Текст книги "На скосе века"

Автор книги: Наум Коржавин

Абрам Пружинер
_{Сказание о старых большевиках овороссии и новых московских славянофилах}

Печатными буквами рукой Николки: «Я таки приказываю посторонних вещей на печке не писать под угрозой расстрела всякого товарища с лишением прав. Комиссар Подольского райкома. Дамский, мужской и женский портной Абрам Пружинер».

М. Булгаков. Белая гвардия

Во время большого киевского погрома 1919 года в киевских квартирах можно было видеть у нагрянувших посетителей изысканные манеры, слышать от них недурную французскую речь и даже хорошую музыку. Это действовали офицеры Семеновского, Преображенского и т. п. полков, не позволяющие себе никаких вольностей, но деловито и строго требовавшие дани: денег, золота, серебра…

Н. И. Штиф. Погромы на Украине (по памяти)

…история, можно сказать, общее достояние и общее дело, за которое следует всем краснеть.

М. Зощенко. Голубая книга

I

 
На шоссе шуршат машины,
В магазинах – толчея.
Предревком Абрам Пружинер,
В том заслуга и твоя.
 

 
Как и в том, что голос взвинчен
У газет… Что совесть – дым.
Как и в том, что все мы нынче
Прочно в заднице сидим.
 

 
Это всё – твоя эпоха.
Просто время – «белый гад»:
Быть евреем снова плохо,
И заслуг твоих не чтят.
 

 
Лишь тебя за всё, что было,
Производят в князи тьмы
Молодых славянофилов
Романтичные умы.
 

 
Нужен дьявол их натурам, —
В том вина их иль беда.
Жаль, но ты такой фигурой
Крупной – не был никогда.
 

 
Просто в детстве, где-то в Балте,
Заперевшись на засов,
Три брошюрки прочитал ты,
Сочиненья их отцов.
 

 
И открылся мир прекрасный
С той поры глазам твоим,
И тебе всё стало ясно,
Как сегодня им самим.
 

 
С той же чёткостью железной:
Для чего на свете жить,
Кто мешает, кто полезный,
С кем дружить, кого душить.
 

 
Ты с тех пор глядел победно
На портновский свой удел,
Тем гордясь, что шьёшь для бедных
(Для богатых – не умел).
 

 
И постигнув так впервые
Общей жизни смысл простой,
С тем – в истории России
Появился ты как свой.
 

II

 
Хоть считал, что связан кровно
С ней не ты (ты жил не в том),
А деникинский полковник,
Что еврейский грабил дом.
 

 
Дом буржуйский, дом приличный,
Где лежал ты, тиф леча,
Приютивший по привычке
И чекиста – дом врача.
 

 
Дом, тебе враждебный тоже:
Книги, свет, паркетный пол.
Дом, в котором сам ты позже
Реквизицию провёл.
 

 
Ещё как! Удвоив рвенье,
Шум внося с собой и гром,
Чтоб избегнуть отношений
Личных – с классовым врагом.
 

III

 
А пока – больной и слабый —
Ты следил, объят бедой,
Как буржуй буржуя грабил
Из-за нации не той.
 

 
Не мужик, не ухарь-парень,
А буржуй чудных кровей,
Что осанист был, как барин,
А картавил, как еврей.
 

 
Он и грабил по-другому:
Не сердился, не орал.
Просто так – ходил по дому
И предметы отбирал.
 

 
Не рычал, как старший в чине,
Не надсаживал он грудь,
Лишь просил, как в магазине, —
Если можно, завернуть.
 

 
Но приказ неумолимый
В слове слышался любом.
За его спиной, незримый,
Не таясь, молчал погром.
 

 
Шёл с ним рядом, улыбался
И – молчал. Но знали все:
Шевельнёт полковник пальцем,
И пойдёт во всей красе —
 

 
Пух перин, одежды клочья,
Мат кромешный, душный чад,
Изнасилованной дочки
Опустевший с ночи взгляд.
 

IV

 
Но последней грозен властью,
Собираясь далеко,
Тот полковник груз причастья
К этой грязи – нёс легко.
 

 
Словно впрямь так был воспитан
В светлой детской, в мире книг,
Словно он к таким визитам
В раннем возрасте привык.
 

 
То ль он верил, что евреи
Ввергли Родину во тьму,
А раз так – за грех пред нею
Дань платить должны ему.
 

 
То ль узрел в изъятье этом
Дань порядку, с прошлым связь, —
Как-никак он к тем предметам
Был привычен отродясь.
 

 
То ль решил, что в этой драме
Смысл любой едва ли есть,
И, борясь с большевиками
За порядок и за честь,
 

 
В той борьбе рискуя жизнью, —
В части собственности он
Сам стихией большевизма
Стал отчасти заражён.
 

V

 
Ты поверишь мне едва ли,
Но для нас, для всей страны
Вы с ним две одной медали
Оборотных стороны.
 

 
Он исчез давно, навечно,
Но должна бы по всему
Всё равно поставить свечку
Ваша партия ему.
 

 
Будет только справедливо
Так отметить вашу связь:
Это ж он Россию к взрыву
Вёл – как мальчик веселясь.
 

 
Он, от злости сатанея,
Гнал упрямо в красный стан
Надругательством – евреев,
Просто плётками – крестьян.
 

 
Гнал свирепо, сея беды,
Жаждал мстить, судить, карать,
И как зрелый плод – победу
Вам осталось подобрать.
 

VI

 
Но под докторскою крышей
Близ полковника того
Ты о том не думал, слыша
Голос вежливый его.
 

 
Не с того душа болела,
А от мыслей… Ты страдал
От обиды: знал, как белых
Этот врач с надеждой ждал.
 

 
Угнетало униженье,
Общность странная судьбы…
Всё тут было в нарушенье
Правил классовой борьбы.
 

 
Всё! Надолго ты потрясся
Встречей с ним… Не враз постиг,
Что всего тут жадность класса,
Подтвержденье чётких книг.
 

 
В то, что просто и знакомо,
Вновь поверил ты – да как!
Хоть смущал азарт погрома
У полковника в зрачках.
 

VII

 
…Затихал весь город Киев,
Слыша голос твой в ночи.
Вся его буржуазия —
Адвокаты и врачи.
 

 
И звенели стёкла грустно,
Когда шёл ты по утрам
По Андреевскому спуску
Вверх, к Присутственным Местам.
 

 
Был, как выстрел, эхом резким
Каждый шаг твой повторён.
И в испуге занавески
Поднимались с двух сторон.
 

 
Их подхватывало, словно
Ветром классовой борьбы…
…И за каждой – тот полковник
Избегал своей судьбы.
 

VIII

 
Избегал, стоял на страже,
И от взора твоего
Этажи и бельэтажи
Нагло прятали его.
 

 
Пусть не знал ты, где полковник,
Всё ж ты знал, что всё равно
Социально и духовно
Все вокруг с ним заодно.
 

 
Все – как он, того же мира,
То же скрыто в них, что в нём…
И врывался ты в квартиру,
Словно в крепость под огнём.
 

 
Но не били револьверы,
Враг не целился, губя.
Лишь чужая атмосфера
Обступала здесь тебя.
 

 
Словно кто-то неизвестный,
Проиграв последний бой,
Ставил вновь тебя на место,
Возвышался над тобой.
 

 
И разбитый, незаконный,
Власти отданный твоей,
Лишь косился удивлённо
На тебя со стеллажей.
 

 
Где под слоем белой пыли,
За тисненьем корешков,
Книги с важностью хранили
Мудрость «классовых» веков.
 

IX

 
Нежный лепет, страстный шёпот,
Столкновенья лиц и войск,
Бег за счастьем – грустный опыт
Всех людских переустройств.
 

 
Все открытья, все потери,
Относительность всех благ.
Безысходность вер, неверий,
Бледный свет сквозь этот мрак.
 

 
Откровенья всех религий,
Имена и письмена…
Заглянувши в эти книги,
Ты б не понял ни хрена.
 

 
Ни тоски, ни жажды света,
Ни огня, что жжёт слепя.
Ни того, что речь тут где-то
И о том, что ждёт тебя…
 

 
Несмотря на диктатуру,
Книги смысл хранили свой…
…Буржуазная культура
Издевалась над тобой.
 

X

 
Впрочем, свято веря в сдвиги,
Делом занятый вполне,
Не смотрел ты в эти книги, —
Просто видел их извне.
 

 
Но понятья не имея,
Что в них есть, – при всём при том
Несозвучность их идее
Чуял классовым чутьём.
 

 
И, задетый ими кровно,
Так ты зло на них взирал,
Словно в каждой жил полковник —
Тот, что вещи отбирал.
 

 
Словно скрыть они хотели,
Притворяясь неумно,
Что учёный их владелец
С тем полковником – одно.
 

XI

 
Где б вам знать, что он такими
Был, как вами, удручён,
Что он страстно спорил с ними,
По ночам забыв про сон.
 

 
И заснуть не мог до света,
Возмущённо чуя рок…
Был, как ты, полковник этот:
Верить доводам – не мог.
 

XII

 
Но и вдруг узнав такое,
Ты б лишь крякнул: вздорный класс.
Слишком верил ты в другое —
В «кто не с нами – против нас».
 

 
Твой приказ гремел раскатом,
И, судьбе своей не рад,
Тот владелец брёл куда-то
Впереди твоих ребят.
 

 
Унося тоску и драму,
Глядя вдаль, в конец пути…
Только Ленин телеграммой
Мог теперь его спасти.
 

XIII

 
Властелин и рыцарь часа!
В личной жизни и в борьбе
Ты чутьё и гордость класса,
Словно Знамя, нёс в себе.
 

 
И от классовой фортуны
Опьянев,
    на всех – орлом
Вниз глядел как бы с трибуны —
Даже дома за столом.
 

 
Гордый поступью железной,
Знать не мог ты в том году,
Что ведёте всех вы в бездну,
А себя – на Воркуту.
 

 
Что, когда замрут орудья
После классовой войны,
Победителей – не будет,
Будут все побеждены.
 

 
Что жидов за те же вины
Станут снова гнать и клясть,
И что ты, Абрам Пружинер,
Будешь зол на эту власть.
 

 
Чётким шагом, с важной рожей,
С пистолетом ты ходил…
…Знал, что быть всё это может,
Тот, кого ты уводил.
 

XIV

 
Да, про всё, что может статься,
Знал он – словно вспоминал.
Безо всякого злорадства,
А с тоской и болью – знал.
 

 
Знал заране, знал сердито
То, что после, всё стерпя,
Ты постиг…
       И то, что скрыто
И поныне от тебя.
 

 
Знал – хоть мало было проку
Знать… Не мог он ничего.
Разве если б стал пророком
Для полковника того.
 

 
Где там! В споре, как в угаре,
Он пред ним с его тоской
Был бессилен. Как Бухарин
В дни иные пред тобой.
 

XV

 
Вспомни, как свистал охотно
Ты Бухарину в свой час,
Когда силился он что-то
Вам открыть, спасти всех вас —
 

 
От позора, от расплаты,
От беды, грозившей вам…
А ведь это он когда-то
Обучил вас всем словам.
 

 
Всей профессии героя,
Сути всех его основ.
Что помимо за душою
Вы имели – кроме слов?
 

 
Ничего! Вся власть и сила
В них была – исток и нить.
Благодарность? Сам учил он
Это чувство не ценить!
 

 
И гремел ваш свист счастливый:
«Кто б ты ни был – не мути!»
Так впервые доросли вы
Спор с Бухариным вести.
 

 
И свистали с упоеньем,
Ощущая свежесть лет,
Отгоняя тень сомненья
От плодов своих побед.
 

 
…Впрочем, ты про то не думал —
Веру в Сталина берёг.
Потому что Ленин – умер,
Ты ж без Ленина – не мог.
 

XVI

 
На шоссе шуршат машины,
В магазинах – толчея.
Всё прошло, Абрам Пружинер,
На исходе – жизнь твоя.
 

 
Ты скрываешь раздраженье,
Непочтеньем оскорблён.
Хоть к особому снабженью
И к больнице прикреплён.
 

 
Что ж!.. За равенство ходил ты
В смертный бой не раз, не два,
Кровью право заслужил ты
На особые права.
 

 
Тут – хоть многие судачат —
Справедливость налицо.
У тебя есть даже дача —
Комнатёнка и крыльцо.
 

 
Есть. Но в этом разве дело,
Если жизнь – как смутный сон.
Если мягко, но всецело
Ты от дела отстранён.
 

 
Вновь ты ходишь на собранья,
И оправдан ты давно.
Но к секретным заседаньям
Не допущен всё равно.
 

 
Хоть всегда любил ты бденья —
Жить, как счастье крест неся.
Хоть приходит в запустенье
Без тебя идея вся.
 

XVII

 
Но, тая в душе презренье,
Подписать всегда готов
Ты бумагу с одобреньем
Всё равно каких шагов.
 

 
Цель всю жизнь была над личным.
Вспомнить цель – ожить опять.
Цели нет – так есть привычка
Ради цели предавать.
 

XVIII

 
Есть. И так везде доселе
Коммунист любой живёт.
Всё, что любит – ради цели,
Цель включая, – предаёт.
 

 
А друзей – на то вы братья.
Диалектика – ваш стиль.
Пил со Сталиным Тольятти,
Когда ты в кондее стыл.
 

 
Он златыми бредил снами,
Сталин врал, а ты был тих.
И одно Святое Знамя
Осеняло всех троих.
 

 
Только в тактике идея —
Будь всегда на всё готов.
В коммунизме и евреи
Вдохновенно бьют жидов.
 

 
За горами суть свершений,
Лишь единство нынче в счёт,
Продолжалось бы движенье —
Всё равно куда придёт.
 

 
Чушь лепечут, словно попки,
Но со страстью – веры власть.
Кто в Москве сейчас у кнопки,
Тот включает эту страсть.
 

 
Кто б он ни был – всё едино,
Результат всегда один.
Вы как лампе Аладдина
Подчиненный слепо джинн…
 

 
Словно всех вас без печали
Властным росчерком одним,
Как гарем свой личный, Сталин
Сдал наследникам своим.
 

 
И над вашей жизнью всею
Бабий рок – огонь в крови.
Страсть к идее – без идеи,
Темперамент – без любви.
 

 
А с тобой – что было – сплыло.
Лишь вобравшим весь твой пыл
Молодым славянофилам
Нынче важно, кем ты был.
 

 
Ты не злись! Твоя порода.
Пусть не друг ты им, но – брат.
Хоть тебе взамен народа
Нужен был пролетарьят.
 

 
И, конечно, есть причины
Страстной ненависти их:
Осознав чужие вины,
Забываешь стыд своих.
 

XIX

 
Стыд – на всех. Мы все такие,
Все от Бога мы ушли.
Все друг друга и Россию
Мы до ручки довели.
 

 
Все стремились мы капризно,
Уплотнив судьбу свою,
Подменить всю ценность жизни
Упоением в бою.
 

 
Наслаждаться верой чистой,
Бдеть, чтоб пламень не потух,
Дух не глохнул… Дух нечистый
В наше время тоже Дух.
 

 
И во мгле, где мысли – тени,
Где рядится верой злость,
Наших всех происхождений
Гнёт – слился в один хаос.
 

 
В блудословия пустого
Дым. В бессмысленные дни…
Нет здесь выхода простого,
Только сложный – быть людьми.
 

 
Ощущать чужую муку,
Знать о собственной вине,
Не бросаться друг на друга,
Словно грех всегда вовне.
 

 
А ведь жизнь теперь крутая,
И возможно, в некий час
Вдруг недвижного Китая
Стены двинутся на нас.
 

 
Наплевав на всё, что было
В нас хорошим и дурным
Всем грозя – славянофилам,
И жидам, и остальным.
 

 
Как мы выстоять сумеем
С этой подлостью своей…
Лишь свободней и мудрее
Став – мы будем их сильней.
 

XX

 
Но у нас не та забота.
Старый поиск – бить кого.
Обвиняющих – без счёта,
Виноватых – никого.
 

 
Словно можно некой данью
Отодвинуть страх и тьму.
Нам чуток бы покаянья! —
Не приучены к нему.
 

 
Нам покаяться бы, люди, —
Раскопать в душе ключи…
Недосуг. Всё лезем в судьи,
А иные – в палачи.
 

XXI

 
То ль для складу, то ль для ладу,
То ль для вящей глубины
Оторвать меня им надо
От судьбы моей страны.
 

 
Той, что с юности и сразу
В смысл вошла любого дня,
Без которой пуст мой разум
Да и просто нет меня.
 

 
Дескать, чуждый ей душою,
Впрямь я зря листки марал:
Всё, чем жил тут, – мне чужое,
Что вобрал тут – я украл…
 

 
Врут! На Родине по праву
Приобрёл я всё своё:
Жалость к людям, гордость славой,
Стыд тревожный за неё.
 

XXII

 
Возмущён ты? В чём причина?
Ты не лучше их ни в чём.
Сам ты был, Абрам Пружинер,
В честь идеи палачом.
 

 
Пусть забыли Голта с Балтой
Стук чекистских сапогов,
Пусть и сам не избежал ты
Рук своих учеников.
 

 
Пусть и сам был бит по роже,
Пострадал в своей игре,
Был!.. Другие были тоже.
В той же Балте – при царе.
 

 
Поступали тоже круто.
Правых нету здесь, пойми.
Тут ни счесться, ни распутать.
Только то же – быть людьми.
 

 
Как найти на это силы,
Устоять перед бедой? Как?..
Младым славянофилам
Выход видится простой:
 

 
Кровь пролить, но с грязью всею
Силой кончить навсегда.
Им чужды твои идеи,
Но по вкусу простота.
 

 
Пусть и с ненавистью в сердце,
Пусть и духу не терпя,
За тобой идут. Не деться
Никуда им от тебя.
 

 
Потому что не мессия,
Но не чёрт, как нужно им,
Ты в истории России
Безусловно был своим.
 

XXIII

 
Вот исчерпана вся тема:
Ты, твой путь, твои дела…
Кто-то скажет, что поэма
От поэзии ушла.
 

 
Скажет: вовсе нет причины
Освещать стихом этап,
Где такой Абрам Пружинер
Смог превысить свой масштаб.
 

 
И нелепо тратить силы
С возмущеньем молодым
На возню славянофилов
С честолюбьем их пустым.
 

 
Скажут: стыдно, рухнув с выси
Вечных правд и вечных звёзд,
Пошлых временных коллизий
Разгребать сухой навоз.
 

 
Словно бросил я за далью,
Позабыв за душной тьмой,
Свежей пахнущий печалью
Воздух вечности самой.
 

 
С ней – не просто, с ней – тревожно:
Вечность – жизнь в неправде всей.
Но себя в ней слышать можно —
Меру, Бога и людей.
 

 
С ней спокойно, ненатужно
Может пить душа моя
То одно, что впрямь ей нужно, —
Вдохновенность бытия.
 

 
Что ж, согласен я со всеми.
Только нам не повезло.
Откровенно в наше время
Миром править рвётся зло.
 

 
Рвётся мрак представить светом,
Спутать силой колдовства
Все названия предметов
И любое дважды два.
 

 
Это – мрак. И в этом мраке, —
И боюсь – во всём есть связь, —
Могут люди, как собаки,
Дочь мою убить, озлясь.
 

 
Налететь толпою плотной,
Оскорбить, и растоптать.
Я боюсь. Ведь безысходно
К людям ненависть питать.
 

 
Сразу сердце станет немо,
Всё, чем жил, угаснет враз.
…Вот с чего я к этим темам
Возвращаюсь каждый раз.
 

 
И бросая не впервые
В морду дня его грехи,
Сочиняю «лобовые»
Разозлённые стихи.
 

 
И стыжусь того не очень,
Понимая жизнью всей,
Что в поэзию и осень
Нет теперь других путей.
 

 
Это вечность – знаю точно —
Защищать себя зовёт.
И тоскуя, в каждой строчке,
Ею вызванной, – живёт.
 

1971

Поэма греха

 
Мы живём,
       зажатые
            железной клятвой.
За неё —
    на крест,
         и пулями чешите:
это —
    чтобы в мире
          без Россий,
                  без Латвий,
жить единым
        человечьим общежитьем.
 

В. Маяковский. Товарищу Нетте – пароходу и человеку.

 
..и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном…
 

А. Пушкин. 19 октября

 
Прельщались в детстве мы железной клятвой
Жить общежитьем – без Россий, без Латвий.
Об этой клятве все тогда трубили,
Но мы верны ей и позднее были,
Когда – мы это тактикой считали, —
Трубить об этом, в общем, перестали.
Мы поверяли верность этой клятвой…
…А нам и дела не было до Латвий.
Что значило для нас на фоне Цели,
Что Латвия живёт и в самом деле,
Что ей чужды все наши упованья,
Но слишком сладок миг существованья —
Вне Ордена, вне Ганзы, вне России,
Считай, за всю историю впервые.
И что её, вкусившую начало,
Судьба исчезнуть вовсе не прельщала.
 

 
Наоборот – как долг велит Державе,
Она искала подтвержденья в славе
И памятники ставила в столице
Тем, кто помог ей от врагов отбиться, —
Чтоб жить без нас, без дури вдохновенной,
Жить, не страшась судьбы обыкновенной, —
Кадя, как люди, из приличья Марсу:
Без бранной славы что за государство?
 

 
Пусть кто другой, а мы судить не можем,
Велик ли в том размах или ничтожен.
Что ведаем в своём упорстве диком
Мы о величье? – Грех наш был великим.
Да, грех… И наш – хоть мы всегда роптали.
Но понимали ль мы, о чём мечтали?
Вот Латвия. Мы – здесь. Мечты – не всуе…
Что ж грустный Братским кладбищем брожу я?
 

 
…На серых плитах – имена и даты.
Тишь. Спят в строю латышские солдаты,
Носившие в бою НЕ НАШЕ знамя,
Погибшие, возможно, в схватках с НАМИ.
…Они молчат, я надписи читаю.
Здесь – всё другое, здесь – страна другая.
Здесь – занята, как встарь, сама собою, —
Она упрямо чтит своих героев.
 

 
Вокруг на плитах имена убитых,
Что ж нет имён на некоторых плитах?
Они – пусты. Их вид предельно гладок.
Поверхность – стёрта… Наведён порядок
И в царстве мёртвых… Спавший под плитою,
Как оказалось, памяти не стоит.
Он к нам до смерти относился худо
И как бы депортирован отсюда.
 

 
Всё это – Сталин… Все упрёки – мимо.
Но кем мы сами были? Что несли мы?
Что отняли у всех? И что им дали?
И кем бы стали, если бы не Сталин?
И без него – чем, кроме дальней Цели,
Мы сами в жизни дорожить умели?
И как мы сами жили в эти годы,
Когда он депортировал народы?..
 

 
…Что в этом «МЫ!»? Намёк ли на Идею,
С которой чем честней мы, тем грешнее?
Наверно – так. Но сам не знаю, прав ли?
Кто был честней, тот был от дел отставлен.
И всё же – «МЫ»!.. Все! – кто сложней, кто проще.
Был общим страх у нас, и грех был общим.
«МЫ» – это мы – пустая злая сила,
В которую судьба нас всех сплотила.
 

 
МЫ – жизнь творим. Нам суд ничей не страшен,
Плевать, что это кладбище – НЕ НАШЕ.
Оно – мемориал, и он – освоен:
Обязан каждый памятник, как воин,
Служить лишь НАМ. Лишь МЫ одни по праву
Наследники любой геройской славы.
«МЫ» – это мы…
         Лежит плита над мёртвым,
И на плите цветок, хоть имя стёрто.
 

 
Знать, кто-то здесь бывает временами,
Кому плита без букв – не просто камень;
И кто глазами строгими своими
Читает вновь на ней всё то же имя, —
Знакомое ему, а нам чужое…
Кто в снах тяжёлых видит нас с тобою
И ту плиту… И ненавидит страстно…
…А кто другого ждал – тот ждал напрасно.
 

 
В его глазах – всегда пустые плиты.
Жаль, от него навек сегодня скрыты
Мы. Наша боль, все взрывы нашей воли…
Проклятье века – разобщённость боли.
Плевать ему теперь на наши взрывы…
Что делать? Жизнь не слишком справедлива,
И лучше быть поосторожней с нею…
…Средь старых плит есть плиты поновее.
 

 
Взгляни на них, и мир качнётся, рушась.
Латинский шрифт: «Бобровс», «Петровс», «Кирюшинс»…
Бобров… Петров… Так!.. Только так вас звали.
Чужих обличий вы не надевали,
Не прятались за них на поле бранном.
Вы невиновны в начертанье странном
Своих фамилий… Долг исполнив честно,
Не вы себе избрали это место.
 

 
Привыкнув за войну к судьбе солдатской,
Могли б вы дальше спать в могиле братской,
А спите здесь меж этих плит немилых,
На кладбище чужом, в чужих могилах,
Где кто-то спал до вас, нам жить мешая,
Где ваш покой смущает боль чужая,
Как будто вы виной… А вы – солдаты.
Вы ни пред кем ни в чём не виноваты.
 

 
Вселил вас силой на жилплощадь эту
Без спросу Член Военного Совета
Иль кто-то равный, ведавший уделом…
И вряд ли сознавал он, что он делал.
Он только знал, что есть на то Решенье,
Как в прошлом был приказ о возвышенье
Его внезапном… И как вся карьера,
Весь опыт жизни и основа веры.
 

 
Да, мать его седою здесь бы стала…
Но ведь она была всегда отсталой,
Неграмотной… И всех жалела глупо.
Ну где ей знать, что трупы – только трупы,
А жизнь – борьба… Всё, что, спеша к вершинам,
Усвоил сын, хоть был хорошим сыном.
– Ещё б живых жалеть… А трупы – ладно! —
Пусть служат агитации наглядной.
 

 
Простите НАС, лишённые покоя!
За всю планету пав на поле боя,
Лежите каждый вы в чужой могиле,
Как будто вы своих не заслужили.
И мимо вас, не подавая виду,
Проносят люди горечь и обиду,
Глядят на вас… И тяжек взгляд… И – всё же
Простите НАС… Его простите тоже.
 

 
Простите… Не со зла он делал это.
Он просто точно знал, что Бога – нету.
Кто предсказать бы мог, чем станет позже
Российских бар игривое безбожье,
И «либерте», и опьянённость Целью!..
У них был хмель, у нас – всю жизнь похмелье.
Над нами он, свой долг блюдущий строго.
Но в чём он видел долг, служа не Богу?
 

 
Во что он верил, пугаясь во взглядах?
Скорей всего – в назначенный порядок.
Где ясно всё, где мир жесток и розов,
Где никогда не задают вопросов…
Или короче – в твёрдые начала,
В то, что его над жизнью возвышало,
Что вдруг пред ним открыло путь и дали,
Чему основы знал не он, а Сталин.
 

 
…И в этом состоянье очумелом
Мы жили все. И шли к чужим пределам,
И, падая в бесславье с гребня славы,
Смотрели тупо, как горит Варшава,
Как Сталин ждёт, что Гитлер уничтожит
Тех, с кем и он потом не ладить может…
А позже с тем же, в танках, в ночь без света,
Спешили в Прагу, чтоб закрыть газеты.
 

 
Так МЫ живём… Летим, как в клубах пыли.
Топча весь мир… За что? Зачем?.. – Забыли!
Но НАС – несёт… И всё НАМ мало!.. Мало!..
И гибнет всё, на чём бы жизнь стояла,
И гибнем МЫ, зверея, как стихия.
И лжём! – чтоб думал мир, что МЫ другие.
И спятил мир, обманут НАШЕЙ ложью,
И, доверяясь НАМ, звереет тоже.
 

 
И кажется, что чёрт завёл машину
Внутри Земли… И бросил ключ в пучину.
И крутит НАС. Мелькают, вместе слиты,
И Пешт, и Прага, и пустые плиты,
И я, и Член Военного Совета,
Хоть он следит, чтоб не открылось это.
А что – не знает… Ложь неся как знамя,
Он сам обманут… Может быть, и НАМИ.
 

 
Кем были МЫ?.. Не всё ль равно, кем были?
Мы все черты давно переступили,
И – нет конца… Всё лжём, зовём куда-то.
И с каждым днём всё дальше час расплаты,
Но всё страшней… И возвращенья нету.
И верят НАМ… И хуже топи это.
И вырваться нельзя своею силой…
Спаси, Господь!.. Прости нас
                и помилуй!..
 

Август – сентябрь 1972