Текст книги "Стальная сеть (СИ)"
Автор книги: Натан Темень
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Глава 26
Оказалось, начальника станции пугать – только время тратить. Пожилой дяденька, сразу видно, всякого повидал. Усы с бородкой седые, мундир железнодорожный на животе натянут, но жирка нет, в плечах крепкий, осанка бодрая. Смотрит спокойно, и на лице написано: я таких, как ты, в белых тапках видел. Короче, не зря его на это место поставили.
Мне сказал, как инженер Краевский только что:
– Молодой человек, я с вашими сыскными уже разговаривал. Что-то ещё знать желаете?
Сам за стол уселся, руки на зелёном сукне сложил, над головой портрет государя в парадном мундире. Одно слово – начальник.
– Желаю кое-что уточнить, – говорю. – Хотелось бы получить список работников, что накануне аварии работали в непосредственной близости от путей.
Начальник брови приподнял, спрашивает скептически:
– Ещё один список?
Ого, как Бургачёв постарался. Опередил меня, даже список взял. Старается поручик, карьеру делает.
– Что поделать, – отвечаю, – служба! Кстати, не подскажете – куда у вас найденные вещи относить положено? Ну там сумочки, зонтики всякие, кошельки…
Начальник нахмурился, говорит:
– Неужели вам, господа, делать нечего, вы зонтики искать принялись? Или это опять на нас газетчики пасквили писать вздумали?
– Ну а всё же?
– Все найденные вещи подлежат описи и хранению, пока хозяин не объявится, – холодно ответил начальник. – Вас интересует конкретная вещь?
И на часы эдак нетерпеливо посмотрел – намекает.
– Скажем, такая вещь, как платок, батистовый с монограммой.
– Платок… – начальник вздохнул. Чувствую, надоел я ему хуже горькой редьки. – Разумеется, даже такая вещь, как платок, будет сохранена. У вас всё?
И по лицу видно, что платок – вещь ничтожная. Как и господин полицейский со своими дурацкими вопросами.
– Хочу поговорить с теми, кто отмечен в списке. Это можно устроить?
Начальник пошевелил усами. Вижу, усмехнуться хочет, но должность не позволяет.
– Это вряд ли получится. У нас работников немного, кто накануне работал, те и в день аварии были. Так что на кладбище идите, коль поговорить охота. На могилки. Там они все. Мой предшественник тоже там. Я сам здесь без году неделя служу, ежели не знаете, господин офицер.
О как. Конечно, как я не подумал, дубина! Прежний начальник станции наверняка на перроне был в момент взрыва. Провожал важных гостей, обеспечивал порядок… Вот и погиб вместе со всеми. Ёлки зелёные!
– Ещё один вопрос. Может такое быть, что работник один записан, а пришёл вместо него другой?
– У нас с этим строго! – начальник нахмурился. – Такого быть не может. Прошу прощения, господин полицейский. Дела.
И со стула поднялся, всё – закончили. Руку на прощанье не подал, кивнул только.
***
Вышел я от начальника станции весь в расстройстве. Была у меня ниточка, да оборвалась, едва начавшись. Как назло – будто кто-то все концы обрубает.
Тут и солдатики мои подоспели, во главе с подпрапорщиком. Доложились.
Правду сказал начальник: все, кто на путях работал в тот день, полегли при взрыве. Машинист, помощник машиниста, путевые рабочие, мастер, начальник станции…
– Да вот ещё… – сказал рядовой Банник. – Болтают, будто был у них работник один, из гобов. Уборщиком числился, но по правде за мастера старался. Все это знали, деньги ему давали как уборщику, ну да мастер ему из кармана своего приплачивал. Очень ценный был гоб. В машинах всяких, железках соображал – любо-дорого.
– И где этот гоб? – спрашиваю. Ага, не всё знает новый начальник, ой, не всё…
– Да кто ж его знает, ваше благородие. После той оказии его не видали. Может, помер со всеми вместе.
– Нет, не помер, – вмешался рядовой Шнитке. – Мне кухарка сболтнула, что гоб живой остался, да загребли его при облаве.
– Как звали гоба? – о, хорошо. Вот и живой свидетель. Может, он где-то у помещиков сейчас. Найти сложно, но можно.
– Да вроде… – замялся рядовой. – Вроде Мас… Маис… Шмаис… тьфу, не выговорить!
– Шмайс?
– Так точно – Шмайс, ваше благородие!
Ну хоть что-то. Хотя имя знакомое, где-то я его уже слышал. Ничего, разберёмся. Сейчас ещё одно дельце провернуть надо.
Говорю:
– Подпрапорщик, видите вон того рабочего?
– Так точно, вижу! – отвечает Кошкин.
– У этого рабочего в кармане лежит платок белого батиста, обшит по краю кружевом. В углу вышивка – буква А. Пойдите к рабочему и заберите у него платок. Дайте денег, вот…
Я пошарил в кармане, достал мелочь.
– Дайте ему денег. Платок принесите мне.
– Разрешите вопрос – а если деньги не возьмёт? – вижу, Кошкин удивился, но виду не подаёт.
– Тогда просто заберите. Скажете – в интересах следствия. Я приказал. Вам ясно?
– Так точно! – Кошкин козырнул и зашагал к работяге.
Разговор отсюда не слышно, но видно: подпрапорщик говорит, работяга головой мотает – отказывается. И денег ему не надо. Странно… Кошкин деньги подержал в ладони, но нет, не выходит. Смотрю – подпрапорщик мой монеты в кулаке сжал, да как двинет работяге поддых. Тот согнулся. Но со стороны, если не приглядываться, ничего не подумаешь плохого. Ну, прихватило живот у чувака, с кем не бывает.
Да-а, вот и стал ты, Димка, полицейской ищейкой, как инженер Краевский сказал. Не зря тебе рукине подают на прощанье.
Вернулся Кошкин, платок мне подал. Я взял, бумажкой из блокнота обернул, в карман сунул. Нет здесь пакетов для улик, но и так сойдёт. Мне сейчас любая зацепка нужна, самая малая. Ещё бы того гоблина найти! Ценный свидетель, как он ещё жив остался… Да ещё в железках хорошо разбирается… Очень подозрительно. Поймаю, раскручу на всю катушку.
***
Искать пропавшего гоблина Шмайса оказалось труднее, чем неуловимого Джо. Потому что никто его не искал.
Списки были, списков нет, с глаз долой – из сердца вон. Никто в участке не знает, куда бумажки, где инороды записаны и в поля отправлены, девались. Небось, отдали бумаги помещикам, а те их в сундуки положили, на замок закрыли да и забыли где ключи лежат.
А офицера где искать, который может и не офицер вовсе?
Понял я, что задачка эта мне не по зубам. Надо начальство подтягивать. Одно дело – горничных да работяг трясти, а совсем другое – офицеры. Белая кость, дворянская кровь. Пойди, потряси такого. Он тебя сам потрясёт за шкирку. Одной дуэли с сынком-наследником Филинова мне хватило. Со всеми на дуэлях не настреляешься. Да и много их, выяснять, кто и когда в город приехал, кто где был – задачка ещё та.
***
Повезло – Бургачёв на месте оказался. Мрачный, как туча. Злой отчего-то, недовольный. Сидит за столом, голову руками обхватил, в бумажки смотрит. Не узнать поручика. С похмелья, что ли?
Меня увидел, как гавкнет:
– Почему без стука заходите, господин Найдёнов?
– Прошу прощения, – отвечаю. – Важные сведения!
Рассказал ему, как на вечеринку к народовольцам ходил, как там листовки раздавали. Что наводку на вечеринку дал мне агент Иванищев. А про дружка моего, Швейцара, ничего не сказал. Не смог. Да и как сказать-то? Что не помню его, хоть ты тресни, потому что я не я, а другой Дмитрий? Так что вяжите меня, люди добрые, я поддельный полицейский?
Говорю:
– Думаю, что народовольцы поезд взорвали. Для этого достаточно было накануне в топку динамит подбросить. А там уголь, котёл под давлением… Вот и рвануло.
Бургачёв из-за стола выскочил, по кабинету зашагал, губы кусает. Остановился, сказал резко:
– Вы, господин Найдёнов, изрядный фантазёр. Кто мог незаметно к поезду подойти и динамитную шашку туда сунуть? Это вам не пирожки в булочной таскать! У инородов возможность была, они магией своей невидимы стали. Они и виновны!
Намекает, гад, как я с бандой инородов разбоем промышлял. Типа, стажёр ты был, таким и остался, тебе веры нет?
Говорю ему:
– Имею сведения, что некто в офицерской форме подходил к поезду и даже забирался в кабину машиниста.
Разозлил меня Бургачёв. На морде у него написано: ты полукровка, выскочка, не лезь куда не просят.
Начальник аж побледнел весь:
– Что? Говорите, да не заговаривайтесь, господин Найдёнов! Откуда такие сведения?
– У меня свои источники информации, – отвечаю. – Также есть подозрение, что в диверсии мог принять участие некий гоб по фамилии Шмайс. Его могли отправить вместе со всеми на работу в поля. Так что надо бы списки поднять, где оный гоб сейчас быть может.
– Это всё? – спрашивает мой начальник. Холодно так.
– Ещё надо бы проверить офицеров на предмет алиби. Кто мог быть в то время на станции и возле путей. К тому же есть одна деталь – вероятно, офицер этот был с дамой.
Говорю, а сам вижу – Бургачёв совсем белый стал, как простынка. Рычит на меня:
– Да вы с ума сошли, Найдёнов! Никак, смеси курительной нажевались, у оргов отобранной. Единственный офицер, который мог зайти в кабину машиниста, был его высокородие господин полицмейстер! Иван Витальевич лично проверял безопасность поезда графа Бобруйского перед отправкой. Я там был и всё видел. Идите, Найдёнов. Займитесь лучше инородами. Ищите своего гоба. Пока не найдёте, не появляйтесь. Свободны!
И на дверь указал.
Глава 27
Я и так уже злой был и уставший. Кто только не доставал меня сегодня. Всё сразу навалилось: похороны Генриетты, полумёртвая Альвиния, благородные инженеры с начальниками, которые руку подать брезгуют. А почему? Потому что я дело своё делаю, работу выполняю? Теперь этот ещё – поручик, орёт как на собаку.
Не выдержал я, сказал:
– Господин Бургачёв, я хотя чином ниже вас, но кричать на себя не позволю.
Он удивился, спрашивает, ядовито так:
– Мне что, господин Найдёнов, с вами в лайковых перчатках разговаривать?
– Я дурманных веществ не употребляю, как вы намекаете, смеси всякие не курю, – говорю ему. – Если у вас ко мне личные претензии – так и скажите. Мне стреляться не впервой.
Поручик на меня уставился, зубами скрежещет. Зубы расцепил, шипит:
– Вы меня на дуэль вызвать желаете, стажёр? Не много ли чести?
– Честь у нас одна – офицерская, – отвечаю. – Я хотя и ублюдок, по-вашему, но такой же офицер, как и вы. Служу за совесть, а не за деньги.
– Это я служу! – гаркнул Бургачёв. – Я служу, а вы, Найдёнов, выслуживаетесь! Кто вам позволил на станцию ходить, допросы вести без позволения? Вы нарушили мой прямой приказ!
Это он правду сказал, не поспоришь. Но если его слушать, так ничего не получишь. Так и будешь под плинтусом сидеть, как таракан. Мёрзнуть возле будки городового…
– У меня прямое указание господина полицмейстера, – отвечаю.
– Нет у вас никакого указания! – рявкнул Бургачёв. – Господин полицмейстер ничего вам не приказывал!
Тут я в карман руку сунул – за перчатками. Хотел ему в морду перчаткой бросить. Такое зло во мне поднялось, аж в глазах темно стало. Видно, характер настоящего Найдёнова вылез. Не в первый раз уже. Бешеный чувак этот настоящий Дмитрий.
И пришёл бы мне конец – как офицеру полиции – но тут в дверь постучали. Сразу же дверь распахнулась, слышу, голосок девчачий:
– Здесь открыто? Ах, господа, как у вас душно!
Оборачиваюсь – а это Елизавета Ивановна, дочка полицмейстера, собственной персоной. Вся из себя – шубка на дорогом меху, муфточка, сапожки. Сама румяная, глаза блестят. Подошла, каблучки стучат, юбка шуршит, о ножки бьётся. Наклонилась, платок, у работяги отнятый, подняла и мне даёт:
– Это ваше, Дмитрий Александрович? Вы обронили.
А это я, когда перчатку нашаривал, чтобы начальнику в лицо дать, выронил, да и не заметил, как.
Взял я платок, молча в карман засунул.
Бургачёв её увидел, сразу притих. Стоим с ним оба, молчим, как два дурака, не знаем что сказать. Потом Бургачёв сказал-таки:
– Идите, Найдёнов, работайте. И чтобы больше такого не было!
***
Вышел я из кабинета, как оплёванный. Не остыл ещё. Едва карьеру свою псу под хвост не пустил из-за гада этого. Да ещё досадно очень. Такая версия развалилась!
Так что же получается – я видел полицмейстера в кабине машиниста? Если это он, то никакие офицеры не виноваты. Не стал бы он взрывать сам себя.
Хотя… Если верить моему видению, офицер тот на полицмейстера не похож. Иван Витальевич человек пожилой, фигура у него солидная. А тот, что в паровозе, потоньше будет. Правда, видел я его плохо. Но кто знает?
И насчёт дамы я ошибиться не мог. Точно была. А Бургачёв сказал, что сам там был и ничего не видел. Нет, постой, нек так он сказал. Сказал, что сам там был и никого посторонних не видел. Вот как.
Погоди, погоди-ка, Димка…
Тут я вспомнил, как Бургачёв говорил, что сам этим займётся. Что сам на станцию сходит, всех опросит. А меня тогда же услал инородов гонять. Да ещё поручений всяких надавал выше головы. Чтоб под ногами не путался. Так что сомнений нет, что мой начальник на станции уже был, и всех потряс хорошенько. Он ведь служака и карьерист, не хуже меня. Нет – лучше. Вон, за дочкой полицмейстера бегает, как собачонка ручная. Елизавета Ивановна хотя и симпатичная девица, но стал бы он за ней ухлёстывать, будь она обычной девушкой? Не дочкой полицмейстера? Ой, вряд ли…
Тут я застыл на месте. Стою в коридоре, возле кабинета начальника, и глазами хлопаю.
А ведь девица Елизавета тоже молода и красива. И талия у неё тонкая, и шляпка с пером наверняка имеется. А главное – имеет доступ к динамиту. И совсем недавно на карьер ездила. Где ящики со взрывчаткой кто-то вскрыл, а бухгалтерскую книгу подчистил.
Нет, Димка, не неси чепухи… Дочка полицмейстера не может взорвать паровоз. Не может – хотя бы потому, что на вокзале был её папаша.
Но если это была она… Если это всё же была она, тогда понятно, почему инженер Краевский бормочет о несчастном случае. Бургачёв не дурак, понял, что взрыв – скорее всего диверсия. Возможно, он узнал, что обожаемая Елизавета Ивановна ходила посмотреть на паровоз. И что? А то, что влюблённый – или расчётливый – поручик Бургачёв ни за что не допустит, чтобы его невесту заподозрили хоть на секунду. Вот и надавил на инженера. Долго ли умеючи? Нет диверсии, нет проблемы… А если и была, так то инороды виноваты – сто пудов.
От таких мыслей я аж вспотел. Отёр лоб ладонью. Придержи лошадей, Найдёнов. Чтобы обвинить дочку полицмейстера, надо крепко подумать. Нужно быть уверенным на все сто. Нет, на все двести процентов. Да наверное, это и не она вовсе. Может, какая-нибудь дамочка решила свести счёты со своим любовником или мужем. Не на рельсы бросилась, как в книжках пишут, а динамитную шашку в топку подложила – чтоб наверняка. А мы тут головы ломаем, землю роем, стараемся…
Пока стоял, голову ломал, мимо Бургачёв с Елизаветой Ивановной под ручку прошли. Лизавета мне щебечет на ходу:
– Дмитрий Александрович, приходите к нам запросто, на блины. Тётка Настасья блинов напекла, приходите!
Пальчики в перчатке чмокнула и мне воздушный поцелуй послала.
Дошёл я до буфетной, плюхнулся на табуретку возле самовара, старичок-буфетчик мне:
– Чаю, господин Найдёнов? – а сам моему Микки орешки с руки скармливает. Попугай орешки берёт, хрусть – скорлупа во все стороны.
– Давайте, – говорю. – С утра на ногах.
– Вам квартирку бы хорошую, господин Найдёнов, – буфетчик мне кипяток наливает в чашку. Баранок ко мне подвинул, целую горку, баранки сдобные, румяные. – Нельзя всё ножки бить да по лавкам ночевать, эдак и захворать недолго.
– Есть предложения? – спрашиваю, а сам от баранки откусил, да чаю отхлебнул как следует. Хорошо!
– Есть, как не быть. Вон у вдовы Степаныча, которого значок на вас, комнатка свободна. Детишки у них выросли, одна дочка с ней пока, на выданье. Денежки Зинаиде не помешают. Вы сходите, авось сторгуетесь.
– Спасибо, – говорю. – Схожу.
Буфетчик заулыбался:
– На здоровьишко.
Взял я Микки подмышку, чай допил одним глотком, и пошёл из участка. Как буфетчик сказал – ноги бить.
Глава 28
Иностранца Джеймса Лоу я нашёл в гостинице. Представитель концессии «Стивенсон и сыновья» давал интервью.
Иностранец в кресле сидит, щёки после обеда розовые, сытые, волосы на пробор разглажены – хоть в рамочку вставляй.
Напротив фотоаппарат стоит на трёх ножках, журналист Иванищев вопросы задаёт. Вот ведь шустрый какой, и тут, и там – везде успевает. Волка ноги кормят, а репортёра – тем более.
Слышу, иностранец соловьём разливается, концессию свою хвалит.
– …будущее без сомнения принадлежать железная дорога. Да! Цивилизация скоро приходить в каждый угол… тёмный угол кантри… провинция. Где будет ходить локомотив, там начинаться прогресс. Торговля это есть лучшее… лучше для всех. Господин Стивенсон, основатель фирма, говорит так. Наша дорога будет покрывать земля стальная…
Джеймс Лоу пощёлкал пальцами:
– Стальная… веб…
– Паутина? – подсказал журналист Иванищев.
– Нет…
– Сеть? – говорю.
Иностранец ткнул в меня пальцем:
– Да! Сеть! Стальная сеть! Прогресс не можно останавливать, господа. Торговля и прогресс идти рука с рукой… вместе, да!
– Насколько в столице благосклонны к вашим планам, господин Лоу? – спрашивает журналист. Сам фотоаппарат свой наводит, лицо сосредоточенное. Видно, непросто это – такой штукой фотки делать. – Что говорит его сиятельство, господин министр?
– Его сиятельство очень… добро… доброжелательно слушать наши план. Мы пил на брудершафт, это быть очень мило.
Гляди-ка, а этот Джеймс Лоу непростой человек. Раз уж его сиятельство – кстати, кто он? – с ним обнимается и на брудершафт пьёт. Министры этого Джеймса принимают и доброжелательно слушают, вот как.
А журналист вопросы подбрасывает:
– Нельзя ли конкретнее, господин Лоу, поведать нашим читателям о планах концессии?
Иностранец закивал, отвечает:
– Наша концессия иметь широкие планы. Прокладывать ветка железной дорога далеко. Ваша страна иметь восмож… возможность идти в Азия свой путь. Это не быть быстро, это дорого, но! Это будет окупать всё.
– А как же предложение лорда премьер-министра Болдуина относительно туннеля через Дарданеллы? – спрашивает журналист.
– Мы глубоко уважаем лорд Болдуин, – говорит иностранец. – Однако строить туннель очень, очень дорого. Очень долго. Мы предлагать выгода сейчас.
– В чём же заключается немедленная выгода, господин Лоу? Поведайте нашим читателям.
– О, выгода очевидна! Наша концессия «Стивенсон и сыновья» поставлять локомотив, поставлять вагон для поезд. Мы вложить деньги в земля для стройка дорог. Мы поставлять специалист для работа. Быстро, надёжно и да – выгодно!
– Так вы хотите выкупить землю для строительства железных дорог? От столицы до самых глухих провинций, господин Лоу? – спрашивает журналист.
– Мы создавать акционерное общество, продавать акции, – кивает Джеймс Лоу. – Это окупаться скоро. Туннель через гора – много, много дольше. Много дороже.
– А может быть, вы просто желаете обогнать конкурентов, господин Лоу? – с подковыркой спрашивает журналист Иванищев. – Вы хотите продавать нам поезда, а другие хотят прорыть тоннель и дойти до моря? Вот где настоящая выгода!
Иностранец аж в кресле подпрыгнул.
– Наша концессия честно вести бизнес! Мы уважать свободная торговля, мы уважать конкуренты! Господин Стивенсон всегда говорит: сделай лучше, и я первый пожать тебе рука!
– Тогда скажите, господин Лоу: вы верите в возможность диверсии? Кому, по-вашему, выгодна авария на железнодорожной станции? Не причастны ли к этой диверсии ваши конкуренты?
Джеймс Лоу выпрямился, поджал губы.
– Мы не можно говорить о диверсии сейчас. Ваш инженер, господин Краевский, обещать доставить локомотив в столица для проведения экспертиза.
– И всё же, господин Лоу, кто мог желать гибели локомотива?
– Я не полномоч… не уполномочен делать такой заявление, – строго сказал Джеймс Лоу. – Ваша полиция вести следствие. Его превосходительство господин губернатор мне обещать разобраться.
– А правда ли, господин Лоу, что подобные крушения случались и раньше? – спросил журналист. – Вспомните трагедию, что произошла с локомотивом фирмы Эрикссен!
Иностранец покраснел. Пухлые щёки задрожали от негодования.
– Фирма Эрикссен иметь плохой конструкция! Их локомотив проигрывать гонка. Мы сожалеть об авария, но мы не винить никого. Прошу простить, господин репортёр, мой моцион…
– Всего один, последний вопрос, господин Лоу! Правда ли, что ваша концессия будет владеть половиной акций предприятия? И правда ли, что ваш босс, господин Стивенсон, предложил нашему министру изрядную долю этих акций в качестве подарка?
Господин Джеймс Локу подскочил на диване. Начал что-то говорить, сам красный, как варёный рак. Фы-ш-щь! Вспыхнул магний фотоаппарата.
– Внимание, сейчас вылетит птичка! – весело крикнул репортёр.
А чего кричать, птичка-то уже вылетела. Вот же хмырь этот Иванищев.
***
Иностранец удалился – весь красный. Ушёл, фырчит, ругается по своему. Весь моцион с пищеварением ему журналист испоганил. Тут разозлишься, весь приличный вид потеряешь.
Иванищев свой фотоаппарат складывает, сам смеётся:
– Видали, как я его зацепил? А снимок какой удачный поймал? Отличная выйдет статейка, любо-дорого!
– Они что, правда паровоз конкурентов испортили? – спрашиваю. Вот так дела открываются. Акулы капитализма в полный рост.
– Кто его знает, – отвечает журналист. – Наше дело поставить вопрос.
– Ага, – говорю. – А потом посмотреть, как человек трепыхаться будет.
– Вот! – Иванищев ткнул в меня пальцем. – Вы понимаете!
Взял я его за локоток, отвёл в сторонку. Говорю:
– У меня к вам дело, господин журналист. Государственной важности.
Иванищев сразу скучный стал, куда улыбка девалась. Говорит хмуро:
– Так и знал, что вы за этим. Что вам?
– Мне нужен адрес. Адрес конспиративной квартиры.
Журналист аж побледнел. По сторонам огляделся, шепчет:
– Что вы такое говорите, господин Найдёнов? Откуда мне знать такое?
– Назвался груздем, полезай в кузов, – отвечаю. Взял его покрепче за локоть. Журналист дёрнулся, а я держу, не отпускаю. – Я же не спрашиваю вас, отчего на прошлый адрес, что вы мне дали, облава пришла. Как раз когда я там был.
Журналист побледнел, головой мотает:
– Я здесь не виноват. Случайность, чистая случайность…
Ну я ему опомниться не даю, жму дальше:
– Где главарь народовольцев? Где его найти?
– Кто? – на Иванищева смотреть жалко – трясётся весь.
– Некий Швейцар. Мне стало известно, что он имеет жильё в городе. Адрес. Мне нужен адрес.
– Да откуда я знаю? – завопил шёпотом журналист.
Прижал я его покрепче, в глаза ему глянул и говорю, задушевно так:
– Смотрю я на вас, господин Иванищев, и вижу человека, который всё про всех знает. А тут какая-то амнезия. Странно это. Уж не скрываете ли чего?
– Послушайте, послушайте, господин Найдёнов, – бормочет журналист. – Моя осведомлённость сильно преувеличена…
– Говорите уже, – я ему в глаза заглянул, улыбку как у маньяка состроил.
Как там инженер Краевский сказал: взгляд у меня страшный? Мне-то себя со стороны не видно, как оно там с глазами. Но, видать, правда.
Смотрю, а журналист потеет, волнуется. Подёргался Иванищев, поёрзал, говорит:
– Есть у меня один адресок. Так, на всякий случай запомнил. Слышал краем уха, случайно.
Сказал журналист мне адрес, и шепчет:
– Только вы уж толпой туда не ломитесь. Может, там и нет никого.
Отпустил я его, он плечами подёргал недовольно, лицо обиженное сделал. Ничего, переживёт.
