близоруки глаза мои
И надежды мои —
         осторожны.
 

1952

* * *

 
Мне без тебя так трудно жить,
А ты – ты дразнишь и тревожишь.
Ты мне не можешь заменить
Весь мир…
      А кажется, что можешь.
Есть в мире у меня своё:
Дела, успехи и напасти.
Мне лишь тебя недостаёт
Для полного людского счастья.
Мне без тебя так трудно жить:
Всё – неуютно, всё – тревожит…
Ты мир не можешь заменить.
Но ведь и он тебя – не может.
 

1952

* * *

 
За последнею точкой,
За гранью последнего дня
Все хорошие строчки
Останутся жить без меня.
 

 
В них я к людям приду
Рассказать про любовь и мечты,
Про огонь и беду
И про жизнь средь огня и беды.
 

 
В книжном шкафе резном
Будет свет мой – живуч и глубок,
Обожжённый огнём
И оставшийся нежным цветок.
 

 
Пусть для этого света
Я шёл среди моря огня,
Пусть мне важно всё это,
Но это не всё для меня!
 

 
Мне важны и стихии,
И слава на все голоса,
И твои дорогие,
Несущие радость глаза.
 

 
Чтобы в бурю и ветер
И в жизнь среди моря огня
Знать, что дом есть на свете,
Где угол, пустой без меня.
 

 
И что если судьбою
Подкошенный, сгину во рву,
Всё ж внезапною болью
В глазах у тебя оживу.
 

 
Не гранитною гранью,
Не строчками в сердце звеня:
Просто вдруг недостанет
Живущего рядом – меня.
 

1951

* * *

 
Вот говорят: любовь – мечты и розы,
И жизни цвет, и трели соловья.
Моя любовь была сугубой прозой,
Бедней, чем остальная жизнь моя.
 

 
Но не всегда… О нет! Какого чёрта!
Я тоже был наивным, молодым.
Влюблялся в женщин, радостных и гордых,
И, как себе не верил – верил им.
 

 
Их выделяло смутное свеченье,
Сквозь всё притворство виделось оно.
И мне они казались воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.
 

 
Но жизнь стесняет рамками своими,
Боится жить без рамок человек.
И уходили все они – с другими,
Чтоб, не светясь, дожить свой скромный век.
 

 
Они, наверно, не могли иначе,
Для многих жизнь не взлёт, а ремесло.
Я не виню их вовсе. И не плачу.
Мне не обидно. – Просто тяжело.
 

 
Я не сдавался. Начинал сначала.
Но каждый раз проигрывал свой бой.
И наконец любовь моя увяла
И притворилась грубой и слепой.
 

 
Жила как все и требовала мало.
И не звала куда-то, а брала.
И тех же, гордых, просто побеждала…
И только счастья в этом не нашла.
 

 
Затем, что не хватало мне свеченья,
Что больше в них не грезилось оно.
Что если жить, так бредить воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.
 

 
Всё испытал я – ливни и морозы.
Вся жизнь прошла в страстях, в сплошном огне.
И лишь любовь была обидной прозой…
Совсем другой любви хотелось мне.
 

1958

* * *

 
Я в сказки не верю. Не те уж года мне.
И вдруг оказалось, что сказка нужна мне,
Что, внешне смирившись, не верящий в чудо,
Его постоянно искал я повсюду,
Искал напряжённо, нигде не встречая,
Отсутствие сказки всегда ощущая…
Всё это под спудом невидное крылось,
И всё проявилось, лишь ты появилась.
 

1954

* * *

 
Я о богатстве сроду не мечтал
И капитал считаю вещью грязной.
Но говорят, теперь я мыслить стал
Методою мышленья буржуазной.
 

 
Так говорят мне часто в наши дни
Те, у кого в душе и в мыслях ясно.
В Америке такие, как они,
За те ж грехи меня б назвали красным.
 

 
Решительно теперь расколот век.
В нём основное – схватка двух формаций.
А я ни то ни сё – я человек.
А человеку некуда податься.
 

 
Повсюду ложь гнетёт его, как дым,
Повсюду правда слишком беспартийна.
Таких, как я, правительствам любым
Приятней видеть в лагере противном.
 

 
Но всё равно потом от всех страстей,
От всех наскоков логики плакатной
Останется тоска живых людей
По настоящей правде… Пусть абстрактной.
 

1954

* * *

 
Когда одни в ночи лесной
Сидим вдвоём, не видя листьев,
И ты всей светлой глубиной
Идёшь ко мне, хотя боишься,
 

 
И, позабыв минутный страх,
Не говоря уже, что любишь,
Вдруг замираешь на руках
И запрокидываешь губы,
 

 
И жить и мыслить нету сил…
Вдруг понимаю я счастливо,
Что я свой крест не зря тащил
И жизнь бывает справедлива.
 

1954

Утро в лесу

 
Девушка расчёсывала косы,
Стоя у брезентовой палатки…
Волосы, рассыпанные плавно,
Смуглость плеч туманом покрывали,
А ступни её земли касались,
И лежала пыль на нежных пальцах.
Лес молчал… И зыбкий отсвет листьев
Зеленел на красном сарафане.
Плечи жгли. И волосы томили.
А её дыханье было ровным…
Так с тех пор я представляю счастье:
Девушка, деревья и палатка.
 

1954

* * *

 
Ты разрезаешь телом воду,
И хорошо от неги водной.
В воде ты чувствуешь свободу.
А ты умеешь быть свободной.
 

 
И не пойму свои я чувства
При всей их ясности всегдашней.
 

 
И восхитительно, и грустно,
И потерять до боли страшно.
 

1954

* * *

 
И прибои, и отбои —
Ерунда и пустяки.
Надо просто жить с тобою
И писать свои стихи, —
Чтоб смывала всю усталость
Вдохновения струя…
Чтобы ты в ней отражалась
Точно так же, как и я.
 

1954

* * *

 
Неустанную радость
          сменила усталость.
Вновь я зря расцветал,
           разражался весной,
И опять только
       руки и плечи остались,
А слова оказались
         пустой болтовнёй.
Ты ошиблась – пускай…
             И к чему эти речи?
Неужели молва
        так бесспорно права,
И всегда остаются
          лишь руки и плечи
И, как детская глупость,
            всплывают слова?
 

1954

Осень в Караганде

 
В холоде ветра
       зимы напев.
Туч небеса полны.
И листья сохнут,
         не пожелтев,
Вянут, —
    а зелены.
Листьям своё не пришлось дожить.
Смял их
     морозный день.
Сжатые сроки…
         Идут дожди…
Осень в Караганде.
Новые зданья
       сквозь дождь
              глядят,
В каплях —
     ещё нежней
Бледный,
     зелёный,
         сухой наряд
Высаженных
       аллей.
И каждый
      своё не доживший лист
Для сердца —
       родная весть.
Деревья
    как люди:
         не здесь родились,
А жить приходится —
           здесь.
 

 
И люди в зданьях
        полны забот,
Спешат,
     и у всех дела…
И людям тоже недостаёт
Ещё немного
      тепла,
Но сроки сжаты,
         и властен труд,
И надо всегда спешить…
И многие
    так
      на ходу
          умрут,
Не зная,
     что значит
         жить…
Мы знаем…
      Но мы разошлись с тобой.
Не мы,
   а жизнь развела…
И я сохраняю
      бережно боль,
Как луч
    твоего тепла.
Но я далеко,
     и тебя здесь нет,
И всё это —
      тяжело.
Как этим листьям —
          зелёный цвет,
Мне нынче
     твоё тепло.
Но сроки сжаты,
         и властен труд,
И глупо
    бродить, скорбя…
Ведь люди
     без многого
            так живут,
Как я живу
     без тебя.
 

1954

Церковь покрова на Нерли

1

 
Нет, не с тем, чтоб прославить Россию,
Размышленья в тиши любя,
Грозный князь, унизивший Киев,
Здесь воздвиг её для себя.
И во снах беспокойных видел
То пожары вдоль всей земли,
То, как детство, – сию обитель
При владенье в Клязьму Нерли.
Он – кто власти над Русью добился,
Кто внушал всем боярам страх —
Здесь с дружиной смиренно молился
О своих кровавых грехах.
Только враг многолик и завистлив,
Пусть он часто ходит в друзьях.
Очень хитрые тайные мысли
Князь читал в боярских глазах…
И, измучась душою грубой
От улыбок, что лгут всегда,
Покидал он свой Боголюбов
И скакал на коне сюда.
Здесь он черпал покой и холод.
Только мало осталось дней…
И под лестницей был заколот
Во дворце своём князь Андрей.
От раздоров земля стонала:
Человеку – волк человек,
Ну а церковь – она стояла,
Отражаясь в воде двух рек.
А потом, забыв помолиться
И не в силах унять свой страх,
Через узкие окна-бойницы
В стан татарский стрелял монах.
И творили суд и расправу,
И терпели стыд и беду.
Здесь ордынец хлестал красавиц
На пути в Золотую Орду.
Каменистыми шли тропами
Мимо церкви
      к чужим краям
Ноги белые, что ступали
В теремах своих по коврам.
И ходили, и сердцем меркли,
Распростившись с родной землёй,
И крестились на эту церковь,
На прощальный её покой.
В том покое была та малость,
Что и надо в дорогу брать:
Всё же Родина здесь осталась,
Всё же есть о чём тосковать.
Эта церковь светила светом
Всех окрестных равнин и сёл…
Что за дело, что церковь эту
Некий князь для себя возвёл!
 

2

 
По какой ты скроена мерке?
Чем твой облик манит вдали?
Чем ты светишься вечно, церковь
Покрова на реке Нерли?
Невысокая, небольшая,
Так подобрана складно ты,
Что во всех навек зароняешь
Ощущение высоты…
Так в округе твой очерк точен,
Так ты здесь для всего нужна,
Будто создана ты не зодчим,
А самой землёй рождена.
Среди зелени – белый камень,
Луг, деревья, река, кусты.
Красноватый закатный пламень
Набежал – и зарделась ты.
И глядишь доступно и строго,
И слегка синеешь вдали…
Видно, предки верили в Бога,
Как в простую правду земли.
 

1954

Подмосковная платформа в апреле

 
Ещё в лесу зима бела,
Но за лесным кварталом
Уже по улицам села
Ступаешь снегом талым.
И ноги ходят вразнобой,
И душно без привычки
Ходить дорогой зыбкой той
К платформе электрички.
Но вот дошёл ты. Благодать.
Кругом в воде берёзки.
И странно-радостно ступать
На высохшие доски.
Здесь на платформе – май, весна,
Пусть тает снег… Но явно
Дождями вымыта она
И высохла недавно.
 

1955

* * *

 
Я жил не так уж долго,
Но вот мне тридцать лет.
Прожить ещё хоть столько
Удастся или нет?
Дороже счёт минутам:
Ведь каждый новый год
Быстрее почему-то,
Чем прошлый год, идёт…
Бродил я белым светом
И жил среди живых…
И был везде поэтом,
Не числясь в таковых.
Писал стихи, работал
И был уверен в том,
Что я своё в два счёта
Сумею взять потом —
Потом, когда событья
Пойму и воплощу,
Потом, когда я бытом
Заняться захочу.
Я жил легко и смело,
Бока – не душу мял,
А то, что есть пределы,
Абстрактно представлял…
Но никуда не деться, —
Врываясь в мысль и страсть,
Неровным стуком сердце
Вершит слепую власть.
Не так ночами спится,
Не так свободна грудь,
И надо бы о быте
Подумать как-нибудь.
Советуюсь со всеми,
Как быть, чтоб мне везло?
Но жалко тратить время
На это ремесло…
 

1956

Рассудочность

 
Мороз был – как жара, и свет – как мгла.
Все очертанья тень заволокла.
Предмет неотличим был от теней.
И стал огромным в полутьме – пигмей.
 

 
И должен был твой разум каждый день
Вновь открывать, что значит свет и тень.
Что значит ночь и день, и топь и гать…
Простые вещи снова открывать.
 

 
Он осязанье мыслью подтверждал,
Он сам с годами вроде чувства стал.
 

 
Другие наступают времена.
С глаз наконец спадает пелена.
А ты, как за постыдные грехи,
Ругаешь за рассудочность стихи.
 

 
Но я не рассуждал. Я шёл ко дну.
Смотрел вперёд, а видел пелену.
Я ослеплён быть мог от молний-стрел.
Но я глазами разума смотрел.
 

 
И повторял, что в небе небо есть
И что земля ещё на месте, здесь.
Что тут пучина, ну а там – причал.
Так мне мой разум чувства возвращал.
 

 
Нет! Я на этом до сих пор стою.
Пусть мне простят рассудочность мою.
 

1956

Трубачи

 
Я с детства мечтал, что трубач затрубит,
И город проснётся под цокот копыт,
И всё прояснится открытой борьбой:
Враги – пред тобой, а друзья – за тобой.
 

 
И вот самолёты взревели в ночи,
И вот протрубили опять трубачи,
Тачанки и пушки прошли через грязь,
Проснулось геройство, и кровь пролилась.
Но в громе и славе решительных лет
Мне всё ж не хватало заветных примет.
Я думал, что вижу, не видя ни зги,
А между друзьями сновали враги.
И были они среди наших колонн
Подчас знаменосцами наших знамён.
 

 
Жизнь бьёт меня часто. Сплеча. Сгоряча.
Но всё же я жду своего трубача.
Ведь правда не меркнет, и совесть – не спит.
Но годы уходят, а он – не трубит.
И старость подходит. И хватит ли сил
До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил?
 

 
А может, самим надрываться во мгле?
Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле.
 

1955

* * *

 
Надоели потери.
Рознь религий – пуста,
В Магомета я верю
И в Исуса Христа.
 

 
Больше спорить не буду
И не спорю давно,
Моисея и Будду
Принимая равно.
 

 
Всё, что теплится жизнью,
Не застыло навек…
Гордый дух атеизма
Чту – коль в нём человек.
 

 
Точных знаний и меры
В наши нет времена.
Чту любую я Веру,
Если Совесть она.
 

 
Только чтить не годится
И в кровавой борьбе
Ни костров инквизиций,
Ни ночей МГБ.
 

 
И ни хитрой дороги,
Пусть для блага она, —
Там под именем Бога
Правит Суд сатана.
 

 
Человек не бумага —
Стёр, и дело с концом.
Даже лгущий для блага —
Станет просто лжецом.
 

 
Бог для сердца отрада,
Человечья в нём стать.
Только дьяволов надо
От богов отличать.
 

 
Могший верить и биться,
Той науке никак
Человек обучиться
Не сумел за века.
 

 
Это в книгах, и в хлебе,
И в обычной судьбе.
Чёрт не в пекле, не в небе —
Рядом с Богом в тебе.
 

 
Верю в Бога любого
И в любую мечту.
В каждом – чту его Бога,
В каждом – чёрта не чту.
 

 
Вся планета больная…
Может, это – навек?
Ничего я не знаю.
Знаю: я человек.
 

1956

* * *

 
В наши трудные времена
Человеку нужна жена,
Нерушимый уютный дом,
Чтоб от грязи укрыться в нём.
Прочный труд, и зелёный сад,
И детей доверчивый взгляд,
Вера робкая в их пути,
И душа, чтоб в неё уйти.
 

 
В наши подлые времена
Человеку совесть нужна,
Мысли те, что в делах ни к чему,
Друг, чтоб их доверять ему.
Чтоб в неделю хоть час один
Быть свободным и молодым.
Солнце, воздух, вода, еда —
Всё, что нужно всем и всегда.
 

 
И тогда уже может он
Дожидаться иных времён.
 

1956

ПРИОБЩЕНИЕ

* * *

И с миром утвердилась связь.

А. Блок

 
Всё будет, а меня не будет, —
Через неделю, через год…
Меня не берегите, люди,
Как вас никто не бережёт.
 

 
Как вы, и я не выше тлена.
Я не давать тепла не мог,
Как то сожжённое полено.
Угля сожжённого комок.
 

 
И счёты мы сведём едва ли.
Я добывал из жизни свет,
Но эту жизнь мне вы давали,
А ничего дороже нет.
 

 
И пусть меня вы задушили
За счастье быть живым всегда,
Но вы и сами ведь не жили,
Не знали счастья никогда.
 

1957

Осень

 
Вода в колеях среди тощей травы,
За тучею туча плывёт дождевая.
В зелёном предместье предместья Москвы
С утра моросит. И с утра задувает.
А рядом дорога. И грохот колёс.
Большие заводы. Гудки электрички.
Я здесь задержался.
          Живу.
            Но не врос.
 

 
Ни дача, ни город, —
          тоска без привычки.
Быть может, во мне не хватает огня,
Я, может, уже недостаточно молод…
Но осень не манит в дороги меня —
В ней нынче одни только сырость и холод.
 

 
И ноги ступают по тусклой траве.
Все краски пропали. Погода такая.
Но изредка солнце скользнёт по листве —
И жёлтым и красным листва засверкает.
Как знамя она запылает в огне
Подспудного боя.
        И станет мне ясно,
Что жизнь продолжается где-то вовне,
Всё так же огромна, остра и опасна.
 

 
Да! Осени я забываю язык.
Но всё ж временами
          сквозь груз настроенья,
Сливаюсь,
      как прежде сливаться привык,
С её напряженным и грустным гореньем.
И может быть, будет ещё один год.
Год жизни —
      борьбы с умираньем и скверной.
 

 
Пусть будет тоска. Но усталость пройдёт.
Пусть всё будет больно, но всё – достоверно.
Порывы свирепы. Не бойся. Держись.
Здесь всё на учёте: и силы, и годы.
Ведь осень всегда беспощадна, как жизнь, —
Контрольный налёт первозданной природы.
И в кронах горят желтизна и багрец.
Как отсвет трагедий,
           доступных не очень…
Для дерева – веха.
         Для листьев – конец.
А чем для меня ты окажешься, осень?
 

1957

* * *

 
Над нашей любовью не шелестов звуки —
Тюремных ключей бесконечные стуки.
И взлёты открытий, и горечь падений,
Надежда и ненависть трёх поколений.
 

 
Нам близко и дорого каждое имя.
Они теперь мёртвы, а были – живыми.
И гибли от нашего – этого – ада.
Дожить нам за них – обязательно надо.
 

 
За наше грядущее им соучастье
Они завещали нам редкое счастье:
Уют и простор чтобы вечно дружили,
Чтоб люди за воздухом к нам приходили.
 

1954

* * *

 
Смирюсь. Обижусь. Разрублю,
Не в силах жить в аду…
И разлюбить – не разлюблю,
А в колею войду.
И всё затопчет колея —
Надежды и мечты,
И будешь ты не там, где я,
И я – не там, где ты.
И станет просто вдруг сойтись
И разойтись пустяк…
Но если жизнь имеет смысл,
Вовек не будет так.
 

1954

Восточные стихи

Кайсыну Кулиеву

 
Та женщина явилась предо мной —
Вся деловитость, вся – как нынче надо.
А ты сказал:
       – Её бы видеть в зной
В саду, в горах, с корзиной винограда…
Там глушь? К лицу ей только будет глушь,
Где всё понятно, всё – давно известно,
Всё – просто жизнь: дом, дети, сад и муж —
Её призванье, облик, дом и место.
А чем она живёт, живя другим?
К чему ей фильмы, где тоска по страсти,
И важный муж с занятьем немужским?
Жизнь!.. Что за жизнь… Ни красоты, ни счастья…
 

 
…Ты говорил… И речь была стройна,
А я молчал – хоть спорщик я завзятый.
Та женщина – мне нравилась она —
Была нежна… Пускай тяжеловатой
Казалась поступь… Спорить я не стал.
Хоть с детских дней в другое верю прочно,
Хоть всё, о чём я детских дней мечтал,
Несовместимо с лирикой восточной.
Не запирать, а выводить я рад…
Да. Но теперь – бог весть с какой причины,
Закрыв глаза, я видел этот сад,
Её, на голове её корзину…
              И всё забыл…
Средь плотной тишины
Шла вверх она, шла ровно, не горбатясь,
И стали ноги сильные стройны,
И вдруг исчезла вся тяжеловатость.
Вся к месту здесь. Всё та же и не та,
Она прошла по склону вверх куда-то,
И понял я, какая красота,
Здесь в ней таится, в чуждый облик вжата.
И понял я, что в чём-то ты был прав.
Прав если не совсем, то хоть отчасти.
И грустен стал, печально осознав,
Что я отнюдь не обладатель счастья.
 

 
Та женщина явилась предо мной —
Вся деловитость, вся – как нынче надо.
Но всё равно – в горах, босая, в зной
Она несёт корзину винограда.
 

1964

* * *

 
Сдаёшься. Только молишь взглядом.
И не задушить, и не душить.
И задавать вопрос не надо —
А как ты дальше будешь жить?
 

 
Наверно так, как и доселе.
И так же в следующий раз
В глазах бледнее будет зелень
И глубже впадины у глаз.
 

 
И я – всё сдержанней и злее —
Не признавать ни слов, ни слёз…
Но будет каждый раз милее
Всё это… Всё, что не сбылось.
 

1960

* * *

 
Шла вновь назад в свою судьбу плохую.
Решительно. Свирепо. Чуть дыша…
Борясь с тоской и жалобно тоскуя,
Всем, что в ней было, мне принадлежа.
Шла с праздника судьбы в свой дом убогий.
Шла противозаконно в дом не мой.
Хотя моими были даже ноги,
Которые несли её домой.
 

1958

Шофёрская дружба

Целиноградскому шофёру

Толе Полковникову

 
На дорогах любых – и вблизи, и вдали —
Славься, дружба шофёров российской земли!
 

 
Пусть от дома далёко попал ты в беду,
В яму,
    в глину,
      в овраг,
           на дорогу не ту.
Пусть мотор непонятно себя поведёт
Или попросту выйдет с горючим просчёт.
А вокруг только степь, и вся ночь впереди.
Всё равно! Ты не думай про это, а жди!
Жди, пока не увидишь навстречу огни,
И тогда свои фары включи
             и мигни!..
Где б ты ни был – пусть холод, пусть снег,
                    пусть гроза,
Свет мигнёт – и в ответ заскрипят тормоза.
И к тебе подойдёт незнакомый шофёр
И начнёт не спеша деловой разговор.
Вы друзья, хоть и в первый встречаетесь раз.
Далеки от обоих огни автобаз.
Оба с ночью и сном вы ведёте борьбу,
Оба сами избрали вы эту судьбу —
Эту дальность дорог, где маячит причал,
Эту тряскую жизнь из концов и начал.
Первый встречный.
         Совсем незнакомый.
Любой —
Будет час,
      будет два он возиться с тобой…
И мелькнёт в твоей жизни чужой человек,
Станет близким на миг
           и исчезнет навек.
 

 
И опять на дорогах машины одни:
В полдень облака пыли, а ночью – огни.
И опять мы летим. В свете дня и во мгле.
По своей,
     по родной,
         населённой земле.
 

1961