Текст книги "Стальная сеть (СИ)"

Автор книги: Натан Темень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 12

Кто ходит во фраке? Ну, кроме артистов в кино? А я вот попробовал. Прикольное чувство.

Чтобы нацепить на себя такое, пришлось сходить в баню. Нет здесь душей с шампунями. Здесь и ванны-то имеются не у всех.

Сказал начальнику, что побежал его поручения выполнять. А сам узнал, где лучшая баня, и прямиком туда.

Помылся – и к модистке. Магазинчик крохотный, но в центре. На витрине шляпки, платья и всякие финтифлюшки.

Вошёл я, колокольчик над дверью звякнул. Мне навстречу девица выскочила, присела – это так женщины кланяются. Молоденькая, пухленькая, румяная. По здешней моде – красотка. Платьице тёмное, талия в рюмочку, белые кружева вокруг декольте.

– Что желает господин офицер?

Сама улыбается, глазки так и блестят. Но видно, что полицейских здесь не очень-то ждут.

Показал я визитку:

– Мне модистку.

Выплыла хозяйка. Мы таких дам видели в борделе, куда после ограбления ходили. Самый смак по здешним меркам. Пышная, руками не обхватишь. Но солидная. Сразу видно, с ней не забалуешь.

– Добрый день, господин офицер. Простите, не разобрала ваших чинов. Вы новенький?

Хм, а эта не боится ни чуточки.

– Я от Генриетты, – отвечаю.

Улыбка у неё тут же другая стала.

– Так вам нужен фрак? Сию минуту!

Закрутились вокруг меня дамочки. Провели за портьеру. Ещё девчонки прибежали, стали помогать.

Притащили мне фрак, рубашку, панталоны, штиблеты какие-то дурацкие. Галстуком чуть не удавили. Блин, чтоб я ещё раз пришёл в модный салон… Да ни за что. Мученье одно.

Девчонки вокруг щебечут:

– Ах, как вы стройны, господин офицер! Прелестно! Очаровательно! Как вам идёт этот фрак!

Хозяйка салона даже запонки мне принесла и своей рукой на манжеты прицепила. «Не стесняйтесь, молодой человек, мы порядочное заведение, у нас многие приличные господа одеваются. Запонки от ювелирного дома, золото лучшей пробы»…

Тут же меня причесали и одеколоном побрызгали. За счёт заведения.

Хозяйка руками повела, сама улыбается:

– Прошу к зеркалу, молодой господин. Чудо как хорошо!

И зеркало мне тащат – во весь рост.

Глянул на себя, не узнал поначалу – красавчик. Хоть на свадебный торт втыкай.

Девицы стоят вокруг, ахают, ручки к декольте прижимают.

– Ах, ах, хоть сейчас под венец!

Тьфу.

– Сколько с меня? – спрашиваю.

Хозяйка девиц одним взмахом руки за дверь отправила. Говорит:

– Нисколько, господин офицер.

Стал я спорить, а она:

– Друзьям госпожи Генриетты у нас всегда рады.

Тут я себя альфонсом почувствовал. Это такие мужики, что за женский счёт живут.

Хозяйка моё лицо увидала, улыбочка у ней усохла.

– Ах, какая я неловкая, вечно скажу невпопад. Уж сколько за глупость свою страдаю! Я сказать хотела – вы в первый раз у нас. По первости клиенту надо цену дать самую малую, примета такая. Чтоб дела шли успешно. А господ, что под рукой Ивана Витальевича служат, мы особенно уважаем. Ежели сомневаетесь, я на ваш счёт запишу, отдадите, как сможете…

Короче, вышел я от модисток весь красивый и злой. Взял лихача и покатил с ветерком. Гулять так гулять.

***

Театр светится огнями, ко входу народ на колясках подкатывает. Из колясок дамы в шубках выбираются, с ними господа важные. Но и попроще народ толпится, эти на галёрку бегут.

Шумно, весело.

Мы с Генриеттой под ручку прогуливаемся, она с веером, я с программкой и лорнетом. Это театральный бинокль на ручке. Лорнеты напрокат выдают, за денежку малую.

Я думал, девушка моя расфуфыренная придёт, но нет. Вся из себя скромная, но как говорится – шило в мешке не утаишь, а красоту ничем не замажешь. Иду с Генриеттой под ручку и вижу – встречные мужики мне завидуют.

Я ей:

– А что дружок твой богатенький тебя по театрам не водит?

Генриетта усмехается:

– Разве можно, это ж скандал какой. Он человек женатый, с положением. А к вам не приревнует, он ревнует только к равным.

Меня аж зло взяло.

– В смысле – к равным?

Она, спокойно так:

– Ах, мой друг, не сердитесь. По деньгам вы ему не ровня. А мой покровитель знает, что я только за деньги с мужчинами встречаюсь.

– Видно, не всё он знает, – говорю.

Фыркнула она, по руке мне веером похлопала и не сказала ничего. Понимай как знаешь.

Хотел я у неё узнать, где Альвиния, но не вышло. Говорит, пришла, письмо написала, и ушла. Куда – неизвестно. Вот и думай. Может, её уже и на свете нет. Утопилась в пруду, или в колодец бросили девчонку. Перед этим горло перехватив – чтоб лишнего не болтала. Я уже всякого передумал, пока по театру болтался.

– Как хорошо, что я вас встретила, – шепчет Генриетта. – Видите, вон там дама? Та, в лиловом платье? Это вдова банкира. Муженёк ещё остыть не успел, а она с молодыми офицерами его состояние спускает на скачках да в ресторанах.

Поглядел я – дамочка в тёмно-синем платье, страшная как атомная война. Может, это лиловое, не знаю.

– И что?

– Улыбнитесь мне, поскорее. О, как она завидует! Вы здесь сегодня самый шикарный кавалер.

Смотрю, Генриетта моя аж лопается от счастья. Вот они, женщины…

– Здесь много таких, у кого мужья на вокзале при взрыве погибли, – шепчет Генриетта, а сама улыбается, будто мы с ней шутим. – Радуются наследству.

– Не все, – отвечаю. – Я видел.

– Ах, вы же там были. Как мне повезло, что мой-то жив остался. Тоже ведь должен был. Он дома сказал, что по делам на карьер поехал, там и заночует. И что на вокзал пойдёт оттуда.

– Повезло, – отвечаю.

Что она сказала – карьер? Это где динамитом камни взрывают?

– Ну да! Он на карьер не поехал, а сразу ко мне отправился. На всю ночь. Тем и спасся…

– Как удачно, – говорю, а сам думаю – это сколько же людей без алиби по городу ходит? Которые вроде по делам катались, а на самом деле чёрт знает где были.

– И много у него карьеров? В смысле – заводов?

Генриетта улыбнулась, зубками сверкнула.

– Ах, не надо так ревновать, Дмитрий Александрович. В постели он вам точно не ровня.

– А всё же?

– Зачем мне это знать? Много. У него заводишко есть, где лодки делают. А может, вагоны. Всё жаловался, что его конкуренты обходят. Этот, как его, Филинов. Ох и ругался, всё вино на стол выплеснул с досады…

– Ну, теперь-то Филинов ему не конкурент, – говорю.

Ух ты, что открывается! Это что же выходит – конкуренты папика Генриетты все в одночасье на вокзале полегли, а он живой остался? Может, граф с высшим эльвом просто случайные жертвы?

Нет, что-то ты загнул, Димка… Из-за конкуренции столько народа положить… Графа столичного со знатным эльвом – это кем быть надо?

С другой стороны, динамита у этого папика – как грязи. Хоть телегой вывози…

Тут и третий звонок прозвучал. А мне уже не до театра – всё думаю, как бы всех, кто без алиби, за шкирку взять.

И правда, начальство моё во главе с губернатором как с ума посходили. Нашли виновных – инородов. Других уже не надо.

Да и с чего бы оргам поезд взрывать? Там ведь высший эльв ехал. А орги эльвов очень уважают. Чтобы такого убить – это им всем рехнуться надо.

А гоблины? Что там сказал старейшина гобов? Надо быть полным идиотом, чтобы такую машину погубить. Им не людей жалко, гобам-то. Им поезд жаль до смерти. Нет, говорите что хотите, а не верю я. Не верю, что орги и гобы виновны. Ну и что, доску от динамитного ящика в сортире нашли? Может, они этими досками стенку укрепляли, чтоб не дуло.

Так я половину спектакля и просидел, как манекен во фраке. Дело о взрыве в уме крутил. Краем уха только слышал со сцены: «Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела!»

Знакомое что-то…

Тут зрители захлопали, люстры засветились. Генриетта меня с места подняла, потащила за собой.

– Скорее, пойдёмте за кулисы! Я страсть как хочу с актёрами пообщаться! Ну, пойдёмте же. Что вы как деревянный!

За кулисами ошиваться – самый шик для местного бомонда. Не успели мы туда забраться, а там уже полно народу. Актрисы отдыхают на кушетках. Актёры пуговицы расстегнули, лица потные платочками утирают – осторожно, чтобы грим не попортить.

Возле них народ толчётся, все нарядные. Мужчины в основном. Кто в мундире, кто во фраке. С актрисами любезничают.

Генриетта сразу к актёру ринулась, что в сторонке сидел, важно так. Мужик немолодой, солидный. Видно, что устал, и все дамочки с господами ему осточертели, как собаки. Но всё равно доволен – слава, она всем приятна.

Огляделся я, вижу, ещё парочка зашла – молодой офицер с дамой под ручку. Меня как током ударило.

Офицер весь из себя молодец – мундир блестящий, хоть в рамочку вставляй. Сам гордый такой, усы закручены, талия затянута, плечи широкие, взгляд как у орла.

Но что мне офицер – я от дамы пошатнулся. Альвиния! С ним под ручку идёт, спокойно так. Будто и не случилось ничего. Сама красотка, не хуже Генриетты. А то и получше. Высокая, стройная, глаза блестят, кожа так и светится. Эх. А я-то переживал, думал, её в живых уже нет. А она с офицерами под ручку разгуливает.

Альвиния меня увидела, кивнула, холодно так. С Генриеттой обнялась, поцеловалась в обе щёки. Как это у девчонок принято. Загляделся я на них – от неожиданности.

Слышу, мне говорят:

– Так это вы Дмитрий Найдёнов, полицейский стажёр?

Голос надменный такой, будто с собакой разговаривают.

Повернулся я – а это офицер. Тот, что с Альвинией пришёл.

– А кто спрашивает? – отвечаю. Очень мне его тон не понравился.

Он будто не слышит. Подошёл ко мне поближе, глазами обвёл с ног до головы. Взгляд такой же, как голос.

– Вы, сударь, втёрлись в доверие к моей семье. Вы довели моего отца до смерти, мою мать – до больницы.

Стаскивает с руки перчатку и в лицо мне – шлёп!

– Сударь, вы подлец!

Глава 13

Первым делом надо ответку дать. Ну как – тебе в лицо дали, ты тоже. Все довольны, все смеются.

Перчатка мне по лицу шмякнула и на пол упала. Я едва сдержался. Хотел сразу двоечку пробить. Как положено. В эту наглую рожу.

А офицер смотрит в упор, и видно – очень ему хочется такого. Чтоб я не сдержался. У него прямо на лице написано: ну давай, чего ждёшь? Быдло, выскочка, полукровка. Тебе же хочется!

А вот хренушки тебе. Представил я на секунду, как этот чудак кровью умывается. Взял себя в руки, говорю:

– С кем имею честь?

– Гвардии поручик Филинов, – рычит офицер. – К вашим услугам!

О, точно. А я-то думаю, с чего это личико знакомое до боли. Весь в папашу, только ростом повыше и в плечах пошире. А так – то же самое.

Снял я перчатку с руки и сынку бывшего босса по морде – шлёп. Вроде несильно, но звук смачный получился.

– А вы, господин поручик, невежа.

Хорошо получилось. Поручик отшатнулся, из носа у него кровь закапала.

– Стреляться! – хрипит. – Сейчас же! С десяти шагов! Нет, через платок!

Все вокруг закричали, дружки поручика набежали – тоже офицеры. Моя Генриетта глазищи распахнула, аж побледнела вся. Только Альвиния стоит ровно, молчит. Будто всё равно ей. Артистки заахали. Важный артист даже со стула не поднялся. Поглядел на нас, губами подвигал, руки на животе сложил, и сидит себе дальше. Как в театре. Только он зритель – а мы актёры.

– Как драться будем, мне решать, – отвечаю, холодно так. – Это вы меня вызвали.

А сам думаю – если на саблях биться, он меня сразу убьёт. Я ведь не как мой друг – Егор-реконструктор. Холодняком не владею. С пистолетом хотя бы шанс есть.

Тут шум ещё больше поднялся. Дружки моего обидчика заорали, что нечестно – я поручику по лицу перчаткой ударил, кровь пустил. А это не комильфо, и вообще так честные благородные люди не делают. Фу таким быть, короче.

– Ладно! – говорю. – Стреляться, так стреляться. Будь по вашему. Мне всё равно, как вас прикончить.

Филинов усмехнулся в усы:

– Будьте покойны, прикончу вас я.

Тут загвоздка возникла – пистолетов нет. В театр с оружием не ходят. Чтоб дам не пугать и в люстры не палить. Мало ли что.

«Ничего, – дружки офицерские галдят, – сейчас сделаем! Сбегаем, принесём, всё будет в лучшем виде. Стреляйтесь на здоровье!»

Директор театра прибежал, стал руки заламывать, как те артистки:

– Господа, господа, умоляю, только не здесь! Подите на воздух, ради всего святого! Только не здесь!

Лысина у него вся вспотела, бабочка-галстук набок уехала – волнуется директор. Конечно, мы постреляем и адью, а им потом кровь с паркета оттирать.

Ладно, двинули мы из театра, во двор зашли, от парадного входа подальше. Чтоб не мешал никто. За нами куча народа увязалась. Дамочки всякие, богатые вдовы, артистки, с ними господа во фраках. Испортили аншлаг театру – половину зрителей увели.

Парочка друзей-офицеров стали расстояние отмерять. Шагают туда-сюда, снег топчут. Отмерили, воткнули по ветке на каждую позицию. Десять шагов.

Холодно, ветер с реки свищет, дамочки мёрзнут, но не уходят. Дамочки волнуются, болеют – кто за меня, кто за офицера. За офицера больше, но и за меня нашлось не так уж мало. Генриетта моя вперёд пробилась, раскраснелась вся. Переживает. Рядом Альвиния стоит. Лицо холодное, застывшее, за кого переживает – не понять.

Прибежали дружки-офицеры, принесли оружие. Подбросили монетку, кому какой револьвер выйдет.

– Позвольте, господа, – говорит кто-то. – Кто будет секундантом у полицейского? Так не по правилам!

Ну, мне-то всё равно. Но офицеры заволновались. Заспорили. Никто не хочет к полицейскому подлецу в секунданты идти. Кто-то говорит уже: давайте завтра? «Нет! – Филинов кричит. – Сей же час, и ни минутой позже!»

– Позвольте мне, – слышу, голос знакомый.

Оглянулся – а это гнусный репортёр. Тот самый, что нас в доме губернатора сфоткал вместе с Бургачёвым. Агент полиции на полставки.

Такой себе секундант, но выбирать не приходится.

– Вы не против, господин Найдёнов? – спрашивает один из офицеров. Он распоряжаться дуэлью взялся.

Я плечами пожал:

– Почему бы нет, если господин желает? – не говорить же всем, что это наш агент.

Репортёр вперёд вышел:

– Иванищев Антон Евгеньевич, к вашим услугам.

Рожу серьёзную сделал, но по глазам видно – весело ему. Вот ведь фрукт.

Тут же и доктор нашёлся – на дуэлях такое обязательно. Из зрителей вытащили. Человек во фраке, при лысине, при очках. Сразу видно, отдохнуть пришёл, развеяться. О работе забыть. Отнекивался поначалу, но офицеры уговорили.

Развели нас по местам, с револьверами в руках.

– Стрелять на счёт «три»! – командует офицер-распорядитель.

Не по очереди – решили, раз я по морде дал-таки, обиженных двое. Своему небось подыграли, гады. Я-то в этих делах не разбираюсь. Но отступать некуда. Что я – трус? Да ещё при девчонках… А извиняться мне не за что. Я свою работу выполнял.

– Раз!..

Поднимаю руку. Ой, что-то нехорошо мне. Тошно, того гляди наизнанку вывернет. Перед глазами папаша Филинов замаячил, весь в крови. Прямо как у Пушкина: и мальчики кровавые в глазах… Горло сдавило, в глазах туман… Да что это со мной?

– Два!..

Еле дышу, рука закаменела. Вместо молодого офицера бывший босс стоит, пальцем покачивает – нельзя!

А гвардии поручик револьвер поднял, дуло мне прямо в лицо смотрит. Сейчас пальнёт, да в сердце. Убьёт наповал. И конец Димке Найдёнову. Все планы насмарку. Карьера псу под хвост. И Рыбака не поймаю, который моих дружков прикончить велел. И того гада не найду, кто поезд взорвал вместе с высшим эльфом…

Сжал я рукоять револьвера. Нет, не дождётесь! Вроде отпускать стало… Будто тиски стальные разжались – помаленьку, по крошечке. Только печать на плече горит огнём. Ледяное бешенство – странное чувство. Зол как чёрт, а руки не трясутся. Убить меня хочешь, гадёныш? Хрен тебе.

– Три!!

Бах, бах.

Вижу очень чётко, как Филинов двинул пальцем. Как пошёл его спусковой крючок. Как вспыхивает огонёк, распухает клуб дыма.

Видел я в одном кино – летят пули, а герой такой вжик, вжик – от них уворачивается. Красиво так, медленно, и чёрный плащ развевается.

Не знаю, что я сделал. Только что стоял с револьвером, давил на крючок. И вот уже смотрю на себя со стороны. Стоит чувак во фраке, весь нарядный. Рука вытянута, над револьвером дымок клубится. Две пули летят навстречу. Одна в офицера, другая в чувака во фраке.

Пуля подлетает, чувак поворачивается, отклоняется назад. Самую малость, совсем чуть-чуть. Кусочек свинца задевает рубашку, вырывает клок белой ткани и просвистывает дальше.

Другая пуля летит прямёхонько в грудь гвардейскому офицеру. Туман наползает внезапно, белой рукой накрывает пулю. Борозда за пулей всё гуще, как белый след за самолётом. Кусок свинца взрезает воздух, гудит, отклоняется на лету. Пробивает рукав мундира и влетает в стену. Хрустит штукатурка.

Кино кончается одним махом.

Бах, бах! Дым, от выстрела закладывает уши. Стою в развороте, на ветру болтается клочок белой ткани.

Поручик Филинов хватается за руку, вертит головой. К нему подбегают дружки-офицеры и врач.

– Да всё в порядке у меня! – орёт поручик. – Мундир порвал, гнида!

Генриетта отталкивает всех, бросается мне на шею. Верещит что-то радостное. Доктор подходит ко мне, отодвигает Генриетту. Ощупывает меня, раздвигает пальцами дыру в рубашке. Качает головой.

– Всё в порядке, доктор, – говорю. Спокойно, аж сам себе удивляюсь.

Врач пожимает плечами, утирает лысину, фыркает. Берёт меня за руку и зачем-то щупает пульс. Ещё раз пожимает плечами и отходит.

– О, мой друг! – щебечет моя девушка. – О, как я рада! Вы целы! Это надо отпраздновать!

Меня хлопают по плечу. Мой секундант, репортёр Иванищев.

– Мадемуазель говорит дело, – сам довольный, будто это он цел остался. – Пойдёмте в ресторан. Здесь недалеко. Заодно побеседуем. Дадите интервью для газеты.

Киваю. Вот и случай поболтать с агентом. Сам пришёл.

Чувствую чей-то взгляд, поднимаю глаза. Прямо напротив меня среди зрителей стоит знатный эльв – глава местной общины. С ним под ручку эльвийка, хозяйка борделя «Невинная лилия». Оба уставились, того гляди дырку прожгут глазами.

Эльвийка встретилась со мной взглядом, улыбнулась. А меня как толкнуло. Это они. Они всё устроили. Не знаю как, но эта дуэль – их рук дело. Если б я в последний момент не увернулся – убил бы меня поручик Филинов. А эльвы ни при чём. Эльвы не убивают.

Глава 14

– Не там ищете, господин ищейка, – репортёр сунул в рот солёный рыжик, смачно прожевал. Рыгнул, извинился. – Пардон, небольшое несварение.

– Откуда вам знать, где я ищу? – я пошаркал чашкой по блюдцу.

Есть не хотелось. Отбило у меня аппетит. Если эльвы решили меня прикончить, плохо дело. Прикончат, к гадалке не ходи.

Да ещё обедать за последние копейки противно. Я как увидел ресторан, куда этот журналюга нас притащил, едва не сбежал. Там одна чашка чая стоит, как целый обед в обычной забегаловке. У меня же денег останется – только на извозчике девчонку довезти до дома. А там уж можно и пешочком.

Репортёр сразу понял, говорит:

– Ничего, я здесь постоянный клиент. Иванищева каждый ресторатор знает. Ежели что, такую заметочку накатаю – все посетители разбегутся. Пойдёмте, сегодня я угощаю!

С намёком такой – типа сегодня я, завтра – ты.

Отказался я, сказал, что за свои поем. Тоже с намёком – мзды не беру.

***

Фыркнул репортёр, усишки разгладил. На спинку стула откинулся, глядит как на дурака.

– Да об этом весь город знает. Вы, господа полиция, столько шуму подняли, чертям в аду жарко.

– Работаем, – говорю.

А сам смотрю на Генриетту. Она за соседний столик сбежала. Скучно ей стало от нашего разговора. Увидала подружек с кавалерами, и вперёд. Сидят, шампанское пьют, смеются.

– Плохо работаете, – репортёр тоже на девушек глядит, усишки поглаживает. Чисто кот. – Зря государевы деньги проедаете.

– Зря, говорите? – отвечаю. Вытащил из кармашка визитную карточку, показал ему. – Не ваша, случайно?

Скривился репортёр, лицо стало кислое, как лимон пожевал.

– Отдал меня господин лейтенант, значит. По рукам пустил. Что ж, понятно. Им на повышение, а Иванищева – на место. Гав-гав.

– Руки вам никто не выкручивал, – говорю. Надо его на место поставить, точно. Уж очень рожа наглая. – Сами согласились.

Вижу – угадал. Иванищев челюсти сжал, как бульдог. Глаза злые стали. Но усмехается, вид делает, что ему смешно.

– И это вам сказали… Никакой чести у людей.

– Ближе к делу, – говорю. – Что значит – не там ищете?

Помолчал он, усишки пощипал.

– А вы, господин стажёр, не из эльвов сами будете?

Молчу. Не его собачье дело, кто я по крови.

– Ладно, ладно. Понял. Вот по чести – вы ведь не думаете, что инороды поезд взорвали?

Тут он угадал. И сказать-то нечего.

– Ага, молчите, не отвечаете! Значит, правда. Так я вам вот что скажу – зря вы инородов в поля разогнали. Помещики наши их пахать погонят, а что толку? Прогресс надо двигать! А мы всё по-старинке, всё дедовскими обычаем живём…

– Вы не ответили.

– Не ответил? Кто у нас, кроме гобов несчастных и оргов на такое способен? Проснитесь, господа. У вас под носом крысы бегают, а вы не ловите.

– Может, хватит загадки загадывать? – говорю. – Если сказать нечего, так я пойду.

Хихикнул он, гаденько так. На Генриетту покосился.

– Нет терпения, господин стажёр? Опять же, понимаю. Всё, всё, шутка. Знать хотите? Я помогу. Иванищев весь город знает, как свои пять пальцев. Вы про «Народ и Волю» слышали?

– Допустим, – отвечаю. А ведь правда, где-то слышал такое.

– Так вот. Я кое с кем знаком. В сам кружок меня не допускают, но я среди них вроде как свой. Сочувствующий. Иногда в долг даю, иногда совет подкину. Мелочь, а для дела полезно.

Наклонился он ко мне поближе, шепчет:

– Если хотите, скоро у них собрание будет. Под видом гулянки. Ну там винишко, картишки… шуры-муры всякие. Могу провести.

Призадумался я. Репортёр этот человек неприятный – правду мой начальник сказал. Но, похоже, не врёт. Да и преступника поймать очень уж хочется. Наши-то инородов ловят, а я раз – и настоящих взрывателей нашёл! Мне – медаль, повышение, а службе – польза.

– А не выкинут меня, – говорю, – с вашей вечеринки?

– Ничего, – репортёр ухмыляется. – Я скажу, что вы сочувствующий.

– Полицейский? Да ну.

– Не сомневайтесь. Вот вы скрываете, а я вижу – вы из инородов. Хотя из эльвов, но всё равно. А инороды для этого кружка – элемент угнетаемый. Вы, главное, скажите, что насмотрелись на ужасы полицейских застенков, и справедливости жаждете.

Ну, думаю – почему бы нет? Пуркуа па, как в одной песне поётся.

– Ладно. Ведите.

– Тогда запоминайте… – назвал репортёр мне место и время. – Только в шинельке своей туда не ходите. Людей по одёжке встречают. И вот вам визитка моя. Новая. Старую никому не показывайте. А лучше отдайте мне, я выброшу.

Взял я его визитку новую, а старую отдавать не стал. Обойдётся.

Смотрю, а за соседним столиком уже совсем весело. Один из кавалеров – офицер – взялся за скатерть, и рывком со стола сдёрнул. Посуда на столе осталась. Фокус такой. Девчонки завизжали, в ладоши захлопали.

Офицер коротко свистнул – неси, официант, новую скатерть. И ничего, принесли. Посуду заново расставили. Хотя какая там посуда – ведёрко с шампанским, да бокалы всякие.

Другой ухажёр, весь из себя нарядный – в галстуке бриллиантовый зажим, запонки в три карата, – давай фокусы с бокалами показывать. Поставил пирамидкой, из бутылки льёт, прям фонтан с пузырьками.

Смех, визг, веселье.

Другой портсигар достал, открыл – на крышке изумруд блестит. Может, поддельный – таких больших не бывает.

Открыл портсигар, показывает, все смотрят, хихикают. Нет, вспомнил – это табакерка называется. Вон, чувак этот пальцы внутрь запустил, взял щепотку. На руку сыпанул и занюхал.

Блин, не табак это!

А этот гад табакерку свою стал другим предлагать.

Второй кавалер взял щепотку. Офицер отказался. Девчонки стали пробовать. Не успел я вскочить со стула да подойти поближе, моя Генриетта цапнула на пальчик, и нос припудрила. Вот же ёлки зелёные!

Взял я её за руку, говорю:

– Хватит.

А девчонка моя уже весёлая до невозможности.

– Ах, – пищит, – мой друг! C’estcharmant! (это прелестно! фр.)се шарман! Попробуйте, Николя угощает!

Выхватила из рук чувака табакерку и мне в нос суёт.

Взял я эту хреновину с изумрудом на крышке, и в ведро со льдом весь порошок высыпал.

Сразу крик поднялся.

– Как вы смеете!

– Да кто вы такой!

– Отдай сейчас же!

А я табакерку пустую владельцу протянул:

– Вот, держите. В другой раз арестую.

– Чта-а?! – тот аж взвизгнул. – Да ты!.. Да ты знаешь, сколько ты порошка извёл, тварь?!

– Да мне по… параллельно, – отвечаю, – сколько. Нечего мою даму всякой дурью травить.

– Позвольте, господа, – офицер говорит, – он сказал – арестую? Господа, это шпик! Полицейская морда. Ишь, мерзавец, фрак напялил, прикинулся!

– Шпик, филёр, бей его! – крикнул ещё один ухажёр.

Тот, у которого я табакерку отнял, прыгнул на меня, и давай руками махать. Куда там – пить надо меньше. От удара я легко увернулся. Ногу ему подсёк, да и влепил от души. Тот с разбегу к окошку улетел и в гардине запутался. Лежит, ногами дрыгает, встать не может.

Второй – нарядный, манжеты с бриллиантовыми запонками подтянул, выскочил вперёд, в позицию встал, кулаки выставил:

– Защищайтесь, сударь!

Видать, боксу обучался.

Тот – раз, два, апперкот. Но я ж говорю – шампанское в драке не помощник. Да ещё с порошочком на закуску. А нарядный прёт, как танк, аж дым из ушей. Сейчас я тебя…

Генриетта как взвизгнет:

– Сзади!

Дёрнулся я от её крика, мне по башке сзади – дзынь! Повезло. Если б девчонка не предупредила, я бы сейчас на полу валялся в отключке. А так вскользь пришлось. Обернулся – позади офицер стоит с бутылкой шампанского. Штирлиц, блин.

Тут нарядный боксёр подскочил, и бац мне в челюсть. Я аж улетел. Грохнулся на пол, офицер с дружком ко мне подскочили.

Девчонки визжат, но не уходят. За своих болеют. Моя кричит:

– Бейте их, Дмитрий! Бейте! Врежьте ему!

Потряс я головой, муть в глазах разогнал. И вовремя. Боксёр уже навис, кулак поднял, добить собирается.

Пнул я его в коленку, тот охнул, повалился. Я на ноги вскочил, стул швырнул между мной и офицером. Тот уже рядом был совсем. Перепрыгнул я боксёра, добавил ему в печёнку пяткой. Он охнул и скорчился.

Офицер стул подобрал и в меня кинул. Сам вслед за стулом скакнул, и прямой мне в лицо.

А он хорош. Отклонился я, пропустил его руку, ухватил чувака и на пол кинул. Сам сверху упал, и на болевой.

Офицер извивается, хрипит слова всякие нехорошие. Девчонки вокруг стоят, слушают, но ничего, не возмущаются.

– Пусти, сволочь! – офицер хрипит. – Дерись как джентльмен!

– Я же полицейская морда, – отвечаю.

– Ах, господин, отпустите его, – запищала одна девица. – Вы ему руку сломаете!

Другая тоже:

– Ох, пожалейте Митюшу! Он пьян, он не нарочно!

– Пусти, – рычит офицер Митюша. – Я тебе всю рожу филёрскую разобью. Только пусти…

– Я офицер полиции, – говорю. – Твой чин не выше моего.

– Врёшь, иуда! Тварь… а-а-а!

Выкрутил я ему руку, Митюша заткнулся. Больно, ясен день.

– Сейчас я тебя отпущу, – говорю. – Бери свою даму и вали отсюда. И дружков своих забирай.

– Да я… да я тебя в порошок сотру, ублюдок… да ты знаешь, кто я…

– А мне плевать, чей ты сынок и сколько у тебя денег, – говорю. Разозлился я, аж в глазах темно. Ублюдком обзываются, черти. – Не успеешь. Я тебе прямо сейчас ноги переломаю. Побегай на брюхе, пожалуйся.

Притих он, а тут и вышибалы прибежали. Во главе со старшим официантом.

– Господа, господа! – кричат. – Подите остыньте, господа! У нас приличное заведение!

Отпустил я дурака. Дружки его стоят, шатаются, сопли утирают. Девчонки к ним прилипли, отряхивают, щебечут что-то.

Моя Генриетта меня под руку взяла, нос задрала – вот у меня какой кавалер, лучше всех!

Тот, что в бриллиантовых запонках, расплачиваться поковылял. Вместе с табакерочным. Ко мне метродотель пристал было, но Иванищев ему на ухо пошептал, тот отстал сразу. Сам репортёр всю драку сидел себе за столиком, в блокноте черкал карандашиком. Вот ведь хмырь.

– Дмитрий Александрович, – шепчет мне Генриетта. – Вы мой герой. Поедемте ко мне домой. На всю ночь.

– А ваш покровитель не против будет? – спрашиваю. Злой я после драки. Не остыл ещё.

– Ах, мне всё равно. Сегодня я только ваша. Совершенно бесплатно. Вы Николя побили. За это вам скидка.

– Как это?

– Он мой кот. Колотит меня, руки распускает, подлец. Так что поделом ему. Ну, что вы стоите? Поехали!

– Погоди… – что-то я не понял. Этот, с табакеркой – её сутенёр? Вот так дела. – Он же тебе отомстит теперь? Бить будет?

– Нет, Дмитрий Александрович. Не дурак же он. Это Николя при других полицию ругает.

– Но ты…

Генриетта смеётся, заливается. Глаза блестят, лицо раскраснелось. Конечно, там шампанское с порошком намешаны. Как она ещё на ногах держится.

– Ах, что вы, мой друг! Я ему сказала, кто вы. Николя меня пальцем теперь не тронет. Он людей Рыбака боится до смерти…

Обалдел я. Стою, рот разинул.

– Рыбака? – спрашиваю. – Ты его знаешь?

– Ну конечно, – девчонка хихикает, – знаю! И вы его знаете… Вы же с ним… Ах-х-х….

Генриетта подавилась словом. Захрипела, схватилась руками за горло. Зашаталась, глаза помутнели. Покачнулась и упала, как выключили.

Девчонки, подружки её, завопили. Одна в обморок грохнулась. Другая руку вытянула, пальцем на мёртвую Генриетту показывает.

– Заклятье! Заклятье на молчание! – пищит.

Смотрю – на лбу Генриетты рисунок проявился, как чернилами нарисованный. Рыба с разинутым ртом. Проявился, почернел и растаял. Будто не было.