Текст книги "Под моим крылом (СИ)"

Автор книги: Наташа Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– …плохо…

– Что? Я тебя не слышу! Подожди минутку!

Я оставила Давида оттирать штаны, но не со спокойной совестью, я нервничала и переживала, если тебя это успокоит. И даже думала, как я могу загладить свою вину. Знаю я один способ…

В поисках места, где музыка играет не так громко, вышла в фойе.

– Что, Кира?

– Мне очень плохо, – она говорит так тихо, что мне приходится сильно напрягаться, чтобы понять ее. – Живот болит, каменеет. А еще кровь…

Обожечки! Она ведь беременна! И где-то в это время должна рожать.

– Скорую вызови! – Командую я. Умная такая.

– Не могу дозвониться, не едут. Мне страшно… я боюсь за ребенка, я давно не слышала шевелений…

Избавь меня от этих подробностей. Я боюсь этого до такой степени, что записалась в чайлдфри, между прочим.

– А где ты? Кто с тобой?

– Дома… никого… – ее голос слабеет, а у меня от ужаса по спине ползут мурашки. И у них очень холодные ноги. Ледяные, прямо. У каждой по шесть штук – или сколько там у них этих ног? – и они еще ими топают!

– Так, жди меня, я скоро приеду. – Я говорю эти слова до того, как до меня самой доходит их смысл.

Куда это я собралась? К рожающей женщине? Повезу ее в роддом? Прямо вот сейчас, из ресторана, из мира танцев, музыки, веселья, хороводов вкруг елки и деда Мороза в мир белых стен, докторов, пузатых женщин, акушерок, крови и боли?

Испугаться я еще не успела, на адреналине включился мой защитный механизм хладнокровия и ясной головы. Конечно же, мне надо найти машину и отвезти ее в роддом. А там уже ей помогут.

Я пулей лечу к гардеробу, забираю свою шубу и выбегаю на улицу, как есть – в платье, чулках, туфлях на высоченных каблуках, с золотыми в сердечко глазами, и крыльями на спине. Сумочка на длинном ремешке болтается где-то за спиной и бьет по попе, когда я перескакиваю ступеньки, в руках шуба, я часто поскальзываюсь. Краем глаза я замечаю, что меня пытается догнать Лешик с бутылкой шампанского, и Давид с неприятным пятном на костюме. Ай, не до них сейчас.

Из ресторана вылетаю на дорогу ловить машину, понимая, что если раньше я так долго вызывала такси, то сейчас, еще ближе к полуночи, я его вовсе не дождусь и Кира там родит.

Две машины пролетают мимо меня, а потом я вижу машину с шашечками и бросаюсь ей наперерез. Крики, звон разбитой бутылки, визг тормозов. Какая я все-таки отчаянная женщина. Или дура. Бегу в новогоднюю ночь из ресторана отвозить бывшую жену бывшего любовника в роддом.

– Фима! Фима! Ты куда? – Лешик пытается ухватить меня за руку.

– Мне надо ехать, подруге плохо! – Да отпусти же ты меня, мне некогда с тобой тут разговаривать, нельзя терять ни минуты.

Я открываю дверцу такси и пытаюсь сесть, но что-то меня не пускает. Крылья, блин. Совсем не предназначены для езды в транспорте.

Таксист вместо “доброй ночи” орет на меня, что я дура, под колеса вдруг бросаюсь. Давид за спиной у Лешика что-то кричит. Идите все нафиг, едем за Кирой! Там человек родит сейчас, человеку плохо. Двум, двум людям плохо – Кире и ребенку.

– Павлова, восемь-володя! Срочно! – Командую я таксисту и мне плевать, что он обо всем этом думает. Дергаюсь, пытаясь пролезть в дверь и усесться. Влезла, помяла крылья, что-то с хрустом сломала, уверенно добавляю: – тройной тариф! И премия сверху, только быстрее поехали! Павлова, восемь-володя!

Закрыла дверь, пытаясь не прищемить себе искусственное крыло, мои настоящие давно уже, наверное, компактно сложились, и посмотрела на таксиста. Молодой, вряд ли бреется уже, руль, заклеенный изолентой, подвеска из крыльев на зеркале. Гаврилыч!

– Гаврилыч! Дорогой! Едем же! Срочно надо! Вопрос жизни и смерти, я не шучу. – В этот момент я представила себе, как напугана Кира одна дома. И сама испугалась еще сильнее.

– Подруга рожает? – Гаврилыч из злого превращается в серьезного и сосредоточенного.

– Да! Представляешь! Ей плохо, скорую вызвать не может, в такси тоже сейчас не дозвонишься. Павлова, восемь-володя, – повторяю я опять, как заклинание. Вроде как, чем больше раз произнесешь, тем быстрее там окажешься.

Гаврилыч наконец-то двигается с места, а я вдруг слышу очень нетрезвый гнусавый голос за спиной:

– А ничего, что я тут еду! Вы меня еще не довезли домой, между прочим! Я буду жаловаться, я найду на вас управу!

Я оборачиваюсь и встречаюсь глазами с пьяным мужичком. И какого фига он тут делает? Вот совсем не в тему, нельзя терять время! А он все причитает, что должен успеть домой к Новому году, потому что жена его ждет. Он едет себе в такси, никого не трогает и вдруг в его машину влетает какая-то проститутка и приказывает ехать по другому адресу.

В стрессовой ситуации я действую быстро и четко, ты помнишь, да? Поэтому я сначала зарядила ему в глаз, а потом уже высказала свое мнение, достаточно культурно, хотя мужичек перешел на визг и сплошной мат, обзывал меня проституткой, стал махать руками, пытался вцепиться мне в крыло.

– Заткнись, там женщина рожает, сама дома, а ты тут ноешь!

Гаврилыч был менее разборчив в выражениях, чем я, и даже чем его первый пассажир, он наорал на нас обоих, что дорога очень паршивая и скользкая, мы ему мешаем и нам надо перестать драться, если мы хотим ехать. И что пассажир уже почти доехал домой, пусть потерпит пару минут. Дальше мы ехали под нытье пассажира про хреновый сервис и мое негодование: я не проститутка!

– Я не проститутка!

Скоро Гаврилыч действительно остановился, высадил бубнящего и недовольного сервисом мужика. Тот еще стал очень долго выходить, шатался, искал деньги, уронил кошелек. Гаврилыч выскочил из машины, открыл дверцу и рывком вытащил пьяного, швырнул ему под ноги его кошелек, закрыл дверцу. Но я еще успела одни раз крикнуть:

– Я не проститутка! Понял?

– Да не проститутка ты, успокойся уже! – Гаврилыч резко стартанул с места и нас немного занесло.

– Ой! – Я стукнулась головой об дверцу. – А что он говорит, что я проститутка?

– А что ты его слушаешь? Вот как маленький ребенок, честное слово. Павлова, восемь? – Он уточнил адрес.

– Павлова, восемь-володя.

– То есть, улица Павлова, дом номер восемь В? Это такой красивый, новый, с бассейном во дворе?

– Именно.

– Там шикарные квартиры.

– Угу. Наверное. – Пусть простит меня Кира, но сама она мне адрес не называла. Я знаю, куда сейчас ехать, потому что была у нее дома. Один раз. Когда она ездила в командировку.

Если тебе от этого станет легче, то чувствовала я себя там очень паршиво, вся квартира буквально кричала: здесь живет хозяйка – другая женщина, а ты самозванка, нелегалка, воровка, падшая женщина! Да, секс с ее мужем у меня там был. Но я была такой холодной и скованной, что удовольствия я никакого не получила и навеки зареклась ходить по квартирам любовников. Потом и от женатых любовников отреклась. Почему я туда пошла вообще? Не знаю, Вадим предложил, а я не сильно отказывалась. И если честно, хотела посмотреть на его дом. На дом его жены. На дом женщины, с которой он живет. Извращенка.

Наверное, именно поэтому, из-за ужасного чувства стыда и вины и бросила новогоднюю вечеринку и бросилась под машину, чтобы привезти Киру в роддом, хотя рожающих женщин я боюсь больше всего на свете. А тут флеш-рояль сложился: жена бывшего любовника, беременна, рожает, роддом – прям все, что я люблю.

Почему я там уперто повторяю восемь-володя, восемь-володя? Потому, что была у меня в жизни одна смешная ситуация. Однажды Катя с Игорем переехала на очередную съемную квартиру по адресу улица Мирная дом 29Б. Обычный адрес, ничего сложного, правда? Сложность в том, что наш градостроитель в том районе отличился редкостным идиотизмом. Дома настроил, как себе хотел, иногда забыл проложить к дому дорогу. Пешеходы домой добрались дворами и через арки между домами, и только им известными тропами, а вот чтобы туда доехать, нужно было проделать немалый крюк окольными путями. Так еще и нумерация домов была своеобразной. Дом 29Б находился за домом 29В, хотя по теории, сначала идет Б, потом В. К тому же добраться туда без провожатого было практически невозможно. Неудивительно, что такси отказывались ехать в этот бермудский треугольник.

Однажды, нагрузившись покупками, мы с Катей шиканули и взяли такси до ее дома.

– Мирная 29Б, – говорит Катя.

– Б или В? – Переспрашивает таксист, типа, знает, где там что построили.

– Б! – Твердо говорит Катя.

– А разве там есть такой номер дома? Точно?

– Ну я же там живу! Точно есть! 29Б!

– Володя или Борис? – Уточняет таксист.

– Борис!

– Или Володя? – Он все никак не уймется.

– Борис! – Катя уже психует. – Я вам снова повторяю, по буквам, Бо-ря, Бо-рис!

– Или Володя? Во-ло-дя?

– Ага, Балодя, – ляпаю я. И всю дорогу ржу: 29 Балодя!

Дорогу мы таксисту показали, но этот Балодя так въелся мне в мозг, что я всегда теперь говорила: Мирная 29-Балодя. Досмеялась до того, что сама стала путать Б или В? Чтобы не доводить таксистов до белого каления, я им говорила:

– Мирная, 29, а сам дом я вам там покажу. Да, теперь направо, под арку, теперь налево, а нет, не сюда, тут тупик. Значит обратно, еще раз направо, и за этим деревом налево, а как же. Вот и приехали.

– Приехали, – говорит мне Гаврилыч и я осознаю, то мы уже возле дома Киры. Это очень странно, но телефон утверждает, что с момента ее звонка и до нашего прибытия под ее подъезд прошло не больше пятнадцати минут. Надеюсь, я успела вовремя.

Звоню Кире и тыкаю наугад кнопки домофона одновременно – номер квартиры я не помню. Кира не отвечает, но дверь мне какой-то ребенок открыл:

– Это ты, дед Мороз?

– Нет, Снегурочка! Откройте! – Мне лично не до смеха, меня потряхивает от напряжения и холода, но очень надо, чтобы дверь мне открыли.

Забегаю на третий этаж, лифт не жду, я пешком доберусь быстрее.

– Кира! – Я стучу в дверь для приличия один раз и дергаю ручку. Лишь бы она открыла! Дверь открывается, Киру я не вижу. В квартире темно, только полоска света из-под двери ванной комнаты.

– Кира! Кира! Ты здесь?

Кира лежит в ванной на полу. Халат обтягивает круглый живот, который она бережно прикрывает руками. На мои крики она вначале не реагирует, потом приподнимает веки и смотрит на меня. Взгляд мутный, не сконцентрированный, полный боли и страдания. И страха. Мне кажется, она сейчас видит совсем другое измерение.

Да чтоб я сама хоть когда-нибудь согласилась на такое! Да никогда в жизни! Нафиг-нафиг!

– Кира, – я уже не кричу, как потерпевшая, а говорю спокойно, твердо и уверенно, но заботливо. Хоть кто-то должен контролировать ситуацию. – Кира, внизу ждет машина, едем в роддом.

– Никуда я не поеду, – медленно отвечает Кира, закусывает губу и так жалостно стонет, что у меня самой прихватывает живот.

– Вставай, пожалуйста, вставай. Надо ехать.

– Мне никуда не надо. Я умру здесь.

Тааак, а это еще что за фокусы? Чего это она тут умирать собралась? Она сейчас, наоборот, пытается подарить жизнь новому человеку.

Вдруг тело Киры выгибается, она закатывает глаза, опять стонет. Схватка, что ли? Или как там это называется? А если сейчас из нее полезет ребенок? Где здесь дверь? Я побегу куда глаза глядят, буду бежать три дня и три ночи, не останавливаясь, лишь бы подальше от всего этого.

Соберись, тряпка! Думай, решай и действуй!

Спас меня Гаврилыч. Он появился в дверях квартиры и громко меня позвал.

– Серафима, вы тут? Помощь нужна?

– Да, мы в ванной, иди на свет! Помоги!

– Я могу войти? – А чего он спрашивает? А, боится увидеть то, что впечатлительным мужчинам видеть не надо. Я поправила халат на Кире.

– Входи. Ее надо срочно везти, видишь.

Гаврилыч видел. А я никогда еще раньше не видела таких удивленных архангелов.

– Она беременна! – Говорит мне шепотом, а сам вроде как собирается сползти по стенке и картинно разложиться рядом с Кирой. Капитан Очевидность! Слабачок. Я вон не убежала и в обморок не падаю, хотя давно уже должна была это сделать.

– Да! И она рожает. Надо ее отвезти, ей нужна помощь. Возьми себя в руки немедленно, а то и тебе в глаз дам!

Гаврилыч в глаз не хочет. Он присел возле Киры, потрогал за руку.

– Кира, вы меня слышите? Меня зовут Гавриил, я сейчас отнесу вас в такси, мы поедем в роддом.

Кира не отвечает, Гаврилыч осторожно поднимает ее на руки и бережно выносит из ванной. В коридоре обо что-то спотыкается и чуть не падает, я успеваю его поддержать.

– Осторожно! – Шиплю на него. Он споткнулся о большую сумку, с которой что-то с шорохом упало, и я понимаю, что это специальная сумка для роддома и пакет с документами, и это все надо взять с собой. Хорошо, что ключи есть в дверном замке, я закрываю дверь, тащу сумку, вызываю лифт, матерюсь, что он так медленно едет. Матерюсь, что входная дверь у них такая тяжелая, что ступеньки не почищены от снега в таком элитном доме. Матерюсь на снег, который идет, на веселых людей, которые пьют, жрут и ржут в ожидании полуночи.

– Хватит ругаться, достань ключ из кармана куртки, открой машину, она же замерзнет! Быстро!

Быстро все это делаю, открываю заднюю дверцу и Гаврилыч укладывает Киру. Не знаю, откуда он взял силы и смог вынести ее из квартиры аж сюда. Наверное, тоже в состоянии аффекта. Кира иногда приоткрывает глаза, стонет, вздыхает. Мне кажется, она даже не понимает, что происходит. Я укрываю ее своей шубой – прощай, шуба, я тебя любила и почти не сносила, но я понимаю, что ты можешь пострадать!

Тебе когда-нибудь в любимую шубу рожала бывшая жена бывшего любовника?

Едем мы быстро. Гаврилыч нарушает все возможные правила, превышает скорость, нас несколько раз заносит. Но я этого практически не замечаю. Вернее, замечаю, но не успеваю напугаться и наорать на Гаврилыча, чтобы был поосторожнее. В голове бьется одна-единственная мысль: лишь бы успеть, лишь бы успеть. Мне очень страшно. Лишь бы не стала рожать прямо в машине, хоть Гаврилыч и постелил на заднем сидении какой-то плед, но это не самое удобное место для появления на свет. Дурацкие крылья на спине мешают мне нормально повернуться и наблюдать за Кирой, а снять я их так и не успела. Нахожу ее безвольную холодную руку, сжимаю пальцы. Силой воли заставляю силу немного перетечь ей. Держись…чуть не сказала – держись, подруга. Да разве ж она мне подруга? Или я ей?

Но почему в этой ситуации она стала звонить мне, а не близкому ей человеку? Я-то бросилась ее спасать из-за чувства вины. А она на что надеялась?

Гаврилыч лихо тормозит возле приемного покоя, выскакивает из машины и скрывается за дверью. Не знаю, что он там говорил и делал, но носилки и недовольный врач появились почти мгновенно. Киру перегружают из машины, быстро заносят внутрь, я с торбой наперевес, документами Киры и крыльями прусь следом. Врач из просто недовольного превращается в сердитого, громко раздает приказы, носилки с Кирой затаскивают в большой лифт, отбирают у меня документы, и ее увозят. А на нас с Гаврилычем нападает какая-то толстая тетка в замусоленном банном халате.

– Почему сами привезли, скорую не вызвали? Почему дождались такого состояния? Смерти ее хотите? А о ребенке вы подумали? Или вы что, сектанты, и дома рожали? Ты че так вырядилась? Проституткааа? А ты, папаша, хорош! Стоишь, трясешься! Что, на роды пойдешь? Переодеваться будешь?

Я смотрела, как Киру уносят, понимала, что свою роль я уже выполнила, свою работу уже сделала, но я хотела пойти за ней и дальше. Я должна была знать, что врачи сделают все правильно. Что с ней и ребенком все будет хорошо.

В роддоме! В родзал я собралась. Помогать ей. Кире.

Я. Та, которая боится беременных, родов и новорожденных до потери пульса. Это все-равно, что сесть голой попой на муравейник. Или сунуть голову в разъяренный улей. Или шагнуть в пропасть. Помнишь, да?

Чтобы пульс не потерять, я наорала на эту тетку. Так сказать, сняла напряжение.

– Тихо! Не надо кричать! Вы кто здесь вообще? – Практика показывает, что больше всего кричат и ругаются специалисты самого низкого ранга, санитарки там, уборщицы. Они считаются себя чуть ли богами учреждения. Тут главное наорать на нее сильнее, чем она.

Тетка захлопнулась и отошла, а из лифта к нам вышла другая женщина. Приятная, симпатичная, в чистом халате. Спокойная. Общалась с нами культурно.

– Вы родственники?

– Нет. – Отвечаем хором с Гаврилычем. Никто из нас не хочет пойти к Кире на роды.

– Я водитель такси, – быстро докладывает Гаврилыч.

– А я просто знакомая. Кира мне позвонила, что ей плохо и кровотечение – Гаврлыч на этой фразе что-то побледнел – и я остановила такси и привезла ее. Как ее состояние?

– Ее увезли в операционную. Будут делать экстренное кесарево сечение. У вас есть контакты ее родственников, с кем мы можем связаться?

Был у меня где-то номер Вадима, можно сильно постараться и откопать. Или найти через соцсети. Но, скорее всего он сейчас в Германии и вряд ли примчится на роды. Если бы он хотел участвовать в жизни Киры и этого ребенка, то был бы здесь. Похоже, они так и не помирились.

– Нет, я не знаю.

– Ну, тогда спасибо вам, что доставили женщину. Она, наверное, с вами потом свяжется. – Дает мне понять, что я могу идти, а Гаврилыч тем более.

Я действительно уже могу идти. Я сделала все, что должна была и даже больше. И если я сильно постараюсь, то успею в ресторан до полуночи – такси, кстати, знаю где стоит. Буду пить и закусывать, веселиться и кричать “с Новым годом!”. Возможно, из-за стресса опять затащу к себе домой Давида. Или Лешика. Или кого-нибудь совсем новенького, мной еще не целованного. Ну, давай, поехали!

– А где можно подождать? – Слышу я дурацкий вопрос и понимаю, что это я спрашиваю. Это я такое сказала? Зачем? Вот дууура! Иди в ресторан!

– Вот там есть диванчик, можете подождать, если хотите. Только приведите себя в нормальный вид, пожалуйста, это все-таки роддом, а не цирк. Там за углом есть туалет.

Я с ужасом осознаю, что на мне надето, глаза золотые с сердечками. И крылья в придачу. Не самый подходящий вид для такого заведения. Скрываюсь за углом в поиске туалета.

– Петровна! – Кричит добрая женщина куда-то в глубь коридора, – выдай девочке халат, а то она совсем замерзла!

В туалете я снимаю потрепанные крылья и выбрасываю их в мусор. Они помятые и оборванные, бисер, мишура и стразы выглядят очень жалко, ремонту они не подлежат. Бесконечно жаль труда и усилий Кати, но спасти их уже не получится, проще сделать новые.

Не без труда выковыриваю линзы и тоже бросаю в мусорную корзину. Даже потраченных денег уже не жалко. Никогда больше их не надену, ассоциации у меня с ними будут только о роддоме.

Часть косметики вытираю влажными салфетками, часть отмываю водой из-под крана. Ой, как меня обсыплет завтра от хлорки, вся морда будет в пупырышку.

Волосы пытаюсь разгладить руками, расчески у меня с собой нет, не влезла в сумочку. Надеюсь, сейчас вид у меня уже не такой проституточный. А то что они обзываются?

Гаврилыч ждал меня со стаканчиком кофе из автомата и огромным страшным халатом, в который можно было завернуть нас обоих, еще бы и место осталось.

Накинула на плечи халат, холодно все-таки, да и немного замаскируюсь под местных, не буду их нервировать свои видом, а то мое красное платье некоторым хуже красной тряпки для быка.

Кофе имел только одно преимущество, он был горячим. Густая насыщенная суперсладкая жидкость с характерным кофейным ароматом моментально меня взбодрила, хотя мало напоминала то, что подают в приличных заведениях или хотя бы я сама готовлю дома. Я стала разглядывать крылья людей, наконец-то мое крыльезрение вернулось. Сейчас узнаем, кто есть кто.

У Гаврилыча ничего не изменилось, все те же белые, из перьев. Сильные. Сейчас он их компактно сложил за спиной. У злой тетки, которая пыталась на меня орать, крылья были такие же, как и ее халат – байковые, застиранные, в старых грязных разводах, потасканные. Вот перестала бы орать и поливать людей грязью, возможно и ее крылья стали бы чище и красивее. Или, наоборот, красивые крылья делают человека милее и добрее? Наверное, нет. Крылья отображают суть человека, значит сначала изменяется человек, а потом уже и крылья.

Мои размышления прерывают крики и суматоха в коридоре, телефонные звонки, беготня. Из кабинета недалеко от нас доносится громкий разговор:

– Первая отрицательная? А где я вам ее сейчас возьму? Нету у нас ничего! Нету! А я откуда знаю? Нет доноров!

Я иду туда поближе, из кабинета вылетает взволнованная молодая медсестра и случайно меня толкает. На каблуках и длинном халате я не очень шустрая и не отпрыгнула в сторону. Она придерживает меня рукой, а я спрашиваю:

– Там идет операция, есть новости? – Не думаю, что в это время делают кесарево еще кому-то. – Кому нужна кровь?

– Это ваша родственница? – С надеждой в голосе спрашивает медсестра. У нее нежные прозрачные крылышки из фаты, левое крыло усыпано маленькими сердечками. Красота какая. То ли вышла недавно замуж, то ли только собралась.

– Э… – насколько близкой родственницей становится бывшая жена бывшего любовника?

Пока я мекаю, она сама решает, что это утвердительный ответ.

– Срочно нужна кровь! А у нас такой нету, я звонила в другой роддом, но и там нету…Еще можно поискать по больницам, но это время! Пока найдут, пока привезут…

– У меня первая отвратительная. Тьфу, ты! Отрицательная. – Еще со времен первой практики меда я помню, что людям с такой группой крови, как у меня, можно переливать только первую отрицательную кровь. Я могу быть донором для человека с любой группой крови, только с отрицательным резусом. А вот мне – только такую же. Как вот и Кире, как я подслушала.

– Вы можете быть донором? – Медсестра в панике.

Она больше знает о последствиях того, что будет, если вовремя не достать кровь. А я не знаю. Я боюсь вида крови. От своей маленькой ранки я впадаю в истерику, а от вида чужих кровоточащих ран – могу и потерять сознание. Даже фильмы ужасов смотрю без таких сцен или крепко зажмуриваюсь.

– Могу. – Зачем я это говорю?

– Правда? – Медсестра чуть ли не подпрыгивает от радости и цепляется в мою руку мертвой хваткой. – Вы согласны? – Она чуть ли не трясет меня, добиваясь ответа. – Согласны? Кровь нужна срочно!

– Да.

До Нового года меньше пятнадцати минут. Чтобы отвлечься от пугающих меня медицинских процедур, я внимательно смотрю на часы на стене. Могла бы сейчас пить шампанское в ресторане. Вместо этого я становлюсь донором крови для Киры. Вот до чего может довести человека чувство вины и некоторая неразборчивость в мужчинах – вот не надо связываться с женатыми. Все готова отдать – даже свою кровь, лишь бы искупить вину. Я не такая добрая и жертвенная, как ты можешь подумать. Я делаю это не из благородных побуждений, а просто чтобы очистить свою совесть.

Пока вокруг меня копошится медперсонал, гремят инструментами, переговариваются, я мужественно отворачиваюсь. Вот возьмите мою руку, делайте с ней, что хотите, но смотреть на это я не буду. Я смотрю на свои крылья в отражении стеклянной дверцы шкафчика. Расправила большие зеленые, полюбовалась, как меняется узор из листьев и травы. Дотронулась своим крылом до крыла из фаты на спине у медсестры. Поболтала крылом туда-сюда, шлепнула ни в чем не виноватую медсестру, сделала ей подножку крылом. Она ничего не почувствовала. Конечно, обычные люди ничего этого не чувствуют и не видят.

Сложила зеленые крылья, расправила красные. Вот эти выглядят шикарно и подходят под мой наряд, жаль, что я не могла похвастать ими на вечеринке, пришлось носить неудобные крылья из проволоки.

– Серафима, вы готовы? – Спрашивает медсестра с крыльями из фаты, ее зовут Инга.

– Да. – Я все-равно не повернусь и смотреть не буду. Что сейчас с Кирой? А с ребенком? Никто ничего мне не говорит. Как говорил мой преподаватель физики, отсутствие новостей иногда тоже хорошая новость. По крайней мере, плохого тоже ничего не говорят.

Другая медсестра, строго вида женщина постарше с прямыми ровными крыльями из бумаги, что-то быстро пишет в журнале, задает мне кучу вопросов и отвлекает внимание от процедуры. У меня уже взяли кровь из пальца для анализов – я зажмурилась и попросила, чтобы минимум трое теток меня подержали, а то я психованная. Моя кровь подошла. Как удачно за нашим столиком закончилось шампанское. Вряд ли Кире нужна кровь с алкоголем.

Я сижу боком на стуле, правая рука, какую я отдаю на растерзание – на его спинке. У Инги, как говорится, легкая рука, я не почувствовала особенной боли. Она наложила мне жгут на плечо, попросила поработать кулачком – я про себя поржала, – а потом она наклонилась над моей рукой, и я зажмурилась. Почувствовала только, как упираюсь кулаком ей в грудь. Мне то ничего, а она если эту процедуру делает по нескольку раз за день, домой приходит вся перелапанная.

Я боялась, что эта процедура будет выглядеть иначе. Вот на операционном столе под белыми простынями лежит бледная Кира. Я лежу на соседней койке, с мужественным, решительным и одухотворенным выражением лица. Такая вся самоотверженная, героическая. Играет соответствующая музыка. Медсестра втыкает мне иглу в вену и через трубочку моя кровь течет прямо в вену Кире. Кира на глазах приобретает румянец, а я соответственно, бледнею. Вот Кира приоткрывает глаза, видит, что я ее спасла. Говорит мне: спасибо, уже все хорошо. А я отвечаю – ничего, бери еще, мне не жалко!

На самом деле, все не так. Меня привели в манилу…манипулу…манилулу…блин! в манипуляционный кабинет, быстро взяли кровь из пальца, а теперь вот просто забирают мою кровь из вены. Что они будут делать с ней дальше, каким образом будут вливать ее Кире, я не интересуюсь. Хватит с меня.

Где-то вдалеке слышны звуки салютов, и я понимаю, что Новый год наступил. А я без шампанского, зато с иглой в руке, в компании двух медсестер. Самый странный Новый год в моей жизни. Дверь в кабинет открыта, я слышу, как медперсонал радостно поздравляет друг друга. А еще слышу плачь новорожденного ребенка!

Обожечки! Ребенок родился!

Оглушенная этой мыслью – там, в другом конце коридора, только что родился новый человек! – я отстраняюсь от всего происходящего. Можно вздохнуть с облегчением, что все закончилось, но пока не вздыхается. Понимаю, что иглу из руки забрали, моя рука согнута в локте крепко прижата ко мне, меня пересадили на кушетку и укутали поплотнее халатом. Ноги замотали в одеяло. Меня трясет, замерла.

– С Новым годом! – Возле меня на кушетку садится заметно повеселевшая Инга. – Вот, возьми, – она протягивает мне большую кружку горячего чая и шоколадку, – тебе надо подкрепиться. Как ты себя чувствуешь? Голова кружится? Ты молодец, мы взяли у тебя… – я машу рукой, что не надо мне рассказывать эти медицинские подробности. Взяли и взяли, хорошо. Инга меня поняла. – Смотри, твоя кровь будет восстанавливаться около недели, тебе надо хорошо питаться и отдыхать.

– Ребенок? – Я не могу говорить нормально, еле шиплю. – Ребенок родился? Что там с Кирой и ребенком?

– Ой! Я вас поздравляю, девочка родилась. – Инга расцветает в улыбке. Сейчас сбегаю узнаю, что там.

А там все непросто. С ребенком все хорошо, девочка, почти 3 кг, 52 см роста, хотя эти цифры мне совершенно ни о чем не говорят.

– Здоровая? С ней все хорошо? – Мне надо повторить раз десять, чтобы я это осознала. Да, здоровая. Все хорошо. Почему кричит? Родилась и кричит, конечно же. А ты бы не кричала, если бы только что родилась?

А вот с Кирой было намного хуже. Она все еще была в операционной, врачи боролись за ее жизнь.

Кира! Ты меня слышишь? Немедленно вернись к ребенку! Поняла? Я что, зря эти кровавые жертвоприношения делала?

Чай меня немного согрел изнутри, но я продолжаю волноваться за Киру. И даже злюсь на нее. Черт бы тебя побрал, Кира! Почему я сейчас должна находиться здесь и нервничать, вместо того, чтобы развлекаться? Ой, а еще ведь есть и Гаврилыч! Надеюсь, он уехал домой… А я опять ему не заплатила, из головы вылетело…Надо бы его найти как-то, а контактами мы не обменялись…Если он так всех пассажиров возит, тогда понятно, почему у него такая старая машина, как он на новую заработает?

В коридоре кто-то спорит громким шепотом, и со словами:

– А я все-таки спрошу! – ко мне подходит женщина, или вернее, бабушка в розовом хирургическом костюме. Бабушка вся такая добрая на вид, прямо сказочная, ласково улыбается.

Крылья у нее из зефира, даже хочется укусить. Какая же я вдруг голодная оказалась. От стресса, наверное. Левое усыпано фотографиями детей разного возраста.

Она присаживается возле меня и обнимает за плечи. Давно уже меня не обнимала бабушка. Чувствую тепло и защищенность.

– Устала? Переволновалась, наверное. Я слышала ты кровь сдавала, голова не кружится?

– Та вроде не очень. – Она накрыла меня своим зефирным крылом, и я сейчас отогреюсь и усну. Пытаюсь незаметно откусить кусок ее крыла.

– У твоей подруги чудесная девочка родилась! Красавица! Глаза такие синие-синие, волосики черные.

Я думала, что у всех новорожденных глаза синие. Что, нет?

– Наш роддом получил звание “Больница, доброжелательная к ребенку”. – А к мамам вы как настроены? – Давно уже доказано, что для новорожденных очень необходим контакт с матерью после родов.

Зачем она мне это рассказывает? Рожать я не собираюсь, разве не видно? Под звук ее голоса я уже начинаю засыпать. Так что пусть говорит, что хочет.

– При естественных родах мы сразу выкладываем ребенка маме на грудь, и они лежат вместе минимум два часа. Познают друг друга. При кесаревом сечении ребенка выкладывают на грудь папы.

Был у меня один мужчина восточных кровей с очень повышенной волосатостью. Если бы ему на грудь выложили новорожденного, то потом долго бы искали дите в этих джунглях. Зато ему было бы там очень тепло.

– … выложить тебе на живот, – я увлеклась картиной младенца на мужской груди перед глазами и прослушала.

– Что?

– Мама новорожденной девочки перед операцией просила, чтобы ее выложили тебе на живот. – Я все это время еще пыталась кусануть ее за зефирное крыло, но от этих слов только зубами мимо крыла щелкнула.

Ахаха! Новый анекдот, да?

– Лучше всего, конечно, для ребенка первый контакт совершить с матерью, но если такой возможности нет, то подходит папа, бабушка, любой другой родственник. Мы ребеночка можем и согреть, и накормить, но важнее всего ведь что? Тепло любимого человека.

Так в чем дело? Пусть на себя и выкладывает. По ней видно, что она человек добрый, душевный, детей любит. Говорю ей все это. А она смеется:

– Я не могу, у меня таких новорожденных много, меня на всех не хватит. Слышишь, как она там плачет?

Слышу. От этого плача хочется сбежать и спрятаться.

– А что с Кирой? – Может она уже сама подержит своего ребенка?

– Она в тяжелом состоянии, но я слышала, что ее уже перевезли в реанимацию. Я узнаю точно и тебе скажу. Пойдем.