Текст книги "Стальная сеть (СИ)"
Автор книги: Натан Темень
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Глава 23
Утёр я лицо, снег выплюнул. Отвечаю:
– Так твою расперетак! Тебя хрен признаешь. Рожа ты беспардонная.
Потому что сообразил я, как себя вести надо. Опасный этот парень, ох, опасный. С ним шутить нельзя. Не так ответишь – и до свиданья. Ещё вспомнил я, как мы с дружком моим, ещё с первого класса, общались. Он мне при встрече орёт всякое, я ему в ответ – тоже. Смешно, весело… Кто тебя ещё так обзовёт, как не лучший друг?
Заржал он ещё громче, подскочил ко мне, обнял, руками хлопает по спине. Я тоже обнялся, типа, рад очень.
– Я-то тебя сразу узнал, – говорит. – Только глянул. Вижу, Митяй. Филёра из себя строит… Ха-ха!
Во как. Так себе конспирация у меня оказалась. Первый встречный догадался. Хотя… откуда? Похоже, этот чувак ещё того, прежнего Найдёнова знал. А ещё наверняка знал, что Димка Найдёнов в полиции служит. Интересный расклад. Я ведь в полиции без году неделя… А друг старый. Думай, Димка, думай. Шевели мозгами…
Сделал вид, что снег за шиворот попал, отряхиваюсь. Время тяну. А этот меня по плечу хлопнул, сказал:
– Ладно, шутки в сторону. Пошли, потолкуем.
И на баню показывает.
Вон оно что. Банька-то не зря тут стоит, дымком курится. Вот куда людишки выходили, не иначе в баню.
Пошли мы с ним, я впереди, он за мной идёт, посмеивается.
В предбаннике парень какой-то сидит на табуретке, в руках пачка бумажных листков. На листках что-то напечатано. Это то, что я думаю?
Тот, что со мной пришёл, спрашивает:
– Много раздал?
Парень, что на табуретке, отвечает:
– Хорошо раздал, последняя пачка осталась.
Мой знакомец засмеялся, тихонько так, говорит:
– Хорошо, вставим властям фитиля! Вот дым-то пойдёт…
Ко мне обернулся:
– Пошли, попаримся.
В банном помещении уже несколько человек сидят. В самом деле парятся. Моего провожатого встретили, как своего. На меня покосились, но он сказал сразу:
– Вот, дружка привёл. Кореш мой ещё с Москвы. Мы с ним не разлей вода… Вместе по бабам бегали, ха-ха. Давай, не стесняйся! Все свои здесь.
Один из мужиков глядел, глядел на меня, потом сказал:
– Да я его знаю. Он легавый. Ты кого привёл, швейцар?
Ого, это он моему «дружку» так сказал. Швейцар? Кличка такая, что ли?
А тот улыбнулся, подсел к мужику на полок, говорит:
– Ты моего друга лягашом назвал. Может, и я легавый для тебя?
Мужик отвечает:
– Ты нет, а этого я сам видел. Он с генералами ручкался.
Тут «швейцар» его за уши схватил, да как башкой об стенку треснет. Хрясь затылком, раз, ещё раз. У мужика глаза закатились, а мой дружок его давай по морде лупить. Кровища так и брызнула. Лупит и повторяет:
– На тебе за лягаша! На тебе за лягаша!
Мужики другие повскакивали, кричат что-то, но помогать не лезут. Боятся, видать. Даже мне не по себе стало. Не зря мне показалось, что чувак этот опасный.
Отпустил мой друг мужика, тот повалился, да так и лежит. На шум парень из предбанника заглянул, мой друг ему сказал:
– Убери этого.
Парень поморгал испуганно, взялся тащить. Ему другой мужик помогать стал. Вытащили мужика побитого за руки да за ноги. А «швейцар» на полок уселся, пот вытер со лба, говорит:
– Я за другана своего кого хочешь на лоскуты порву. Вы его не знаете, а я знаю. Ну-ка, друг, повернись, покажи спину.
Повернулся я. Показал спину с печатью на лопатке.
– Видали? – спрашивает Швейцар. – Ему господа клеймо поставили, навечно. У кого из вас есть такое?
Все головами замотали.
– Вот! – говорит. – Кто сомневается, подходи ко мне, разъясню.
Смотрю – никто подойти не желает. Ничего себе у меня дружок. Это каким же буйным был настоящий Дмитрий Найдёнов, что у него такие друзья?
Стали мы париться. Заодно мужики дела решали. Выходили по двое, по трое, в сугроб прыгали, заодно бубнили о чём-то. Видно, для конспирации. Меньше знаешь – крепче спишь. Дружок мой побежал в сугроб прыгать, и я с ним. Мы же друзья. Ну да мне не впервой, на даче у друзей ещё не так резвились. Там такие сугробы были – ух!
Пока мы парились, ещё люди подходили, и парнишка в предбаннике им листки раздавал.
Я взял один, почитать. Напечатано так себе, кривовато. Зато в газете городской такое не увидишь.
Да, не зря я сюда пришёл. Хорошую наводку дал журналист Иванищев. Написано в листовке было криво, большими буквами, зато очень бодро. Звали всех мыслящих существ, угнетённых непосильным трудом, восстать и дать по сусалам. Понятно, кому. Сверху написано крупным шрифтом, а внизу, где-то на треть листка – непонятные письмена. Не то руны, не то ещё что. Это на каком языке? На гоблинском?
Мне дружок говорит:
– Гобы есть грамотные. Прочтут, другим расскажут. Мы уже таких воззваний раздали много. Видал, какое побоище было возле храма вашего, эльвийского? То-то! Ничего, народишко пока тёмный, своей задачи не понимает. Надо ему глаза открыть.
– Да разогнали всех, возле храма-то, – говорю, осторожно так. – И там, и всюду. Солдат нагнали, да и всё.
– Ничего, – Швейцар отвечает, – это начало. Пускай власти боятся, а нам это всё на руку. Им, главное, дорогу показать, оргам да гобам. А там пойдёт.
– Подзорвать чего-нибудь, – говорю в тон. – Вокзал, к примеру.
– Вокзал? Ты про станцию, что ли? Да, славно там бабахнуло. Жаль, что не мы это…
Опаньки… Как это – не они? А кто тогда?!
А может, скрывает Швейцар, что он это. Мало ли что. Для конспирации, к примеру. Хотя какая от лучшего друга конспирация может быть?
– Бывает, – отвечаю. – Как говорится – не было бы счастья, да несчастье помогло.
Швейцар смеётся:
– Это ты у нас умник, университет закончил. А мы по-простому, без затей. Хотели по одному извергов перебить, губернатора с полицмейстером-палачом, да вишь как обернулось… Руку бы пожал тому, кто взрыв устроил. Да небось, и рук-ног у него не осталось, хе-хе. По шпалам раскидало да по рельсам…
Вот так дела. Руку я ему на плечо положил, типа, понимаю, сочувствую.
– Может, и не раскидало… – говорю.
А сам жду, может, котик мой Талисман выйдет, картинку покажет. Врёт Швейцар или не врёт. Плечо у дружка мокрое, потное, а картинок не вышло никаких. Притих мой котик Талисман, и выманить нечем. Вот же ёлки зелёные…
– Кто знает! – Швейцар говорит. – У нас ведь в кружке раскол. Кто в лес, кто по дрова. Дисциплины никакой, всяк своё трубит. Поубивал бы.
Посмотрел на меня пристально, спрашивает:
– Ты ведь в жандармах сейчас? Не ври, мне можно. Что там ваши думают?
– Кто у тебя ваши? – отвечаю. – За языком следи.
Опять заржал он, чисто конь. Головой мотает:
– За что тебя люблю, Митяй, так за характер твой говённый. Ну, говори, что твои генералы думают, с которыми ты ручкался? Кто нынче в губернии воду мутит?
Понял я, что хотя дружок мой Швейцар мужика того отделал по мордасам, слова его запомнил.
– На инородов думают, – говорю. – Старейшин похватали, в тюрьму посадили. Остальных в поля отправили. Сам знаешь, небось.
– Зна-аю… – говорит, а сам глаза щурит, не поймёшь, что у него на уме. – Ежели что задумают, ты сразу записочку посылай. Адрес ты знаешь. Да не сюда, а как договаривались. Удивился я, что ты сюда заявился, рожу свою смазливую светить. Неужто, думаю, квартирка провалена? Ну ты ж сказал бы… А?
– Так получилось, – говорю. – Мамка таким смазливым родила!
Он засмеялся, я тоже. Смеюсь, а самого дрожь пробирает, так страшно стало. Вот как начнёт сейчас Швейцар меня пытать – чисто по-дружески – что я знаю, а чего не знаю… тут и конец придёт Димке Найдёнову. А если поймут, что я на самом деле засланный к ним полицейский сыщик, то вообще тушите свет. Не знаю, как здесь обходятся с двойными агентами, но точно знаю, что нигде их не любят. Сам «лучший дружок» меня на лоскуты и порвёт, как Тузик грелку. Бежать надо отсюда, поскорее. Пока не поздно.
А дружок мой Швейцар по плечу меня хлопнул и говорит:
– Ну что, ещё заход? В парную, да с веничком! А потом по рюмашке за встречу… Ох, наговоримся!
Ну вот и всё. Рюмочка та будет последняя… Молись своим эльвийским богам, Димка. Сейчас из тебя всё вытянут вместе с потрохами.
Глава 24
Иду за дружком своим – Швейцаром, а сам наготове. Сейчас главное успеть. Там в предбаннике, сбоку, на чурбаках устроена полочка. На полочке стаканы, чашки всякие, и бутылка водки стоит. Почти что полная. Возьму бутылку, да хватану с маху всю, чтобы от разговора отвертеться. Ну, и для храбрости заодно. Без закуски. А там уже разговаривай – не разговаривай, толку Швейцару от меня не будет. Какой с бесчувственного тела спрос?
Только я собрался, уже бутылку цапнул, закрутил винтом, сейчас, думаю, в горло волью одним махом… Жесть, конечно, никому не советую, но куда деваться? Лучше так, чем с ножом в печёнке.
Тут мальчишка какой-то в предбанник влез. Парень, что листовки раздавал, с ним парой слов перекинулся, говорит:
– Жандармы! Уходить надо.
Я аж водкой облился. Лицо утираю, а сам представил уже газетный заголовок: «Голый офицер Найдёнов пойман в бане с компанией народовольцев!» Пьяный, в обнимку с главным подстрекателем.
Швейцар сразу подобрался, как гончая перед забегом. Улыбка пропала, как не было.
Из бани уже мужики выскакивают, одёжки на бегу надевают. Но без паники – по двое, по одному разбегаться стали.
Я тоже быстро оделся, шинельку набросил, думаю: сейчас Швейцар побежит, и я с ним вместе. Узнаю, где он живёт, адрес, квартирку его. А самому мерзко стало на душе, гадко так. Хотя он не мой друг, а того, прежнего Димки Найдёнова, всё равно выходит предательство. Но что делать-то? Хоть разорвись…
Добежали мы до кустов, что вдоль забора соседнего росли. Швейцар доску отодвинул, как раз человеку пролезть. Говорит:
– Я налево, ты направо. Встретимся в типографии, адрес ты знаешь. Ну всё, удачи! – и дал ходу, только ветки затрещали.
Пробрался я через забор вслед за ним, смотрю – дружок мой уже почти из виду скрылся. Там склон к реке, так Швейцар туда побежал. Я дал ему отбежать и за ним двинул, не слишком быстро, чтобы на пятки не наступить. Он же сказал – мне в другую сторону.
Сначала легко было, на снегу следы остались, по ним я и бежал. Позади уже шум слышен, свистки полицейские. Вовремя мы смылись оттуда.
Потом след в тропинку перешёл – узкую, утоптанную – и пропал. По сторонам тропинки дощатые заборы, вокруг заборов снег рыхлый, весь в рытвинах. Не поймёшь, следы или так – кошки дрались. Но свежих не видно.
Пробежал я по тропинке, туда-сюда глянул, так и не понял, куда Швейцар пропал. То ли через забор махнул, и ушёл огородами, то ли дальше по тропинке пробежался. Я по ней до реки спустился, по сторонам посмотрел – никого. Только чуть подальше мостки небольшие, за мостками – полынья. Не в прорубь же он нырнул, в самом деле…
Как видно, не впервой Швейцару от полицейской облавы уходить. Небось, все ходы-выходы изучил.
Пробрался я наверх, обратно к дому. Смотрю, там уже полиция кругом, внутри шарят, чего-то ищут. Парней, девок обыскивают, шум, гам, возмущение.
Посмотрел я на это, да и убрался потихоньку оттуда. Ни к чему свою личность смазливую светить, правильно Швейцар сказал.
***
В паровозное депо я шёл уже прилично одетый. Полицейский офицер Найдёнов, весь из себя. Со мной подпрапорщик Кошкин и двое рядовых – Шнитке и Банник. Их я взял для солидности. К тому же они себя на карьере хорошо показали. Что я не увижу, они заметят, мне доложат. Ещё бы, я рядовым каждый раз по рублю выдаю или по три. А Кошкину и того больше.
Под мышкой у меня попугай Микки. Хотя толку от него до сих пор не было, решил я его взять. Вдруг повезёт? Да и боюсь я его в участке оставлять, мало ли что. Вон, старого фотографа-гоблина недавно в подвале оставил, и тут же ему смерть пришла. До сих пор не знаю, кто его прикончил. Официально объявили – самоубийство. Ага. Сам себя карандашом в глаз ткнул, насмерть. Попугай, конечно, не гоблин, но много ли птичке надо? Шею свернул, и конец.
На станции от взрыва остались только щербины на стенах вокзала. Всё уже подмели, кровь замыли, чисто. За перроном, на месте взрыва, рабочие суетятся. Покорёженные рельсы уже растащили, шпалы горелые и разбитые убрали. Остатки паровоза и вагонов ещё лежат, похожие на дохлого кита, которого выбросило на берег. Вокруг них рабочие возятся, разбирают помаленьку. Рядом телега стоит, запряжённая тяжеловозами. На телегу обломки складывают.
Велел я своим солдатикам вокруг походить, приглядеться, с рабочими поболтать. Сам возле останков паровоза двинулся. Погляжу, осмотрюсь, может что-то увижу, что раньше не заметил. Уж очень интересно мой шеф тогда, в доме у полицмейстера, про поезда говорил. Наши, не наши… Что-то тогда меня укололо, мысль какая-то. Вот только зацепить никак не могу…
Прохожу сбоку паровоза, слышу – с другой стороны кто-то разговаривает. Вроде громко, но слов не разобрать. Я туда скорей. С той стороны корпус разворочен, листы металла с дырками от отлетевших заклёпок отогнуты. Внутри, если заглянуть, всё помято, всё в саже, и гарью пахнет. А возле дыры два мужика стоят, бранятся. Один мужик в чёрном мундире с петличками железнодорожника. Ещё не старый, но серьёзный, при усах, лицо строгое. Сразу видно, не простой работяга, а никак не меньше инженера.
Второй в штатском сюртуке хорошего сукна, воротник бархатный. На голове котелок, в руке тросточка. Усики тоненькие, ухоженные. Лицо гладкое, сытое.
Ругаются так, что сажа со стенок сыплется. Инженер хмурится, руки за спину заложил, говорит отрывисто. Гладкий господин в сюртуке вроде улыбается, а глаза злые. И говорит как будто с акцентом. Ух ты, иностранец, что ли? Я их здесь, в нашей губернии, ещё не видел. Разве что месье парикмахера, который меня подстригал. Но тот нарочно по-французски лопочет, для важности. Чтобы клиентов приманивать. А этот старается правильно слова выговаривать, но от раздражения срывается.
Разговор у них профессиональный, я одно слово через два понимаю. Но и так ясно – речь о паровозах. Об их конструкции, кто виноват и что делать. Вечный вопрос.
Меня увидели, замолчали. Вернее, инженер замолчал. А иностранец расфуфырился ещё больше.
– Вот! – кричит. – Вот господин офицер. Спросить его. Плохи наши изделие или нет?
Железнодорожник на меня взглянул, поморщился. То ли от крика этого господина, то ли не очень рад, что посторонние лезут.
А господин не отстаёт:
– Вот молодой офицер, образованный человек. Скажите, офицер, вы любить поезда? Вы хотеть добираться до Москва и Петербург быстро?
Нет, думаю, это вопрос с подвохом. Риторический вопрос, на него ответ ясен заранее.
Подумал я, и сказал твёрдо:
– Этот вопрос, господа, не в моей компетенции. Я здесь не для этого.
– А для чего вы здесь? – спрашивает иностранец.
– Для того, чтобы самому задавать вопросы, – отвечаю. – С кем имею честь?
– О, прошу прощения, – иностранец приложил пальцы к котелку. – Я представитель концессии «Стивенсон и сыновья», меня зовут Джеймс Лоу. А вы, я понимать, офицер полиция?
– Офицер Найдёнов, – отвечаю.
Посмотрел на инженера, взглядом спрашиваю: а ты кто такой? Тот неохотно сказал:
– Инженер-железнодорожник Алексей Краевский. Прибыл для изучения причин аварии.
– Причина аварии очевидна! – тут же влез иностранец. – Негодная эксплуатация сложных конструкций!
– Эксплуатация производится специально обученными работниками, – ровно ответил инженер. – А конструкция ваша не такая уж и сложная.
Тут мистер Джейм Лоу возмутился, и они опять принялись спорить.
– Подождите, – говорю. – Господин Лоу, так это ваши паровозы?
Иностранец повернулся ко мне, и гордо так отвечает:
– Разумеется, эти паровозы наши. Мы поставляем свой товар по всему миру. Да!
– Вы утверждаете, что паровоз испорчен по причине неправильной эксплуатации? – спрашиваю.
Ну ничего себе заявки! Это какие же руки кривые должны быть, чтобы паровоз вот так раскурочить?
– Я говорил, что управлять столь сложный механизм должен умелый работник, – господин Лоу поднял трость и ткнул в разбитый паровоз. – Это сложный механизм. Я знать это. Я не знать, что за работник управлял наш паровоз.
– Все наши работники прекрасно подготовлены! – отрезал инженер Краевский.
– Я не видеть их готовку… как их готовить. Я видеть вот это! – снова тык тростью.
Смотрю, инженер набычился, того гляди придушит иностранца голыми руками. Конечно, кому охота такое слушать.
– А возможность диверсии вы не допускаете? – спрашиваю.
– У нас говорят: ищи, кому выгодно, – сказал Джеймс Лоу. – Кому нужно диверсия? Наши дороги – это выгода для всех!
– Для кого – для всех? – спрашиваю.
– Все, все получать выгода! – иностранец приподнял котелок. – Прошу прощения. Мне нужно ехать в гостиница. Мой обед готов.
– Вашу визитку, господин Лоу, – говорю ему сурово. – Адрес ваш нынешний попрошу.
Господин Лоу достал визитку. Продиктовал название гостиницы. Я всё это в блокнотик записал, визитку в карман положил. Говорю:
– Постарайтесь не уезжать из города, пока я не поговорю с вами, господин Лоу.
– Вы меня задерживать, офицер?
– Это просьба, господин Лоу. Или мы можем сейчас проехать в полицейский участок. Роскоши не гарантирую, но стул в кабинете крепкий, и полы помыты.
– Я постараться не уехать! – иностранец губы сжал, котелок надвинул. Развернулся и пошёл, тростью в землю тычет при каждом шаге. Недовольно так.
А я к инженеру повернулся. Говорю:
– Он правду сказал? Можно неумелыми руками так паровоз ухайдакать?
Думал, инженер кричать начнёт. Но нет. Тот нахмурился, усы подёргал, отвечает:
– Исключать нельзя.
Вижу, не хочет человек с полицейским откровенничать.
– Так что, прав Джеймс Лоу? – спрашиваю с подковыркой. – Руки у нас кривые?
– Что вы хотите, господин Найдёнов? – инженер смотрит, как на врага. – Ваши друзья полицейские уже были здесь. Всё, что хотели, узнали.
Хотел я ему ответить, уже рот раскрыл. Тут попугай Микки подмышкой у меня задёргался. Каркнул хрипло, вывернулся из-под руки. Крылья расправил, подпрыгнул и влетел в обгорелую дыру, между развороченных листов металла – прямо внутрь паровоза.
Глава 25
Инженер Краевский дёрнулся – испугал его Микки. Да я и сам испугался. Сунулся вслед за попугаем. Опасненько! Металл разворочен, края острые, чуть не так повернулся, и всё – разрезал себе что-нибудь. До кости.
Инженер мне:
– Куда вы, господин Найдёнов?
– Надо! – отвечаю.
А сам дальше лезу. Куда деваться – вдруг мой попугай нашёл улики. Осторожность побоку, дело прежде всего.
Влез. Внутри запах гари, аж в горле запершило. Хорошо, свет снаружи проникает, хоть что-то видно. Сверху зашуршало, сажа посыпалась. Это попугай порхает, с железки на железку перескакивает.
– Микеша! – зову его. – Микки! Что? Что ты увидел?
Позади завозились, ногами по металлу затопали – инженер. Влез вслед за мной, говорит:
– Ну и методы у вас в полиции! Сыскных попугаев завели. Смех и грех…
Я не отвечаю, на Микки смотрю. Попугай мой туда-сюда летает, крыльями машет, сверху всякую дрянь стряхивает. Чёрные хлопья так и сыплются. Как бабочки обгорелые.
Попугай полетал, на торчащую железку уселся, повертел головой. Потоптался на железке, шею вытянул, опять каркнул.
Посмотрел я, куда Микки клювом показывает. Спрашиваю инженера:
– Что это там, господин Краевский?
Инженер посмотрел, отвечает:
– Это? Это, господин полицейский, раньше называлось топкой. Теперь это груда хлама.
Ага, значит, это паровозная топка.
Смотреть там особо нечего – правду инженер сказал, куча хлама.
– Из хорошего железа её делали, – спрашиваю, – топку эту? Конструкция прочная? В смысле – жаростойкая?
Инженер усмехается.
– Конечно, прочная. Другой она быть не должна. Котёл ещё прочнее.
– Так как же она взорвалась тогда? – говорю. – Сами видите – как её разворочало. С котлом вместе.
Инженер воздух втянул сквозь зубы, помолчал немного. Нехотя сказал:
– Возможно, при неправильной эксплуатации… если рычаг находится в определённом положении… чрезмерное давление на закрытый клапан…
– Вы сами-то в это верите? – спрашиваю.
Он к топке шагнул, наклонился, смотрит в черноту горелую. Свистит сквозь зубы. Тут попугай Микки крыльями взмахнул, спланировал прямо к нам и на плечо инженеру уселся. Инженер вздрогнул, Микки когтями в сукно мундира вцепился, чтобы не упасть. Я к попугаю шагнул, чтобы снять его с инженерского плеча. Но оступился и опёрся ладонью о стенку.
Пальцы ударило током, во мне, за печатью, заворочался шерстяной клубок кота Талисмана. В голове вспыхнуло, будто лампу зажгли. По внутренностям разбитого паровоза разлился свет – яркий, в синеву.
Вижу: всё чисто, всё на месте. Паровоз целый, топка новенькая, возле окошка стоит машинист, рядом его помощник – кочегар, что ли? Из квадратного окошка солнечный свет косо падает на стену. Дверь отворяется, заходит дамочка. Что дамочка, видно по силуэту – талия в рюмку, на голове шляпка с пером.
За дамочкой входит мужчина. Почему-то мне кажется, что это офицер. Фигура подтянутая, плечи широкие, осанка… да, офицер.
Дамочка ходит туда-сюда, прямо как мой Микки, всё осматривает. Что-то говорит машинисту. Машинист ей что-то отвечает. К ним подходит офицер, показывает рукой в окно. Оба смотрят наружу. А дамочка отступает в сторону, вытаскивает что-то из сумочки и наклоняется над топкой. Потом быстро выпрямляется, подходит к офицеру и берёт его под локоть.
– Господин полицейский! Господин полицейский! – голос инженера.
Поворачиваюсь, смотрю на него.
– Вам плохо, господин офицер?
– Ничего, – отвечаю, – всё в порядке.
– Это вы гари надышались, – говорит он. – Бывает. Давайте, я помогу…
И за локоть меня взял – поддержать.
Попугай Микки каркнул. Я посмотрел инженеру в глаза. Спросил:
– Сколько нужно динамита, чтобы взорвать поезд?
Инженер отшатнулся, я не пустил, схватил за руку:
– Сколько?
– Зависит от точки приложения силы… – пробормотал инженер. – От количества и качества взрывчатого вещества. Если при перегретом паре форсировать движение… И клапан при этом будет находится в определённом положении…
– Сколько нужно для топки? В дамскую сумочку влезет? Отвечайте!
У Краевского глаза забегали. В стенку вжался, сажа посыпалась на ботинки. Бормочет:
– Отодвиньтесь, пожалуйста. У вас глаза… Страшные…
– В глаза смотреть! Почему отрицаете возможность диверсии? – придвинулся я к инженеру вплотную, к стенке придавил его.
– Оставьте меня в покое, полицейские ищейки! – выкрикнул инженер. – Сколько можно?! Я уже всё сказал!
– Кто из офицеров с вами говорил? – спрашиваю. – Кто?
Инженер поморгал, будто очнулся. Замолчал, губы прикусил. Руку вырвал из моих пальцев, стал отряхиваться – брезгливо. Лицо окаменело, холодное стало.
– Кто вам угрожал? Какой-то офицер? Полицейский офицер? Вы говорили о диверсии? Он угрожал, господин Краевский?
– Никто мне не угрожал, господин полицейский, – ровно ответил инженер. – Рано делать выводы о возможности диверсии. До завершения экспертизы не могу сказать ничего определённого.
– Когда будут результаты экспертизы? – отпустил я его. Давить дальше нет смысла. Закрылся человек, ничего больше не скажет.
– Обломки машины будут отправлены в Петербург, в лабораторию, – ответил Краевский. – Механизм изучат специалисты. После этого будут сделаны выводы и опубликованы в специальном бюллетене. Не раньше.
Вот чёрт! Чёрт! Понятно, специалисты включили бюрократию. Дело затянется донельзя. Но почему? Кому это надо – затягивать?
– Разрешите, я пройду, – сухо сказал инженер.
Я посторонился.
– Проходите.
Краевский выбрался из дыры, я за ним. В голове у меня такой винегрет, аж черепушка трещит. Это что же получается – кто-то посторонний заходил в поезд до взрыва? Это точно, ведь я только что видел. И, судя по всему, не в утро отправления заходили. Скорее всего, накануне. Но кто? Я видел только силуэты. Женщины и мужчины. Женщина, судя по всему, молодая. О мужчине трудно сказать, но он наверное офицер. Выправка военная.
Из женщин я знаю не меньше двух, что подходят под это дело. А то и больше. Но кто? А может, это вообще незнакомая дама. Думай, Димка, думай!
С офицером ещёсложнее, я его видел совсем нечётко. Но какой у военного может быть мотив? Разве что это не военный, а, скажем, переодетый в форму Швейцар. Народоволец. Он же говорил, что хотели они прикончить и губернатора, и полицмейстера-палача… Кстати, почему палача? Нет, Димка, не отвлекайся… Швейцар хотя и отморозок, но выправки военной у него я не заметил. Разве что он великий артист, и когда хочет – может. Вот же блин блинский!
И с чего бы инженер Краевский, хороший специалист – а это видно – врёт мне в глаза? Как может специалист не заметить диверсию? Кто его припугнул? Да ещё на полицейских волком смотрит… Инженеру, между прочим, дельце с диверсией провернуть – как два пальца об асфальт. Нет, погоди, не мог же он сам это сделать. Да и приехал Краевский после взрыва. Это как раз легко проверить.
Погоди, погоди, Димка, что-то тебя понесло…
Хотя, может быть, народовольцы инженера и припугнули. Но зачем? Только что мне Швейцар говорил – жалеет, что не они станцию взорвали вместе с высоким начальством. Им наоборот хорошо, чтобы на них думали – славы больше. Но кто их знает, слава славой, а на каторгу да на эшафот никому не хочется. Нет, надо срочно Швейцара искать. Скорее всего, это один из них офицером переоделся. Мало ли, артист какой. Даму подцепил, и вперёд. Среди них ведь наверняка и женщины имеются. Но кто? И главное – где его теперь искать, этого Швейцара? Я же его потерял при облаве, прямо из рук ушёл… эх.
Так я задумался, не заметил, что к путям вышел.
– Посторонись, ваше благородие! – рабочий в чёрной тужурке со значком железнодорожника меня толкнул.
– Смотри, куда прёшь, – говорю.
– Прощения просим, – рабочий остановился, лоб утирает. Рожа от земли и гари всякой чумазая, как у кочегара. Лицо утёр, мне платок протягивает:
– Не желаете, ваше благородие? Личико вон как изгваздали!
И тычет мне прямо в руки платком. Смотрю, платочек хороший, белый батист, по краю кружевом обшитый. Не работяги платок.
– Где взял? – спрашиваю, а сам оглядываюсь, своих солдатиков высматриваю. – Украл у кого?
Рабочий платок расправил, стало видно, что в углу вышита буква: «А».
– Нашёл, ваше благородие. Найденный он, третьего дня. Может, ваше? – и тянет ко мне.
Продать хочет, что ли? Или награду получить за находку? Вот народишко хитрый…
– Не моё. Скажи лучше, кто из ваших накануне, как поезд взорвался, на путях работал?
Рабочий заморгал, платок складывает аккуратно в кармашек, отвечает:
– Так это вам у начальника станции спрашивать надо, ваше благородие. Я на смену только заступил, а до того пластом лежал – брюхо прихватило. Думал, помру. Вы до начальника сходите…
И ушёл. Идёт, оборачивается. Я по лицу провёл – и правда, весь в саже. А инженер Краевский сказал, что у меня глаза страшные. Забегался ты, Димка. Даже рабочие шарахаются.
Ну и что – так даже лучше. Сейчас выясню, кто здесь посторонних в паровозы пускает. Тут моя страшная рожа и пригодится. Вон как инженер напугался. Вперёд, офицер Найдёнов. Допросим начальника станции.
