Текст книги "К черту! Но если ты сделала все эти глупости… (СИ)"

Автор книги: Наталья Ручей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Глава № 21

Алиша старалась, действительно, старалась, но мышцы лица отказывались изобразить улыбку, как тело двадцать пять лет назад отказалось сымитировать оргазм. Сердце ныло в преддверии беды, а глаза, несмотря на пыхтящее тучами небо, слезились. Сбежать бы из Ристет, роскоши, внимания сотен замаскированных под вежливость лиц! Но император приказал держаться по левую руку, в первых рядах подданных и делать вид, что рада оказанной чести.

А радость такой честью пренебрегала, и единственное, на что хватало выдержки – не хмурить брови и не смотреть ежесекундно на цветочные часы над замком. Церемония должна начаться четыре минуты назад, но Виллы не было. Передумала? Или опаздывает? Ни первое, ни второе не свойственно ее дочери, но император, на которого Алиша бросала встревоженные взгляды, переговаривался с супругой и магом, и лицо его не выражало ничего, кроме вежливого интереса. Он бы почувствовал, верно? Если бы с Виллой что-то случилось, он бы почувствовал.

Опустила голову, чтобы длинная челка скрыла глаза, вдох-выдох, все будет хорошо, и этот день пройдет. Тесное терракотовое платье хотелось распороть, избавиться от ощущения рыбацкой сети; остроносые туфли забросить так далеко, чтобы шпильки выглядели как маленькие вишенки – и умчаться босиком к любимому. Даже если она больше не легкомысленная молодая девушка, а он больше не ждет и не любит. После церемонии император обещал поговорить с шутом, и… Шут… Как давно она стала называть его так, а не по имени? Чтобы отгородиться, чтобы заставить сердце забыть невозможное, чтобы не ломать ему жизнь. Ведь он приходил после сорванной брачной церемонии, приходил, а она выставила его за дверь. Вынуждена была, чтобы император не избавился от него другим, более радикальным способом.

Вспомнила: с первого дня, как узнала о его должности, так и вычеркнула из памяти имя. Блисс заменился шутом, но по-прежнему значил для Алиши то же, что символизировало его имя: радость и счастье. Их совместное будущее казалось четким, ясным и желанным, пока в ее постель не влез император. Он приказал родить дочь, и возражения не принимались. До того, как Алишу опутал морок, она успела спросить:

– А если сын? Что, если родится сын?

Мысль о том, чтобы лечь с императором второй раз и второй раз родить от него, казалась ей смертоносной. Первый… морок овеял тело и она поняла, что первого не избежать, но больше – нет, не выдержит. И успела услышать ответ, уверенный, без толики сомнения:

– Ты подаришь мне дочь, Алиша. Это не обсуждается.

Дочь она подарила не только императору, но и себе, Вилла стала для нее единственным утешением в городе осуждения. Но город прав, прав: беременная невеста у алтаря стоит в белом платье как девственница, а жених, как и его костюм – пепельно-серый – разве такое прощается?

Минуты растягивались в бесконечность. Вот губы жениха тронула улыбка, а к глазам, внезапно потухшим и не искрящимся больше зелеными светлячками, потянулась осень. Он не спрашивал, а она не могла говорить от слез и душившей обиды. Потому что не спрашивал. И потому, что даже если бы спросил, не имела права ответить. Помнила только стук своих туфель на толстой платформе, когда уходила, не оглядываясь, не прощаясь, не оправдываясь перед городом, который для нее ничего не значил и тем единственным, которого упустила не по своей воле.

Император не навязывал присутствие, появился за час до рождения Виллы. Его маг запечатал дом от любознательных, его повитуха приняла роды, а сам он сделал так, чтобы прошли они безболезненно. Без вмешательства и без морока, слава Богу. Просто смотрел на Алишу как бушующее море на малый островок суши, а она ужасно, до первого крика младенца, боялась не боли, а того, что родится мальчик. А потом поняла, еще до того, как сказали: у нее родилась девочка!

– Ее зовут Вилла, – предупредил император, положив ей на грудь кричащий неугомонный сверток. Заглянул в глаза и снял мелькнувший испуг, что не угодила, одним словом: – Спасибо.

Поцеловал обеих, оставил для связи деревянный браслет с рунами и исчез до следующего дня рождения. Из года в год появлялся, и никогда, чтобы Вилла его заметила. Он запретил говорить, кто ее отец и сам пустил слух о шуте. Сказал, что еще не время открыть ей правду, но Алиша думала, что дочь ему не приглянулась. Может, не так хороша, как хотел? Может, не так воспитана, как полагалось принцессам?

Но не настаивала. Он не желал открываться, а ей было приятно, стыдно, но приятно, когда соседи трезвонили о королевском шуте. Бросил, мол, беременную у алтаря, усомнился, что его ребенок. Но не в чем ему было сомневаться: пальцем Алишу не тронул. Нечестно по отношению к нему – эти слухи, но пусть так, хотя бы так, нехотя и не в самые лучшие моменты, когда кто-то в очередной раз не смешно подшучивал на эту тему – он ее помнил.

А потом прошел слух, кто отец в действительности, но ничего не изменилось. Когда-то Алиша мечтала, закрывала глаза, садилась у колыбели, пела песни и мечтала, что Вилла – дочь Блисса, но самое главное поняла, едва взглянув на своего ребенка: главное, что она – мать. Да, главное в жизни.

Странно, но шут слухи не опровергал, ни тогда, когда отцом называли его, ни когда перешептывались об императоре. И не женился. И не избегал Алишу, как старалась она. А спустя двадцать пять лет снова возник на пороге, и первое, что сказал, без «здравствуй» и банального «как дела?»:

– Это не я ушел с брачной церемонии.

Легко считал вопрос в растерянных глазах, и легко ответил. Он прав. Ушла она. Не в силах видеть застывшие непонимание, боль и не в силах сказать правду. Тогда выгнала, а спустя двадцать пять лет не устояла. Впустила и смотрела с жадностью на его лицо, выхватывая детали, которые после можно еще долго лелеять: седина в висках, три морщинки у глаз, две длинные – на лбу, маленькая – на подбородке. И рассматривала мучительно руки, сильные, с длинными пальцами, ласку которых не довелось испробовать, но хотелось.

Он говорил, а смысл ускользал – только голос, глубокий, ровный, почти равнодушный – тот, кто его не знает, так и подумает: равнодушный… Голос его заставлял дрожать руки, и она спрятала их за спину, чтобы не выдали, и ущипнула себя, больно, чтобы очнуться от сладкого морока, понять, что он говорит.

Наконец, поняла; собралась, откинула эмоции, и вовремя. Герцогиня громко негодовала, что Вилла телепортировалась в Наб, а потом в ГЗЖ, так громко, что Блисс посчитал уместным прислушаться, подумав, а вдруг это важно?

– Для меня это важно, – сказала Алиша.

– Я так и подумал, – повторил он и подарил целую минуту нежного взгляда, прежде чем закрыть за собой дверь.

Он говорил о Вилле, а ей хотелось спросить о НИХ. Есть ли «они» в настоящем, могут ли быть в будущем или уже все, непрочитанная, но отложенная на верхнюю полку книга; в прошлом? Не могла. Запрет императора и тревога за дочь печатью уста сдерживали. Только сердце стучало отчаянно и так громко, что, казалось, дрожат у соседей окна, а у нее лопаются барабанные перепонки. Не время для разговора о них, и не в праве она теребить любимому душу. Двадцать пять лет думала о нем ночами, а он? Конечно, он не безгрешен, тем более, при дворе… но думал ли? Иногда? Хоть раз? И без жестоких напоминаний доброжелателей?

Нет, лучше отбросить надуманное, вот только бы дочь вернуть, а Блисс – сохранит в сердце его образ, уже не юноши, а мужчины. Ее мужчины, который никогда ее не был. Мужчины, который всегда был только ее. Если бы не пророчество, которое привело императора…

Но строки, не объясняя причин, указывали на ее дочь.

– Почему именно моя? – спросила, отступая от крадущегося императора и морока. – И почему дочь не может родиться от Блисса?

– Могла бы, – сказал император, настигая и затуманивая сознание, – просто я успел вовремя.

Если бы вопрос не касался дочери, браслет и дальше валялся в комоде на чердаке, а так довелось выйти на связь. Попросить. Она неловко подбирала слова, волнуясь, проглатывая буквы и не зная, что делать, если получит отказ, но императора уговаривать не пришлось. Он уже в курсе. Конечно, а как иначе? И делает все, что в его силах, чтобы вернуть дочь в целости и сохранности. Кто-нибудь сомневается в его силах?

Нет, кардинально вмешиваться не в интересах империи – даже он не может себе позволить влиять на некоторые процессы. Что он хотел этим сказать, она не знала, но дочь вернулась из ГЗЖ, император обещал избавить Алишу от своей негласной опеки и, несмотря на плохое предчувствие, рванувший ветер и пустившийся дождь, сегодня – день счастья!

Взяв себя в руки, Алиша вздернула подбородок. Одобрительный взгляд императора прошелся по телу, погладил по щеке, отпустил, не рассчитывая на ответную ласку. Пусть он не был ей мужем и любовником по велению сердца, но ему идет быть любимым и любящим отцом. С каким довольным видом он стоит на площадке лестницы, оглядывая подданных, с каким нетерпением посматривает на дверь, ожидая выхода Виллы. И черный костюм, который на нем, и белоснежная рубашка с серебряной вышивкой, отлично будут гармонировать с платьем дочери.

И терракотовое платье, несмотря на неудобство, выгодно подчеркивает фигуру и оттеняет рыжие волосы, признала Алиша. А вот ноги с непривычки от каблуков устали. Если бы не топталась в них по комнате, возможно, и ничего туфли, а так казалось, что ступни – не ступни, а кровяной мозоль.

Осторожно бросила взгляд на стрелки – пять минут от начала церемонии, легал взволнованно зашумели крыльями, даже Лэйтон пришел, а Виллы все не было. Пойти за ней?

– Останься, – мысленный приказ императора.

И взгляд, вынуждающий подчиниться.

Значит, все, о чем думала, прочитал. Все, что пронеслось в памяти – видел с ней вместе…

Их глаза встретились. Его – с искрой юмора, ее – смущенно-разозленные.

– Нет такого определения, – услышала голос императора, хотя губы его оставались сжаты.

– Какого? – послала вопрос мысленно.

– Смущенно-разозленные, – пояснил император. – И твои глаза не такие. Хочешь, я опишу их?

– Нет!

– Они огромные, чуть влажные, как талый горький шоколад, с солью волнения и перцем страсти. Красивые глаза. Как и ты.

Алиша заставила себя выдержать взгляд императора со смешинкой, взгляд Уны – с немым обещанием. Тревога усилилась, и она, вопреки приказу, ведомая материнской интуицией, дернулась к входу.

Но в этот момент в распахнутых дверях замка появилась Вилла. Красивая, в удивительно-синем бархатном платье, ласкающем материей все изгибы фигуры. На высоких каблуках, добавляющих не только рост, но и плавность походке.

Горожане заполнили двор и округу поздравительными окриками, воины-легал шумно взмахнули крыльями и, склонив головы, воткнули в землю мечи. Какой-то темноволосый мальчишка, подпрыгивая на плечах усатого мужчины, перекрикивая всех, горланил: «Высочество просто красавица!», но Алиша почти не видела дочь из-за нахлынувших слез.

Что-то не так… Что-то случилось, пока она примеряла наряды, пока просто ждала. Она должна была быть с ней рядом! И взгляд императрицы, мелькнувший довольством, углубил подозрения. Вилла! Доченька! Талию не опутывал жемчужный пояс. Она отказывается от духовной близости с императором?! Отказывается от такого дара?! Или отрицает его как отца?!

Дочь едва заметно покачала головой, когда хотела приблизиться к ней. Или показалось? Противные слезы! Смахнула их, быстро-быстро поморгала ресницами, чтобы не упустить ни секунды, чтобы помнить всю жизнь этот трогательный момент. Ее дочь получит белоснежные крылья! И будет жить высоко, долго и счастливо, в Миндальной долине, облюбованной легал.

Или она больше не хочет этого?

Снова сделала шаг, и уже без пелены слез заметила, как дочь улыбнулась, покачала головой, мол, нет, со мной все в порядке, и повернулась к отцу. Взяла его под руку, и направила взгляд, полный нежности, и улыбку – ему. Императору. Да, все правильно. Теперь она для дочери – камень, тянущий на дно, корри, обычная корри. Но так правильно, так и должно быть. Ее дочь рождена для безоблачных горизонтов, а она…

– Мамочка, – услышала родной голос с собой рядышком. Ладонь Виллы прошлась по щеке, стирая слезинки. – Я люблю тебя. Никогда не забывай этого, ладно?

Она оставила императора, нарушила правила церемонии и спустилась к ней. Сердце Алиши затопило волной нежности, а глаза новым потоком слез.

– Я тоже тебя люблю, – попыталась взять себя в руки, ради дочери. Почти получилось, только одна слеза непослушно скатилась в вырез платья. Она сумеет казаться сильной, хотя бы казаться. Наверное.

– Ты нужна мне любая, – Вилла порывисто обняла ее и вернулась к отцу, прежде чем Алиша поняла, что дочь только что прочла ее мысли. Ее девочка…

– Наша, – мысленно поправил император, и поднял руку, требуя тишины.

Обряд начался.

Легал в одеждах цвета своих крыльев вышли вперед, образуя полукруг. Со всех сторон, кроме одной, указывающей путь к отступлению – мечи и грозные воины. Последний шанс передумать или сделать рывок к небесам, последний шанс остаться собой, не размениваясь на новую сущность. Сильные, высокие, с суровыми лицами, словно высеченными из морских скал, воины испытывали на прочность: точно решила? Не пожалеешь? Смотри на нас, думай, делай выводы. Крылья, сила и долголетие, а взамен – пустяк. Не будет сна, пробуждения, рубашек на голое тело, неспешных рассветов за чашкой кофе и всего, что для тебя значимо. С теми, кто дорог тебе – земля, с тобой – зовущие горизонты.

– Готова? – взгляд императора в душу.

Хороший вопрос. Нет разницы между рожденными легал и прошедшими через обряд, кроме той, что у первых выбора не было, а вторые, интересно… есть ли такие среди воинов и сожалеют ли? Гордые, сильные, но подневольные, даже не шелохнутся, потому что обряд, запрещено церемонией; их путь точно по струнке. Влево – вправо уже своеволие.

И как будто услышав метания Виллы, один из легал откинул с лица непослушную челку, усмехнулся дерзко, подначивая: одна из нас или просто девчонка? Обычный жест, но сколько в нем своенравия… К тому же, он – воин, а она благодаря императору не будет ни у кого в подчинении…

Улыбнулась воину с благодарностью. В сторону панику! В сторону! Летать вольно можно не только по ветру!

Шаг вперед.

Воины, распахнув огромные крылья, сомкнули кольцо: уничтожили путь к отступлению. Ветер, играющий черепицей замка, потянулся к плечам Виллы, окутал холодным пледом, перебросил волосы через плечо. Дождь лизнул оголенную спину, а за ним, примеряясь, скользнул нож. Острый. Тот ли, что оставила ей Дуана?

Потоки силы, напыжившись от прикосновения лезвия, выглянули посмотреть, что происходит. Дернулись внутрь от второго прикосновения, а мордочку, как хомячок неделю без семечек, скривили. Тише, не бойтесь! Погладила мысленно, соорудила визуально уютную норку, синее одеяло – прячьтесь!

Запах розы и миндаля ударил в ноздри: император, как обещал, рядом, и лишней боли не будет. Потоки его энергии щитом охватили тело, вбирая в себя готовый вырваться крик, слабость и головокружение.

– Трусиха, – пронесся вдали тихий голос.

Быстрый взгляд вправо – нет, показалось, или… пришел, рядом! И хотя не тот, к которому рвется сердце, щеки опалило внезапным жаром. Глаза цвета латте. Адэр.

Ее дрожь или в руке императора? Пожалуй, ее, потому что страшно – да, страшно: закричать, сорваться, убежать, опозорить, если она не выдержит, если окажется недостойна… И встреча, которую не ждала и которая не нужна ей, греет или кровь от ножа горяча?

– На колени! – требует голос мага, проникнув в ее голову.

Приказ давит на плечи, но не смирилась, вздернула подбородок.

– Легал летают, а не ползают на коленях, – обратный бросок, в волшебную, ухмыляющуюся змеей, голову. Маг диктует не свои – условия церемонии, но когда правила и мир против тебя, и ты не можешь сказать, – зелье, будь оно проклято! – мысленно посылаешь так безотказно… к черту!

И чем ближе черт, тем легче срываются эти слова-послания. Твой собственный месседж миру. К черту боль! К черту страх! К черту сомнения! Все, что против тебя – к черту!

Нож распарывает спину с такой легкостью, будто срезает пуговицы с пальто, а маг пытается рассмотреть подкладку, а не твои внутренности.

Растягиваешь губы в улыбке, и мысленно, но чтобы услышал наверняка, произносишь: к черту!

– Чашу, – спокойный голос императора объявляет брейк.

Маг разочарованно моргает, ты переводишь дыхание.

– До дна, – мстительно требует твой противник, и подает чашу.

Жижа пахнет не лучше сточной канавы. Кривишься, борешься с тошнотой, в пять глотков достигаешь цели. Тело охватывает сотня ненавистных тебе муравьев, коленные чашечки, соприкасаясь, перебивают далекий колокол. Нажим на спину, между лопатками. Еще. Сильнее и глубже. К белым муравьям пота стремительно ползут красные. Смотришь прямо перед собой, почти не замечая боли, запаха миндаля и мага. В мыслях туман, кажется, падаешь, но земля далеко. Паришь? Взлетаешь? Что-то, шурша, за спиной распрямляется и со звуком громкого чавканья, потягивается. Ты воешь от боли или кажется снова? Кажется. Слава Богу и императору, перехватившему вой из твоего горла. Взгляды жгут тебя, медленно крутишь головой, готовясь к нападению, но… на лицах восторг и нечто, похожее на благоговение. И смотрят не в лицо, а тебе за спину.

Оборачиваешься. И забываешь дышать.

Крылья!

Длинные, свисающие снежными полотнами, крылья!

Распрямляешь неловко правое – смотришь через него вдаль, на зеленые луга, аккуратные домики горожан, на лица тех, кого больше не увидишь за новыми горизонтами. Поднимаешь левое, в удивлении, что оно тебе подчиняется.

Оба крыла распахнуты! Оба! По ним скользит ветер, а по твоим нервам – надежда.

Не ждать! Больше не нужно ждать! И ты больше не бесполезна, даже в городе демонов!

На цыпочки, закрываешь глаза, и…

Ничего… Они не летают… Бесполезные белые тряпки!

Улыбка, застывшая на твоем лице, переходит зеркально к магу.

– Вилла?

Моргаешь, снимая пелену, отгоняя непрошенные слезы.

– Вилла? – повторяет родной голос, который пробивается к тебе, несмотря на панцирь обиды и разочарования. И ты не можешь казаться слабой при нем. При нем – нет, потому что, несмотря на порядок очередности, установленный им, несмотря на то, что теперь ты знаешь, кем для него являешься, он для тебя важен. Не меньше, чем прежде, когда маленькой девочкой мечтала о папе. И больше, пожалуй, после того, как переступила порог его тайны.

Губы твои непослушно произносят:

– Я люблю тебя.

И руки сами к нему тянутся. Он не любит тебя, несмотря на слова, сказанные в ответ:

– Я люблю тебя, доча.

Не любит, и память услужливо отбрасывает тебя за зеркальную перегородку, а ты смотришь в глаза серебра со сталью и зная, что врет, все равно веришь. И говоришь:

– Спасибо, – почти со слезами.

И уже про себя: спасибо, что был со мной, спасибо, что разрешил быть с тобой, спасибо, что сейчас, когда хочется умереть – рядом.

– Доча? – заглядывает в глаза, а ты прячешься у него на груди. Широкой, вкусно пахнущей миндалем и твоим любимым цветком. Обнимаешь его, крепко-крепко, чтобы не вырвался, чтобы вырвал тебя из отчаянья, и качаешь безмолвно головой, чтобы не беспокоился.

Все в порядке. Ты справишься.

– Черт, – срывается с уст императора, и ты понимаешь: он увидел того, с кем ты уйдешь с церемонии. Руки, обнимающие тебя, стали жестче: не только увидел, но догадался или считал беспокойные мысли.

Поднимаешь голову, и тоже смотришь на черта. Если крылья не оправдали надежд, если не оставили тебе выбора…

– Нет.

Высвобождаешься, делаешь шаг, удаляясь. И смотришь, как на твоих глазах, черт растворяется. Был – и нет его. И слышишь не оправдание, а приказ:

– Я сказал: нет, доча.

И боль твоя только усиливается от разрушенной веры. Ты для него – никто. Всего лишь – третий эксперимент. Ты не должна проявлять своеволие, потому что иначе разделишь судьбу первого, второго, приговоренного пятого и… что стало с четвертым? Лэйтон не сказал о нем ни единого слова.

Сыграть или сдаться?

Вырываешь свою улыбку у наблюдающего за тобой мага и говоришь проникновенно-мягко:

– Хорошо.

И чтобы поверили – на секунду снимаешь блок.

Тебе верят. Император сказал – нет, а ты говоришь – хорошо. Ну, сказал и сказал, что в этом плохого? Когда двое открыты для диалога – всегда хорошо.

Праздник в твою честь кишит яркими событиями: танцоры, вкусности, разноцветные шарики, воздушные змеи, детский смех, внимательные взгляды воинов, подхалимы. Ты любезна со всеми, с кем тебя знакомят, ласково улыбаешься тому, кто к тебе приценивается.

Сын императора соседней империи. Какая честь, право.

Кровь бурлит или потоки силы бесчинствуют?

Улыбка становится шире. Ты можешь играть: легал проще, чем корри, прикинуться ангелом.

***

Адэр понимал, что сунуться в логово могущественного противника, который вытер о тебя ноги – по меньшей мере, неблагоразумно. А сунуться второй раз, когда не только указали на дверь, но и пинка дали – мм, опасно и глупо. Но кто видел благоразумного черта? И черта, что своего не добился?

Император выставил его с церемонии, мысленно переговорив с магом. Столько внимания важных персон одному обычному черту – ах, приятно, господа и лестно. Он, правда, и не планировал прятки, открыто маячил среди народа, но чтобы им сыграли в пинг-понг? Отбросив за пределы границы?

Это, господа, лишка!

Верхний слой сняли при первом переходе, ну так всегда есть второй, напоследок – третий. Черт – он, как луковица, многослоен, если необходимо. Тело как чужой придаток, подчинялось, предварительно отплатив болью, но… Боль не прекращаемая перестает ощущаться и становится вполне сносной. Нужно просто не вспоминать, как переступал через собственную кожу, кровавыми ошметками лежащую на земле и не вслушиваться в хруст костей перебитого колена.

Несколько дней и придет в норму. Вот только решит вопрос, за которым пришел, отлежится в одном из тоннелей, и снова – молод, красив, одинок и кроме дракона, никому не нужен. Хотелось свой дом или хотя бы угол, но свой. Пусть маленький, неуютный, но чтобы никто не пришел и так вот, махнув рукой, не имел права сказать: «убирайся».

Убрался. Но не один. Хуже всего, что вслед за собой тянешь единственного друга: дракон, несмотря на милостивое разрешение, не остался у дома. Адэр доказывал ему, что так будет лучше и безопасно, а он смотрел глазами обиженного ребенка и рвал душу на части. Мол, что же ты, я тебе как собака: захотел – взял, захотел – бросил?

Повернулся хвостом и молча поплелся к обрыву. Сел, перегородив тропинку, не хотел оборачиваться и говорить, сколько черт ни пытался к нему достучаться, а потом бросил взгляд и резко, в своей удивительной манере, послал Адэра со своими нравоучениями, доброжелательностью, заботой и короткой дружбой.

– Я… Ты… – ткнул в грудь острым когтем, зашипел разочарованно, снова отвернулся. Не нужно слов, чтобы дать знать, что ты чувствуешь, если не боишься открыться. Дракон не мог говорить, но щит у груди не держал, несмотря на чешуйчатый панцирь, а черт…

Сел рядом с ним, обнял, пощекотал под крылом, послушал возмущения и кряхтение, а потом к нему опустилась огромная морда и близко, к самой ладони – острое ухо.

Дружба возобновилась.

Адэр не мог взять дракона с собой, и бросить не мог, и не представлял, что им делать. Податься в Долину Драконов, на родину Невилла? Но если он сам не горел туда возвращаться, то Адэр и подавно. Как посмотреть в глаза его родителям? И хотели ли они кого-нибудь из них видеть?

Вряд ли. Тогда куда? Город Забытых Желаний мерцал у ног тусклыми огоньками, звал, но… Не сумел отстоять его, не пригоден для управления, всех подвел. Какой с него хозяин города? Уголок – вот его хоромы, большего не достоин, но ради Невилла придется найти уголок побольше. Как минимум, чтобы в нем помещались двое.

Надо встать и начать искать. Надо уходить из города, переполненного разочарованием и собственной ненавистью. Но вставать не хотелось. Прыгнуть вниз, в ГЗЖ, к сущностям без мозгов и высохшему перевернутому фонтану? Кому он там нужен? Кому вообще нужен, если не нужен себе?

Так и сидели бы вечность вдвоем у мелькающего огнями обрыва, если бы не лупоглазое существо, вскарабкавшееся на утес с настоятельным приглашением Невилла к себе в гости.

– Да, – заявил зверек, ткнув в грудь белой лапой, – у меня побудет пока что. А ты попутешествуешь, одумаешься, станешь на ноги. Только вернешься за ним, ясно? Потому что у нас в городе не так много припасов, а что есть – я приберегаю для кое-кого, ясно?

Дракон при последнем упоминании помрачнел, с сомнением посматривая на приятеля.

– Меня больше волнует: не станет ли Невилл сам чьим-нибудь блюдом?

– Мертвые не угрызут панцирь, – соврал лупоглазый, и дракон расплылся в улыбке, расправил крылья, взъерошил чешую. Успокоился. И Адэр не стал говорить ему, что грызть не станут, потому что мертвым не нужны зубы.

Но Чупарислиодиусс не обидит дракона и другим не даст – здесь сомнений нет. Как-то они сошлись, вот если бы Невилл был сам собой – вряд ли, а так, звериная личина сближала.

Адэр почесал друга за серебряным ухом, показалось, кто-то из них двоих горестно всхлипнул, – и телепортировался, не оглядываясь, но поклявшись скоро вернуться. Скоро, вот только получит обещанное императором…

– Я тебе ничего не должен.

С этого и началось первое посещение чертом Ристет. Мысленный, чтобы не слышали окружающие – разговор с самим императором. Не смутившись такой чести, Адэр имел наглость не согласиться.

– Обещал, через Ризгора, если дочь вернется в целости и сохранности из Города Забытых Желаний, снять чары с Невилла.

– Но не ты вернул ее мне.

– Думаю, здесь ключевые слова: в целости и сохранности, потому что я мог бы взять то, что мне предложили.

– Ты зарываешься, черт. Ты не вовремя и некстати.

– Это для меня обычное дело.

– Ты меня слышишь? – ноги черта прижали к земле невидимые путы. – Не приближайся к ней.

– Но я хочу.

– Зачем?

– Поздравить: такой праздник. И… мм, поцеловать ее? Я-то имею плохую привычку выполнять обещания…

Пауза.

– Она тебе отказала, помнишь? Ступай прочь, черт! У меня на нее другие планы.

– Очень большие? Дело в том, что, собственно, у меня тоже…

– Не перед тобой мне отчитываться.

– А ее новая пассия здесь, в этих рядах?

Молчание, тихий смех императора, и порыв ветра, легко, как молодое деревцо, развернул черта к незнакомцу. Ну, что сказать, так, не придираясь? Симпатичный, холеный мужчина, но явно интересуется своей статью больше, чем женской: взгляда не сводит с воинов. Массивные перстни с сапфирами могли соперничать по яркости с глазами Невилла, и… все, закончились достоинства.

Чихнул, когда ветер донес сладкий парфюм незнакомца. Цветочная эссенция из одуванчиков – ей Богу! Это точно мужская особь? Надо полагать, Вилле понравится, у нее в последнее время испортился вкус.

– Рад, что одобрил, – вовсе не радостно сказал император. – А теперь… убирайся!

Адэр успел заметить, как Вилла шагнула к нему. Ох, девушка исправляется! Но два ее шага, и легкое дуновение подхватило его и отбросило за пределы границы Ристет.

– И кто теперь одуванчик? – отдаленный смех.

Унизительно, неприятно и… непривлекательно для второго слоя сути, с которым придется расстаться. Но одуванчики цветут, разлетаются в пух, но просто так не сдаются.

Набрав в легкие побольше воздуха, черт снова перешел границу. Его крик, когда сползало мясо с кости, конечно, оповестил императора, но только об очевидных намерениях: мол, да, черт непослушный снова идет на церемонию – торопитесь закончить и спрятать принцессу в башню. А вот намерения подспудные так и остались пока тайной. Минутку терпения, господа, дайте хватить воздуха и стать на костлявые пятки. Хм, не так скверен черт, как кажется – остались силы прикрыться хвостатой иллюзией, и вполне себе сносно выглядеть, правда, некоторые детали пострадали.

Ох, наивные дети, а не маги, плетущие защиту, в империи: им бы такого мастера, что обратил Невилла…

Так, о чем это он? В путь, в путь, не медля. Слышны крылья воинов-легал – в разгаре обряд. А еще столько дел: дойти, позлить и самое главное – исцелиться. Если в этой семье с коронами хоть кто-то за свои слова отвечает, это будет приятно, ибо нет в мире лучше бальзама, чем страстный поцелуй девственницы.

Адэр телепортировался к замку.