Текст книги "Дар (СИ)"

Автор книги: Натан Темень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 21

До службы мы с девицей Настасьей докатили с шиком. У неё коляска внизу оказалась, с собственным кучером. Да ещё горничная в придачу, или как их там называют. Короче, личная прислуга. Мы по лестнице когда спустились, к нам эта горничная кинулась: ах, ах, барышня, как вы, как там?!

Тоже типа в горе, слёзы утирает, но не слишком. Кучер давно ждёт, тоже весь печальный, отвезёт куда скажете, барышня, а хозяину вечная память и земля пухом.

И в меня глазками стрельнула.

Так что забрались мы втроём в личный экипаж господ Лобановских и покатили с ветерком.

Пока ехали, барышня Настасья маленько успокоилась, и всё мне про себя рассказала. Ну как не рассказать, когда симпатичный офицер за руку держит и в глаза смотрит?

Батюшка раньше был весь из себя важный, но добрый. На службе горел, за студентов душой болел, и всячески в науку старался. Короче, не отец, а золото.

Вот только в последнее время мрачный стал, по ночам бумажки какие-то смотрел и ходил из угла в угол. А потом и вовсе испортился – запретил барышне, дочери своей единственной, с любимым человеком встречаться. Нашёл ей жениха богатого, знатного, и слово ему дать принудил.

Тут Настасья опять разрыдалась. Горничная вздохнула – сочувственно.

Стал я спрашивать, с чего это батюшка такой вредный стал. Но сначала про жениха пришлось выслушать, чтобы совсем уж деревом себя не показать. А женишок-то Алексеем Краевским оказался, тем самым, что недавно в речке утоп! Ёлки зелёные… Чего уж удивляться, что барышня вся опухшая, в слезах и платье чёрного цвета. Будто заранее знала, что папаша ласты склеит.

Так вот, познакомились они с Краевским, когда он студентом ещё был. Любовь-морковь, записочки, стишочки в альбом, прогулки по набережной… А потом папаня озверел и дело это прекратил в одночасье. Сказал, что Краевский ей не пара, что он репутацию свою подмочил с народовольцами. И что жениха ей получше нашли, сынка графа Бобруйского, и что дело это решённое.

О как. У покойного ректора губа не дура была. Сынка графа заполучить, да ещё с пакетом акций в придачу. Понятно, откуда такая пачка ценных бумаг в сейфе оказалась…

А что, говорю, женишок-то хорош собой, в общении приятен?

Настасья аж на сиденье подпрыгнула. Какой там хорош, урод настоящий, мерзкий тип, в детстве кошек мучил и бабочкам крылышки отрывал! Вот! А папенька заст-аави-и-л…

И опять в слёзы.

Ну понятно, сынок графский видать такой себе оказался, мажорчик избалованный. А бедный студент Краевский от бати отставку получил. Заплачешь тут.

А что за бумаги папаша по ночам смотрел?

Ой, не знаю, говорит, какие-то акции, чертежи железной дороги, паровозы новые… Да всё ругался, что наши могут, а не хотят. И что дорога железная нужна очень, а всем плевать на то. И что работать некому, инороды ленивые твари. Что локомотивы свои можно делать, вот только завод построим и дело пойдёт. И что земля вокруг путей дорогая – как будто драгоценными камнями выложена.

И что из-за этой дороги проклятой батюшка злой стал и ей в личном счастье отказал, а всё эти акции проклятые-е-е-е…

Так мы до службы мамаши и доехали.

Маменька Настасьи, жена, а теперь уже вдова, господина Лобановского, оказалась важной дамой. Я понял это, когда мы прямиком ко дворцу подкатили. Не к Зимнему, к другому, попроще, но тоже – дворец.

– Маменька статс-дама, нынче она дежурила, – пояснила Настасья. – Когда телеграмму с курьером принесли, с ней обморок случился. Прямо у ног её высочества.

Так вот что за служба у богатенькой дамы, а я-то думал, они просто на диванах валяются и сладости всякие едят. В больших количествах.

– Простите, – говорю, – Настасья Ипполитовна, моё невежество. Ваша матушка, должно быть, очень знатная дама? Раз у королевских особ служит?

Барышня выпрямилась, говорит:

– Моя матушка из рода Нарышкиных, из младшей ветви. Но не это главное. Главное, она имеет прекрасное образование, и муж её… мой папенька…

Тут она всхлипнула. Носик вытерла платочком, продолжила:

– Папенька мой в науках силён, и степень имеет. Имел… А её высочество, великая княгиня, очень науки уважает. Для неё главное, чтобы человек учёный был, и мог рассуждать о разных вещах. В этом она благородство находит, а не в дворянском происхождении.

Гляди-ка, великая княгиня, и науки любит… чудеса. Хотя чего далеко ходить, вон, дочка лорда Байрона какая учёная была, вся информатика от неё началась.

***

Матушка, вдова ректора, оказалась симпатичная дама, пышная, как булочка. Правда, вся припухшая от слёз.

Настасья меня представила, дама протянула руку:

– Ах, Дмитрий Александрович, как мило с вашей стороны поддержать нашу семью в тяжёлый час!

Статс-дама, а теперь вдова, лежит на диванчике – или это козетка, кто их разберёт? Кушетка ширмами отгорожена, ширмы шёлковые, птицами и цветами расписаны. На столике рядом с кушеткой флакончики всякие, пузырьки. Пахнет лекарством.

Ещё на груди у вдовы, под платьем, я заметил огонёк. Талисман от нервов. Нацепит такое дама на себя, и ей спокойно, и всем хорошо. Удобная штука.

– Как вас пропустили? – спрашивает дама. – Сюда не каждого пускают. Здесь личные покои великой княгини.

– Матушка, – говорит Настасья, – Дмитрий Александрович только перстень свой показал, его и пропустили. Чудно, правда?

Матушка на перстень мой взглянула, покраснела вся. На диване сразу привстала, юбки разгладила.

– Откуда это у вас? – спрашивает. Сама волнуется.

– Это мой перстень, – говорю. – Государь лично с руки снял, мне вручил.

– Ах! – маменька глаза закатила, за грудь схватилась. – Дочь, подай флакон!

Понюхала из флакончика, отдышалась, спрашивает:

– Так вас Дмитрием Александровичем зовут? Прошу простить великодушно, кем вы его величеству государю приходитесь?

Вот настырная дама. У неё муж только что помер, а она моей роднёй интересуется.

– Я государю внебрачный сын, – говорю. – Так получилось.

– А матушка ваша?..

Тьфу, и матушку ей подавай. Не зря ректор Лобановский руки на себя наложил.

– Матушка моя была госпожа Иллариэль.

Тут уже они обе чуть в обморок не упали. Настасья на меня уставилась, моргает. Да, отжёг ты, Димка. Дамы сами падают и в штабеля укладываются.

Вот что значит быть царским сынком – для тех, кто понимает.

Мамаша спрашивает:

– Вы, должно быть, знакомы с семьёй графа Бобруйского? Сынок покойного графа – жених Настасьи.

– Да, – отвечаю, – имел счастье быть знакомым.

Ну, и не соврал даже. Видал я этого графа, и живым видал, в мундире и орденах, и мёртвым. На кусочки порванным после взрыва. – Слышал, у вашего мужа с графом Бобруйским были дела?

– Ах, – отвечает дама, – дела. Бедный муж, он так заботился о семье, всё желал нам достатка. Как будто в этом счастье!

Дама всхлипнула, вытянула из-под платья конверт.

– Вот, даже накануне… накануне трагедии прислал мне письмо. Там какие-то заметки, что-то о графе… я не вникала. Вы же понимаете…

Я взял конверт. Пальцы кольнуло, будто электричеством. Так, так, интересно…

Не успел я конверт разглядеть, затопали ноги, дверь в комнату распахнулась. Ширму в сторону отодвинули.

Вошёл лакей. Важный, как генерал. За ним вплыли, как утки по гладкой воде, статс-дамы. Встали вокруг, руки на животе сложили, замерли. Вошла высокая, важная дама – великая княгиня.

Вдова выпрямилась на диване, хотела встать, но пошатнулась.

– Сидите, милочка, не вставайте! – голос знакомый.

Да это Елизавета Алексеевна, племянница государя! А я сразу и не узнал. Причёску, что ли, сменила? Выходит, это её дворец? Это она великая княгиня, и статс-дама тоже её?

С прошлого раза, как я её видел, она ещё красивее стала. Вошла, как королева красоты на подиум. Статс-дама встать хотела с дивана, она удержала.

Настасья поднялась, присела, как это дамы делают, поклон у них такой.

– Ваше высочество…

Елизавета Алексеевна подошла ближе, на меня посмотрела. Ух, какие глаза… Как у русалки. Платье на ней не такое, как на приёме у английского посла, попроще, декольте нету. Но всё равно шикарная девушка.

Она руку протянула, говорит:

– Дмитрий Александрович? Какой сюрприз. Почему не заходите по-дружески, на чай? Или вы меня игнорируете?

А я молчу, сказать ничего не могу. Будто язык проглотил. Руку ей поцеловал, стою, как дурак.

Она улыбается, зубки белые, на щеках ямочки. Ух, блин…

– Как хорошо, что вы зашли, сегодня у меня как раз раут. Будут все мои друзья, отказы не принимаются!

Я молча кивнул. Отказать такой девушке, княгиня она там или не княгиня… Даже безногий бы пошёл.

Глава 22

– Истинно говорю вам, через сотню лет люди будут гулять по Венере!

– Эка вы загнули, батенька, по Венере. Люди будут порхать между звёзд, как ангелы!

– Да вы атеист, любезный!

– Никак нет, голый расчёт.

– Докажите!

– Извольте!

Четыре мужика столкнулись лбами над столом. Схватили кто мелок, кто уголька кусок, и давай каракули с формулами царапать – прямо на скатерти. Все бокалы со стола посшибали. Канапе с красной рыбой на тарелках обкусанные лежат, засыхают. А учёным хоть бы что, у них люди между звёзд летают. Пока что по скатерти.

– Это наши футуристы, – сказала великая княгиня.

– Футуристы? – спрашиваю. Странно, вроде слово знакомое. В нашем мире так художников называли.

– Они забавные, видят будущее не как все, – отвечает великая княгиня. – Идёмте, вы ещё не всех видели. Я хочу показать каждый салон!

Салоны – это она так комнаты называет. Каждая комната с высоким окном, креслами, кушетками, столиками. Там гости сидят, общаются, лакеи закуски, вина всякие разносят.

В каждой комнате гости разные. По интересам. Сквозь комнаты тянется коридор с красной ковровой дорожкой. И мы по этой дорожке идём. Я и Елизавета Алексеевна. Зашли к учёным, посмотрели. Ну, учёные эти хозяйке поклонились, и давай дальше на скатерти и салфетках малевать.

Она их спрашивает:

– Так что, господа, скоро ли мы долетим до Альфы Центавра?

Один из учёных, мужичок с потной лысиной, на неё глянул через очки, сказал:

– Не раньше, чем гоблин станет профессором.

Все зафыркали, великая княгиня улыбнулась. Меня спрашивает:

– Как думаете, Дмитрий, будут люди ходить по Венере?

– Вряд ли, – говорю. – Там ходить неудобно. Вот по Марсу – наверняка.

– Докажите, молодой человек! – лысый фыркает. – Венера – прекрасная планета для колонизации!

И кусок мела мне тянет. Типа – давай, рисуй свои доказательства.

– А вы слетайте, сами увидите, – отвечаю. – Чего зря спорить?

Великая княгиня сказала:

– Да вы скептик, Дмитрий! Идёмте, идёмте, не будем мешать.

Пошли мы дальше.

Дальше дамы и девицы картинки рисуют. Кругом мольберты стоят, кисти пучками повсюду, краски навалом, карандаши всякие, мелки цветные. Дамы и девицы перед мольбертами, сами в фартуках, на волосах – береты.

Перед дамами натура всякая, у кого вазы с цветами, у кого дохлые зайцы с фруктами. А у некоторых натурщики живые. Мужики, одной тряпочкой прикрытые. А некоторые и нет – в чём мать родила.

И дамам хоть бы что, стоят у мольбертов, рисуют.

– Это наши эмансипе, – говорит великая княгиня. – Здесь у них урок художества. Дальше – кружок поэтов. Пойдёмте, не будем их смущать.

Ага, смутишь их. Дамы нас увидели, обрадовались. Одна стала меня звать в натурщики.

– Ах, какая прекрасная фактура! – говорит. – Молодой человек, не хотите ли попозировать?

Другая тоже приглашает, уже и кушеточку подвинула – только ложись. А одёжку на стульчик, вот сюда, не смущайтесь…

Елизавета Алексеевна усмехается, все улыбаются, как крокодилы.

– Прошу прощения, – отвечаю, – не имею времени. Разве что в личной беседе договоримся. В другой раз!

Еле вырвался. Что я им – манекен, что ли? Чуть не бегом в комнату с поэтами влетел.

Там стишки читают. Один на тумбе стоит, декламирует. Остальные кружком собрались, слушают.

Мы остановились, тоже послушали.

Ну такое. Я в этом деле не очень, может, модно так. Только не понял ничего.

Поэт слез с тумбочки, ему похлопали. Другой забрался. Этот руками размахивать стал, про любовь кричит, аж надрывается. И как у него горло не охрипнет?

Этому больше хлопали, браво, кричат, бис!

Ну точно – модно.

Великая княгиня говорит:

– Это прекрасно! Что скажете, Дмитрий Александрович?

Я плечами пожал, отвечаю:

– Не знаю, не знаток.

– Так стихи не для того, чтобы знать, – встряла одна из девиц. Видно, поэтесса здешняя. – они для того, чтобы терзать сердце!

– Вот именно, – пищит другая, – поэзия для впечатлительных душ!

А поэт встал в третью позицию, надулся:

– Вы, должно быть, чувств не имеете.

– Пока что терзают только мои уши, – говорю. – Вот и все чувства.

Ну а чего они? Гонят какую-то муть, а я чёрствый. Сами такие.

– Да ты сам попробуй! – крикнул поэт. – Много вас таких, как моськи, лаете!

Елизавета Алексеевна мне на ушко шепнула:

– Не тушуйтесь, Дмитрий. Порвите их! Я за вас болеть буду.

И улыбнулась как русалка.

У меня аж внутри всё в узел скрутило, так близко она ко мне наклонилась.

Полез я на тумбу. Все на меня уставились. Блин, что сказать-то? Я же за всю жизнь два стишочка написал, и то в третьем классе. А, ладно!

– Вашу мысль,мечтающую на размягченном мозгу,как выжиревший лакей на засаленной кушетке,буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

Все затихли, удивились. Слушают. Я дальше жгу. Это ведь не плагиат – поэт даже ещё не родился.

– … Мама!Ваш сын прекрасно болен!Мама!У него пожар сердца.Скажите сестрам, Люде и Оле, —ему уже некуда деться.Каждое слово,даже шутка,которые изрыгает обгорающим ртом он,выбрасывается, как голая проституткаиз горящего публичного дома…

Одна из девиц всхлипнула. Другая стала сморкаться в платок.

– …Я раньше думал —книги делаются так:пришел поэт,легко разжал уста,и сразу запел вдохновенный простак —пожалуйста!А оказывается —прежде чем начнет петься,долго ходят, размозолев от брожения,и тихо барахтается в тине сердцаглупая вобла воображения.Пока выкипячивают, рифмами пиликая,из любвей и соловьев какое-то варево,улица корчится безъязыкая —ей нечем кричать и разговаривать… © В. В. Маяковский, Облако в штанах

Я закончил – тишина. Потом кто-то хлопнул в ладоши – великая княгиня. И все как начали орать и хлопать. Ногами стучат, кричат, аж уши заложило.

Девицы ко мне бросились, стали руки пожимать. Приглашать в свой кружок.

Поэт, который свои стихи орал, лицо скривил, говорит:

– Чушь какая-то. Бред. Так любой сможет.

– Ну так смоги, – отвечаю. – Творческих успехов!

Поэт аж перекосился весь. Девицы, что рядом с ним стояли, стали его по плечам да по спине гладить, утешать, как маленького.

А мы пошли дальше.

– Это правда ваши стихи? – великая княгиня спрашивает тихонько.

– Нет. Я их давно где-то слышал, не помню, где.

Она вздохнула:

– Вы такой честный. Могли хотя бы разок притвориться.

И не поймёшь – шутит или в самом деле огорчилась.

– Не могу, Дар мешает, – говорю ей. – Так и тянет всех на чистую воду вывести.

– О! Так это Дар? От этого вы такой резкий? – великая княгиня меня за руку взяла, за собой потащила. – Идёмте! Я знаю, как вам помочь.

Протащила меня через несколько комнат. Статс-дамы за нами еле успевают, торопятся, юбки подобрали, пыхтят. Остановились мы – в салоне музыканты играют. Юные таланты, сразу видно. Кто стоит со скрипочкой, кто сидит за арфой. Кто на клавишных бренчит. И так у них душевно выходит, хоть садись и подвывай.

– Вальс! – великая княгиня вышла на середину комнаты. – Вальс, господа! Мажор, три четверти!

Музыканты мигом переобулись – скрипач вышел вперёд, флейтист продудел одну ноту, пианист пробренчал по клавишам. Трубач вывел звуком загогулину.

Тут же ещё гости набежали, из других комнат. Художницы, поэты, ещё какие-то чуваки в смешных сюртуках. Наверно, артисты. Статс-дамы оживились. Слышу, дама какая-то радуется: ах, как прелестно, шарман! Наконец-то танцы!

Так что скоро у нас дискотека началась, с живой музыкой. Налетели поэты, расхватали девиц-художниц. Давай танцевать по кругу, аж юбки развеваются.

Великая княгиня приказала:

– Танцуют все!

Тут уже и статс-дамы в пляс пошли, актёров расхватали, кружатся. Музыканты отжигают, как в последний раз.

Елизавета Алексеевна мне шепнула:

– Пойдите танцевать, Дмитрий. Это поможет.

А я вдруг свою девушку вспомнил, танцовщицу. Как она плясала, совсем недавно ведь. Теперь мёртвая лежит, с ножом в сердце. А я тут, среди живых. Даже танцевать не хочется, так обидно стало. Блин, как найду того, кто её на самом деле прикончил, на месте закопаю. Надо того пожилого сыщика потрясти, он спец, сразу видно…

– Да что же вы? – великая княгиня нахмурилась. Злится, что я не делаю, как ей хочется. – Идите танцевать, Дмитрий. Все танцуют!

– Простите, не хочу. А вон та дама, она тоже сидит.

И правда, у стеночки дама на стульчик пристроилась, веером обмахивается. Молодая, симпатичная. Всё при ней, и лицо и фигура. Странно, что её не приглашает никто.

– Ах, эта? – великая княгиня посмотрела. – Ирина Потаповна у нас на особом положении.

В смысле – на особом положении? Что это с ней?

Тут один из тех, кто танцевал, слишком близко к стенке проскакал, и даме этой на ногу наступил. Да ещё стул задел, она чуть не грохнулась. Ладно, я успел, подхватил её вместе со стулом.

Она мне за руку ухватилась:

– О, благодарю, вы так любезны! Как мило, господин…

– Дмитрий Александрович, к вашим услугам.

Дама покраснела, щебечет:

– Как прекрасно, я обожаю это имя…

Тут парень, что её толкнул, свою прежнюю партнёршу бросил и к нам полез. Это поэт оказался, тот самый, что недавно стихи орал про любовь. Влез вперёд, головой мотнул, сказал:

– Позвольте пригласить на тур вальса.

Дама на него моргает, удивилась, лепечет:

– Ах, простите, я не танцую…

– С чего это? – поэт брови нахмурил, злой стал сразу. – Все танцуют, а вы ломаетесь.

Ну ни фига себе поэты здесь дерзкие. И великая княгиня стоит, смотрит молча. У них тут что, порядки такие?

Я ему говорю:

– Ты берега не попутал, чувак? Видишь, девушка не хочет.

Поэт ко мне повернулся, глаза вытаращил. Глаза красные, волосы к потному лбу прилипли. Пьяный, что ли?

– Да ты кто таков, ничтожество? – гавкнул. – Пшёл отсюда!

Я стал перчатку с руки стаскивать.

– Сейчас узнаешь, кто.

Дама взвизгнула. Веером рот прикрыла, глаза таращит.

Великая княгиня меня за руку взяла, крепко так. Перчатку снять не даёт.

– Кузен, остыньте, прошу вас. И вы тоже. Немедленно. Вы у меня в гостях.

Поэт на меня уставился как бык бешеный, глаза красные, пыхтит от злости.

– Помиритесь, ну же! – приказала великая княгиня. Голос стал железный, аж лязгает.

– Прошу прощения, кузина, – поэт отступил на шаг. – Вспылил.

– Прошу прощения, ваше высочество, – говорю. – Виноват. Не сдержался.

Поэт кивнул, резко так, аж волосы мотнулись. Развернулся на каблуках, и к выходу – растолкал всех по дороге.

– Что это было? – спрашиваю.

Великая княгиня ко мне повернулась, вся румяная, глаза блестят. Видно, сердится. Говорит, строго так:

– Это был Мишенька, мой кузен. Его высочество Михаил Дмитриевич, младший сын государя.

Глава 23

– Скушайте ещё, Дмитрий Александрович. Дайте-ка я вам горчичкой намажу…

Я проглотил десятое канапе. Взял ломтик буженины, сунул в рот. Дамы умильно улыбнулись.

– Рюмочку, рюмочку не забудьте, Дмитрий Александрович. Лучшая настойка, сами делаем. Кушайте на здоровье!

Человек пять статс-дам меня обступили, ещё одна – та самая Ирина Потаповна, что я на танцах выручил. И все смотрят, как я ем. Вот радость, человека накормить до отвала.

Великая княгиня велела накормить, сама унеслась куда-то. Наверно, кузена Мишеньку успокаивать. Он хоть и чудак, но сынок государев, не кот чихнул.

Так что усадили меня в буфетной, или столовой, не поймёшь, и давай угощать.

Прожевал я буженину, мне ещё на тарелку наваливают. Рюмочку выпил, другую налили.

– Вы так добры, Дмитрий Александрович, так благородны, – говорит Ирина Потаповна. – Весь в батюшку своего, его величество, государя нашего.

Понятно, им уже всем рассказали, что я государев бастард.

– Ну что вы, на моём месте так поступил бы каждый, – отвечаю. А вкусные у них канапе с лососем, прямо во рту тают.

– Ах нет, не каждый, – Ирина Потаповна говорит. – Я слышала, мы с вами земляки? Вы из наших мест приехали? Не встречали, часом, помещика Алексеева, Евгения Харитоновича? Это мой супруг.

Я аж бужениной подавился. Ещё бы не знать! Встречал, и договор заключал, и прикончить хотели друг дружку. Из-за любовницы. Его и моей. Общей.

– Как же, знаком, – отвечаю. – Не знал, что у него такая прелестная супруга в столице имеется.

Она покраснела слегка, ещё симпатичней стала. Надо же, у такого хмыря – и такая милая жена. Ну так он богач, может себе позволить. Только почему он там – а она здесь?

– Ах, – говорит она, – моя служба великой княгине не позволяет надолго покидать столицу…

Сама краснеет ещё больше.

Статс-дамы вокруг тоже порозовели, переглядываются между собой. Она говорит:

– Хотела узнать у вас, как дела в губернии? Нет ли какого беспокойства? Мой супруг такой скрытный, ничего мне не говорит, бережёт мои чувства. А у меня ведь акции на большую сумму. Граф Бобруйский обещал дорогу проложить через нашу землю, большие доходы обещал. Да всё никак не видно доходов. Одни огорчения…

Опаньки. Это я удачно зашёл! И у этой акции. Граф Бобруйский, покойничек, каков оказался – всем акций напечатал, всем доходы обещал… И помер в одночасье. Теперь доходов они долго не дождутся. Если у нас на ветке паровозы будут каждый день взрывать.

Погоди, погоди, Димка… Мысль у меня в голове мелькнула, важная… Думай, голова, думай.

Главное в каждом деле что? Понять, кому выгодно. Кому выгодно локомотив в губернском городе взорвать, вместе с поездом? Так, чтобы от пассажиров клочки полетели?

– Всё хорошо в нашей губернии, – отвечаю, а сам думаю, аж мозги дымятся. – Инородов в поля загнали, для урожая. Народовольцев, как тараканов, повывели. Паровоз на телегу погрузили и сюда свезли, на экспертизу.

– Вашими бы устами, – вздыхает дама. – У меня ведь ещё землица имеется, вокруг дороги как раз. Как строить будут, так цены поднимутся, самое время продавать. Уж так деньги нужны, жизнь в столице очень дорогая…

И в платочек шмыгает.

Ага, дорогая. Вон, бриллиантовые серьги на ней висят, камни величиной с горох. На шее бусы огнём горят, переливаются. Большие тыщи стоят, к гадалке не ходи. Вот ведь бедность замучила…

Этого я ей не сказал, лицо разве что сделал попечальнее. Типа, понимаю, сочувствую.

– А что, Ирина Потаповна, – говорю, – конкуренты не мешают вам? Англичане не хотят свою дорогу строить, вместо вас?

Она поморгала, отвечает:

– Да что вы, англичане такие милые люди, паровозы нам продали по сходной цене. Зачем им наша дорога, у них свои проэкты. Хотят в Дарданеллах гору рыть, чтобы до восточных земель побыстрее добраться. Дмитрию Александровичу…

Тут она покраснела, платочек стала в руках мять.

– …То есть его величеству, государю нашему, предлагают поддержать концессию. Но государь пока не решил… Это все знают.

Хм, все не все, в газетах о том не пишут. Широко известно в узком кругу… акционеров. Мутное это дело, и деньги, видать, большие крутятся… А где деньги, там и кровища. Триста процентов прибыли, всё такое. При таких раскладах человека убить, что комара прихлопнуть. Граф он там или не граф.

Хотел ещё спросить, но не успел. Фрейлина вбежала, запыхалась вся:

– Прибыл курьер от князя Васильчикова… Очень спешит, требует немедленного ответа!

У порога ко мне курьер шагнул – офицер, молодой, но важный. Суровый такой, как будто ультиматум привёз. Бумагу мне протянул, сказал:

– Капитан Найдёнов? Срочная депеша.

Я бумагу развернул, там несколько строчек. «Капитану Найдёнову Д. А. Срочно прибыть по указанному адресу»

Внизу адрес – Фонтанка, шестнадцать. И подпись князя. Вот блин.

Курьер говорит:

– Велено доставить немедленно. Прошу следовать за мной.

И вид такой, что ясно – не пойдёшь, поведут поневоле.

Ну что тут сделаешь, если сам князь Васильчиков вызывает, глава особого отделения? Хочешь, не хочешь, иди, а если надо – за ноги потащат.

Вышли мы из дворца, там уже коляска дожидается. Едва уселись, жандарм на козлах щёлкнул кнутом, коляска рванула с места.

Пока ехали, офицер сидел, как статуя чугунная, смотрел вперёд. Ни слова не сказал. То ли нельзя, то ли от важности надулся.

Подкатили мы к дому на Фонтанке. Солидный дом, что сказать, большой, как все здесь. Напротив замок стоит, внизу река Фонтанка вся во льду. Правда, лёд уже подтаял, полыньи виднеются. Где-то, недалеко совсем, та полынья, где инженер Краевский утонул, и меня за собой едва не утащил.

Проводили меня внутрь, этот офицер меня другому передал, так и довели по коридорам и по лестницам до солидного кабинета.

Кабинет большой, на три окна. Стол здоровенный, под зелёным сукном, над столом портрет государя в золотой раме. Тяжёлые занавески, шкаф с книгами. А за столом сидит сам князь Васильчиков собственной персоной. Вид у князя такой, будто не он меня вызвал, а я к нему напросился.

Меня увидел, губы скривил, будто лимон пожевал.

– Явился, голубчик. Вы что себе позволяете, Найдёнов? Как это понимать?

– Простите, не понимаю…

– Молчать! – рявкнул князь. Ладонью по столу хлопнул, аж пресс-папье подпрыгнуло. – Молчать, когда с вами разговаривают!

Встал князь из-за стола, принялся по кабинету ходить туда-сюда. Руки за спину заложил, весь злой, хмурый.

Говорит:

– Кто вам дал право носить чужой мундир? Где вы его взяли?!

Вот блин, вопросик… Мне же его в клубе дали, а там правило – никому ничего не рассказывать.

– Прошу прощения, ваше сиятельство. Не могу сказать. Есть такая поговорка – что делается в клубе, остаётся в клубе.

Князь остановился, на меня посмотрел. Так лицо сморщил, что я понял – знает. Знает про клуб, про порядки клуба «Джентльмен», всё знает. Просто проверяет.

Поморщился князь, рукой махнул. Говорит, уже не так злобно:

– Какой чёрт вас, Найдёнов, по кабакам потащил? Какого лешего на Фонтанку вас понесло? Что за история с ложным трупом?

– Как это – ложным? – отвечаю. – Был труп, я его своими руками щупал, своими глазами видел.

– Вы бы, Найдёнов, меньше по ресторациям ходили, да с певичками общались, – сказал князь. – Тогда и трупы перестанут мерещиться. Ладно, что уж там. Назвался груздем – полезай в кузов. С высочайшего соизволения подписаны бумаги по вашему производству в капитаны. Но если ещё раз такое повторится – вы горько пожалеете. Никакое родство вас не спасёт. Надеюсь, вы меня поняли.

Подошёл князь к столу, нажал кнопку. Где-то звякнуло.

В дверь сунулся офицер, князь приказал:

– Позовите.

Смотрю, в дверь входит мой знакомый – надворный советник Сурков. Гляди-ка, и этот здесь. Мы же с ним только недавно виделись – на месте самоубийства.

Князь сел за стол, ему секретарь папку с бумагами подвинул.

– Господин надворный советник, вы просили выделить вам в помощь толкового офицера. Передаю под ваше начало капитана Найдёнова. Он юноша шустрый, как раз вам пригодится. Не стесняйтесь его гонять в хвост и в гриву.

И бумажку по столу запульнул – в руки Суркову.

Сурков бумажку взял, читает, а сам улыбается. Незаметно, но я-то вижу – он это подстроил. Вот жук, жучила. Опередил того пожилого сыскаря. Тот ведь меня к себе в команду хотел получить. Да не успел…

– Можете идти, – буркнул князь Васильчиков. – И запомните, капитан Найдёнов – я слежу за вами. Никаких шуток!

Вышли мы из кабинета, Сурков глянул на меня, сам ухмыляется, как сытая акула.

– Ну что же, капитан, вот мы и вместе. Как в старые добрые времена.

Блин, ещё бы помнить, что там было. В эти старые добрые. Вон как улыбается, нехорошо так…

– Позвольте спросить, каковы будут мои новые обязанности? – спрашиваю.

– Если помните, Найдёнов… Надеюсь, память у вас имеется? Если помните, я сказал, что служу во второй экспедиции. Так что я, а теперь и вы, хе-хе… ловим убийц, заговорщиков, подлых инородов и подозрительных студентов. Всех, кто имеет наглость злоумышлять на его величество государя нашего, Дмитрия Александровича.

Коляска ждала нас на улице. Сурков приказал:

– В крепость.

Жандарм на козлах щёлкнул кнутом. Мы покатили к Петропавловской крепости.