Текст книги "Стальная сеть (СИ)"

Автор книги: Натан Темень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава 21

Взял я у буфетчика газетный кулёк с булками, у Кузьмы на ресепшене пакет забрал – для шефа. Кулёк газетный в карман сунул, попугая Микки подхватил подмышку. И рысью двинулся из участка. Хватит чаи гонять – тут такие дела открываются, только держись.

Сначала метнулся на благотворительный вечер. Там Бургачёв со своей пассией должны быть. Девица Елизавета Ивановна, дама сердца моего начальника, благотворительность уж очень любит. Значит, про неё там все знают, и многое рассказать могут. Главное – Рыбак, но если я прав, то никуда он не денется. В коме лежит, беспомощный как младенец. А вопрос с динамитом надо прояснить.

Благотворительный вечер, как в газете написано, в доме купца Васильева происходит. Туда я и отправился.

Зашёл в дом, а там концерт с фуршетом.

Девчонки приютские в фартучках и серых платьишках поют хором. Что-то трогательное. Поют, стараются. Мальчишки разного возраста, но больше мелкие, поделки всякие показывают. Ну такое. Кто ложки вырезает, кто табуретки мастерит. Это вам не модель вездехода на атомном ходу. Но тоже дело полезное.

По залу дамы платьями шуршат, солидные. Купчихи и дворянки. Сразу видно, при деньгах. Сироткам помогают. Среди дам девчонки приютские шныряют, с коробочками в руках. Подходят к дамам, приседают – типа кланяются, и денег просят. Помогите, кто чем можете, короче.

Я зашёл, принялся своего начальника с Лизаветой Ивановной высматривать. Нет, не видать. Стал про девицу Лизавету расспрашивать – ничего толком не узнал. Все одно и то же твердят: «Ах, ах, Елизавета Ивановна такая милая, такая щедрая!»

Да тут ещё хор девочек-сироток новую песню затянул, такую жалостную, хоть беги.

Направился я к мальцам с их резными ложками, чтобы дать им медяков на конфеты.

Тут ко мне одна дамочка подкралась, пока я озирался, и говорит:

– Здравствуйте, господин полицейский.

Я к ней повернулся, она ахнула.

– О, это ты!

Молчу, не знаю, что сказать. Первый раз её вижу. А дамочка руками взмахнула, видно – хочет обнять, да не решается.

– Митенька, как вырос! Похорошел как!

– Э-э… – блин, кто это?

– Не смущайся, Митенька, понимаю, ты на службе. Ну так мы не чужие. Зашёл вспомнить своих воспитательниц? Как это мило!

Тут до меня дошло. Я же, то есть Димка Найдёнов – приютский. А это дамочка из приюта. Может, воспитательница, а может, сама директорша. Вот нарвался…

– Да вот, – говорю, – зашёл.

Блин, как её зовут-то?

Но повезло – дамочка трещит без умолку. Мне и говорить ничего не пришлось.

– Как я рада, Митенька, что ты выучился, службу приличную нашёл. Уж как мы за тебя переживали! Ты был самым милым мальчиком. Такой умненький, способный. Шалил, конечно. Наш дворник до сих пор тебя вспоминает. Как кто набедокурит, говорит: эх вы, мелочь! Вот Митька шалил – не вам чета!

Да уж, приятно, когда о тебе помнят… Даже этот неведомый мне дворник. Лишь бы дамочка вопросы не начала задавать, а то проколюсь ведь.

– Мне бы Елизавету Ивановну увидеть, – говорю. – Она с поручиком Бургачёвым здесь должна быть.

Дамочка руками всплеснула:

– Так вы разминулись! Ушли они. Торопились очень. А Елизавета Ивановна очень щедрая барышня. Всегда помогает, всегда.

– Давно ушли?

– Да не очень. Хочешь сделать взнос в пользу сироток, Митенька? – и глазками так умильно моргает. – В память о нашем приюте.

Достал я деньги.

Хорошо, мне на выходе из полицейского участка бухгалтер встретился. Зарплату выдал.

Я к выходу шёл, а бухгалтер мне навстречу. Пожилой такой, худой, и пенсне на носу. «Вас-то мне и надо, господин Найдёнов!»

Отвёл в уголок, и давай деньги отсчитывать. Сначала бумажку сунул подписать, потом зарплату выдал. Говорит: «Стыдно, господин стажёр, от меня бегать! У меня ножки стариковские, тяжко за вами гоняться. Можно подумать, вам жалованье ни к чему».

Я ему: а почему стажёр? «Ну как же, – старикан отвечает, – по ведомости за квартал вы пока стажёр, такое и жалованье. Как бумаги на чин новый придут, так и получите». Взял я зарплату свою и убежал. Не говорить же, что меня бизнесмен Алексеев хорошо обеспечил.

Дал я этой даме денег, она аж прослезилась.

– Ах, Митенька, не зря, не зря за тебя попечители радели. Не зря средства вкладывали!

– Попечители? – говорю. Странно.

– Ну конечно. Надеюсь, ты не забыл Ивана Витальевича поблагодарить? Он тебе обучение оплатил, рекомендации выдал, чтобы в университет взяли. Без рекомендации тяжко бывает.

Это что же – полицмейстер, он же Рыбак, – мой покровитель? Обучение оплатил, рекомендации выдал… А я не в теме вообще. Вот он и зол на меня. Никакой благодарности от студента Найдёнова. Одни проблемы.

Вот почему он это сделал?

Прекрасная эльвийка тут недавно намекнула, что отец мой не простой человек. И Рыбака выдавать отказалась, хотя я давил. Блин! Да ладно! Такое только в сериалах бывает. Люк, я твой отец! Переходи на тёмную сторону, у нас печеньки…

Вышел я из дома в обалдении. Постоял на крыльце, взял себя в руки, и к дому полицмейстера двинул. Как говорится: ввяжемся в драку, а там как пойдёт.

***

Не зря я торопился – всех на месте застал. И Бургачёв там уже со своей дамой сердца, и мой шеф, и сам его высокородие господин полицмейстер собственной персоной. Только в горизонтальном положении, на кровати. Пропустили меня в дом полицмейстера без вопросов. Показал пакет с бумагами и вошёл.

Дом у его высокородия Ивана Витальевича не сказать чтобы большой, но солидный, каменный. Внутри пирогами пахнет, вкусно так. Аж слюнки потекли. Обстановка старомодная, не то что у бизнесмена Алексеева или губернатора. Как видно, Иван Витальевич человек старой закалки. Всяких новомодных штучек не любит.

Прошёл я в гостиную, там стол накрыт. На белой скатерти самовар здоровенный, весь в медалях, сверкает. Выпечка всякая, на любой вкус. Горка сахара кусками. Возле сахарницы щипцы специальные, чтобы этот сахар щемить и пить чай вприкуску. У всех в чашках налито, аромат обалденный.

За столом вся компания сидит: поручик Бургачёв, его подружка Елизавета, и мой шеф – Викентий Васильевич. Напротив поручика, в одиночестве, сидит репортёр из газеты. Знакомый – тот самый Иванищев, полицейский агент. Весь прилизанный, чистенький, прямо пай-мальчик. У стенки фотоаппарат на ножках приткнулся. Как видно, для новостей в газету приготовили.

Все чай пьют, с пирогами. Во главе стола, рядом с шефом, дама. Немолодая, но выглядит симпатично. И одета хорошо. Сразу видно – хозяйка.

Вошёл я, доложился: так и так, офицер Найдёнов принёс пакет из участка.

– Проходите, молодой человек! – говорит хозяйка. – Выпейте чаю. Мы здесь просто, по-домашнему.

Шеф мой пакет взял, на стол положил. А девица Елизавета меня увидела, так из-за стола и вскочила. Подбежала ко мне:

– Ах, какой милашка! Какая прелесть! – и к моему попугаю Микки руки тянет.

Микки клювом щёлкнул, девица взвизгнула.

– Ах, что за птица! Можно его подержать?

– Это попугай, – говорю. Ну вот как поручик эту Лизавету выдерживает? У неё голос двести децибел по шкале Рихтера. – Зовут Микеша. Питается орехами.

– Ой, какое чудо! – девица руку протянула, я попугая подпихнул – иди, не бойся.

Микки ей на руку перебрался. Головой завертел, да как каркнет.

– Ка-ккар! Аррр! Архх!

Видно, сказать что-то хочет, да не получается. Вот блин, подарочек… Был гоблин, стал птиц бестолковый.

Девица захохотала, к столу обернулась. Взяла кусок сахара, дала на ладошке. Микки глянул на сахар, цапнул его. Хрусть – и нету.

Мой шеф нахмурился, говорит:

– Идите за мной, Найдёнов.

Со стула встал, на трость опёрся – видно, ранение донимает – и к двери. За гостиной кабинет оказался, за кабинетом – спальня. В спальне на широкой кровати Иван Витальевич, полицмейстер, лежит. Глаза закрыты, сам в пижаме, одеялом укрытый.

Остановился шеф возле кровати, на полицмейстера посмотрел. Будто ждёт, что тот очнётся. Не дождался, головой покачал, и ко мне:

– Докладывайте, Дмитрий Александрович.

Доложил я ему, что делал. А про то, как меня бизнесмен договором зацепил, да про магию всякую не сказал. Незачем начальству знать такое.

– Хочу ещё раз на карьер съездить, – говорю. – Что-то нечисто там. Управляющий уж очень подозрительный. Бумаги с виду в порядке, но глаза у него бегают. Боится чего-то. Я его к хозяину – Алексееву, отвёз по дороге для отчёта, под его ответственность. Да вот душа у меня неспокойна. Ещё хочу тело бухгалтера Семёна в морге осмотреть как следует. Экспертизу провести на предмет насильственной смерти.

– Основания? – резко спросил шеф. – Семён, говоришь, чахотошный? Скажет эксперт, что от чахотки умер, и всё на том.

Ну вот как сказать, что я видел? Как призрак бухгалтера бумаги подчищал, да ещё кто-то за спиной у него был. Мне это мой котя Талисман показал – тоже призрак.

– Сомневаюсь я, – отвечаю, – в естественной смерти. Уж очень вовремя помер бухгалтер. Если бы ещё магическую экспертизу провести, совсем хорошо будет.

Шеф на меня глаза выпучил. Говорит:

– Да ты умом рехнулся, стажёр.

– Ну почему, как бы хорошо было!

Вздохнул он, так тяжело, словами не передать.

– Эх-х, Найдёнов… Ещё бы не хорошо-то! Нельзя… нельзя. На магию полный запрет. Самому обидно – всякие кондитеры, ювелиры, девки гулящие амулеты имеют, и всяко ими пользуются. А нам для дела – шиш! Но так уж повелось, не нам решать. Ладно, докладывай дальше.

– Есть у меня наводка, – говорю. – На днях проверю. Собирается в городе тайное общество. Агент мне адресок подкинул. Да ещё хочу в паровозное депо сходить. Мне Бургачёв сказал, что сам проверит, но…

– А что инороды виновны, ты не веришь? – спрашивает шеф.

– Честно говоря – нет.

Сморщился он, как будто лимон пожевал. Говорит нехотя:

– Да и я сомневаюсь. Но вот какое дело… Инороды уж очень к делу пришлись. Много их стало, людишек от работы теснят. Да и проще с ними. Собрал, да в поле – землю пахать. Всем хорошо, губернии – прибыль.

– Так зачем вы мне истинных виновников искать велели? – спрашиваю. – Раз так хорошо всем?

– Потому что огонь не затушили! – рыкнул шеф. – Где-то тлеет, того гляди – бахнет! Вот тут и полетят наши головы. А пуще всего – разорение. Мы ведь на волоске висим, стажёр. Ещё один взрыв, ещё одна смерть – государю доклад на стол. Всё. Чрезвычайное положение, губерния закрыта. Нагонят солдат, и будет тишь да гладь. Ни торговли, ничего. Только расти начали, только от зерна к фабрикам повернулись. Ветку для поездов от нас хотели дальше тянуть. Твой покойничек Филинов заводишко строил, фабрику держал. Хотел вагоны делать, шпалы на лесопилке своей пилить. Не хуже иностранных. А у нас пути взорвали. Ни шпал, ни вагонов. Эх!..

Смотрю – разволновался шеф, покраснел даже.

– А что, – спрашиваю, – зарубежные поезда лучше наших?

Он отмахнулся. Повернулся тяжело, на стул уселся. Ногу вытянул, трость свою прислонил, колено растирать начал.

– Наших считай что нет, – сказал. – Которые есть, только между столицами ходят. Да что теперь… Коли нашу сторону закроют, только по реке и будем сплавляться. Для зерна хватит.

Он потёр ногу, сморщился.

– Хватит болтать. Что с тем бандитом, Рыбаком? Узнал что?

Я замялся. Посмотрел на полицмейстера. Мой шеф на меня, на него глянул, брови поднял:

– Ну?

– Есть у меня кое-что, – отвечаю, осторожно так. – Есть свидетель. Но говорить не хочет. Пока одни подозрения.

– Тащи сюда, язык развяжем, – отрубил шеф.

– Нет, не развяжем. Она не… – хотел я сказать, что хозяйка борделя нам не по зубам. Да не смог. Рот открыл, а слова не выходят. Прямо как попугай Микки. Да что такое?

– Она? – шеф поморщился. – Мы дамочек тоже крутить умеем. Молод ты ещё, Найдёнов.

– Она… дамочка эта ещё с прошлого дела у меня в подозрении, – прокашлялся я, вроде отпустило. – С той, эльвийской девушкой.

– Ты о проститутке, что ли? Дело закрыто.

– Как закрыто?

– А так, закрыто, – отрезал шеф. – Я уже бумаги в столицу отослал. Виновные признались.

– Как признались?!

– Что ты заладил: как, как? – зло сказал шеф. – Матвей, бывший офицер, что у Филинова служил, признался в преступном сговоре. Назвал твоего дружка по банде, полукровку Альфрида. Ещё гоблина описал, да они все на одно лицо. Так что твой дружок покойный туда же пришит, к делу.

– А жена Филинова? Вдова, то есть? – ну ничего себе. Матвей признался…

– Вдову Филинова признали помешанной. Причастна косвенно, будет в клинике до смерти. Хотя семья хлопочет – на поруки. Под домашний присмотр.

Вот так дела. Что-то мне вдову Филинова жалко стало. То муж ей изменял как хотел, то Матвей, любовник, убийцей оказался. Есть от чего кукухой поехать.

– Ну так что с Рыбаком? – спрашивает шеф. А сам смотрит, глаз не сводит.

Хотел я сказать, как вычислил полицмейстера. Как догадался, что он это. Вспомнил слова буфетчика: «Они ж на корабле служили. На флоте служба тяжкая. Их высокородие и ранен был, с тросточкой ныне ходят».

– Есть у меня подозрение, что он моряк, – отвечаю. Ох, засомневался я. До этого уверен был на все сто. А как до дела дошло, что сказать? Одни догадки.

Шеф усмехнулся.

– Потому что Рыбак, что ль? Я тоже моряк. Мы с Иваном Витальевичем вместе служили. На одном корабле. Тонули вместе. Летучих рыб жрали с голодухи.

Посмотрел я на него, и мурашки побежали. У шефа трость в руках – как буфетчик сказал. Вот про кого он? Про этого полицмейстера, что в кровати лежит, или про того, что на стуле сидит? Про старого или нового? Блин, вот попал… Может, это сам шеф? Тогда зачем он сам себя ищет? А затем – узнать, найдёт Найдёнов чего или нет. Не найдёт – дурак Найдёнов. Найдёт – так ему и надо…

Тут в дверь постучали. Елизавета Ивановна крикнула:

– Господа полицейские, пойдёмте к нам! Что вы всё о деле, да о деле! Больного замучили!

Шеф встал со стула, тяжело на трость опёрся, ответил:

– Идём, Лизанька. Батюшке вашему покой нужен.

Ко мне повернулся, сказал:

– Ищи, Найдёнов. Ищи. Свидетелей, доказательства ищи. А не это вот, пустое… Найдёшь – приходи.

И в дверь вышел.

А я стою, рот разинул. Елизавета Ивановна. А рядом на кровати лежит Иван Витальевич. Так это дочка полицмейстера. Может, Рыбака. А может, моего отца. Подозреваемая в краже динамита. Привет, сестрёнка.

Глава 22

Шагал я по улице усталый и злой. Самое то для вечеринки. Наводку на место, где подозрительные типы собираются, мне дал репортёр Иванищев. Предупредил, чтобы оделся попроще, там таких любят. Так что я в самый раз. Ещё шинель старую напялил. Как есть голодный студент, на всё готовый.

Полтора дня прошли впустую. Ничего не нарыл сыскарь Найдёнов. По моргам да по трущобам мотался зря. А так всё хорошо начиналось…

В доме полицмейстера меня душевно приняли. Чаем напоили, пирогами накормили. Даже Буграчёв подобрел и смотрел без злости. Шеф сказал, уже в гостиной, что представление на мой новый чин в столицу отослал, вместе с другими документами. Как только ответ получим, так сразу будет Димка Найдёнов настоящий офицер. «Можешь заказывать новые погоны» – сказал начальник.

Журналюга Иванищев потихоньку правым глазом подмигнул, шепнул в уголке: «О встрече не забыли? Всё в силе».

Хотел я ещё тогда девицу Елизавету о каменном карьере, да о складе с динамитом на разговор раскрутить, но не вышло. Лизавета глазками поморгала, защебетала что-то о бедных голодных рабочих. Я её и так, и эдак – ничего по делу. Да ещё мешало мне, что я узнал только что. Смотрю на неё, и думаю – сестра она мне или не сестра? Смотрел, смотрел, так и не понял. Тут уже Бургачёв заревновал. Чего это стажёришка его пассию в уголке зажимает. Взял он девицу под локоток, на меня глянул, как Отелло на Дездемону. Того гляди придушит. Вот как при начальнике, дураке влюблённом, её раскручивать? И сама то ли дура, то ли умная очень. С разбега не возьмёшь.

А девица Елизавета Ивановна чмокнула меня в щёку на прощанье и сунула в карман горсть сахарных кусочков – для попугая. Она его купить у меня хотела даже, но не согласился я. Он, конечно, попугай, и толку с него ноль без палочки. Но всё равно – разумное существо. Гоблин, мне на верность заговорённый. Как же продать его? Но девица на отказ не обиделась, улыбнулась мило и руку пожала.

Но это были ещё цветочки. Пока не пошёл без пяти минут прапорщик Найдёнов – или коллежский секретарь – по своим зацепкам.

С утра, ещё солнце не встало, сгонял на Алексеевский карьер. Снова всё осмотрел – с новым управляющим, молодым парнем. Тот ничего не знал, только блеял: «Э-э, я пока не разобрался… Э-э, я здесь первый день…»

Зашёл на склад, посадил попугая Микки на динамитные ящики. Микки по ящикам побегал, крыльями похлопал. Когтями брезент поскрёб зачем-то. Потом взлетел, круг сделал над ними, и нагадил сверху. Всё.

Даже призрачный котик Талисман вылезать отказался. Он после того раза, как чокнутый эльв Левикус меня сожрать хотел, внутри сидит и нос наружу не показывает. Боится, видать. Испугал его злобный эльв.

***

Притащил я тело бухгалтера Семёна в городской морг. Тут уже от досады, что не выходит ничего, на беспредел пошёл: вытащил лучшего врача из больницы и в морг под конвоем доставил. Очень мне мой подпрапорщик Кошкин с солдатами в этом помог. Врач, правда, сильно ругался, грозился моему начальству пожаловаться, но это когда ещё будет.

Короче, притащил врача, с ним его ассистента захватил, фельдшера. Врач молодцом оказался: покойника увидел, ругаться перестал, делом занялся. Сразу видно – специалист.

Но толку от его стараний оказалось ноль. Как шеф и сказал: помер от чахотки бухгалтер Семён. Если и было что, теперь не найти.

Уж как я котика Талисмана в морге просил выйти, уговаривал – мысленно, конечно – нет. Не вылез.

И тут не вышло!

Потом я навестил полицейских агентов. Из тех, что мне Бургачёв от щедрот своих передал. Один агент оказался пьян в стельку. Ничего сказать не мог, мычал коровой, пускал слюни, растирал их по небритой роже, пытался похлопать меня по плечу. Потом свалился и захрапел.

Другой агент был трезв, как стёклышко. Но лучше бы пьян оказался. Это был гоблин – один из немногих, что остались в городе после облавы и высылки в поля.

Гоблин этот буфетчиком в забегаловке работал. Той самой, в которой мы с Альфридом и нашей бандой в карты играли. На большие деньги.

Я пришёл, время подгадал, когда народу в заведении не бывает.

Буфетчик меня увидел, кивнул, как старому знакомому. Рюмочку налил, закуски положил. Поболтали. Он мне: говорят, что дела идут не шибко хорошо. Народишко напуган, по улицам полиция так и шастает, гребут всех, кто хоть чуточку рожей не вышел. Затаились людишки, понапрасну на рожон не лезут.

Намекнул ему, что Рыбака ищу. Буфетчик скучное лицо сделал. Сказал: «Байки всё это, господин хороший. Нет никакого Рыбака. Им залётных фартовых пугают. Кличка есть, а человека – нет». Я ему: «Как же так? Ты мне говорил, есть. Говорил, под ним девки гулящие ходят. Забыл, что ли?»

Буфетчик только плечами пожал. Сказал: «Тогда вы тот залётный и были, сударь мой. Сейчас другой коленкор». Рот захлопнул, как крышку от ящика, и давай стаканы протирать, со скрипом. Как подменили гоблина. Так я и ушёл.

***

А сегодня утром я хоронил Генриетту. На кладбище людей собралось немного: несколько подружек, парочка кавалеров, вот и вся компания. Но всё прошло чинно-благородно. Похоже, бизнесмен Алексеев дал-таки денег на похороны, хотя сам не пришёл.

Сутенёра Николя не было. А так хотелось ему ещё разок рыло начистить. Да расспросить заодно. Генриетта перед смертью сказала, что её «кот» людей Рыбака шибко уважает. Может, знает чего Николя? Но нет, не пришёл подлец. Бегай за ним теперь…

Постоял я у могилы, горсть земли бросил. Подружки носами шмыгали, в платочки сморкались. Потом, уже когда зарывать стали, Альвиния пришла. Постояла, попрощалась, а у самой в глазах ни слезинки.

Я к ней, она смотрит холодно, как на чужого. Говорю: «Прости, Альвиния. Опоздал я». Она ответила: «Ничего». И глаза пустые. Как у пыльной куклы.

Тут и дошло до меня. Понял, что с ней стало. Так выглядит полукровка, у которой душу вынули. Ту, магическую, эльвийскую половину. Как мне Альвиния в записке тогда сказала? Что ушла к тем, кто о ней позаботится. В бордель она вернулась, больше некуда. К злобным эльвам в зубы. Вот они ей и закусили, вместо завтрака… Послушная стала девчонка, безопасная. Если знала чего, забыла. Блин! Вот гады… И не достать их никак, кругом обставились.

Короче, шёл я на вечеринку злой и усталый, хуже некуда.

***

Район, где вечеринка назначена, не богатый. Но и не трущобы. Когда я с бандой полукровки Альфрида, гоблина и орка разбойничал, пришлось побегать по городу. Расположен район на склоне, внизу речка мелкая, сейчас льдом покрытая. Дома здесь все чистенькие, но небогатые. За оградой яблони, из снега торчат мёрзлые ветки малины.

Возле дома, у калитки стоят парни, гогочут, вроде просто так. Я подошёл, гоготать перестали. Хорошо, мне журналист Иванищев сказал слова нужные, чтобы впустили. Прошёл я во двор, на крыльцо поднялся. Внутри гармошка играет, шум, смех. В дом вошёл, там гулянка.

На столе бутылочки казённой, стаканы, закуски всякие. Не такие, как в доме у его высокородия господина полицмейстера – попроще. Хлеб, лук, капуста квашеная, огурцы из кадушки. В углу гармонист сидит, плясовую наяривает. Парни, девчонки пляшут, пол трясётся, аж доски трещат. Весело.

Осмотрелся я. И что? Где тайное общество? Пьянка-гулянка, танцы-обжиманцы. Наврал, небось, журналюга Иванищев. Показать хотел, что не зря хлеб казённый ест. Зря я сюда тащился, ноги бил. Достойное завершение приятного дня!

Потом присмотрелся, заметил кое-что странное. Дом этот – изба-пятистенок. Все пляски в одной комнатушке происходят. Есть дверка в другую комнату. У дверки парень стоит, семечки лузгает. Иногда дверь открывается, кто-нибудь в неё заходит. Заходит и пропадает. Но гостей меньше не становится – то и дело новые приходят на гулянку. Интересно мне стало – куда народ девается? Может, у них там шкаф с выходом в сказочную страну, как в книжках пишут?

Подошёл я к двери, хотел открыть. Парень сразу:

– Куда прёшь?

– А ты чего, швейцар? – отвечаю.

Он ладонь на ручку дверную положил, не пускает. Я его толкнул, он меня. Давай мы с ним толкаться. Думаю – если я как бы не тайный агент, то чего мне стесняться-то? Включил дурака, и вперёд.

Девчонки смеются, типа: а вот и не подерётесь!

Дверь в комнатушку открылась, оттуда чувак выглянул.

– Чего шумите?

– Да вон, этот лезет!

– Пусти его.

Зашёл я, там пять человек вокруг стола. На столе картишки разложены. Мелкие монеты между карт разбросаны, бутыль казённой стоит, опять же. Бутерброд надкусанный валяется.

– Играть пришёл? – один из чуваков за столом спрашивает. – Садись!

Сел я за стол. Раскинули картишки. Так себе игра, по маленькой.

Сижу, в карты одним глазом смотрю, а сам думаю: что-то здесь нечисто. Не может быть, чтобы только из-за картишек меня Иванищев сюда навёл… Из-за копеечной игры. Не рулетка же здесь подпольная, в самом деле?

И куда народ девается, что сюда заходит? Тут и шкафа нет, как в книжках описывают. Комод да сундук, вот и вся мебель. Досада!

Дверь скрипнула. За моей спиной кто-то остановился, смотрит мне в карты. Наклонился, в ухо дышит.

Я ему:

– Слышь, ты, отодвинься.

А сам злой уже. Думаю – какого чёрта я здесь стул задницей плющу? Обманул меня журналюга, как есть обманул.

А этот, позади который, говорит:

– Слышь, ты мне не тыкай. А то я тебе сам тыкну.

Все, кто за картами сидел, затихли, на нас уставились. Я карты положил, спокойно так, обернулся. За спиной мужик стоит. Ну как мужик – парень, меня малость постарше. Рожа наглая, глаза с прищуром.

Говорю:

– Идите лесом, господин хороший. Тыкайте там себе в пень, сколько угодно.

Вокруг заржали, ладонями по столу захлопали. Понравилось, видно.

Он глаза свои наглые ещё больше сощурил, цедит сквозь зубы:

– Давай-ка выйдем.

– Давай, – отвечаю. О, пошла жара. Не догоню, так согреюсь…

Он отодвинулся, мотнул головой – за мной иди. И в угол, где сундук, пошёл. Я за ним.

А парень этот за верёвочку, что сверху свисала, дёрнул. Кусок стены, обоями оклеенный, отошёл. Как раз в размер двери. Небольшой, только чтоб пройти, пригнувшись. Вот тебе и выход!

Выбрались мы наружу. Там задний двор оказался. Вокруг заборы, сады, невдалеке баня топится. Дымком пахнет, хорошо так.

Загляделся я на кусты да на баню. Парень этот мне как влепит леща со всей дури. Я его за руку успел схватить, швырнул в снег. Он вцепился, как клещ, не отпускает. Барахтаемся в снегу, глаза залепило, не вижу ничего. Но кое-как вывернулся, скрутил его, повалил мордой вниз. Льдинки выплёвываю, думаю – что за день такой? Сплошное огорчение и мордобитие…

Чувак этот фыркнул, как конь, башкой в снег ткнулся, да как заржёт. Аж весь трясётся, смешно ему. Говорит:

– Так тебя распереэдак, эльвийская морда!

Я его отпустил. Думаю – пусть только встанет, вломлю ему за слова такие. С ноги в дупло.

Встал он, отряхивается, улыбка до ушей:

– Твою ж эльвийскую мамашу! Здорово, Митяй! Что, не признал меня?