Текст книги "Продолжение следует"

Автор книги: Наталья Арбузова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Утром встал, взял собранную вчера сумку, сошел вниз. Двое новых охранников, оставленных вчерашней группой захвата, не только не ложились – даже не садились. Так и стояли с автоматами наперевес. Борис спросил: калитка отперта? Открыта, открыта, – ответили те. Пошел – нет, заперто. Вернулся в холл. А ворота заперты? – Нет, не заперты. Но Борис уже не поверил, заставил одного из охранников пойти с ним. Заперты ворота. Открыл, собака, выпустил Бориса. И Борис поплелся по утренней улице к старенькой финской станции.

В вагоне московского поезда уже и люди были московские – нарядные, беспечные. Соседка слева говорила по сотовому, назначала на прием своих клиентов. Психолог – это модно. Как будто люди со своими проблемами сами не разберутся. А уж если сами не разберутся, то уж никто не разберется. Борис думал о своих подвальных друзьях и благословлял судьбу.

Я всегда малодушно боялась взвалить кого-либо себе на плечи. Страх ноши, конечно, благоприобретенный. Такой реальный персонаж – грузный, широкоплечий, в ботинках небольшого размера, с раз и навсегда испуганными глазами – вызван мною к жизни по неосторожности. Легче разобраться с собственной судьбою, чем с его. Куда определить Бориса? Снег он да, убирал. Но снег есть данность, он может выдавить подвальное окно. И этого добра зимою насыпали с небес не жалеючи. (Вспоминается Роберт Фрост с молодой женой и ребенком на отдаленной ферме в жестокую вьюгу: «Копошится сомненье – чем кончится ночь, и хоть утром придут ли помочь?» Там, на континенте промежду двух океанов, стихия постоянно распоясывается.) А впишется ли Борис в обыденную мутную интеллигентскую жизнь, если раньше ее не выносил? Бедный профессор Осмолов – как он выпутается, если последует веленьям своего доброго сердца? (Уже последовал.) Однако со Степановной не страшно. Покуда Борис катался в Питер, она успела с Иван Николаичем всё обсудить. Участок Борису оставить, трудовая книжка пусть так в ЖЭКе и лежит. Но потихоньку всей коммуной его наполовину высвободить. Где Света поработает, где Серега за двоих – ему не впервой. Она сама, Степановна, разберется. А Иван Николаич может назначить три дня в неделю, когда он распоряжается Борисом. Так будет надежней. Семен вот совсем избаловался под крылом Фаруха. «Ну конечно, – подумал про себя Иван Николаич, – пролетарская точка зренья. Землю попашет, попишет стихи. Есть и правда в ее словах. Навязывать подвальной общине дармоедов опасно. Как бы не поломалось чудом возникшее хрупкое братство».

Для начала Иван Николаич нашел Борису работу «не наверняка» – обученье подростков стихосложенью в платном частном колледже. Это два раза в неделю, и один «библиотечный день» – пусть пишет свое, раз снова получается. (Будто стихи будут ждать до этого дня. Когда проклюнутся, тогда и вылезут на божий свет. Но как-то выговорить для Бориса его собственный день нужно, раз Степановна хочет порядка. Ее право.)

Они там были такие смешные – подростки. Мало им подходили лицейские занятия. Будущий офисный планктон, белые воротнички. Дельвигов из них явно не получится. Отцы строго спрашивали, проверяли в их тоненьких ноутбуках, каковы получаются стихи. Много они понимают, отцы. На переменах дети отчитывались по сотовому, какой был урок и что проходили. Их готовили к заполненной обязанностями жизни и полному подчиненью. Ну, сочинить стихи к юбилею начальника они теперь смогут самостоятельно. Или посвященье невесте – дочери бизнесмена. Как всё глупо. Бедные компьютерные ребятишки. Похожи на стертые монеты. Уже сейчас лишены характера. Идеально вписываются в контекст. Растите, дорастайте до корпоративных вечеринок. До вашего скучного веселья. До скученно взрослого существованья.

Директриса была сущая гадина. «Берегись, сволочь, – говорил в таких случаях Стриндберг, – мы встретимся в следующей моей пьесе». Но перед профессором Осмоловым заискивала – тот по роду деятельности имел связи с патриархией, в силу чего Борис получил вскоре уроки русской литературы по всему колледжу. Считай закрепился. Степановна забрала у него участок и отдала пока Свете (в правильном расчете на Серегину помощь). Из подвала Степановна Бориса силком не гнала. Ждала – сам уйдет. Как всегда оказалась права. Вскоре в коридоре колледжа Борис встретил некую Ольгу, иной раз покупавшую у него книги в поэтической тусовке. Она там всегда фотографировала выступающих, встав на колени и для верности сев еще на пятки. Свои стихи, из рук вон плохие, читала редко. Инфантильная, болезненно некрасивая, несчастливая по определенью. Здесь преподавала москвоведенье и еще какую-то муть. Роль России в мире – так, кажется, называлось. Вывих мозгов у составителей программ. Окончила курсы английского, приходилась дальней родственницей директрисе, но в частном колледже уроки иностранных языков уже были схвачены. Обрадовалась Борису, будто адресно ей ниспосланному подарку судьбы. Опять стоял темный ноябрь, опять пошел ранний снег – жизнь обошла по кругу. Подвальные обитатели надрывались, скалывая лед, и Борису стыдно было отлынивать. Ольга уже ходила в серой норковой шубке, щурясь под круглыми подростковыми очками.

Борис никогда не влюблялся, даже не знал, что это такое. Расчет всегда удачно сочетался со сдобностью блондинок. Но в нонешних условиях выбирать не приходится. Скоро Борис очутился в квартирке из двух изолированных комнат – Ольга носилась по ней, ударяясь о стены, точно бабочка о стекло: всё пыталась ему услужить. Через два дня Борис сбежал в родной подвал. Сил его не стало. Явилась за ним и Ольга. Не громко, но вполне явственно канючила: «Пойдем, Боренька… там теплая постелька… я купила красной икорки». Все опускали глаза. Кончилось тем, что на красную икорку пошел Фарух. Вернее, поехал. Ольга хотела взять такси – Фарух не позволил. По сказочному стеченью обстоятельств поехали на том же дырявом троллейбусе. Трусился мелкий снежок, залетая в дыру. Похоже, при жизни Бориса этот троллейбус не починят и не заменят. Хотя поживем – увидим. Пока что служит вещественным доказательством могущества небесных властей. Не проси чего не след. Фарух зачастил «на икорку», но подвала не покинул и дружеству не изменил. Борис же как безлюбым был, так безлюбым пока и остается. Знать, судьба его такая, что нельзя ему любить. Хотя опять же поживем – увидим. Встречается с Ольгой в коридоре – та улыбается как ни в чем не бывало. Даже похорошела – не его, Борисовыми, стараньями. Черт возьми, как всё переплетено. Не будем, по совету Стерна, выдергивать ни одной нити, чтобы не испортить всей ткани.

Настал декабрь. Снег валил как нанятый. Борис выходил помогать Фаруху. Кончался год, а конца свету не видно было. Не летела к нам планета Меланхолия, и Борисова меланхолия улеглась. Он изобретал на ходу слоганы для Олеговой мебельной торговли. Ленин с Чапаевым их распевали на нехитрые мотивы, добавляя от себя паскудные рифмы. Тут на веселого Бориса свалилась новая удача. Иван Николаич скомандовал оставить с нового года преподаванье и переходить жить к нему на ролях секретаря. Способный Борис легко составлял тексты на церковно-славянском и даже мог к месту вставить цитату на древнееврейском. Иван Николаич охотно свалил на Бориса большую часть работы с малограмотными церковными иерархами, которые «Христос воскрес» сказать не умеют, а мямлят – «с праздником святой пасхи». Жил Иван Николаич один в трех комнатах. Жена сбежала от него в первые постперестроечные годы – тогда вузовский профессор не мог себе позволить пообедать в студенческой столовой. Вышла за немца и была такова. Дочери за новыми русскими, живут отдельно. Теперь Иван Николаич оперился, завел приходящую домработницу Олесю. Та подавала обед Борису, с наслажденьем копавшемуся в старинных книгах. В подвал ходили вдвоем с профессором, но отлучиться помочь Фаруху у Бориса не получалось – отец Александр занимал его ученой беседой. Семен стал смотреть на Бориса снизу вверх, а не наоборот. (Некогда, свесившись с элитной веранды, глядел вниз на товарища, подметавшего двор.) Степановна гордилась знакомством с Борисом и в простоте не помнила, что своими руками вытаскивала его, точно бегемота из болота. И Серега забыл, как пригрел Бориса под полой своего полушубка.

А Виктория? она разве ничего не знала? как не так. Не знаете вы Виктории. Ейная лучшая подруга Лида осталась духовной дочерью отца Александра. Лиде удавалось вытянуть из говорливого батюшки порядочное количество информации. Понимаешь, Вика, Борис сейчас важная птица. Живет у профессора Осмолова, давнего специалиста по церковно-славянскому языку, на ролях негра. Составляет бумаги лично!!! для патриарха. (Присочинила.) И все они по-прежнему сидят в подвале. Техник-смотритель по их просьбе выдала им десять… нет, двенадцать лишних лопат. И они вчера все гребли снег, все, включая профессора и батюшку. Еще и пели: вдоль по улице метелица метет. Вика, ты слышишь? Ты еще не упала в обморок?

Да, пели. Больше всех отличился Игорь. Батюшка позвал его в церковный хор, но хирург-нигилист пропустил мимо ушей. Его религиозная жизнь пока исчерпывалась тремя событиями: бабушка окрестила во младенчестве, да сам он был восприемником при крещенье Ленина и Чапаева, потом еще играл роль посаженного отца, когда Машу с Юрой венчали. Так вот, они все скребли лопатами. А что делать, если снег всё сыпет и сыпет, словно небо разверзлось? Эдак не хватит и таджиков – придется спецрейсом в Москву доставлять. Эвон как Ярослав старается. Глядишь, и своих красоток с глянцевых обложек позовет на подмогу. Застрелись, Виктория. Ты – противовес подвальному братству. Против кого дружим, ребята? Ну, это насмех. Нашу взаимную любовь одной неприязнью к Вике не объяснишь.

У Бориса полоса везенья. Ему не западло сочинять дурацкие политические вставки в обязательные молитвы приходских священников. Лишь бы Олеся поставила перед ним тарелку борща. Не надобно и жениться (комплекс Виктории). С этой, с Олесиной стороны, и пришла беда. До се Олеся ходила тихая как мышка. Худая, востроносенькая, веснушчатая, глаза водянистые – она их всё прятала, будто бы от скромности. Лет под сорок. Разведена, детей бог не дал. Одевалась без вызова, прилично своему положенью. В один прекрасный день Иван Николаич объявил Борису, что женится на ней. Ничто в поведении профессора такого оборота дела не предвещало. Слепец Борис! Он бы поостерегся – по крайней мере постарался сохранить преподаванье. Конечно, конечно. Борис, вы останетесь жить с нами. Места хватает. Но едва огорошенный отец Александр повенчал друга своего Иван Николаича на никем не знаемой рабе божьей Олесе, раба заходила по дому в столь откровенном неглиже, что Борису воленс ноленс пришлось стать приходящим секретарем. В этом статусе он продержался две недели: Олеся начала к нему подчеркнуто клеиться в присутствии мужа, и отшить ее в пределах приличия не получалось. Профессор делал глухое ухо, оставался нарочито любезен. Всё равно прекрасному Иосифу пришлось бежать без объяснений.

Самое страшное было впереди: Иван Николаич перестал ходить в подвал. Первый случай отступничества в их общине. Безродная Олеся перехитрила профессора, за которым стояло три поколенья дворянской интеллигенции. Бабы! от вас все беды. Степановна не в счет. И Зина, и Маша, и дуравая Света. Еще сестра Бориса и покойная мать. Наверное, где-нибудь есть еще ангелы в женском обличье, но Борису не встречались. Теперь нас в подвале осталось пятнадцать, дружим против Виктории и Олеси.

Степановна не выдаст, Степановна спасет. Ее богатырской силою держимся. Ни минуты не усомнилась в невиновности Бориса. Куда-то переселила Фарухова «племянника», временно занявшего Борисову койку. Тактично организовала так, что облагодетельствованный «племянник» часть дня работал за Бориса – у того сил не стало от горя. Каждую ночь Борису снилось, что сгорела уникальная осмоловская библиотека, и он просыпался в холодном поту. За подвальным окном метался февраль-лютень. Фарух порядком уставал, и Ольга не раз прибегала за ним в подвал. А Борису уже шестьдесят один, и что впереди – непонятно.

Засиял синевой клочок мартовского неба – слишком большая роскошь для подвала. Но с ним пришла надежда. В конце марта явился Иван Николаич – осунулся, руки дрожат. Обнял Бориса и долго не мог слова вымолвить. Олеся прокололась по-глупому. Борис, пока еще жил в осмоловской квартире, как-то заметил ей, прислуге: вот эти книги очень ценны, с ними надо осторожно. Со своей торговой точки зренья заметил. И добавил какую-то фразу, в которой прозвучало слово «антиквар», не то «антиквариат». Про «осторожно» Олеся забыла, а про «ценны» запомнила. Нашла антикваров, уже после бегства Бориса, и толкнула несколько драгоценных фолиантов. Продувные антиквары не стали выяснять их происхожденья – просто бессовестно занизили цену, видя некультурность дамы. (Давно ли дамой-то стала?) И зачем, спрашивается, продала? Ведь муж ее в деньгах не стеснял. Жадность человеческая. Профессор заметил пропажу – она обвинила в краже Бориса. Не тут-то было. Иван Николаич знал всех московских антикваров и скоро докопался до истины. Заодно понял, что Олеся не только сейчас оболгала Бориса, но и раньше сама подвела его под монастырь. Значит, так: прежде всего вернуть книги, потом гнать в шею жену (книги он любил больше, чем нежели жену). И лишь в последнюю очередь идти просить прощенья у Бориса. Тот – человек зависимый, ему бог велел простить раскаявшегося благодетеля.

Клиентуру антикваров Иван Николаич знал. С большим ущербом ему удалось выкупить назад все книги, за исключеньем одного рукописного часослова – уплыл бесследно. Добиться расторженья церковного брака при его связях – пустяк. Олеся вздумала качать права насчет квартиры – нонешние законы оказались не на ее стороне. Иван Николаич выгнал жену еще до развода и пошел в подвал. Отец Александр, увидавши его, заплакал. Был счастлив снова беседовать с боготворимым профессором. Рад был за общину – их снова шестнадцать. Он стал сентиментален, отец Александр.

Послушай, Лида, я приютила профессорову Олесю. (Ну что ж, дурные люди тоже объединяются, не только хорошие.) Она из Белоруссии, моя ровесница. (Врет, непонятно зачем. Уж кто-кто, а Лида Викин возраст знает.) Взяла ее в домработницы. Дела в магазине сейчас идут бойко. (Торговали мы не даром неуказанным товаром.) Так что я раздумала пускать квартирантов. (Надо же, сдалась. Смирилась с судьбой.) Ты знаешь, я хозяйничать страх не люблю. Она сама мне позвонила. (Рыбак рыбака видит издалека.) Нашла номер у Бориса в мобильнике. Слышала обо мне раньше из разговоров профессора с негром, с Борисом. Не угадаешь, за что профессор ее выгнал. Она попыталась бороться с его книжным складом. Снесла потихоньку кое-что в букинистический. Думаю, Борис тут тоже руку приложил. Поживился профессорскими книжками, не иначе. Надо мне было года два назад загнать оптом Борисовы книги. Не хотелось пачкать рук. А у Олеси с профессором дошло до церковного развода – какой стыд. Бедняжка оказалась на улице и бросилась ко мне. Я тут же отказала Люсе – помнишь, ходила ко мне убираться. Хочешь – возьми ее себе. Ну, как хочешь.

Виктория с Олесей сидят колдуют по недавно выпущенному сборнику заклинаний. (Олеся утащила у Иван Николаича в последнюю минуту, а он не хватился.) Проклинают обидчиков именем Петра Могилы – колдуна, не казненного, но высланного Петром Первым в Сибирь. Протыкают иголками сшитых своими руками кукол – старый способ. С бородой Борис, с лысиной – Иван Николаич. Наивный апрель заглядывает светлыми сумерками в осмоловские окна. Колдовство ходит волнами по комнатам, ищет жертв. Обое мужчин отсутствуют. Сидят в подвале, а там резонансом складываются сильные поля: Фаруха, Сереги, Степановны. И переадресация с осмоловской квартиры на подвал не срабатывает. Силы Петра Могилы не хватает. Где бы это записать?

О чем говорят в подвале? о грядущей пасхе, о поездке на дачу, конечно. Фарух не принимает участия в разговоре, отбивая каждую брошенную ему реплику. Смотрит не отрываясь на обложку месяц назад принесенного Ярославом, тогда еще свежего номера журнала. На обложке красуется гурия. Настоящая, без одежд. Ярослав, лишь только заметил повышенный интерес товарища к своему журналу, небрежно бросил: «Ладно, Фарух, я тебе ее приведу. Ты заслужил». И таки привел – велика была власть редактора над фотомоделями. С той поры Фарух сбрендил. Красная икорка его больше не интересовала. Заявившуюся в подвал Ольгу он выпроводил, как некогда Вику. И тут стоящую за дверью беззащитную Ольгу накрыла волна ведовства Виктории-Олеси. В мгновенье ока Ольга переключилась вновь на Бориса, причем с оттенком агрессии. Кой-что о его успехах слышала от Фаруха. Не повидай она Бориса только что своими глазами – ни за что не поверила бы. Сидит, шишка на ровном месте, с серьезными людьми разговаривает… в патриархии работает… разве он достоин? (Надо сказать – Ольга была маниакально религиозна.) А как он с ней, с Ольгою, поступил? И, должно быть, со своей женой (кажется, Виктория) не лучше. Забыв о Фарухе, Ольга погнала по следу Бориса. Не без труда разыскала в давно оставленной поэтической тусовке его прежний домашний телефон. Позвонила. Вылила свою обиду. На том конце провода у двух параллельных трубок слушали ее две женщины, ставшие подругами. Переглянулись и молча постановили: не отвергать; использовать. Ведьм должно быть как минимум три – каноническое число.

У Маши скоро будет сын. Именно сын – так врачи сказали. Там ведьмы стакнулись, тут ангельская душа в мир спешит. С сестренкой жизнью не соскучишься. Будет нас семнадцать. Наверное, в Игоревой машине поставим детское креслице – ведь он почитай дед. Биологический Юрин отец не видавши Юры испарился. Игорь же на Юре как на кролике осуществил операцию века. Не должно было получиться. Рана по современным военно-медицинским стандартам была смертельная. А вот получилось. Пока дрожал за Юру – полюбил его. Уж расстарается, положит Машу в женское отделенье госпиталя. Она там примелькалась, помогая Зине. И уж сам подежурит за стеной сколько нужно. (Назовем Алексеем.)

Поздняя пасха– начало мая. Звон стоит, народ праздный шатается. А эти две ханжи, Виктория с Ольгой, и одна недавно проявившаяся потомственная ведьма Олеся из Полесья (имя-то купринское) сидят на балконе, считают по пальцам, кому вредить. Борису – основной объект. Иван Николаичу – за Олесю. Фаруху за Ольгу. Отцу Александру за здорово живешь (Вика настаивает). Да полно напрягаться. Всему подвалу скопом. Подвал-то пуст. Все на даче у Степановны – новых дач пока не заимели. Как всегда нету отца Александра – служит. Юры с Машей нет: Машу загодя положили в палату с молодыми ментовочками (прехорошенькими). Зины нету – караулит Машу. Игоря нет – взял дежурство на долгие выходные. Если что, Зина кликнет. Остальные в сборе. Сидят в саду за длинным столом, пьют чай с куличами. Солнце в небе танцует, самовар сияет. Шмель проснулся, липнет к изюмной пасхе. Елка выгнала новые побеги с иголками мягкими, точно у новорожденных ежат. Еж, легок на помине, пробежал фыркая через дорожку. Сорока дергает хвостом на заборе, стрекочет, гостей пророчит. Десять человек за столом – кворум есть. Обсуждают серьезный вопрос: на общую казну строить здесь, где сидим, двухэтажный дом. Не сегодня-завтра дитя родится. Поселим Машу с сыном, Свету – пусть огородничает. Игорь звонит! ура! родился – три двести. А вот и гость – унылый сосед Карп. Ничего, и ему кулича.

Если где коммунизм возникает, то разве лишь стихийно. Насадить его не получается – одни злоупотребленья. В подвале он воздвигся сразу же: Серега и Фарух, сами ничего не имея, взвалили себе на плечи неудалого Бориса. Попавшие в подвал позднее почувствовали разницу с той жизнью, наверху. Видимо, страдали от дефицита братского общенья. Иначе непонятно, почему отдают свои деньги в общую казну Олег, Ярослав – вроде бы прагматичные, удачливые люди. Отец Александр всегда был добычлив и прижимист, а тут вот размяк. Профессор – ладно, он с приветом. Но эти трое не лохи, отнюдь. Кто казначей? Степановна. Коли не ей, так кому и верить.

Честно говоря, ведовству Олесю не учили. Оно сидело в ее генах. Под венцом ей не стоялось. Церковные книги Иван Николаича ее бесили. Новейший сборник заклинаний рука сама цапнула. Олеся продолжала опускать очи долу и во всем подыгрывала Виктории. Пришла Ольга – вдруг Олеся поняла, что видит ее насквозь и под нею на три метра. Сродный с ней, с Олесею, материал. Что святоша – это наносное. Быстро переметнется на темную сторону. И Олеся перешла в наступленье. Не дремли, батюшка отец Александр. Не поленись лишний раз сотворить крест.

Что оказалось-то? оказалось, Серега северную двухсветную избу еще с покойным отцом ставил. Знает, как взяться. Леонид с Павлом ему в помощники – они люди деревенские, у них руки растут откуда надо. Лес купили близко, благо участок от Москвы далёко. Кой-какой инструмент Степановна дала, а частью из Олегова магазина. Господи, как дерево пахнет! одних стружек нанюхаешься. Ну, случались мелкие пакости: то топор в ногу метит, то балка по башке норовит – наши молодцы успевали друг другу крикнуть, отскочить, увернуться. Три ведьмы против троих мужиков, тертых калачей, – упасемся. На верфи тоже опасно было, Серега бает. Они что же, знают про ведьм? не то чтобы знали, а догадывались. Серега их ведьминское отродье за сто верст чуял. Незамутненному сознанью свойственна тонкая интуиция. Звериный нюх, стал быть.

Дружно взяли отпуска, навалились все: Игорь, Олег, Ярослав, Юра, Фарух. Подвели под кровлю, покрыли к октябрю. Идите, дожди, бог с вами. Они и зарядили. А мы сидим в подвале подле теплых труб, передаем с рук на руки Алешу. Крестили его вот только что, закончив стройку. Отец Александр серьезно спрашивал, будто не знал: Вы его мать? – Да. – Родная? – Родная. – Кто у вас родился? – Мальчик. – Сколько ему месяцев? – Пять. – Как назвали? – Алексеем. – В честь Алексея божьего человека. И вы хотите окрестить сына в православную веру? – Да. – Кто восприемники? (Игорь – ко всякой бочке гвоздь – и сосредоточенная Степановна выступают вперед. А про отца Алешиного батюшка не спрашивает, словно его и в природе нет.) Борис задумался. Очнулся, когда отец Александр говорил «отроча сего», и в который раз умилился нежному звучанью слова: от-ро-ча.

Ведьмы. Был ли у них сколь-нибудь заметный рудимент хвоста? Если и был, то они его тщательно скрывали. Ведьмы поселились втроем, сдали Ольгину квартиру. Викин магазинчик накрылся. Она зря расслабилась: что-то прозевала. Пока дела шли хорошо, надо было резко увеличить плату за крышу каким-то чиновникам. Не въехала, мало предложила. Отвлеклась на другое. Напрасно. Уж занимаешься делом, так делом и займайся. Так или иначе, ведьмы тоже зажили коммуной. Не только дурные примеры заразительны. Ольга любила готовить. В те дни, что Борис у нее ошивался, она перекормила его не одной своей любовью. В ведьмкоммуне Ольге цены не было. Олеся учила ее с явным успехом. Заставить человека оглянуться – самое простое упражненье. Передвигать глазами стрелки часов – посложней. Спускать с цепи и обуздывать ветер – высший пилотаж. (Молодые матери с колясками тревожно поглядывали на небо. Перепутанные ветви деревьев вокруг пятиэтажки гремели сухими листьями.) Вика при сеансах магии присутствовала и только хлопала глазами. Растерялась. Толку от нее не было. Нет, был – она получила пенсию. Пятьдесят пять лет, и ни на день меньше. А то: ровесница Олеси. Олесе сорок, и вообще с ней не равняться. Олеся заправская ведьма, ей сколько дашь.

Третий темный ноябрь в безразмерном времени нашего повествованья. Если на самом деле еще не наступил, то неминуемо наступит. К каким действиям хотят нас принудить, пугая концом света? кому выгодно, чтоб мы жили лишь сегодняшним днем? коммерческие штучки. Отец Александр идет в подвал, а ветер его не пускает. Стоит стеной, выламывает зонт, отгоняет назад. Батюшка крестит сырую тьму, закрывает зонт и прорывается к своей пастве. Его кормят, сушат, слушают.

Ведьминская сила – дело неверное. То появляется, то исчезает. Олеся крепко затюкала Вику – та аж в себе разуверилась. Ни фига себе домработница. Всю домашнюю работу делает Ольга. У Ольги квартира и частные уроки английского (с работы она уволилась несколько раньше своего появленья у Вики – в состоянии великой депрессии). У Вики квартира, пенсия и кой-какие сбереженья. У Олеси одно ходячее нахальство. Вика в ее школе даже не ученица – так, вольнослушательница. А ведь было: вплыла в троллейбус через давнюю пробоину шаровая молния – всем явленная Викина ненависть к Ярославу. Это вам не игрушки. Может Виктория, когда захочет. Пока Олеся насылала ветер под рясу отцу Александру, надувая ее подобно парусу и заставляя батюшку двигаться галсами, Вика неожиданно бац! выдергивает силой неприязни стул из-под сидящей вообще в другой комнате Олеси. Олеся, по-деревенски выражаясь, «убилась» копчиком и тут же разумно изменила свои представленья о возможностях Виктории. Теперь хозяйка квартиры наконец-то зачислена в ведьмколледж (со второго семестра).

Иван Николаич очень сокрушался о рукописном часослове. Антиквары дорожили профессором Осмоловым как клиентом, и, конечно, тот, через кого ушел раритет, сознался бы, постарался описать таинственного покупателя. Оставалась легкая надежда, что Олеся спрятала часослов в секретном месте. Поняла его уникальность? решила подождать, узнать цену? Звонить ей на мобильник Иван Николаич напрочь отказывался. Чувствовал себя глубоко оскорбленным. И Борис решил сам взяться за щекотливое дело. Нашел Олесин номер, не стертый в мобильнике забывчивого профессора. Олеся ответила Борису весьма естественным тоном. Да, я живу сейчас у Виктории, вашей бывшей жены, и какая-то книжка со штампом «библиотека Ивана Осмолова» у нас на столе лежит. Вы ведь Викин ключ сохранили? Зайдите сегодня к вечеру, заберите. Дома никого не будет. Вика не хочет вас видеть, а мне встречаться с вами некогда. И Борис пошел. Не пошел, побежал. Отпер поврежденный господним гневом замок. Вошел – ни души. На столе… паршивая современная книжонка – сборник заклинаний. Мешанина из немногих подлинно народных и присовокупленных «для объема» фальшивок, неуклюже сфабрикованных составителями. Но штамп Иван Николаича есть. Провела Олеся Бориса. Столь несложное даже для необразованного человека названье могла ему продиктовать по телефону. Борис не несся бы колбасой, с бьющимся сердцем – чуть из груди не выскочило. Значит, заманила. Неспроста. Борис сунул книжку в карман – наша, значит наша – и скорей рвать когти. А замок не открывается. Нашел время барахлить. Борис положил книгу на столик в прихожей, покопался в кармане – никакого другого ключа там не нашел. Попробовал снова тем же ключом – замок поддался. Оставив дверь приоткрытой, Борис протянул руку за книгой – книги на подзеркальнике не было. Ну, квартирка. Ладно, без такой безвкусной писанины обойдемся. Иван Николаич о ней даже не упоминал. Вышел, захлопнул дверь. А навстречу ему…. Ольга. Поклонилась непринужденно, глянула на замок – тот щелкнул – дверь отворилась. Ольга скрылась за ней. Да их тут целая банда. Заклинательницы змей и мужчин. Ольга это была или не Ольга? Прямая –а прежде сгорбленная. Самоуверенная, в венецианском суконном плаще с прорезями для рук. Супермодельная стрижка, дерзкий окрас. Очков нет. Линзы? возможно. Глаза нараспашку. Косметики незаметно, но лицо явно красиво. Довольно страшной красотой. О господи. Иван Николаичу рассказывать нельзя. Борис ему о происхожденье дырки в троллейбусе и о пропаже своих книг не говорил. Правда, Ярослав сбивчиво упомянул о шаровой молнии прямо против его, Ярославова, носа. Профессор спокойно прокомментировал: законы природы. С такими законами офигеть можно. Борис пришел в себя. Он уже сидел в узнаваемом до последней царапины адском троллейбусе. Ехал к себе в подвал. Скорей заземлиться, потереться боками о товарищей. Поговорить с Серегой – тот поймет. Большой, дурашливый, без единой злой мысли. Серега, мы получили предупрежденье. Объявленье войны. – Скажи батюшке, Борис. Его компиляция. – Компетенция, Серега. – Один черт. (Наслушался профессорских разговорчиков.)

Исчез Фарух. Не пришел ночевать, не отвечал по мобильному. Ярослав позвонил гурии с журнальной обложки. Та ничего не знала. Господи, не наложил бы на себя рук, некрещеная душа. Пришлось Борису выйти на свет и всё как есть выложить. Чем занимаются три дамочки в Викиной квартире и какую Ольгу он, Борис, повстречал. Дальше более-менее понятно. Версия Бориса с небольшими измененьями была принята. Так вот: Ольга в безрукавом венецианском плаще приперлась во двор к Фаруху. В подвал не пошла – там отец Александр. Знает кошка, чье мясо съела. Чудеса – дело церковное. И ты со своим ведьминским рылом не лезь. Увела Фаруха с собой. В Викином нечистом жилище три ведьмы закружили бедного Фаруха, ровно Наинины чудные девы – Ратмира. Защекотали точно русалки. Боже милостивец! Профессор удрученно помовал головой. Три дни думали, что предпринять. Еще ничего не придумали – Фарух появился. Молчит, но Ярославов журнал выбросил в мусорный бак. Нет худа без добра. Трудно нехристю против ведовства. Тут, глядишь, перекрестил ведьму – она и притихла. А от ихнего мусульманского складыванья ладоней лодочкой никакого проку.

В ирреальном повествовательном времени кончается год. В короткие дни его ведьмы спешат поболе накуролесить. Вызывают снежную бурю, надевая сапог не на ту ногу. (Фарух надрывается, ломая лопаты.) Портят навигатор в Олеговой машине, засылая в него Викин адрес. Крутой Олег держится, ездит без навигатора. Не с его осторожным характером соваться к ведьмам в логово. Борис сидит в осмоловском кабинете, открывает патриарший сайт, а ему на экран лезут черти с рогами и мерзкие предложенья от незнакомых людей, с фотографиями еще того гаже. Степановна соображает, как бы провести со всей огромной семьей праздники на даче, в новом доме, где еще нет отопленья. Но Леонид с Павлом по прежним питейным строительным каналам уж раздобыли две электропечки, что стояли в кабинах советских подъемных кранов. Зверь печка. Подключаться будем с «крокодилами» к голым проводам на забористом морозце. Авось не сгорим. Что разрешает Степановна, то и можно. Поедем в четыре машины – Ярослав отдал Юре давно стоявшие на приколе старенькие жигули. А елочка, вытянувшаяся за лето, ждет не дождется, когда ее нарядят.