Текст книги "На скосе века"

Автор книги: Наум Коржавин

Старый хрен

 
Старый хрен, куда ты прёшься,
Что ты дома не (сме)ёшься?
 

Из частушки

 
Без тебя – зима и осень,
Сонь и тишь…
Старый хрен, куда ты прёшься?
Что ворчишь?
 

 
Бьёшься лбом? – Нашёл оружье
Против стен!..
Никому ты здесь не нужен,
Старый хрен.
 

 
Ты тут чужд – с тревогой, с болью —
Всем… Везде…
В заблужденьях, а тем боле —
В правоте.
 

 
Правота – смешная крайность,
Странный крен.
Уж такая тут «ментальность»,
Старый хрен.
 

 
С нею спорить бесполезно,
Зряшный труд.
С нею жить неинтересно…
Но – живут.
 

 
Что ты прёшься? Разве дело
Биться лбом?
«Что ты дома не…» Ах, где он,
Этот дом?
 

 
Сам ты дом сменял на волю,
Тьму на тьму…
Позавидовать бы, что ли?
Да кому!
 

 
Некому… Да и не надо:
Прожил жизнь.
Что-то помнишь? Вот и ладно.
И держись.
 

 
И живи – не стой на страже,
Злясь… грубя…
Не доказывай… Докажут
Без тебя.
 

Поражение

 
«Всё катится к чёрту?» – вот так про свой город и дом!
И вьюнош гордится мошенством, как верностью рыцарь.
Раз гибнет Россия, то доблесть – нажиться на том.
И надо успеть, и нельзя не успеть поживиться.
 

 
«Всё катится к чёрту!» – я слышу опять и опять.
Привычка к бессилью? Что спорить, мол – косит косая.
И стало как будто нелепо Россию спасать,
Хоть вовсе не стало разумней – скорбеть, не спасая.
 

 
Всю жизнь только этим я жил – в том был крест мой земной.
Был яростно стоек – теперь я растерян и кроток.
Но всё испарилось – что было когда-либо мной,
Светило в паденьях, держало в открытьях и взлётах.
 

 
Всё – давний мой бунт и последняя мудрость моя,
А вьюнош традиции верен в своих похожденьях.
Как некогда мы ускользающий смысл бытия,
Он ищет упорно путей к отмыванию денег.
 

 
Он – наша свобода. Её воплощенье и бред.
И вот на свободу натравлена ярость народа.
И кто-то решает: «Раз так, значит выбора нет.
Придётся его защищать, защищая свободу».
 

 
А я не могу… Тошно, вьюнош, хоть нет уже сил!..
Свободу люблю, хоть как в знанье, в ней много печали.
Мне стыдно. С чего? Ведь не я же тебя породил.
Не мне ты внимал… Что ж я вдруг за тебя отвечаю?
 

 
Прости меня, вьюнош, за то, что ты вырос таким.
Коррозии духа способствует времени сырость.
Я всё претерпел, сделал всё, чтоб ты вырос другим.
Прости меня, вьюнош, не вышло – другим ты не вырос.
 

Закончено 6 октября 1995.

* * *

 
На склоне лет – сказать по чести,
Милей оседлое житьё.
И я бы рад сидеть на месте,
Да только место не моё.
А где моё – там нынче худо.
Всё тонет, смыслу изменя…
Но я спешу туда отсюда —
Домой, где всем не до меня.
 

Бостон, январь 1993

* * *

 
Чудак… Неумеха… Почти что калека —
Я всё же в рубашке родился, наверно:
Три четверти прожил Двадцатого века
И вот уж два года живу в Двадцать первом.
 

 
За что мне удача счастливая эта?
Чем я заслужил эту щедрую милость?
Я многих не лучше, кого уже нету,
И многих не хуже… Но так уж случилось.
 

 
Кто вспомнит теперь, как хватались мы жадно
За веру в свой путь среди волн океана.
Как ложь нас накрыла волной своей смрадно,
И правдой светила нам фата-моргана.
 

 
Как гнались за ней мы в том кружеве грозном,
Боясь упустить, лишь о том и печалясь,
И как нам хотелось хотя бы по звёздам
Постичь, где мы есть, – но и звёзды качались…
 

 
Как снасти скрипели, как лопались скрепы,
И как миражи миражами сменялись,
И как всё равно штурмовали мы небо,
А небо сквозь слёзы над нами смеялось.
 

 
Но мы – мы не слышали этого смеха,
Лишь кошки на сердце скребли… Но впустую.
Пьянила нас вера в возможность успеха,
Мы неба не видели, небо штурмуя.
 

 
Но пёрли, ни грому, ни смеху не внемля,
По сути, понятья о нём не имея.
Лишь рухнув, лишь больно ударясь о землю,
Впервые узрели мы небо над нею.
 

 
Мы верили в штурм – гордо, страстно и бурно,
Нам жизнью была эта вера пустая.
Мы власть имитаторов этого штурма
Отвергли – её чистоту соблюдая.
 

 
За это карали. Но зря, бесполезно.
Мы веру спасали под гнётом свирепым,
И только свалившись в реальность, как в бездну,
Мы небо открыли и землю под небом.
 

 
Открылись земные пределы и меры,
И в эти пределы зажатые страсти.
И в небо высокая, тёплая вера —
Вся прелесть земного нелёгкого счастья.
 

 
Открыли мы жизнь… И нас тут же в крушенье
Она завлекла… Словно звёзды споткнулись.
И как-то для всех потеряло значенье
Всё то, к чему мы так непросто вернулись.
 

 
Вернулись, но поздно… Хоть с этим едва ли
Смирится душа… А случилось простое:
Пока мы, взорлив, небеса штурмовали,
Под жизнью земной подкосились устои.
 

 
И валится всё, всё грозит быть разбитым,
И разум уже не спасает – сдаётся.
А мы? Мы стоим пред разбитым корытом,
И небо над нами уже не смеётся.
 

Кейп-Код, август 2002 – Бостон, 20 сентября 2002

Рецидив гордыни

 
Я не знаю – то ль Богом, то ль чёртом хранимы,
Про свободу забыв и спасая свой быт,
Люди жили и в годы крушения Рима,
И при Сталине жили (кто не был убит).
 

 
Неизбежность приняв и отбросив печали,
Зная место своё, сук рубя по плечу,
Жили… Варвары с важностью их поучали…
Так и вы проживёте… А я – не хочу…
 

Кейп-Код, 31 августа 2002

ИРОНИЧЕСКИЕ СТИХИ

 
Ах, декабристы!.. не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.
 

Памяти Герцена [7]7
  Речь идёт не о реальном Герцене, к которому автор относится с благоговением и любовью, а только о герое упомянутой статьи.


[Закрыть]
_{Баллада об историческом недосыпе (Жестокий романс по одноимённому произведению В. И. Ленина)}

 
Любовь к Добру разбередила сердце им.
А Герцен спал, не ведая про зло…
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло.
 

 
И ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон,
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.
 

 
А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать, —
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.
 

 
И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так началась в России конспирация:
Большое дело – долгий недосып.
 

 
Был царь убит, но мир не зажил заново,
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим разбудил Плеханова,
Чтоб тот пошёл совсем другим путём.
 

 
Всё обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт…
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребёнок спит?
 

 
На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его…
Три составные части – три источника
Не проясняют здесь нам ничего.
 

 
Да он и сам не знал, пожалуй, этого,
Хоть мести в нём запас не иссякал.
Хоть тот вопрос научно он исследовал.
Лет пятьдесят виновного искал —
 

 
То в «Бунде», то в кадетах… Не найдутся ли
Хоть там следы. От неудачи зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушёл.
 

 
И с песней шли к Голгофам под знамёнами
Отцы за ним, – как в сладкое житьё…
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто недоспал своё.
 

 
Мы спать хотим… И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить…
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.
 

1972

Иван Калита
_{Пародия на авторов некоторых исторических трудов}

 
Мы сегодня поём тебе славу.
И, наверно, поём неспроста, —
Зачинатель мощной державы,
Князь Московский – Иван Калита.
 

 
Был ты видом – довольно противен.
Сердцем – подл.
        Но – не в этом суть:
Исторически прогрессивен
Оказался твой жизненный путь.
 

 
Ты в Орде по-пластунски лазил
И лизал – из последних сил.
Покорял ты Тверского князя,
Чтобы Хан тебя отличил.
 

 
Подавлял повсюду восстанья…
Но ты глубже был патриот.
И побором сверх сбора дани
Подготавливал ты восход.
 

 
Правда, ты об этом не думал,
Лишь умел копить да копить.
Но, видать, исторически умным
За тебя был твой аппетит.
 

 
Славься, князь! Всё живём мы так же —
Как выходит, так и живём.
А в итоге – прогресс…
           И даже
Мы в историю попадём.
 

1954

Ода к трёхсотлетию воссоединения Украины с Россией

 
Курился вдали под копытами шлях,
И пахло медвяной травою.
Что ж! Некуда деться! – Москва или лях!
Так лучше подружим с Москвою.
В тяжёлой руке замерла булава,
И мысли печальные бродят…
Конечно бы, лучше самим панувать,
Да только никак не выходит.
Поляки и турки застлали пути,
И нет ни числа им, ни меры.
И если уж волю никак не спасти,
Спасём православную веру.
Молчали казаки… Да гетман и сам
Молчал и смотрел на дорогу.
И слёзы текли по казацким усам,
Но слёзы – беде не помога.
Печально и гордо смотрел он с коня,
Как едут бояре до места…
Прощай же ты, воля!
          В честь этого дня
Сегодня играют оркестры!
Мы празднуем праздник, а гетман страдал,
И, пряча от прочих кручину,
Со шведом он снёсся потом и отдал
Родную свою Украину.
Казацкую волю щадил ты, Богдан,
И только… И, если признаться,
 
 
Пожалуй, не мог и предвидеть тогда
Ты образования наций.
И умер, измену в душе затая,
В ней видя мечту и свободу…
Сегодня сияет икона твоя
На празднике дружбы народов.
Сегодня плакаты и флаги вокруг,
И, ясные в творческом рвенье,
Несут кандидаты словесных наук
Эмблемы воссоединенья.
А я не нуждаюсь в поддержке твоей —
Ведь я навсегда возвеличил
Не дружбу народов, а дружбу людей
Без всяких народных различий.
Сегодня лишь этого требует век,
Другие слова – обветшалы…
А ты был, Богдан, неплохой человек,
И ты ни при чём здесь, пожалуй.
 

1954

Ёж и заяц
_{Почти басня}

 
Что благородны львы – молва несправедлива.
В них благородного – одна лишь только грива.
Ну, а клыки и когти? – Нет, поверь:
Тот царь зверей – обычный хищный зверь.
 

 
В одном лесу лев как-то околел:
Зайчатины, должно быть, много съел.
А было завались её – скрывать не стану.
Лев заготавливал её согласно плану,
Что сам волкам спускал.
И волки рыскали в лесах и между скал,
Чтоб – буде заяц вдруг объявится где близко —
Схватить и приволочь и получить расписку.
Пять зайцев за квартал! —
            А нет – плати натурой:
Под барабанный бой навек простись со шкурой.
Те ж зайцы, что спаслись, таясь по перелескам,
Потом являлись сами – по повесткам.
Ведь зайцы мясом чувствуют эпоху
И знают: план – закон, а вне закона – плохо.
 

 
Лев так бы зайцев и доел,
Да околел.
 

 
Куда это ведёт, всем скоро стало ясно,
Бить зайцев запретили за напрасно.
Раз после этого, травы едва касаясь,
Чрез безопасный лес пёр уцелевший заяц.
И вдруг ему навстречу ёж.
– Здорово, заяц! Как живёшь?
Вам, говорят, теперь полегче малость стало…
(Ёж больше жил в норе, и слыл он либералом.)
Вас, говорят, теперь не бьют?
– Да нет, не густо!
Ни за что – это так. Но треплют за капусту.
Да и потом сказать: живи!.. А что за счастье?
Ни блеска нет теперь, ни трепета, ни власти.
И охамел вокруг народ.
Бесштанный соловей что хочет, то поёт.
Любой – хотишь туда, хотишь сюда подайся…
 

 
Что благородны львы – выдумывают зайцы.
 

1956

Арифметическая басня

 
Чтобы быстрей добраться к светлой цели,
Чтоб все мечты осуществить на деле,
Чтоб сразу стало просто всё, что сложно,
А вовсе невозможное возможно, —
Установило высшее решенье
Идейную таблицу умноженья:
 

 
«Как памятник – прекрасна. Но для дела
Вся прежняя таблица устарела.
И отвечает нынче очень плохо
Задачам, что поставила эпоха.
 

 
Наука объективной быть не может —
В ней классовый подход всего дороже.
Лишь в угнетённом обществе сгодится
Подобная бескрылая таблица.
 

 
Высокий орган радостно считает,
Что нам её размаха не хватает,
И, чтоб быстрее к цели продвигаться,
Постановляет: «Дважды два – шестнадцать!»
 

 
…И все забыли старую таблицу.
Потом пришлось за это поплатиться.
Две жизни жить в тоске и смертной муке:
Одной – на деле, а другой – в науке,
Одной – обычной, а другой – красивой,
Одной – печальной, а другой – счастливой,
По новым ценам совершая траты,
По старым ставкам получать зарплату.
И вот тогда с такого положенья
Повсюду началось умов броженье.
И в электричках стали материться:
«А всё таблица… Врёт она, таблица!
Что дважды два? Попробуй разобраться!..»
Еретики шептали, что пятнадцать.
Но, обходя запреты и барьеры,
«Четырнадцать!» – ревели маловеры.
И всё успев понять, обдумать, взвесить,
Объективисты объявляли: «Десять».
 

 
Но все они движению мешали,
И их за то потом в тюрьму сажали.
Но всех печальней было в этом мире
Тому, кто знал, что дважды два – четыре.
 

 
Тот вывод люди шутками встречали
И в тюрьмы за него не заключали:
Ведь это было просто не опасно,
И даже глупым это было ясно.
И было так, что эти единицы
Хотели б сами вдруг переучиться.
 

 
Но ясный взгляд – не результат науки…
Поймите, если можете, их муки.
Они молчали в сдержанной печали
И только руки к небу воздевали,
Откуда дождь на них порой свергался,
Где Бог – дремал,
         а дьявол – развлекался.
 

1957

Кибернетика

 
Сколько было распято, убито,
Как бурлила мысль, томясь во мгле,
Чтоб сегодня просто и открыто
Роботы шагали по земле.
 

 
Пусть они пока что неуклюжи
(Как и мы в младенческие дни),
Но уже теперь мы в чём-то хуже
И слабее в чём-то, чем они…
 

 
Люди, люди!
      Как неугомонны,
Как несовершенны мы во всём…
Постигаем точные законы
И без всякой точности живём!
 

 
К истине придя,
        мы тут же, сразу,
Рвёмся в дело, не считаясь с ней…
Потому что жизнь мутит нам разум
Страстью и подробностями дней!
 

 
…А они ровней и постоянней,
Совершенней нас, живых людей,
В них всегда разумность наших знаний,
Прямизна логических путей.
 

 
Данные приборов, а не чувства.
Вспышки ламп: вопрос – и вмиг ответ.
«Да» и «нет» сто раз в секунду.
Сгусток. Непрерывных озарений свет.
 

 
Человек, конечно, так не может,
Но для беспокойств тут нет причин.
Превосходство… Нас ведь не тревожат
Превосходства всех других машин.
 

 
И опять – сильней мы только стали,
Оттого что эти так умны…
Мы затем их только и создали,
Что – такие – нам они нужны.
 

 
Чтоб,
   не посвящая нас в детали,
Сами
   в жизни,
      отметая хлам,
Схватывали суть,
        осознавали
И искали выход, нужный нам…
 

 
…Так и будет. Смогут всё с годами.
Нам служа. Не мучась. Не любя.
И воссоздаваться будут сами —
Даже совершенствовать себя.
 

 
Будут нам полезны их исканья…
Но однажды завершится труд.
И ошибкой
     вдруг самосознанье
Точные машины обретут.
 

 
Я не знаю, как тогда всё будет.
Но по всем законам естества
Раздражать начнут их скоро люди,
Нервные,
    живые существа.
 

 
Ну на что мы можем им сгодиться?
Суета, а пользы никакой…
И они от нас освободиться
Захотят – по логике людской.
 

 
И пойдут. И, мёртвые, раздавят
С помощью науки нас, живых…
Что мы сможем противопоставить
Нашей мысли, воплощённой в них?
 

 
Нашу храбрость? Или силу чувства?
Зыбкий ум, принадлежащий нам?
Их реле защиты
        не подпустят
Наши руки к мёртвым рычагам!
 

 
Пусть тот мир не будет нами признан,
Но исчезнем мы в кромешной мгле…
И пойдёт развитие без жизни
На видавшей всякое земле.
 

 
Смолкнут споры. Мир людских загадок
Отомрёт навеки в тот же час.
И настанет наконец порядок
На земле, очищенной от нас.
 

 
Тот, что нам казался светлой далью
И разумным будущим земли,
О котором сто веков мечтали
И никак достигнуть не смогли.
 

 
Он настанет.
       Наша неуклюжесть
Сгинет с нами
       вмиг
         в чаду огня:
Ни таких, как у тебя, замужеств,
Ни таких женитьб, как у меня.
 

 
Что внезапных увлечений праздность?
И тщеславий детских глупый сон?
Точный разум. Целесообразность —
Их мышленья заданный закон…
 

 
…Всё быстрей они плодиться станут,
Что ж такого – быта колея.
Но настанет день – и недостанет
На земле
    для этого
         сырья.
 

 
Лишь учуяв это, очень скоро
Об угрозе, безо всяких драм,
Сообщат точнейшие приборы
Остроумно созданным мозгам.
 

 
Мысль включится. Щёлкнут лампы лихо.
И – споткнутся. Словно бы спьяна:
– Выход?
    – Есть. Война!
           —Война? Не выход!
– Нет другого выхода…
           Война!
 

 
И упрутся роботы натужно,
Не сходя упрямо с колеи…
Будто им и в самом деле нужно
Создавать подобия свои!
Словно есть душа в железном теле,
Словно впрямь доступна неживым
Тяга к счастью.
       Словно в самом деле
Их существованье нужно им!
Без приятных чувств иль чувств печальных
Вновь в одну из тех густых минут
Ближние сближаться против дальних
Волей нашей логики начнут.
Встанут грозно, словно бы насупясь,
 

 
Словно бы в кино играя нас.
И, как птица феникс, наша глупость
Пролетит над ними в грозный час…
И начнётся битва в чистом поле!
Уж не разойтись, коли сошлись…
Ведь не по своей – по нашей воле
В лямку жизни роботы впряглись!
Вряд ли целым выйдет кто из боя,
Отодвинув царство вечной тьмы…
 

 
Только нам о том гадать не стоит.
Это ж будут роботы – не мы…
 

1958

На друга-поэта

Б. Слуцкому

 
Он комиссаром быть рождён.
И облечён разумной властью,
Людские толпы гнал бы он
К не понятому ими счастью.
Но получилось всё не так:
Иная жизнь, иные нормы…
И комиссарит он в стихах —
Над содержанием и формой.
 

1959

Подражание г-ну Беранжеру

 
Шум в Лувене, в Сорбонне восстанье.
Кто шумит? Интеллекты одни!
Как любовник минуты свиданья,
Революции жаждут они.
 

 
А у нас эта в прошлом потеха.
Время каяться, драпать и клясть.
Только я не хотел бы уехать,
Пусть к ним едет Советская власть.
 

 
К ним пусть едет – навстречу их страсти,
Чтоб, мечты воплотив наяву,
Дать им всё, что им нужно для счастья…
Без неё – я и так проживу.
 

 
Вы смеётесь, а мне не до смеха.
И хоть вижу разверстую пасть,
Не хочу из России к ним ехать,
Пусть к ним едет Советская власть.
 

 
Лишь свобода особого рода
Им нужна… Пусть!.. А мне бы вполне
И банальной хватило свободы:
Остальное – при мне и во мне.
 

 
Только нет её – вот в чём помеха.
И не будет – такая напасть!
Всё равно не хочу я к ним ехать —
Пусть к ним едет Советская власть.
 

 
К ним пусть едет – к поборникам цели.
Пусть ликуют у края беды.
И товарищу Дэвис Анджеле
Доверяют правленья бразды.
 

 
А она уж добьётся успеха
И заставит их в ноги упасть.
Нет, не зря не хочу я к ним ехать,
Пусть к ним едет Советская власть.
 

 
Пусть к ним едет – сам чёрт им не страшен,
Коль свобода совсем не мила.
Очень жаль, – но таскать им параши
Взад-вперёд за такие дела.
 

 
Не смеюсь – тут совсем не до смеха:
Разве радость, что миру пропасть?
Нет, друзья! – не хочу я к ним ехать.
Пусть к ним едет Советская власть.
 

 
Пусть ведёт к ним голодные годы,
Пусть их ложь разъедает, как дым. Пусть!..
Под сенью банальной свободы
Буду честно сочувствовать им.
 

 
Сам прошёл я сквозь эти успехи,
Сам страдал и намучился всласть…
Нет, не вижу я смысла к ним ехать.
Пусть к ним едет Советская власть.
 

 
Я тогда о судьбе их поплачу,
Правоте своей горькой не рад,
И по почте пошлю передачу
Даже Сартру – какой он ни гад.
 

 
И поймёт он – хоть будет не к спеху, —
Что с ним сделала пошлая страсть.
А пока – не хочу я к ним ехать.
Пусть к ним едет Советская власть.
 

 
Отольются им все их затеи,
Будет кара – не радуюсь ей.
Только знайте – не их я жалею,
Посторонних мне жалко людей.
 

 
Им ведь будет совсем не до смеха —
В переделку такую попасть.
Там ведь некуда будет уехать:
Всюду будет Советская власть.
 

1972

Песня русского советского писателя Григория Свирского, которую он будет исполнять под шарманку в приморском кабачке «Берёзка» (Тель-Авив)
_{Исполняется на мотив песни из к/ф «Весна на Заречной улице»}

 
Когда-то в годы молодые,
Имея всяческий решпект,
Я был писателем в России,
Писал про Ленинский проспект.
 

 
Наврал, наврал мне хитрый некто
Про прелесть дальних южных стран:
Ни Ильича тут, ни проспекта,
А только Голда и Даян.
 

 
Я б тут без хлеба гнил в страданье
Вдали от Клязьмы и Невы,
Но я привёз для пропитанья
С собою песню из Москвы.
 

 
Пусть этой песни нет грустнее,
На чёрный день средь бела дня
Меня друзья снабдили ею…
В Москве любили все меня.
 

 
А здесь вокруг одни оливы,
И я, от близких вдалеке,
Её сегодня в Тель-Авиве
Пою на местном языке.
 

 
Католик рядом служит мессу,
А я – я брежу наяву:
Там за волнами спит Одесса,
Где утром поезд на Москву.
 

 
Куда, куда от мыслей скроюсь!
Моей тоски пропал предел.
Эх, сесть бы, сесть бы в этот поезд,
Сходить на час бы в ЦДЛ.
 

 
Там есть друзья, хоть нет Синая.
Там знал я счастье и почёт.
Там вновь кого-то зажимают,
О ком-то лгут, – и жизнь течёт.
 

 
А здесь повсюду дух нечистый,
Конец крутой моей судьбы.
– Трудись! – кричат мне сионисты,
А я, как встарь, хочу борьбы.
 

 
Бороться можно тут открыто,
Но это мне – как в горло нож:
Когда вокруг одни семиты,
Антисемита хрен найдёшь.
 

 
А там вся жизнь страстями дышит,
Там каждый день вестями нов.
Там до сих пор живёт и пишет
Мой враг любимый В. Смирнов.
 

 
На чём теперь я успокоюсь?
Душа томится не у дел.
Эх, сесть бы, сесть бы в этот поезд,
Сходить на час бы в ЦДЛ.
 

 
Я б нынче выпил, да неловко.
Вся жизнь мне стала немила
Здесь пьют одну лишь пейсаховку.
А Пасха – месяц как прошла.
 

 
И пейсаховка слабовата,
Хоть с ней я тоже сел на мель.
Она для русского солдата
Почти что клюквенный кисель.
 

 
Опять, опять подходит вечер.
Что делать мне с моей тоской?
Решусь – и выпью что покрепче! —
Пусть сионисты скажут: «Гой!»
 

 
Как надо мною подшутили,
Мне б жить в Москве или в Крыму…
Там вновь кого-то посадили…
Как я завидую ему!
 

 
Но почему-то мучит совесть,
Что сам я жив, здоров и цел.
Эх, сесть бы, сесть бы в скорый поезд,
Сходить на час бы в ЦДЛ.
 

1972

Дьяволиада

 
В мире нет ни норм, ни правил.
Потому, поправ Закон,
Бунтовщик отпетый, дьявол,
Бога сверг и сел на трон.
 

 
Бог во сне был связан ловко,
Обвинён, что стал не свят,
И за то на перековку
На работу послан в Ад.
 

 
Чёрт продумал все детали,
В деле чист остался он:
Сами ангелы восстали,
Усадив его на трон.
 

 
Сел. Глядит: луна и звёзды.
Соловей поёт в тиши…
Рай – и всё… Прохлада… Воздух…
Нет котлов… Живи. Дыши.
 

 
Натянул он Божью тогу,
Божьи выучил слова.
И Земля жила без Бога,
Как при Боге, – день иль два.
 

 
Но рвалась концов с концами
Связь… Сгущался в душах мрак.
Управлять из тьмы сердцами
Дьявол мог, а Бог – никак.
 

 
Хоть свята Его идея,
Хоть и духом Он богат,
Слишком Он прямолинеен
По природе… Слишком свят.
 

 
Но и дьявол, ставши главным,
Не вспарил, а даже сник:
Не умеет править явно, —
Слишком к хитростям привык.
 

 
Да и с внешностью непросто,
С ней на троне – как в тюрьме:
Нет в портрете благородства
При нахальстве и уме.
 

 
Нет сиянья… Всё другое:
Хвост… Рога… Престранный вид.
Да и духом беспокоен,
Как-то… ёрзая сидит.
 

 
Прозревать он понемножку
Стал, как труден Божий быт.
Да… Подставить Богу ножку
Не хитрей, чем Богом быть.
 

 
Надоело скоро чёрту
Пропадать в чужой судьбе.
И привыкший всюду портить,
Стал он портить сам себе.
 

 
В чине Бога всё возможно,
А у чёрта юный пыл.
Мыслей противоположных
Ряд – он тут же совместил.
 

 
Грани стёр любви и блуда,
Напустил на всё туман.
А потом, что нету чуда,
Стал внушать… Что всё обман.
 

 
И нагадив сразу многим
(Страсть осилить мочи нет),
Хоть себя назначил Богом,
Объявил, что Бога нет.
 

 
«Пусть фантазию умерят!
Что мне бабья трескотня?
Пусть в меня открыто верят —
Не как в Бога – как в меня!»
 

 
И – мутить!.. Взорвались страсти,
Мир стонал от страшных дел.
Всё!.. Успех!.. Но нету счастья —
Не достиг, чего хотел.
 

 
Пусть забыты стыд и мера,
Подлость поднята на щит.
Всё равно – нетленна вера:
От молитв башка трещит.
 

 
Славят Бога. Славят всё же,
Изменений не любя…
…Чёрт сидел на троне Божьем,
Потерявший сам себя,
 

 
И следил, как – весь старанье —
Там, внизу, в сто пятый раз
Вновь рога его в сиянье
Превращает богомаз.
 

1966