Текст книги "Стажёр (СИ)"

Автор книги: Натан Темень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Посверлил он меня глазами, подумал. Лоб ладонью утёр.

– Ладно. Крути своего Филинова. Да не задерживай. Времени всё меньше. Его сиятельство граф здесь надолго не задержится, а нам до его отъезда убийцу поймать – дело чести. Хоть в лепёшку разбейся, а найди доказательства. Хотя бы непрямые. А что с Рыбаком…

Шеф помолчал, вздохнул тяжело, бровями прикрылся.

– Этого в работу возьми, но смотри – не зарывайся! Если он такой резвый, как ты говоришь, оглянуться не успеешь, как перо в бок получишь, и концы в воду. Лучше полукровку своего тряси, да посильнее. Где он, кстати?

– Прячется. Но ничего, вещь-то у меня. Придёт.

– Хорошо. Молодец, стажёр. Работай. Я пошёл, а ты погоди.

Взглянул он ещё раз на часы, крышкой щёлкнул, кивнул мне и вышел.

Я постоял немного, выглянул – очень осторожно. Увидел спину шефа – тот уходил по коридору. За ним семенил гоблин – как видно тот самый, что с амулетом.

Гоблин обернулся – слух у них чуткий – глянул на меня и подмигнул. Я сунулся обратно и прикрыл дверь. Прислонился к стене, досчитал до двадцати и вышел вслед за заместителем полицмейстера. Времени терять нельзя.

Глава 26

Выбрался я из нужника, обратно прошмыгнул. Мой настоящий шеф – Викентий Васильевич – уже с толпой смешался, среди блестящих мундиров и дамских платьев его и не видно. А господин Филинов, вижу – среди дворян местных стоит, и Матвей с ним.

Пожимание рук закончили, стали речи говорить. Много чего было сказано, и такими словесами мудрёными, не понять ничего.

Я больше на высшего эльва смотреть не стал, только так, краешком глаза. Страшно. На графа смотрел. Его сиятельство на трибуну поднялся, бумажку перед собой разложил, откашлялся. Все притихли, каждое слово ловят.

Честно говоря, я больше публику разглядывал, чем речи слушал. Такой маскарад не каждый день бывает. Сюда бы друга моего, Егора Жучкова с истфака. Вот кому радость была бы. Он бы всё обежал, всех пощупал на предмет аутентичности.

Эх, не того человека в прошлое занесло! Уж Егор бы знал, что делать. Он бы уже до государя добрался, со своими знаниями. Первым министром стал, орденами обвешался, как ёлка новогодняя. Зря, что ли, каждый год наряжается в свои старинные шмотки и по полям бегает с такими же ботаниками. А я что – только глаза таращу…

Смотрю – а мой босс, который Филинов, мрачный весь, губы кусает. Видно, речь графская ему не по нраву. Прислушался я – точно.

Его сиятельство всё про пшеницу да опорос топит – соловьём разливается. Как хорошо у нас в губернии с этим делом. Молодцы, говорит, хорошо ваше – то есть наше – зерно растёт. Лучшего качества, по цене немалой, давайте ещё! Наши деды, говорит, растили, и мы будем. А про механизацию или заводы какие – ни слова.

Мой босс как оплёванный стоит. Досадно ему. Даже мне досадно стало – за прогресс.

Потом был банкет, с шампанским и всякими закусками. Нам с Матвеем ничего не досталось, только слюнки глотали. А я вспомнил вдруг, что лакеям в эти времена давали после обеда господского с тарелки хозяйской подъедать – считай, вылизывать – и сразу аппетит пропал. Ну его, с шампанским, ананасами и рябчиками ихними. Обойдёмся.

После банкета наш босс ещё попробовал к графу пробиться – со своими прогрессивными идеями. Что-то толковал ему, бумажки в руки совал.

Но его сиятельство в бумажки не глядел, с боссом обошёлся как с мухой надоедливой. Короче, одно расстройство.

Так что, когда всё закончилось, поехали мы домой, как с похорон.

Филинов из собрания вышел мрачнее тучи, бумажки свои в руках комкает. Жена его молча за ним семенит, слово сказать боится.

Вышли на крыльцо, смотрю – среди карет машина стоит, антикварная. Ух ты, думаю – это какая же из двух? Та, в которой полицмейстер ездит, или той прекрасной эльфийки?

Но конечно, это полицмейстер оказался. Мы в карету садимся, а они вышли – сам полицмейстер Иван Витальевич и его зам.

Шофёр – тот, мордатый с усами – за руль усаживается, а начальники между собой что-то говорят. За ними ещё пара служак тянутся – мой знакомый Бургачёв, тоже весь при параде, и один полицейский в штатском. Вроде я его где-то уже видел…

Пригляделся я, и чуть не ахнул. Это же мой знакомый гоблин! Тот, что одевается как человек.

Как я его раньше не узнал, сам не понимаю. Я же его видел давно, ещё в первый раз, на поляне. Тогда я как пришибленный был, не запомнил его. И потом, в магазине ювелирном, ведь это он был. Под руку с красивой гоблинкой, что на медика учится. Вот блин! Он это. И это он только что под дверью с амулетом стоял, пока мы с Викентием Васильевичем секретные дела обсуждали. Много ли гоблинов в полиции? Да один и есть, на все руки мастер. Пожилой, опытный, доверенный человек… то есть гоб.

Пошёл я за Филиновыми, машинально ноги переставляю, а сам мысли разные в голове кручу. Но Матвей мою задумчивость сразу пресёк – ткнул в ребро, мол, чего ворон ловишь, морда?

Залезли мы в карету, кучер вороных подбодрил, покатили домой.

Босс сидит, отвернулся от всех, в окошко смотрит. Хозяйка тоже не весёлая, но себя в руках держит. Она вообще дама с характером, и что у неё на уме, понять нельзя.

Так что, пока ехали, за всю дорогу никто ни слова не сказал.

Домой приехали – так же молча.

Филинов по лестнице поднимается к себе, по перилам ладонью постукивает со злостью. Ох, думаю, сейчас начнётся. И точно.

Поднялись немного наверх, слышу, он к жене цепляться стал. Начал с ерунды, а потом пошло-поехало.

Слышу, говорит: "Что это вы, супруга моя дражайшая, на благотворительность нынче столько денег положили? Или не знаете, как я, супруг ваш, за каждую копейку убиваюсь на производстве?"

Она что-то ответила, не слышно. Он ей: "Знаю, что за дела у вас! Кому это надо… финтифлюшки ваши!"

Она опять – бу-бу-бу, не разобрать. Он – ехидно так: "Да, деньги ваши. Вашего братца покойного денежки. Ваш братец наследство батюшкино прокутил на скачках да на бабах! Если бы я вовремя братцу вашему, мир его праху, по рукам не дал, где бы сейчас наследственные денежки оказались? А? На дне бутылки!"

Слышу, жена ему отвечает, голос повысила: "Не трогайте моего покойного брата! Он был благородный человек!"

Он ей: "Как же, благородный! Рюмка да бутылка – вот и весь герб!"

Она: "Не хуже прочих!" Он: "Мой герб хоть и простой, зато честный. Я его кровью и потом выслужил. Жизни не щадил. А вы что? За деньги купили, за презренный металл!" Она: "То-то вы этим презренным металлом так дорожите!"

Он: "Кто-то же должен. Не всё на ваших сироток да благородных девиц расходовать!"

Тут она как закричит: "На девиц?! На девиц, говорите, Антон Порфирьевич? На девиц?!! Да как вы смеете мне, в этом доме, говорить такое!"

Ух, думаю, пошла жара. Как бы не подрались да не поубивали друг друга. Вот дело будет…

Застрял я на лестнице, прислушиваюсь. Уж очень разговор интересный у них намечается. Ну и на всякий случай – а вдруг правда подерутся? Кого ловить, если кувырком по ступенькам вниз покатится? Я бы на босса поставил, но кто знает.

Но драки не получилось. Слышу, покричали, покричали, да и разошлись в разные стороны. Он к себе пошёл, она – к себе. Спальни у них разные, так у богатых людей принято. Но это и понятно – кто захочет после такого скандала друг с дружкой обниматься?

Спустился я вниз, вижу – тень промелькнула. А это моя Верочка куда-то торопится.

Я за ней:

– Постойте, Вера Афанасьевна, куда спешите? Не хотите отдохнуть, посидеть вдвоём? У меня комната есть – отдельная.

Остановилась она, на меня смотрит, как на заградительный знак. Вот вроде ехать надо, а этот стоит, мешает.

– Простите, – говорит, – Дмитрий Александрович. Не могу задерживаться.

– Да постойте, – я ей. – Неужели минуточки нет? Что за дела такие важные?

Хотел её за руку взять, она руку вырвала:

– Не могу, Дмитрий Александрович. Простите…

И убежала.

Остался я под лестницей в недоумении. Что значит – не могу? Наверное, у неё сегодня день неподходящий. У девушек бывает.

Что говорить, расстроился немножко.

– Что, – женский голос за спиной, – не везёт нынче, господин охранник?

Обернулся – а это тётенька-служанка, которой сороковник. Стоит, на меня смотрит – жалостливо так.

– Всё в порядке, – отвечаю. Ещё я тётенькам не жаловался. – Бывает.

– Вы не обижайтесь на неё, – она мне по плечу ладонью поглаживает, пылинки стряхивает. – Мы, слуги, люди подневольные. Судьба такая у нас, что поделать. А если хотите…

Она придвинулась ко мне поближе, прошептала:

– Если что, вы ко мне приходите. Уж я вам помогу печаль унять. Не пожалеете.

Чего? Это то, о чём я подумал?

А она прижалась ко мне, вся такая пышная, тёплая, как булка из печки. Смотрит ласково и рукой всё поглаживает.

– А муж у вас что, – я еле выдавил из себя, так растерялся, – не будет против?

Она вздохнула:

– Муж у меня на заработки в столицу укатил, давненько уже. Считай, я вдова при живом муже. Уж он там, небось, не скучает без меня… Да вы не стесняйтесь. Ко мне разные друзья приходят, кто с чем. У кого с женой разлад, у кого печаль душевная, а кому поговорить не с кем. Так и вы приходите. Я вам чаю налью, пирожков наделаю. У меня вкусные они – пирожки.

Откашлялся я, кивнул:

– Это… подумаю. Насчёт пирожков.

Она закивала, огладила меня как барашка какого, улыбнулась и ушла. Я ей вслед смотрю – а ничего тётка. Не старая вовсе и сдобная такая, упругая. Это я почувствовал, когда она меня к стенке прижала. Фух-х. Не успел на работу устроиться, а уже. Зажимают по углам, пирожками соблазняют. Куда бедному охраннику податься?

Чтобы остыть маленько, пошёл по дому шататься. Шаги считать, как во дворе. Кто знает, когда нужда придёт с закрытыми глазами в темноте кого-нибудь найти. А я не готовый.

Пока ходил, дом затих постепенно. Из кухни потянуло ароматом выпечки. Это наверняка пирожки, с начинками всякими. Эх, сейчас бы заточить парочку…

Пойти, что ли, правда к женщине этой? Не, Димон, нехорошо как-то. Верочка не виновата, что у неё эти… как их – критические дни.

Обошёл дом внизу, выглянул на крыльцо – всё в порядке. Лошадки уставшие в конюшне отдыхают, карету загнали в сарай – до следующего раза. Над парком, что виднеется выше по склону, загораются звёзды. Тучи разогнало, небо такое высокое, и луна блестит.

Матвей неизвестно где ходит, может по двору – периметр осматривает. Или пошёл вместо меня пирожки лопать с чаем. Женщине-почти-вдове всё равно, с кем чаи гонять.

Пошёл я наверх, чтобы о вкусном не думать. Сейчас пройдусь ещё маленько, и в кладовку загляну – там для тех, кто на ужин припозднился, всегда чего-нибудь вкусное оставляют. Меня уже просветили на этот счёт.

Поднялся по лестнице, иду тихонько. Я уже тихий шаг освоил – не слышно меня. Крадусь как привидение. Может, Дмитрий Найдёнов, бывший студент и выпускник школы полиции, так и до меня умел.

Прошёлся мимо кабинета босса. Вспомнил, как недавно меня там заклинанием обрабатывали, аж вздрогнул. А вдруг подействовало? И я теперь к Филинову привязан, как собачонка на поводок?

Не заметил, как прошёл дальше, где спальня хозяйская. Пока представлял, как меня наизнанку будет выворачивать, если я заклятье нарушу, прошёл по коридору, сам не заметил, сколько. Остановился. Что это я встал? Вроде что-то услышал.

А это я до спальни хозяйской дошёл. Она недалеко от кабинета располагается. Стою, прислушиваюсь. Как-то странно хозяин храпит. Может, кошмар какой снится?

Нет, странное что-то… Ёлки, а если пробрался кто-то к нему, и душит? Что со мной будет – меня как щуку через жопу вывернет?

Короче, перепугался я. Как дурак, в спальню ломанулся. Вбегаю – картина маслом: господин Филинов в постели, весь в неглиже. Простыни скомканы, подушки повсюду валяются. На полу халат, под ногами – ночнушка. А с Филиновым, вся как русалка, с распущенными волосами, Верочка моя. Тоже в неглиже.

Ворвался я в спальню и застыл, как статуя. Стою, ничего сказать не могу, как заморозили.

А Филинов посмотрел на меня, да как гаркнет:

– Вон пошёл!

Постоял я секунду, потом развернулся и вышел.

Не помню, как по лестнице спустился. Смотрю – а я уже внизу. И запах пирожков такой соблазнительный.

Пожамкал я лицо ладонями, головой помотал. В голове – пустота. Боюсь лишнее движение сделать, чтобы чего не натворить. Пирожки. Да. Пошёл я на запах.

Захожу на кухню – там на столе уже миска стоит, пирожков полная. Самовар горячий, и запах выпечки с ног сшибает. А навстречу мне женщина эта, смотрит мне в глаза так ласково, и по плечу гладит. Говорит что-то, успокаивает.

Я что-то сказал, она ответила, доброе такое. Обняла, и всё говорит, говорит. Обнял я её в ответ, сам не знаю, что несу. Перед глазами Верочка стоит с Филиновым. А женщина меня обхватила и повела куда-то. Бормочет что-то ласковое. Пошёл я за ней, как лунатик. Верочке назло. Вкусные пирожки оказались. Что да – то да.

Глава 27

Господин Филинов вскрыл конверт. Нож для разрезания бумаг – дорогая штучка из слоновой кости – шмякнулся на стопку уже открытых писем.

– Ага! – босс хлопнул ладонью по столу. – Так, так. Ничего, мы ещё покажем его сиятельству, почём фунт изюма… Ещё не вечер!

Поднял голову от бумажек и посмотрел на меня.

– Чего стоишь?

Вот змей. Сам вызвал, и сам спрашивает. Я уже минут десять маринуюсь у него в кабинете.

– Вы звали, я пришёл, – отвечаю.

– Ах, да, – говорит, – я и забыл.

Как подменили человека. Вчера злой был, как чёрт, на людей бросался. Сейчас сидит свежий как огурчик, весёлый, довольный, только глаза припухшие. Видать, ночь с моей Верочкой так подействовала.

Прибил бы гада. Да нельзя – кто же подозреваемого убивать будет? Подозреваемых любить надо, окружать вниманием, слушать каждое слово. Чтобы потом на скамью подсудимых посадить под белые руки – и вперёд, на каторгу. А то и к палачу в лапы.

Так что я вида не подал, что у меня всё внутри чешется придушить его. Встал у двери, ноги попрочнее поставил, руки сложил, лицо каменное – прямо как вфильме каком-то, про телохранителя.

– Ладно, – говорит босс. Нож для бумаг в руке повертел – ловко так, аж мелькает. – Рассказывай, с кем ночью спал?

Ничего себе. Наглость – второе счастье.

– С женщиной.

– Понятно, что не с мужчиной, – фыркнул босс. – С кем?

– Вы меня для этого вызвали, господин Филинов? – отвечаю. – Желаете узнать, с кем ваши люди ночевать изволят? Тогда подождите, я списочек составлю и в лучшем виде принесу. У меня почерк хороший, залюбуетесь…

Покраснел он, хотел гавкнуть на меня, но не стал. Пальцами по бумажкам побарабанил, говорит:

– Туше. Мне нужно, чтобы люди мои работали как положено. Чтоб работу свою исполняли. Довольный работник – хороший работник.

– Золотые слова, – говорю.

– Вот именно! Ты пойми – я никого не принуждаю. Последнее дело – принуждать. Особенно девок.

Смотрю – не шутит, даже не улыбается. Вот гнида. Не принуждает он…

А босс дальше говорит:

– У меня лучше, сытнее. Вон, у других, хоть у Фаддейкина на фабрике – народишко за гроши убивается на работе, света белого не видит, и в долгах все. Я плачу больше, и рабочий день у меня меньше. Зато я требую! Качество требую, работы! А не нравится – дверь вон там. Никто не держит.

Перевёл он дух, сказал уже спокойно:

– Так что ты, ваше благородие, на меня зла не держи. Мне охранник нужен, чтобы с душой работал, а не по обязанности. Знаешь, что мы с Матвеем раньше в одном полку служили? Да, вот так-то! Мне повезло, ему – нет. Я в люди вышел, а он ко мне в работники отправился. Как он злился поначалу! Но видишь – притерпелся, теперь золотой человек, незаменимый. И ты привыкнешь.

– Понятно, – говорю. – Можно идти?

Посмотрел он на меня внимательно. Потом сухо сказал:

– Подожди. Постой в сторонке пока.

Явился управляющий, весь запыхался, новые письма тащит. И бумажку, вроде телеграммы.

Филинов письма в карман сунул, телеграмму пробежал глазами, скомкал:

– Лошадей! Зови капитана, да Прохора, едем!

Всё добродушие как рукой сняло. Лакей молоденький вбежал, босс на него рявкнул:

– Одеваться!

Забегали мы. Вышли из дома, там уже коляску заложили, лошадки фыркают в нетерпении.

Матвей в коляску запрыгнул, за ним босс, хмурый такой. Прохор – лакей размером со шкаф, рядом с кучером пристроился. Меня тоже в коляску усадили.

Покатили. Босс мрачный сидит, зубами прищёлкивает. Матвей наоборот, весёлый. На меня глянул, руку в полушубок свой запустил, протянул мне револьвер:

– На. Умеешь хоть?

Я оружие осмотрел.

– Умею. Зачем?

– На всякий случай, – капитан лыбится. – В город едем. Беспорядки там.

– Болтаешь, Матвей, – это Филинов сквозь зубы. – Диверсия не беспорядок.

– Кто знает, – отвечает Матвей. – Я думаю, Антон Порфирьевич, это конкуренты шалят. С чего бы нашим свой же заводишко громить?

Босс не ответил, сидит хмурый, в шубу кутается. Прокатили мы мимо парка, лошадки опять зафыркали. Вывернули на дорогу к городу, помчались с ветерком.

– Что-то лошадки беспокоятся, – говорю. – Как мимо леса, так сразу.

Филинов на меня глянул, отвернулся. Матвей молчит, ухмыляется.

Я опять:

– Говорят, зверь дикий поблизости бродит. Может, собак завести во дворе? Всё понадёжнее будет.

Лакей Прохор обернулся, пробасил:

– Были собачки. Да все вышли.

– Помолчи, Прохор! – бросил Филинов, резко так.

Лакей лицо скривил, отвернулся. Матвей сказал:

– Хозяйка псину не выносит. Разве что мелкую – шпица там или мопса.

– А что так? – спрашиваю.

Тут кучер ответил. Перед этим на хозяина глянул – босс молчит, думу думает – и говорит:

– У нас кошка давеча окотилась на конюшне. Хорошая, пушистая. Так псы дворовые котяток тех поели. Хозяйка расстроилась сильно. Вот и нет собачек – всех продали.

– Давно, – говорю, – кошка-то окотилась?

– Да месяца два как, – отозвался кучер.

Филинов злобно фыркнул, и мы замолчали окончательно.

Лошадки бодро стучали копытами по дороге, я сидел, ощупывал револьвер, что мне дал Матвей, и думал. Два месяца назад. Примерно столько было моему котёнку Талисману, когда я его нашёл. И к чему я это вспомнил?

Молча до города докатили, свернули к заводику – он на окраине стоял, у склона, где холмы к реке спускаются. На заводике этом вино и водку делают, по лицензии.

Заводишко боссу от жены достался, с приданым. Деньги приносит хорошие, вот и засуетился хозяин, стрелой прилетел.

Управляющий заводиком вокруг босса пчелой вьётся, руками размахивает. Филинов мрачный идёт, слушает.

Прошли мы внутрь, смотрим – часть здания погорела, стены обуглены. Если бы босс в своё время деньги в защитную магию не вложил, погорел бы заводик сверху донизу синим пламенем.

Прошли мы по цеху, там вонь стоит, под ногами стекло хрустит разбитое.

Матвей озирается, по сторонам зыркает, рука за пазухой – у револьвера. Рабочих отсюда выгнали, так они с другой стороны толпятся. Пожарные были, но уехали. Всё водой залито, чёрные ручьи текут, с пеплом и золой перемешанные.

Управляющий всё бубнит чего-то, Филинов морщится, как от зубной боли. Конечно, убытки такие.

Тут же и полицейские бродят, всё осматривают. На меня глянут – и отворачиваются. Не желают знаться. Вот кто-то застылу дальней стенки, крикнул, рукой замахал.

Подошли мы. Управляющий ахнул, Матвей выругался. Филинов стоит, смотрит, и мрачнеет на глазах.

Я тоже посмотрел.

На стене, где копоти почти нет, круг нарисован, где-то метр в диаметре. Внутри круга – звезда, вверх ногами. А в самом центре круга – крыса. Здоровая такая, дохлая, штырём железным к стене пришпилена, кровь полосой стекает.

И как вишенка на торте – надпись. Этой самой кровью, что из крысы взята. Одно слово – "убийца".

Глава 28

Подошёл я к перевёрнутой звезде, крысу дохлую рассмотрел – хорошо пришпилена, удар точный, сильный. Присмотрелся получше, поцарапал запёкшуюся кровь, поскрёб краску.

Полицейские мне мешать не стали, стоят, смотрят, что делаю.

Я нагнулся, под стеной посмотрел внимательно. Здесь огонь тоже прошёлся, но защитная магия помешала.

Приложился ладонью, а печать на моей спине вдруг ожила. Лопатку закололо, где печать поставлена. Ощущение такое, как пчелу придавил: она кольнула – и подохла.

– Кто знал, – спрашиваю, – что в стенах магия была – против пожара?

– Все знали, – проблеял управляющий. Он рядом с боссом стоял, весь в саже, потный и бледный. – Разве что из работников кто не знал, ежели новенький…

А я думаю: если знали, что завод под магической защитой, зачем поджог устраивать? Полностью заводишко не сгорит, стены вон едва тёплые. Стоят себе. Только копоть оттереть, и как новые.

– Кто разрешил? – а это пристав подоспел, он в глубине цеха ковырялся. – Па-ачему штатский не по месту?

– Я разрешил, – отрезал Филинов. – Мой завод, мой человек. Я ещё спрошу Ивана Витальевича, почему до сих пор виновных не повязали!

– А, это вы, господин заводчик, – говорит пристав. – Не заметил вас.

Лицо кислое сделал, усы подкрутил, отступил на шаг. С такими, как Филинов, бодаться – себе дороже.

– Кто стену изгадил? – Филинов злой как чёрт, на рисунок смотрит и тросточку свою вертит, того гляди грызть начнёт. – Кто допустил?

– Это гобы! – уверенно сказал Матвей. – Кто ещё так может?

– Нет, орги, – возразил пристав с видом знатока. – Видите, крыса посерёдке? Если бы гоб, тогда бы кошку пришпилили. Они это дело любят – кошку на штырь насадить. Так что орг это.

Хотел я сказать, что знак-то эльвийский. Что рисунок этот похож на мою печать, а печать высший эльв поставил. Но не стал. Ляпнул один раз уже – при шефе. Ладно, он за шутку принял, повезло. Но лучше языком лишний раз не трепать. Того гляди спросят – ты не засланный ли к нам?

– С чего бы оргам такое делать? – говорю. – Работа есть, денежки платят, пусть малые…

– Как с чего? – ответил пристав. Сам на меня не смотрит, будто со стенкой разговаривает. – Давеча у господина заводчика в цеху покойника нашли, как раз желтопузого. Мы же и приходили, смотрели того покойничка.

– Тот желтопузый сам виноват! – управляющий так и взвился, как укушенный. – Он же травист был, травку свою жевал день и ночь! Весь маслом пропах розовым! Я его гнать – а он в ноги кидается, просит – не гони сироту, без денежек погибну совсем! Пожалел его, а он возьми, да и помри на рабочем месте… За мою доброту мне же и награда…

– Болтали, что не от травы он помер, а от работы, – влез Матвей.

– Не то важно, от чего, – веско сказал пристав. – Важно, что скончался орг здесь, где вы хозяева. Для желтопузых только это значение имеет. У вас помер – вы и виновны. Глава общины господину полицмейстеру всю плешь проел – жалобой на вас.

Тут Филинов тростью об пол стукнул – аж копоть полетела. Сказал резко:

– Вы, господа полиция, своим делом займитесь. А мы своим. Работники все здесь?

– Все, господин Филинов, – залебезил управляющий. – Собрались, вас ждут. Вы только осторожно, близко не подходите к ним. Как бы камнем не кинули. Давеча, как того трависта желтопузого мёртвым нашли, два стекла у нас побили. Мне в лоб булыжником запустили, едва увернулся…

И правда – у него шишка на голове красуется, с орех размером, грецкий. Синевой наливается.

Отвернулся босс от кровавой надписи, к выходу пошёл. Мы с Матвеем и Прохором за ним двинулись.

Во дворе уже народ волнуется, заводские работники. В основном гоблины и орки, людей и нет почти. Нас увидели, зашумели.

Сначала управляющий заговорил. Пожар, говорит, ребятушки, страшное дело! Убытки заводу, хозяину убыток и всем нам, грешным. Как теперь дела вести, что добрым людям в лавки да рестораны поставлять? Чем душеньку утешить после трудового дня?

В общем, попричитал как следует, стал ругаться – что ежели кто со злого умысла или от дурости пьяной учинил такое, гореть ему в аду. Будут тех преступников мерзопакостных черти на сковородках жарить в кипящем масле во веки веков. А кто в почтенных людей камнями всякими кидается, для тех особая сковорода приготовлена!

Выдохся управляющий, пот утёр со лба, отступил в сторонку. Филинов вперёд вышел, толпу оглядел, говорит:

– Преступника, что поджог учинил, полиция ищет, и скоро найдёт. Я же скажу, что тот, кто это сделал, сам себе враг. Половину работников теперь придётся выгнать – до лучших времён. Там, куда пожар не добрался, работаем по-прежнему. В остальных цехах будет ремонт. И пока не починим, работники мне без надобности.

Народ зашумел ещё больше, заволновался. Как услышали, что половину выгнать придётся, закричали, руками стали махать.

Кто рубаху на себе рвёт, кто шапку бросил под ноги и в грудь себе колотит – типа, нас-то за что?

Управляющий снова заговорил, сказать пытается: мол, после ремонта назад приходите, – но его уже не слушали. Шум всё громче подымается, орги в раж вошли, орут так – никакого усилителя не надо. Кто кричит, что они не виноватые, другие – так вам и надо, кровопийцам!

С краю толпы кто-то вспомнил про страховку, которая хозяину при пожаре положена. Как только вспомнили, так закричали – прежний шум музыкой показался.

Один гоблин влез на ящик и давай голосить, что господин Филинов теперь огромадные тыщи получит от страховой компании. Что за евонные денежки бедные гобы на рабочем месте помирают – от жары, холода, голода и полного изнеможения.

Тут гоба орги перебили, стали орать, что им ещё хуже – их вообще вместо лошадей используют…

Смотрю – народ всё ближе подвигается. Опасно близко, того гляди рукой уже ухватят.

Только мы с Матвеем собрались босса взять под локти, да увести от греха, и пускай потом хоть обругается – в толпе рёв раздался. А это орг здоровенный через толпу пробежал, растолкал всех и к нам кинулся.

На ходу ручищами размахивает, рычит, клыки скалит. Несётся как бык на красную тряпку. А вокруг него прямо на бегу растёт иллюзия – будто шуба на плечах развевается по ветру. Орг в ширину и высоту вырос, сам весь в шерсти косматой, но не медведь, а бизон какой-то. По шерсти искры скачут, как на разъярённом коте в мультике. И это всё на нас прёт со страшной силой.

Три секунды – и он уже перед нами. А я понимаю, что даже пулей такую тушу не остановить.

Лакей наш, Прохор, здоровый как шкаф, вперёд выступил, обхватил орга – думал задержать его. Куда там. Этот орг его отбросил, как грузовик легковушку. Отлетел Прохор и упал навзничь. Как тот шкаф – только дверцы захлопали.

Оттолкнул я Филинова – тот на Матвея повалился – выхватил револьвер и оргу рукояткой залепил с маху прямо в нос. У них это болевая точка – давно заметил.

Ударил, развернулся и подцепил орга за ногу. Тот ручищами взмахнул, перед собой не видит ничего – там я ему вмазал – споткнулся и на землю обрушился. Прямо Филинову под ноги.

Я подскочил, на спину ему уселся – руки выкрутить. Занёс револьвер, чтобы для верности по башке дать, оглушить орга. Вдруг что-то кольнуло меня в печать – сильно, как ледяной штырь вонзили. Дёрнулся я. И сразу – бах! бах! Револьверный выстрел над ухом.

Мне обожгло кожу. Чувство такое – смерть рядом пролетела, косой задела – самым кончиком лезвия. Опустил глаза, смотрю – по спине орга из двух дырок кровь расплывается. Тёмная такая, не как у людей.

Орг задёргался в конвульсиях, я вскочил. Оглянулся – рядом Матвей стоит с револьвером в руке, сам скалится, а из дульного отверстия дымок идёт.

– Ты что? – кричу, сам себя не слышу. – Ты что творишь, сволочь?!

– Отойди, салага, – говорит Матвей, спокойно так. И бац – третий выстрел оргу в затылок.

Тот дёрнулся в последний раз и обмяк.

Толпа ахнула. Откачнулась в первый момент. А потом все на нас попёрли с диким криком.

Тут полицейские подоспели. Пристав выскочил вперёд, как гаркнет страшным голосом:

– Всем стоять! Ни с места! Стрелять буду!!

И дал два выстрела в воздух. Обернулся к нам, лицо зверское, крикнул:

– Штафирки, пошли к!..

И послал – далеко.

Матвей остаться хотел, револьвером замахал, но его послали ещё дальше.

Подхватили мы господина Филинова с двух сторон, и свалили быстро. Управляющий и лакей Прохор за нами понеслись.

Мерзкое это чувство – оставлять за собой такое. Но служба есть служба, а моя такая – держаться возле босса.

Запрыгнули мы в коляску, кучер засвистел лихо, и рванули – со всех конских ног.

Филинов на сиденье повалился, ртом воздух хватает, сам трость свою сжимает, аж пальцы побелели. Прохор рядом с кучером сжался, переживает, что уронили его.

А Матвей ничего – сидит, зубы скалит, ухмыляется.

Я щёку потёр, вроде ни царапины, но жжётся. Ещё бы немного, и мне пол-лица снесло револьверной пулей.

Говорю:

– Слышь, капитан. Ты зачем орга убил?

Он ко мне повернулся, и с усмешкой:

– Убил? Ты про что, штафирка?

Вижу – глаза у него ненормальные. Как обкурился чем. Но спуску ему давать нельзя. Сейчас он тебя штафиркой назовёт, а завтра об Димку Найдёнова все ноги вытрут дружно. Ладно, если не плюнут.

– Я, – отвечаю, – школу полиции с отличием закончил. Если б инороды мне перо не сунули в бок, сейчас бы в погонах ходил. И тебя, слугу хозяйского, за ворот хватал – по надобности.

Вижу краем глаза, кучер дёрнулся у себя на козлах, а Прохор обернулся и на меня разинув рот уставился.

Матвей аж побледнел весь. Привстал на сиденье, глаза сузил щёлками, шипит сквозь зубы:

– Ах ты щенок… Да я таких как ты, пачками валил, когда тебя ещё не заделали!

– Видел я, как ты резать умеешь, – говорю. – Я орга уложил, хотел по закону взять. А ты ему в спину пальнул. Эдак каждый сумеет – в спину-то.

Не стерпел он, вскочил, на меня револьвер наставил, глаза бешеные.

– На колени, мразь эльвийская! Молись своему богу! Мозги вышибу!

Тут Филинов на сиденье пошевелился и говорит, спокойно так:

– Сядь, капитан. Сядь, я сказал.

Из Матвея будто воздух выпустили. Лицо посерело, обмякло. Медленно-медленно опустил руку, револьвер убрал. Сел ровно, и перед собой уставился.

А Филинов на сиденье поёрзал, шубу запахнул, вздохнул глубоко:

– Тяжёлый день. Какой день сегодня поганый.

Помолчал и добавил:

– А ты, ваше благородие, по краю ходишь. В последний раз говорю – больше не буду.

– Да я по закону хотел…

Он оборвал меня:

– По закону? Закон на моей стороне. Тому оргу повезло, что Матвей его прикончил. За магию ему по закону плаха. Ты этого хотел, господин полицейский?

Я аж похолодел. Ведь правда – орг иллюзию применил. Считай, магию запрещённую пустил в дело. Что за это бывает, всем известно. Смерть жуткая. А ты его арестовать хотел, Димка. Гореть тебе в аду на сковородке тефлоновой.

– Понял, – говорю. – Вы правы, господин Филинов.

– Вот так-то! – буркнул босс. – Всё, кончен вопрос. Пожали друг другу руки, живо!

Поглядели мы с Матвеем друг на дружку. Потом он руку протянул, и я её пожал.