Текст книги "Козел и бумажная капуста"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

На наш звонок дверь распахнулась мгновенно, как будто человек стоял прямо за дверью и ждал нас. Открыл нам тощий лысый мужичок с блеклыми глазками прирожденного борца за справедливость или, если угодно, сутяги и анонимщика.

– Елена! – набросился он с порога на жену. – Где ты пропадала? В доме двое голодных детей, – как бы в подтверждение его слов в коридоре мелькнули два круглолицых и румяных великовозрастных качка, – я уж не говорю о муже, муж, конечно, никого не интересует, чем он питается – это дело десятое и не играет совершенно никакой роли, но о детях ты могла бы подумать!

– Сенечка, Сенечка! – Елена Вячеславовна сделалась суетлива и запуганна, даже как будто стала меньше ростом. – Сенечка, я же оставила в холодильнике котлетки и макароны... Только разогреть...

– Откуда я знаю, что там у тебя в холодильнике? – продолжал нагнетать праведное возмущение муж. – Может быть, это предназначено вовсе не для нас с детьми, а совершенно для других целей! Может, ты собиралась кого-нибудь принимать и кормить их этими котлетками! Вот ведь ты привела каких-то людей, – он наконец заметил нас и окинул недоброжелательным взглядом.

Вадим тем временем опомнился от растерянности, в которую повергло его немотивированное хамство Елениного мужа, и сильным, хорошо поставленным голосом проговорил:

– Вы... вы хоть понимаете, что у вашей жены больное сердце и ее необходимо беречь? Вы понимаете, что с нее нужно пылинки сдувать, лелеять ее и по утрам приносить ей завтрак в постель, если не хотите преждевременно загнать ее в могилу?

Блеклый мужичок вытаращил на Вадима свои тусклые глазки и заорал:

– Елена! Кто эти люди? Кого ты притащила в семейный дом? Почему они смеют поносить меня и обливать грязью в моей собственной квартире? Елена! Твоего мужа оскорбляют, а ты молчишь!

Два мордатых качка снова возникли в коридоре и замерли, с интересом наблюдая за происходящим. Елена Вячеславовна засуетилась пуще прежнего, перебегая взглядом с мужа на Вадима и обратно и попыталась внести нотку примирения.

– Сенечка, не волнуйся, только не волнуйся, это доктор Романов, Вадим Романович, ты должен его помнить...

– Где уж мне упомнить всех твоих бесчисленных знакомых! – выпустил муж очередную порцию яда.

Вадим окинул его взглядом, полным ярости и презрения, и гаркнул, забыв уже о всякой корректности:

– Ты, пустое место! Если будешь так обращаться с женой, мне придется ее госпитализировать всерьез и надолго. И тогда ты должен будешь сам заботиться о самом себе и своих великовозрастных оболтусах. Она при своем состоянии здоровья не может вечно кормить толпу здоровенных мужиков!

– Я не виноват, что такую страну развалили! – истерично взвизгнул муж, явно переходя в глухую оборону. – Я не виноват, что никому больше не нужны настоящие высококвалифицированные специалисты, что промышленность и наука в упадке!

– Работать не хочешь и не умеешь! – развивал наступление Вадим. – А все у тебя виноваты. Страну, видите ли, развалили – поэтому ты не хочешь палец о палец ударить, чтобы обеспечить собственную семью. За работу нужно держаться, делать любое дело, и делать его хорошо, а не искать виноватых!

– Я требую уважения в собственном доме! – верещал муж.

– А ты чем-нибудь заслужил это уважение? – рычал на него Вадим, как лев.

Я с восхищением наблюдала за ним: так смять этого законченного хама – это было непросто и внушало почтение. Не знаю, право, поможет ли это его больной жене с ее сердцем, ведь даже мне, человеку, далекому от медицины, известно, что таких больных нельзя волновать.

Елена Вячеславовна во время скандала молчала, но на лице у нее отражалось страдание. Правда, есть такие люди, на лицах которых вечно отражается страдание. Это свое страдание они просто обожают! Их хлебом не корми, а только дай немножко пострадать!

Как в романах Достоевского: героиня все время страдает, все ее обижают и мучают, но среди всех обязательно находится один, благородный, который возится с ней, причем совершенно бескорыстно, а она принимает его помощь как должное, и вот с ним-то и ведет себя по-хамски, вместо того чтобы одернуть тех, кто оскорбляет и мучает ее.

В лице Елены Вячеславовны явно было что-то «достоевское» – бледное и изможденное, оно годилось для «Преступления и наказания» или, допустим, для «Идиота».

Я тут же устыдилась своих мыслей: Вадим – врач, и уж он-то точно знает о состоянии ее сердца. Не стал бы он носиться с ней, если бы его пациентка действительно не была серьезно больна. Но, как говорится, «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Если она действительно больна, то почему не думает о своем сердце? Кто бы помог ей сегодня, если бы не подвернулся Вадим?

А Вадим перевел взгляд на жавшихся к стенке сыновей и переключился на них:

– И вы должны беречь свою мать, если не хотите потерять ее!

Мне внезапно все надоело, надоела патетика, звучащая в голосе Вадима, надоел сам скандал, бессмысленный и глупый.

– Всего хорошего, – скороговоркой пробормотала я, хватая Вадима за руку, – нам уже пора. Елена Вячеславовна, мы вам позвоним, и вы тоже звоните, если что, телефон Вадима у вас есть.

Дверь за нами захлопнулась, и Вадим, недовольно сопя, стал спускаться по лестнице.

– Извини, что прервала вашу беседу, – ехидно сказала я, – но у нас мало времени, а с этим типом ты мог бы ругаться сколь угодно долго без всякого положительного результата.

– Я, конечно, вышел из себя, но он кого угодно достанет! Самый натуральный козел! Ты же его видела! – кипятился Вадим, заводя машину и трогаясь с места.

– Все равно посторонний человек не может повлиять на отношения в семье.

– Может быть, ты и права, – Вадим скосил на меня глаза.

Меня всегда очень нервирует, когда человек за рулем отвлекается от дороги, особенно если я нахожусь в машине. Я не преминула сообщить об этом Вадиму.

– Не беспокойся, – ответил он, – я уже пятнадцать лет за рулем, и ни одной аварии.

– Постучи по дереву, – посоветовала я, – а то сглазишь.

Словно в ответ на мои слова, впереди по курсу появился дорожный инспектор и сделал Вадиму знак остановиться.

– Вот видишь, – язвительно заметила я, – сглазил.

– Все равно здесь нет ничего деревянного, – оглядел он салон машины, – разве что по лбу себя постучать.

Инспектор подошел к машине и представился:

– Сержант Французов. Ваши документы, пожалуйста.

Вадим полез в карман за бумажником и протянул милиционеру права и все остальные бумаги. Сержант внимательно перебрал их и вежливо осведомился:

– А почему на лобовом стекле нет талона техосмотра?

– Падает все время, – Вадим протянул руку и достал талон, свалившийся со своего законного места, – все равно ведь у вас в компьютере все данные отмечены...

– Положено, чтобы талон техосмотра всегда был на виду. Закрепите его чем-нибудь, – посоветовал сержант и приложил руку к козырьку фуражки, – можете ехать.

– Каких только фамилий не попадается! – сказал Вадим, отъехав на приличное расстояние от поста. – Надо же – сержант Французов! Отличное сочетание!

– Кстати, – вспомнила я, – у тебя нет какого-нибудь знакомого, который понимает по-французски?

– А что? – Вадим снова повернулся ко мне.

– Да письмо одно нужно перевести, – я не стала сейчас вдаваться в подробности, но после встречи с Еленой Вячеславовной и визита в квартиру ее тети Лиды злополучное французское письмо почему-то все не шло у меня из головы.

– Я сам проходил французский язык в институте, – скромно сообщил Вадим.

Я вспомнила, как в свое время «проходила» английский в школе и в институте и как мало от этих занятий осталось в памяти, и покачала головой с некоторым сомнением. С другой стороны, Вадим – человек упорный и трудолюбивый до занудства, может быть, он больше вынес из своих институтских занятий...

Я полезла в сумочку и, как всегда только с третьей попытки попав в нужное отделение, достала скомканный листок, который извлекла из корзины рядом с ксероксом в архитектурной мастерской. Чем черт не шутит, может быть, Вадим действительно разберет письмо, все-таки это не какой-нибудь философский трактат.

Машины перед нами остановились – впереди пробка.

– Ну, что там у тебя? – Вадим протянул руку. – Все равно стоим...

Разгладив листок, он внимательно уставился на него.

– Ну и почерк! – протянул он недовольно.

– Красивый почерк! – обиделась я за какого-то неизвестного человека, которого и в живых-то давно уже нет.

– Красивый-то он красивый, да очень непонятный, – ответил Вадим, – одни виньетки и завитушки. Еще и ксерокопия плохая, где-то смазано, где-то двоится...

«Потому и выбросили, что плохая», – подумала я, но вслух сказала совсем другое:

– Сказал бы, что забыл французский... Ну что, совсем ничего не разобрать? Вначале, по-моему, написано «мой мальчик». Это даже я поняла, ведь «гарсон» – это значит «мальчик», правда?

– Правда, правда, – кивнул Вадим, – и ничего я не забыл, я вообще ничего не забываю. Здесь вот что написано:

«Мой мальчик, если тебе будут говорить, что я совершенно разорен, не очень этому верь. Это не совсем так, кое-какие ценности мне удалось сохранить, и поскольку я считаю, что здесь, в России...» Дальше ничего не разобрать, – виновато проговорил Вадим, – все смазано. Потом, ниже, опять понятно: «...Чтобы получить этот вклад, ты должен будешь...» Снова неразборчиво... И вот еще: «...Тебе поможет в этом наш добрый ангел, Ванечкина спасительница...»

Я пожала плечами. Ничего особенно интересного в письме не было сказано. Какая-то спасительница... наверное, родственница или подруга Скавронских, которой давно уже нет в живых. Как она теперь-то может кому-нибудь помочь?

Вывел меня из задумчивости пристальный, внимательный взгляд Вадима.

– Ну и? – проговорил он, убедившись, что я снова вернулась в реальный мир.

– Что – «ну и»? – переспросила я.

– Что это за письмо? Расскажи мне все!

Я уже открыла рот и набрала полную грудь воздуха, но в это время машины перед нами тронулись, и вокруг раздались остервенелые автомобильные сигналы: нервные водители, нарушая правила, надеялись вырваться из пробки.

– Это серьезный разговор, – пробормотала я, – его нельзя заводить будучи за рулем. Может быть... может быть, поедем куда-нибудь пообедаем? Тебе больше не нужно на работу?

– С тобой я скоро вообще работу брошу, – пробормотал Вадим, но я не обиделась, я поняла, что ворчит он для порядка.

В сумрачном полуподвальном помещении кафе было пусто. Мы устроились в уголке и сделали заказ. Вадим налил воды в высокие бокалы и выжидающе уставился мне в глаза.

– Может быть, ты мне скажешь наконец, почему я должен тащить из тебя информацию клещами? – процедил он.

– А может быть, ты скажешь мне наконец, зачем ты со мной возишься? – вырвалось у меня совершенно непроизвольно.

И тут меня понесло:

– Тебе все время некогда, я мешаю тебе отдыхать, ты из-за меня не можешь уделять должного внимания своей работе, страдают больные...

– Ну, больные, положим, не страдают, – усмехнулся он, – от них я время не отнимаю.

– А, значит, ты тратишь на меня свое личное время? Весьма польщена, но зачем тебе это нужно?

Тут я заметила, что он смущен и смотрит на меня растерянно.

– Я еще не решил, – неуверенно пробормотал он, – я еще не готов объяснить.

Господи, что тут такого сложного, что нужно как-то особо объяснять? Я терялась в догадках, но, однако, в данный момент надо было думать о другом.

Я рассказала ему про письмо – все, что знала. Как я нашла его в мусорной корзине.

– Ты умница, что догадалась поискать там, – неожиданно похвалил Вадим, и похвала эта была мне приятна.

– Что за человек эта Елена Вячеславовна? – спросила я Вадима, только чтобы он не заметил моего очевидного смущения. – Она действительно очень больна?

– Да, – он кивнул, помрачнев, и взгляд его затуманился, углубляясь в воспоминания, – она лежала в моем отделении года три назад. Мы провели тогда клиническое обследование, и я рекомендовал операцию, но она отказалась – на платную денег нет, а на бесплатную очередь на сто лет вперед уже расписана. И я ничем в этой ситуации помочь не в состоянии. Подлечил ее немножко – уколы, капельницы... все-таки немного получше. Женщина она работящая, все тянет на себе, но много ли может учительница?

– Слушай, а я сразу поняла, что она учительница! – оживилась я. – Какой-то у них у всех вид такой...

– Какой? – заинтересовался Вадим.

– Ну, благонравный, что ли. Эта, Елена Вячеславовна, небось русский и литературу преподает?

– Кажется, – неуверенно сказал Вадим, – я не помню, но скорее всего ты права. В общем, работает она в школе на две ставки, при ее-то сердце это совершенно недопустимо!

– А муж что, – вспомнила я потертого скандального типа, – должен же он хоть что-то в дом приносить!

– Муж как раз и есть главная ее проблема, – вздохнул Вадим, – причем, заметь, она никогда на него не жаловалась – знаешь, есть такие женщины, все у них плохо, вечно они ноют, вечно жалуются. Так вот Елена Вячеславовна совсем не из таких, но от того, что она рассказывала, у меня просто волосы вставали дыбом!

– Может, он пьет? – с сомнением спросила я – хотя видно было, что муж Елены Вячеславовны не пил.

– Да нет, – Вадим грустно улыбнулся, – в том-то и дело, что он не пьет, не курит, не гуляет, – придраться совершенно не к чему, но – форменный козел!

– Не ожидала от тебя таких выражений, – усмехнулась я.

– Это не ругательство, а точная формулировка. Он действительно самый настоящий козел. Взрослый мужчина, уже немолодой, отец двоих детей, казалось бы, пора поумнеть, а он ведет себя, как обидчивый ребенок. Приходит вечером домой и заявляет: «Я написал заявление!» Жена хватается за сердце: «Как – опять?» А для нее такие стрессы чрезвычайно опасны, но этот козел о жене не думает, он думает только о собственной персоне. Он начинает объяснять: «Меня на работе совершенно не ценят, мне поручают мелкие, второстепенные вопросы, я вынужден заискивать перед пожарным инспектором, от которого, видите ли, многое зависит. Конечно, я высказал этому идиоту пожарному все, что я о нем думаю, а шеф, мерзавец, на меня накричал. Он должен понимать, что я специалист с огромным опытом, что сам он, шеф, мне в подметки не годится и должен прислушиваться к моему мнению и ценить такого специалиста...»

Жена держится за сердце и думает, на какие деньги она купит зимнюю обувь для детей и как ей теперь придется извиняться перед матерью своего ученика-двоечника, которая пристроила мужа в очень хорошую фирму. Елена Вячеславовна занималась с этим двоечником вечерами, подтянула его и решилась поговорить с его матерью, женой владельца строительной фирмы. Женщина пошла ей навстречу и в благодарность за четверки своего малолетнего оболтуса пристроила взрослого оболтуса на хорошее место, а этот козел, видите ли, недоволен тем, как к нему относятся! И она снова ищет для него работу, а семья перебивается на нищенскую учительскую зарплату...

– Тяжелый случай, – согласилась я.

– И ведь сам он и пальцем не шевельнет, чтобы куда-то устроиться – он, видите ли, считает, что за специалистами его уровня фирмы должны бегать и уговаривать: ах, придите к нам, пожалуйста, мы без вас не можем жить! А он чтобы только выбирал – пойти ли на тысячу долларов в месяц или на полторы...

– Ты как-то уж больно взволнованно об этом говоришь, – сказала я с подозрением. – Почему это так тебя волнует?

Действительно, почему его так волнует чужой муж? И эта Елена Вячеславовна – самая заурядная замотанная работой тетка. Никаких особенных качеств я в ней не заметила. Ну, тянет на себе семейный воз, так не вытянула же! Все равно нищенствуют. И почему Вадим принимает в ней такое участие? Ведь больных-то через его руки ой как много прошло, и что же, всех помнить?

– Да на самом деле возмутительно, – Вадим придвинул к себе тарелку, которую поставила перед ним официантка, и начал есть, кажется, совершенно не замечая, что, – понимаешь, сама она никогда на него не жаловалась, эта тягостная картина сложилась из каких-то деталей, из обмолвок, из разговоров... и потом, когда ее выписывали, этот козел пришел ее встречать и прямо в больнице снова огорошил: «Я, – говорит, – написал заявление».

Жена опять хватается за сердце.

Я уже сам на него прикрикнул: «Вы думаете, что говорите? Ваша жена только-только выкарабкалась, у нее больное сердце, ее ни в коем случае нельзя волновать!»

– Я представляю, – тихонько сказала я, но Вадим не расслышал и продолжал:

– А он смотрит, абсолютно не понимая, чего от него хотят, и начинает рассказывать: «Они усадили меня за составление смет! Меня, специалиста с таким колоссальным опытом! Ну, я, конечно, высказал этому начальнику все, что я о нем думаю, а после этого, естественно, положил на стол заявление... Неужели ты хочешь, чтобы я совершенно не уважал самого себя и после стольких лет высококвалифицированной работы сделался рядовым сметчиком?»

А жена думает о том, что рядовой сметчик в строительной организации зарабатывает втрое больше учительницы, и о том, что ей снова придется подтягивать какого-нибудь двоечника, чтобы пристроить своего высококвалифицированного идиота на работу, с которой он убежит, не отработав и месяца...

В общем, наверное, лучше бы этот недоумок действительно пил, но зарабатывал бы хоть какие-нибудь деньги и помогал жене тащить весь этот воз.

– Что мы все про них говорим? – не выдержала я. – Неужели так интересно?

– Ты же сама спросила, – Вадим оторвался от тарелки и удивленно поглядел на меня.

– Меня интересует Елена Вячеславовна постольку, поскольку она связана с делом, – я решила поставить все точки над « i », – поскольку она – племянница убитой старушки Скавронской. Так что давай оставим в покое ее мужа-неудачника, в конце концов они сами как-нибудь разберутся в своих семейных проблемах.

– Ты считаешь, что я лезу не в свое дело? – наконец-то он правильно отреагировал.

– Да, так, – твердо сказала я, – я считаю, что раз она живет такой жизнью, то сама хочет так жить. Может быть, женщине нравится, чтобы ее жалели...

– Как раз ее-то никто не жалеет! – пылко вступился Вадим, слишком пылко, на мой взгляд.

– Но ты же вот пожалел, – кротко заметила я.

– Но она никогда не просила жалости!

– А может, это только тебе так кажется?

– Что ты от меня хочешь? – Он надулся. – Елена Вячеславовна – моя пациентка.

– Уже нет. Она перестала ею быть, когда выписалась из клиники. Жизнь, дорогой мой, – это не больница. Это только в больнице все обязаны доктора слушаться.

– Ты говоришь совсем как моя жена! – высказался он и тут же пожалел об этом, я поняла это по его глазам.

– Вот и к делу подошли! – обрадовалась я. – Расскажи-ка о своей жене подробнее!

– Это неинтересно, – он отвернулся. – Тем более что жена – бывшая, мы разошлись.

Внезапно меня осенило.

– А хочешь, я скажу, где вы с ней познакомились, с твоей бывшей женой? – весело спросила я и продолжала, не дожидаясь его ответа: – Вы познакомились в больнице, она была твоей пациенткой. Ты так заботился о ней, что ей показалось, что ты ее любишь. А в доктора, да еще такого симпатичного, все больные влюблены. Но в жизни все не так, как в больнице, это мы с твоей бывшей женой точно подметили, а ты продолжал относиться к ней как к пациентке. Это значит – доктор командует, что делать, а больная должна все это беспрекословно выполнять, да еще и быть благодарной доктору по гроб жизни.

– Хватит! – Он отодвинул стул и привстал с места. – Если тебе нечего больше сказать, то давай расстанемся. У меня дел много.

– Больные? – не удержалась я. – Больные ждут?

– Никто меня не ждет, – устало сказал он, – дежурство мое только завтра...

– Извини, – я погладила его по руке, – кажется, теперь я влезла не в свое дело.

– Давай лучше про убийство Скавронской и про то, как тебе отвязаться от шантажиста.

– Давай, – согласилась я, – давно пора перейти к делу! Итак, что ты, как непредвзятый человек, можешь сказать по этому поводу?

– Что тут можно сказать? Все сходится на шефе твоего Павла, этом, как его...

– Валерии Васильевиче Пересвете. Фамилия у него такая – Пересвет, – пояснила я.

– Хорошая фамилия. Но фамилия его от подозрений не освобождает. Бумаги он у Павла взял? Взял. После этого все и случилось.

– Что случилось? Старуха умерла? Ты думаешь, он и убил старуху Скавронскую? – спросила я.

– Я ничего не думаю. Чтобы на человека убийство вешать, надо точно знать, что это он, – недовольно сказал Вадим.

– Казалось бы, чего проще... – задумчиво произнесла я. – Прихожу я к капитану Овечкину и рассказываю ему все подробно. Овечкин – это тебе не Быков, Овечкин дослушает меня до конца и кое-что, может, и поймет. Значит, рассказываю я ему про ссору Павла с Валерием Васильевичем, призываю в свидетели Ульяну, разговор заходит о найденных бумагах, его вызывают в милицию...

– Если даже его и вызовут в милицию, то он от всего запросто отопрется в течение пяти минут! – Вадим произнес это так громко, что официантка, скучавшая у стойки, оглянулась и взглядом спросила, не пришло ли уже время для кофе.

Вадим успокоил ее, что это время еще не настало, и продолжал тоном ниже:

– Сейчас я тебе объясню, почему мы не можем пойти по такому простому пути.

Я и сама прекрасно понимала, почему нельзя привлекать к этому делу милицию, то есть действовать официальным путем, но решила дать Вадиму возможность все подробно и досконально мне объяснить. Пусть ему будет приятно, пусть порадуется!

– У нас на Валерия Васильевича Пересвета ничего нет. В самом деле, кто видел те проклятые бумаги? Павел, но его нет в живых. Погиб Павел в аварии, и на первый взгляд нет в его смерти ничего подозрительного.

– Да уж, – хмыкнула я.

– Дальше, девушка эта, Ульяна. Не станет она ничего подтверждать, что ей – работа своя надоела, что ли? Шеф от всего отопрется, но ей в этой фирме больше не работать. А фирма хорошая, платят небось прилично. Кто еще видел те бумаги?

– Работяги на объекте, которые этот чертов сейф открывали, – подала я реплику.

– Работяги видели только конверт, а может, там были вырезки из дореволюционных газет или любовные письма дедушки Лидии Андреевны Скавронской к ее же бабушке? Или как раз не к бабушке, что, несомненно, интереснее, но к нашему делу никакого касательства не имеет. И потом, где те работяги? Ты знаешь, кто они, как их звали, где их найти? Да шеф наверняка давно уже перевел их на другой объект или вообще уволил, чтобы не болтали.

– Все верно, – заметила я, улыбаясь.

– Чему ты смеешься? – нахмурился Вадим.

– Таким ты мне больше нравишься, – честно ответила я.

– Да? Ну ладно, – довольно равнодушно ответил он, – значит, в милиции будет его слово против твоего, и ему, конечно, поверят больше.

– Да я вовсе не собираюсь обращаться с этим в милицию! – возмутилась я. – Ты что же думаешь – я сама себе враг? И так уже капитан Быков имеет на меня огромный зуб и глядит с подозрением!

– Ну, положим, он на всех глядит с подозрением, у него работа такая – всех подозревать, – подначил Вадим.

– А если еще признаться, что Павла убили в моей квартире, то он меня точно из милиции не выпустит, сразу в камеру определит! Будешь передачи носить?

– Буду, – не задумываясь, ответил Вадим, – буду обязательно, но лучше не надо.

– Ну, и что делать? Ждать, когда тот тип снова позвонит, и отдать ему записную книжку? Мне ведь она больше не нужна, адрес Скавронской мы и так знаем.

– Постой! – воскликнул Вадим снова слишком громко, так что официантка без вопросов решила принести нам кофе. – Он, этот тип, как раз и хочет получить записную книжку, чтобы никто не увидел там адреса Лидии Андреевны Скавронской! Да он и Павла-то убил только за то, что тот об этом знал!

– Чего там он! Говори уж – шеф! – сказала я. – Ну да, ты прав, сначала он убил Скавронскую, потом, испугавшись, что Павел может его выдать, он убил Павла. Но совершенно случайно того блокнота, где был записан адрес Скавронской, у Павла не оказалось, он выронил его в деревенском доме в поселке Зайцево. И тогда он решил шантажировать меня убийством Павла, чтобы я отдала блокнот. Знаешь, как-то глупо он действует! Да еще позвонил мне туда, в архитектурную мастерскую, по местному телефону! Он-то хотел, чтобы я испугалась, что он все про меня знает и держит под колпаком, а я как раз не испугалась, а подумала, что либо он звонил снизу, от охранника, либо он – сотрудник фирмы. Постороннему человеку от тамошнего охранника позвонить невозможно – это такой мерзкий тип, он людей вообще не впускает, а не то что позвонить даст. Таким образом, шантажист сам подвел меня к мысли, что он – шеф. Как-то странно все это...

– А может, он не глупый, а просто очень наглый, уверен в своей безнаказанности, вот и не обращает внимания на такие мелочи. Сама же сказала, что сдавать его милиции тебе нет никакого резона. Он тоже прекрасно это понимает!

– Что будем делать? – спросила я, отпивая горячий кофе.

– У меня такое впечатление, что он очень торопится, оттого и не следит за конспирацией, – продолжал Вадим, не слыша вопроса. – Что-то должно в ближайшее время случиться помимо того, что случилось с тобой. Это может быть связано только с теми найденными бумагами... Вот бы узнать, что там такое было, в этом старом конверте...

– Совершенно ясно, что так переполошиться можно только из-за денег, – сказала я, стараясь дать понять Вадиму, что я тоже умею думать. – Шеф неплохо владеет немецким. И он мигом въехал, что ценного может быть в тех бумагах. Может, дедушка покойной Лидии Андреевны Скавронской закопал где-нибудь сокровища?

– Скорее, положил деньги в какой-нибудь банк, – протянул с сомнением Вадим.

– Ну да, ведь говорила же Елена Вячеславовна, что Федор Скавронский был богатым человеком!

– Когда она это говорила? – встрепенулся Вадим.

– Как – когда? Тогда, в квартире своей тети, когда ты суетился вокруг нее с лекарствами...

– Надо бы еще с ней поговорить... Может быть, она вспомнит что-нибудь интересное...

– Только не сегодня, – испугалась я, – на сегодня мне этой семейки более чем достаточно. Да и они пускай от нас отдохнут маленько... И вообще, завтра у меня тяжелый день – надо готовиться к похоронам Павла, а послезавтра и того труднее.

– Я могу помочь? – после некоторых колебаний осведомился Вадим.

– Думаю, что нет, – просто ответила я. – Есть люди из фирмы, они этим занимаются. Не нужно, чтобы нас видели вместе.

Мы поехали домой, там я долго висела на телефоне, разговаривая с разными людьми, среди которых оказались какие-то родственники Ольги Павловны, приехавшие из провинции. Они благородно взяли на себя все хлопоты по поводу поминок, а мне оставили только общение с сотрудниками фирмы. Вадим только раз попросился к телефону, чтобы позвонить Елене Вячеславовне. Потом я легла и тут же заснула, как провалилась. Но через некоторое время меня разбудили. Кто-то легонько поглаживал меня по щеке и звал:

– Аня, Аня, проснись!

Вынырнув из тяжелого сна, я по голосу узнала Вадима. Ну наконец-то его проняло! Не открывая глаз, я попыталась сообразить, хочу ли немедленной с ним близости или нет. Получалось, что ничего я не хочу, а дико хочу спать. Но, как, однако, объяснить ему это, чтобы не обиделся? Все-таки я уже несколько дней торчу в его квартире, человек помогает мне в моих делах в ущерб своим... И вообще, он отнесся ко мне со вниманием, и даже заботится...

– Анна, открой глаза! – прозвучал требовательный голос.

– Да, дорогой, – я сделала вид, что только что проснулась, – что случилось?

– Я вот тут думал... мы должны устроить ему ловушку! Застать на месте преступления и сфотографировать! Тогда у нас появится против него компромат!

– Всего-то, – я откровенно зевнула.

– Нужно бить врага его же оружием!

– Совершенно с тобой согласна. Только давай сделаем это завтра утром. – Я повернулась на бок.

– Извини... я совсем не спал, все думал...

– А ты спи, – я сделала над собой усилие и села, потом обняла его за шею и поцеловала в обе щеки: – Спокойной ночи, дорогой, приятных сновидений!

Он сказал что-то ласковое, но я уже не слышала, что именно.

– У вас есть молоко «Митя»? – мрачно спросил Семен Петрович у завитой блондинки средних лет, величественно возвышавшейся за прилавком.

– Что? – удивленно спросила продавщица. – Какое молоко? «Митя»? Такого нет!

И недовольно отвернулась от мрачного покупателя. Семен Петрович надулся, побагровел и вышел из гастронома. Это был уже третий магазин, в котором он спрашивал молоко «Митя», и везде ему отказывали. Правда, с первым магазином он немного оплошал, по ошибке зашел в хозяйственный, но зачем же было хамить...

Семену Петровичу давно не случалось ходить по магазинам, и он совершенно разучился это делать. Сегодня, после гнусного скандала, который учинил ему этот сомнительный врач, он решил принести себя в жертву и спросил у жены, что нужно купить. Эта пошлая мещанка очень смущалась, понимая, что покупки – не его дело, но тем не менее с кислой миной, держась за сердце, перечислила продукты, которые нужны были в хозяйстве. Первым пунктом она назвала молоко «Митя». Или не «Митя», а «Витя»? Или «Вася»? Или «Петя»? Или «Тема»? Черт его упомнит, это проклятое молоко! У их младшего, Лени, была аллергия на молоко, и только этого «Митю» его организм принимал...

Но это совершенно недостойно крупного специалиста, уважаемого человека, каким искренне считал себя Семен Петрович, – таскаться по продуктовым магазинам и выискивать какое-то дурацкое молоко, выслушивая хамские ответы продавщиц!

Семен Петрович вошел в следующую дверь и уже внутри понял, что это не магазин, а что-то вроде бара или простенького кафе – короче, самая вульгарная забегаловка.

Семен Петрович никогда не посещал таких заведений. Но сейчас его переполняла такая обида на весь мир, а в первую очередь – на собственную жену, эту грубую мещанку, не умеющую ценить доставшееся ей счастье, что он захотел немедленно выпить водки.

«Выпью, – подумал он, – и пропади оно все пропадом! «Митю» ей, видите ли, подавай! Или «Витю»... Да пошла она!»

Он полез в кошелек. Там были деньги, выданные женой на продукты, – совсем немного, но на сто пятьдесят граммов водки и скромную закуску должно было хватить.

– Сто пятьдесят граммов, – немного стесняясь, сказал Семен Петрович женщине за стойкой, – и пирожок.

И эта женщина, хотя была похожа на продавщицу из гастронома, как младшая сестра, не стала хамить Семену Петровичу, не стала задавать ему дурацких вопросов насчет зрения, как наглая девица из хозяйственного магазина. Она молча, вежливо и с полным пониманием важности момента налила ему водки и придвинула по влажной стойке тарелку с пирожком.

Семен Петрович устроился за угловым столиком и медленно, смакуя свое одинокое унижение, выпил водку. Полутемное помещение немного покачнулось, но вскоре снова встало на прежнее место, только краски стали чуть ярче и звуки чуть громче, а Семену Петровичу захотелось то ли петь, то ли плакать.