Текст книги "Игры с судьбой. Книга первая"

Автор книги: Наталья Баранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

И как сдержать слезы, что подступают к глазам? Он видел Эрмэ. Он знает то, чего еще не ведают они.

И хриплый голос разрывает тишину.

– Ну, и где это чудо в перьях?

Знакомый голос, услышанный в толпе контрабандистского мира. Катаки! Еще одна черная душа!

Там, за решетками, в гулком коридоре. Свет явно выделяет все черточки смазливого лица. Русые кудри, ямочку на подбородке, улыбчивые губы, ледяные глаза. Юный. И не отгадать маска ли эта юность, как на лице Анамгимара, то ли на самом деле молод контрабандист. Но какова ж тогда душа?

– Что ты хотел предложить мне, рэанин? – вкрадчивый голос, неявная насмешка, укрытая мягкостью тона.

В руках плеть – как символ власти, как любимая игрушка. И блеск в глазах, так сходный с блеском льда.

– Ничего, – отозвался Да-Деган, поднимаясь на ноги с колен, – уже ничего не хочу. Проваливай!

Громкий смех, ударивший свистом кнута.

– Говорили, ты сулил координаты флота Аюми за знакомство с Императором? Что ж, ты с ним встретишься! Анамгимар был прав, ты – редкой красоты игрушка. И Он оценит тебя…. По достоинству.

Да-Деган покачал головой.

– Глуп ты, Катаки, – промолвил спокойно, зажимая волю в кулак, и не давая голосу сорваться. – Не зная своей выгоды вот так, смеяться. Но вольному – воля. И ты еще пожалеешь не раз.

– Да ты хочешь отведать плети!!!!

И вновь усмешка тронула губы. Пожав плечами, Да-Деган подошел к частоколу из стальных прутьев, ощерившихся шипами.

Сердце билось, словно сумасшедшее, готовое через горло выпрыгнуть из груди. Мучили слабость, неверие, страх.

– Что ж, – прошептали губы. – Вот я, ударь! Зайди в клетку и ударь! Если посмеешь!

Катаки рассмеялся вновь, покачал головой. Посмотрел оценивающе, нагло, холодно, зло.

– Я не посмею, посмеют другие. Тебе недолго ждать, если будешь показывать свои зубки на Эрмэ. А вот если сейчас я попорчу твою белую шкурку, рэанская крыса, то действительно буду дураком. Спокойной ночи, Дагги Раттера! Утром мы прибудем в порт Эрмэ, и ты увидишь своего Императора! Уж это я обещаю тебе! И если будет случай, то представлю тебя. Обязательно отрекомендую.

Наглый смех резанул по ушам. Хладнокровие осыпалось, словно треснувшее стекло. Осколками. И вместе с хладнокровием сеткой морозного узора покрывалась душа. Сердце замерзало, словно брошенное в лед.

Злость вскипала пенным ядом. Он заставил себя нарисовать на лице спокойную улыбку – маску загадочного божества. Несмотря на боль израненного сердца, улыбался так, словно душа безмятежно парила, купаясь в прохладе синего неба.

– Ты еще будешь жалеть об этом дне, Катаки, – проговорил Да-Деган ласково. – Придет день, когда ты проклянешь собственное безрассудство.

И вновь смех. Издевательский, полный яда!

– Я твоих пророчеств не боюсь, рэанин. Оставь слова для тех, кто суеверен. Ах, да! Совсем забыл!

С усмешкой достав из-за пазухи богатый веер в белой кипени страусовых перьев, украшенный звездами сапфиров Катаки бросил его через прутья рэанину под ноги.

– Твоя игрушка….

Да-Деган, усмехнувшись, поднял безделушку. Недобрым светом полыхнули глаза.

Игрушка! Что ж, поверхностному взгляду покажется так. А в крепких стальных палочках каркаса укрыты тонкие, острые, словно бритва, лезвия, пропитанные ядами, что не оставляют следа. С одного края – яд быстрый, словно стрела, в другом – медленный, обрекающий на мучения. Какой стороной повернуть веер?

И вновь на губах улыбка. И раскрыт веер, и насмешливый поклон в сторону Катаки. И только сияют на бледном лице, прикрытом ореолом белопенных перьев, глаза.

– Благодарю, – играет голос, словно драгоценный бриллиант, завораживая, выпуская на волю обманные слова.

Бриллиант – камень жестокий, не ведающий сострадания и человеческого тепла. Но так хочется каждому, что слышит этот голос, откликнуться. Бриллиант – камень гипнотической силы. Его переливы – обещание рая и гурий. Как и голос, некогда ставший из дара проклятьем.

– Играйся, – звучит насмешка Катаки. – Недолго осталось.

– Ну, это, как пожелает Судьба…..

И тонкая ладонь на плече. Девочка, девчушка, рыжие локоны до пояса, глубокие глаза. Свежая как роза. Мечта его давних юношеских грез. И льнет к его телу ее тело, словно почувствовав силу, она тянется, прося укрыть и защитить….

И укрыл бы! Да нет спасенья на Эрмэ. Не выпускает Империя из своих цепких пальцев того, что считает своим. Никогда. Исключение из правил бывает слишком редким.

Все, что он может, закусив губу, обнять хрупкие плечи, успокоить. На время. Пока…. Покуда еще есть впереди несколько часов полета.

Все что он может, дерзко выставив подбородок смотреть на ненавистные лица контрабандистов Иллнуанари. Смотреть надменно, зло и свысока, понимая, что спасения нет. Да и быть не может. А все, что есть – надежда, которая слаба и хрупка.

И так хочется убедить себя, что происходящее вокруг только сон, затяжной предрассветный кошмар, который кончится с рассветом. И нарисованы разыгравшимся воображением и эти клетки, и перья веера, и сам Катаки. И девочка, так доверчиво и жадно прильнувшая к нему, ища защиты и спасения.

Он обнимает ее слабые плечи, понимая, что не властен подарить ей светлый мир, в котором она родилась. Тот, кто шагнул на Эрмэ, тот постигает смысл слова «навсегда».

– Ты не плачь, не плачь, милая, – шепчет он ей в уши слова сладкого обмана.

И она ищет его взгляда, словно спасения. А в глазах – океаны слез.

– Мы не вернемся оттуда, – шепчет она с грустью. – Так говорил Иялла. Никто не возвращался.

– Иялла солгал, – возражает он. – Ложь – один из обычаев Иллнуанари. Я точно знаю, что Эрмэ не сумела удержать Ареттара. И пусть надежды почти нет. Но все же что-то однажды случается в первый раз. Может быть, нам повезет больше, чем другим.

– Надежда, – шепчет девочка. – Это просто обман. Ты можешь мне помочь не попасть на Эрмэ живой?

Короткий взгляд глаза в глаза. Шквал, застилающий рассудок, темная пелена урагана эмоций. Сказать, что надо бороться? А надо ли? Не проще ль отпустить в страну, где нет боли, проводив по дороге на которой нет чудовищ, одарить на прощание малой толикой яда, быстрого, доброго яда, получив который, даже не успеешь испугаться?

Это у него есть сила, которой у нее нет. Это он боролся, переступая через собственную гордость, совесть, рассудок. Это он выжил в аду. Но он выживал ради сына.

Что ж ей уготовано там? Быть игрушкой, наложницей, воском в умелых пальцах властителей…. Терять себя? Или уйти в небытие в лабораториях, укрытых в темных недрах, расчлененной на молекулы, ставшей дозой наркотика или каплей сыворотки вечной юности?

И сжимаются в ниточку губы.

– Как зовут тебя.

– Лия.

Имя звонкое, как хрусталь, напомнившее былое. Лия…. Девочка с голосом сирены. И путь эта – не та, заволокло глаза туманами слез.

"А если б та, если б твоя Лия стояла вот так сейчас, что б ты сделал, Дагги? Что бы ты выбрал? И есть ли выбор там, где его не оставляет судьба?"

Отвернуться? Отрешиться? Закрыть глаза?

– Помоги мне, – тихий шепот сухими губами. – У того человека, у Императора страшные глаза. Он убьет меня! Он убил Алесси…

У Императора страшные глаза….

И это он знал лучше многих. Эти жадные, разные как день и ночь, выпивающие разум, ломающие волю, глаза. И сила, которая шла, опережая звук шагов, как удар невидимой руки в железной перчатке.

Поджарая фигура на золотом троне, покрытом звериными шкурами с черными пятнами. Буйное торнадо черных волос, словно подсвеченных синими огнями ада, до того темно это буйство. И развалившись на мехах, словно языческое божество, он взирает из выси на все, что творится у подножия скалы трона. Хозяин!

А на губах не улыбка – не знает улыбки Хозяин половины мира. На его губах оскал хищника, демонстрация силы.

– Значит, ты хочешь, что б твой сын жил, Ареттар? – жалит память голосом того, кто не ведает жалости. – Но не знаю, хочу ли этого я. Женщина из моей охраны выбрала тебя. Но ты не воин. Ты – певец. Много ль в голосе силы? Эрмэ не любит слабых. Покажи силу. Докажи, что твой сын достоин жизни!

Щелчок пальцами, и выступает из толпы тощий мальчишка с внимательными глазами. И на губенках – тот же оскал. Не умеет улыбаться свита Хозяина. И не сразу доходит до сознания, что ему предложили драться с юнцом.

У мальчишки движения плавные, текучие, быстрые, словно вспышка молнии. У мальчишки кулаки, словно из свинца. И первый же удар в подреберье едва не выбивает дух. А после второго он не в силах устоять на ногах.

И хохочет хозяин, глядя, как он силится подняться. А мальчишка кружит вокруг танцующим шагом, словно волк возле легкой добычи и полыхают странным огненным заревом его зрачки.

И это осталось в памяти навсегда. Как и бесконечные сутки полные унижений и боли.

"Ты хочешь, что б твой сын жил, раб? Тогда убей! Сегодня должна пролиться кровь. Мне неважно – его или еще чья-то. Кровь слабого. Убивай певец, иначе твой сын умрет на твоих глазах!"

Убивай и пой! Как в затяжном кошмаре, которому нет конца. Так какого же Дьявола понесло твою окаянную душу на Эрмэ? Или соскучилась по боли и унижению душа?

А девочка, доверчиво прильнувшая к его плечу, просит о смерти. Лишь бы не встретиться с ужасающими глазами. Что ж, ты по-своему права, милая. Ты – безусловно права! Но так хочется душе, что б дышала ты, бегала, росла, любила. И не под темными небесами Эрмэ, полными угроз, а под чистым пронзительно – звенящим небом Лиги.

Вздохнув, он стиснул хрупкие плечи, притянул, прижал к себе, вдыхая медовый аромат волос, ощущая каждый удар ее испуганного сердца, словно удар своего. Не замечал, как кусает губы, как вкусом крови наполняется рот. В глазах стояли слезы, а в ушах звучал издевательский смех Катаки.

– Император приказал убить Алесси, – ядовитый голос, сочащий ядом. Катаки! Не ушел, тварь. Стоит. Смотрит. Скалится. – Сучка не захотела быть с ним. Слышишь меня, рэанин? Знаешь, как ее убивали? Ее живьем сварили. Не знаешь, как это бывает, с ног мясо отваливается, а она еще жива…. Долгая смерть. Мучительная.

Да-Деган выпустил девушку, подошел к решетке. Тонкие пальцы легли поверх прутьев с острыми шипами. В глазах плескалась запредельная нежность, на губах возникала кривая ухмылка.

– И не думай выполнить просьбу этой шлюшки. Хозяин присмотрел ее для себя. Понял?

– Вполне.

Он отступил на шаг, раскрыл веер. От огня, катящегося по венам вместо крови, дурманом застилало голову. Если б только хватило сил, выломал бы чертовы прутья, изранив пальцы в кровь. Только это невозможно.

Смысл слова «невозможно», как и смысл слова «навсегда» понимаешь, только ступив на поверхность Эрмэ. Как и истинный смысл слова «обреченность».

Посмотрев на Катаки, улыбнувшись свысока, он подошел к девушке, прятавшей глаза. Жалость стиснула сердце.

"Хозяин присмотрел ее для себя"…. Сожаление смешалось со злостью, с бешеной ненавистью. И разум отступал, под шквалом ураганной силы чувства.

Не было выбора. Хоть убей – не было!

"Что ж, милая, я выполню твою просьбу. Что б ни говорил Катаки. Пусть даже самому придется напиться огня!!!"

Вздохнув, раскрытым веером коснулся ее подбородка, заставив поднять полные слез, испуганные глаза, ища взгляда. "Если б мог, я украл бы тебя, – беззвучно прошептали губы, – Если б мог, я бы спас тебя. Не могу. Я всего – то могу лишь подарить тебе то, о чем ты просила. Прости меня".

Прости….

Чуткие пальцы нащупали кнопку, что приводила в действие скрытые пружины. Мгновение, и выпущена игла, и капля яда попала на тонкую кожу. И там где билась тонкая ниточка пульса в мгновение ока – тишина покоя, а на губах – недораскрывшая себя улыбка.

Он подхватил бессильное тело, помог опуститься на деревянный пол клетки.

– Эй! – грубый окрик Катаки, голос сарыча, хриплый смех. – Ты приведи ее в чувство рэанин! Объясни, что такой чувствительной быть нельзя….

Развернуться бы, вмазать по смазливой морде того, кто родился в человеческом обличье лишь по какому – то странному недоразумению, да не судьба!

Опустившись на пол, он положил голову девочки себе на колени, гладил роскошные рыжие пряди, понимая, что время не ходит вспять и ничего не изменить, не переделать. Не вдохнуть жизни и души в еще теплое, податливое тело. Если смерть уводит кого-то, это – навсегда.

И уже все равно, что творится там, за прутьями решетки. И смех Катаки, и его слова, и звук стремительного шага. Все это – неважно. Важно лишь одно – что б ее покой не нарушил никто, покуда где-то, совсем близко, еще ступает босыми ступнями по холодному полу ее душа. Не напугать бы!

"Ты права, моя милая юная роза. Смерть сама по себе не страшна. Ты б знала, как ты права".

И смотрят на него из дальнего угла затравленными зверенышами мальчишки, девчонки поняв то, чего не сумел понять Катаки. Смотрят тысячи удивленных донельзя, запуганных глаз, постигших в неволе умение чувствовать так, как не умели никогда.

13

Сутки промчались бешеным галопом. Ночь, посадка, свистопляска выгрузки, конвой и город….

Город под стеклянным куполом, за которым бушевала то ядовитая, кислотная зелень, то оранжевая мгла песчаных бурь. А под куполом текли ручьи, пели птицы, цвели цветы, наполняя воздух благоуханным волшебным ароматом, уносящим тревоги. Дивный город – столица Страха! Услада очей Императора.

Только второй раз он не позволит себе купиться на этот покой, на этот ласкающий взор обман. Здесь каждый лист излучает опасность и каждый шаг – по лезвию ножа.

А рядом идут, не понимающие куда попали мальчишки, девчонки. Юные, глупые зверьки. Блистающая красота лиц, совершенство юных тел. Эрмэ не любит старость.

Немногие будут живы через год. И скоро вновь придет корабль с данниками, полный молодой свежей крови, редчайшими произведениями искусства, золотом…. Эрмэ прожорливо поглотит все. Ее утроба ненасытна.

Слабых перемелет, а те, кто выживут…. Что ж Властители научат их ненавидеть, то, что прежде было любимо. Падшим ангелам нет дороги в рай. Не у многих через год останется в сердце росточек любви, тепла и доброты. На Эрмэ дует ледяной ветер, что выдувает из души самое лучшее, оставляя лишь холодные царапающие иглы острого льда.

"Ну и куда тебя несет, дурья твоя голова?" – шалая мысль запоздавшего раскаянья. Отступать уже некуда. Нет дороги назад. Значит – только вперед, по лезвию меча. С улыбкой на губах, с сияющим взглядом, холодным рассудком, остановившим огонь эмоций, укрывшим его под золой, под толстой шубой корки ледяного цинизма. Только так и иначе нельзя! Эрмэ любит рвать на клочки душу. Забудь о том, что у тебя есть душа, если желаешь выжить.

Остановка внезапна. И перехватывает горло спазм, а сердце падает к коленям. Невысокая фигура, черный ураган вьющихся волос, разные холодные глаза, сила, что словно щитом укрывает невысокого, поджарого и опасного зверя. Император! И дрожат губы Катаки, мучнеет красивое лицо, и голова клонится вниз, дай волю капитану – расплывется под ногами Хозяина лужей. Паршивая порода, и подобным ему цена – копейка за два десятка.

А Император не спешит. Смотрит, выжидая, оглядывая толпу, на некий бесконечно долгий миг на каждом из толпы задерживая взгляд. И пьют волю странные глаза. Давит, выворачивая душу, высокомерная улыбка четко очерченного рта. Пригибает и ставит на колени чужая недобрая воля.

– Который? – тихий голос отзывается в сердце громом. Нет нужды повышать тон голоса владыке половины мира.

– Этот! – плеть Катаки указывает на худощавую фигуру в белоснежных ирнуальских шелках.

– Значит, ты?

Мягок шаг. Словно ступает на бархатных подушечках лап большой кот. Совершенны, отточены движения. И можно только гадать, как воин по рождению завоевал себе трон. Впрочем, воля этого воина ломает камни. Ни один Властитель не выдержит взгляда разных глаз. У этого создания дар – сметать чужую волю. А против дара не устоит ни одно выпестованное годами умение. Потому как дар, это всегда свыше. Это – Судьба!

– Что, я? – ответ тих, но тон дерзок. Не дай Бог сейчас распластаться у ног Хозяина, подобно Катаки. Этой ошибки невозможно будет исправить. И лучше лихая дерзость, чем покорность раба.

– Ты убил девчонку?

– Глупо отрицать, – в мягких нотках ответа нет нежности, лишь холодность льда, спокойный расчет, да уверенность в собственном праве. – Не думаю, что оскорбил тебя. Данников много. Что значит одна девчонка для Хозяина мира?

Усмешка прорезает губы Императора, а в глазах злость на дерзость. Непринятие слов раба. Что ж, еще есть возможность все расставить на места, так, как задумал он сам, а не Хозяин и Катаки. И он не позволит себя оставить на той ступеньке, куда его определила воля шакала.

Раскрыв веер Дагги мягко гонит дурманный воздух на себя и в широко распахнутых серых очах сияет лишь беззаботность и отсутствие страха. Смерти бояться нельзя!

Знак! Нет, не движение пальцев, не взгляд, не кивок – тугой сгусток воли, адресованный не ему и потому задевший только краем. Не жди он этого, и пропустил бы миг.

Поджарый, гибкий воин словно вырос из-под земли, налетел сгустившимся туманом. Молниеносные движения, тугие мышцы. Но не зря его столько раз тыкала носом в землю судьба. Отброшены в сторону неторопливые жесты, и обманная маска изнеженного существа, которому неведома борьба. Лишь миг – и крепкие стальные иглы основы веера пробили горло воина, и хлещет алая-алая кровь, а с кровью уходит и жизнь.

Второго из воинов он заметил кожей на спине, шерстью, поднявшейся на затылке. В честном бою с этими справиться нельзя. А если бой будет длиться больше секунды и подавно! Эти ж лучшие из лучших. Элита! Охрана Императора. Среди них нет ни одного слабака. И лишь неожиданность может перевесить чашу весов в его пользу. И времени лишь та доля секунды, покуда воин – этот совершенный автомат убийства, ведомый рукой судьбы, не понял что произошло, не осознал крови и смерти.

А время качнулось, время замедлило ход. И словно на бумаге, погруженной в раствор проявителя проступает на лице удивление Императора, становясь все более явным и приближается воин, и длится бесконечное мягкое скользящее, как танцевальное па ему навстречу. Шаг и удар каблука, в котором руки мастера спрятали лезвие, легко рассекающее и плоть и кости. Смертоносное оружие.

И лишь на последних каплях мгновения, что длится вечность, приходит осознание происходящего и странно, словно глаза ребенка смотрят на него глаза воина. От смерти отвернуть, уйти нельзя. Если она позвала – не выпустит обратно.

Испачкан в крови белоснежный шелк. Кровь превращается в бурые темные пятна. Что за метаморфоза произошла с тобой, трепетная, белокрылая бабочка? Но стоит крови засохнуть, ветер стряхнет ее оземь. Не прилипает грязь к драгоценным шелкам Ирнуаллы.

Обернувшись, Да-Деган посмотрел в глаза Императора, внезапно осознав, что он выше темноволосого дерзкого человека, который так зол, надменен и ошеломлен. Опустившись на одно колено, спокойно склонил голову.

– Не рабом я желал предстать перед твоими очами, – прошелестел мягкий голос, ласкающими слух интонациями не знающего страха существа. – Прости мою дерзость. Мне жаль твоих воинов, но за их смерть накажи Катаки. Если б не его глупая заносчивость, мне б не пришлось их убить. Я шел с миром, хотел стать твоим вассалом, служить тебе.

Тишина, молчание…. Катит время старой арбой по разбитому тракту. И не предсказать, чем обернется следующий миг – смертельным ударом, словами прощения? Лишь в одном он уверен, так же как в звуках собственного имени – он вырвал у Судьбы право не быть рабом. А смерть воина – не смерть раба. В смерти воина нет развлечения, она быстра и легка. Смерть воина – привилегия. Эрмэ умеет проявлять уважение к силе.

– Встань, – все тот же тихий тон, но голос едва заметно дрожит. – Кто ты? Назови свое имя.

– Да-Деган Раттера, – ответил он, вставая с колен. – Рэанин.

– Новый советник Оллами, – не во время вмешался Катаки.

И вновь на самом дне разных глаз Императора угольками горят искорки интереса.

– С каких пор Оллами горит желанием служить? – безразличный вопрос, но безразличие не обманет того, кто три года провел подле черного трона.

– Я не сказал «Оллами», господин, – шелестит голос Да-Дегана. – Я сказал «я».

– Ты? – но в голосе нет насмешки.

Император смотрит на человека в белоснежном шелке с каким-то странным выражением лица. То ли удивляясь, то ли оценивая, то ли негодуя. Если б мог, Хозяин непременно заглянул бы и в душу, только нет у него этого дара, как бы ни убеждал Император свое окружение в обратном.

И снова в легком поклоне клонится вниз голова Да-Дегана. Поклон существа знающего свою силу.

– Что ты можешь один? – не насмешка. Оценка. Один в поле не воин.

– Я, господин, если прикажешь, смогу сделать многое. Того, на что не способны другие. Знаешь ли ты, что полтора десятка лет назад Лига едва не получила в свои руки вещь, которой цену трудно назвать.

– Флот Аюми? Так это не сказки?

– Думаю, господин лучше меня знает, что это реальность. Я знаком с капитаном корабля, который видел их своими глазами. И я б мог подобрать ключик к его памяти и устам. То, что не сумеют сделать Энкеле Корхида, Анамгимар Эльяна и лучшие из твоих вассалов, смог бы сделать я. Когда-то Аторис Ордо доверял мне. Я бы мог воскресить это доверие, – вздох, лукавый взгляд и скромная улыбка на лице с точеными чертами ангела, – Если мой Хозяин прикажет, я добуду для него силу Аюми.

Аюми! И вновь жадно смотрят на человека в белоснежных шелках разные глаза. С тем интересом, который явственно глаголет о прощении. И усмешка на губах уже не кажется оскалом. Просто непривычный жест приветствия. Незнакомый миру Эрмэ.

– Ты много сулишь…. А выполнишь ли обещанное?

– Я могу попытаться. Шансов на успех больше у меня, чем у кого-либо другого, мой господин. Аторис Ордо не доверяет посторонним. А меня он гнал с Рэны, что б защитить от врага. Я воспитывал его дочь когда-то…. Он не может заставить себя считать меня чужаком. Но он меня обидел….

– Врешь, – тихим змеиным шелестом, полозовым следом звучит голос повелителя Эрмэ.

– Вру, – легко согласился Да-Деган. – На Ордо обижаться нельзя. Тот случай, когда разуму перечат чувства. Мне б надо на него разозлиться, а я его прощаю.

– Тогда зачем?

Тихий вздох опавшим листом падает оземь. Сжимает сердце холодными пальцами страха. И смотрят в глаза повелителя Эрмэ, в эти разные, сбивающие с толку глаза, серые, словно ледниковые озера, очи.

– Каждому, кто приходит на Эрмэ, что-то да нужно. Кому-то месть, кому-то власть. Я не верю, что ты не ищешь выгоды для себя.

– Я, мой господин, – тихо выдохнул Да-Деган, – чувствую, что недолго Лиге осталось существовать. Я не хочу идти ко дну с проигравшими в этом противостоянии. Лучше склониться перед силой раньше, чем она сломает тебя.

– Тебя можно сломать?

– Сломать можно любого. Ты сам знаешь это. Было б желание.

И вновь тень усмешки отразилась на лице Императора.

– Что ж, – чуть повысив голос, отозвался повелитель, – Веди рабов дальше, Катаки! А рэанин останется со мной.

И уходит толпа. Мальчики, девочки. Уходит ненавистный капитан Иллнуанари. Но в сердце нет места покою. Ведь рядом тот, кого так истинно и истово ненавидит душа. Император! Черный демон. Хозяин! Хозяин половины мира, а когда-то и его. Невысокий человек, обладающим жутким даром лишать воли, возможности воплощать задуманное, себя.

– Как ты жил в Лиге, рэанин?

Нежданный вопрос. Ставящий все с ног на голову. Вопрос, на который нельзя не ответить.

– Разве это жалкое существование можно назвать жизнью, господин? – проговорил Да-Деган, осторожно роняя бисер слов.

– Нет?

То ли насмешка, то ли просто вежливый интерес.

Да-Деган мягко пожал плечами, укутанными в струящийся шелк. На губах возникла задумчивая улыбка.

– Мне б хотелось жить иначе, – проговорил Да-Деган. – Я пришел начать все с начала. Позволь служить тебе. Ты не пожалеешь.

– Обещания, – усмехнувшись, повторил повелитель Эрмэ, – это только слова.

И вновь встретились взгляды. В глубине серых глаз спокойствие льда. В разных, окаянных глазах – вопрос.

Усмехнувшись, Император отвел взгляд первым, пошел по дорожке, усыпанной золотым песком, сделав жест следовать за собой. Его шаги были мягки, плавны, и не рождали звуков. И можно было любоваться каждым его движением, как любуются грацией хищников. Выверен, точен каждый шаг и перекатываются крепкие мышцы под невесомой тканью одежд, как мышцы зверя под густой шерстью.

Эта стать, этот шаг не обманут. Как и легкий шаг существа, облаченного в белый шелк. Да-Деган шел следом за Хозяином Эрмэ, производя шума не больше, чем кошка, настороженно караулящая у мышиной норы.

– Чем тебе не по нраву Лига? Дай волю, половина моих рабов сбежит, и не вспомнит об Эрмэ.

– Так это рабы, – кривится усмешкой рот Да-Дегана. – Позволь себе не равнять меня с ними. Я рожден не для того, что б лелеять мечты раба.

– Что ж тогда ты лелеешь? Что греет твое сердце, рэанин? Богатство, удовольствия?

– Власть! Позволь, встав рядом с тобой, насладиться ее ослепительным сиянием.

Нежный голос журчит прозрачным ручьем по округлым камням. Мягкий голос, в котором нет ни тревоги, ни страха. И мечтательно сияют светлые глаза. Развевается белоснежный шелк, с которого ветер стряхнул бурые пятна.

– Позволь… – дальним эхо звучит насмешка Императора. – Знаешь ли, о чем грезишь?

Остановившись, Император лишь чуть, краем глаза смотрит назад, через плечо. Но от этого взгляда мурашки бегут по коже.

– Догадываюсь, мой господин.

– Догадываешься…. – вновь усмешка, недобрая, темная.

В душе клокочет буря. В душе – ураган. И плавятся чувства, бушует кровь, которой стало тесно в жилах. Черная воля Хозяина падает хищным коршуном из поднебесной выси на его плечи. И сжимается от страха сердце.

Боль. Власть. Любовь. Кровь на руках. И на разбитых губах – тоже кровь. Память, что ж ты окаянная делаешь? Отчего никак не взять себя в руки, не унять полымя чувств? Прав, ставший прахом тэнокки, сказавший, что, сведя с кожи метку хозяина, не снять ее с души.

Там, в душе – черная паутина, обвившая мысли и чувства, там тлен, чужая воля, крепко зажавшая в кулаке, все, чем он когда-то жил. И под запретом, под черной, незримой печатью Хозяина – любовь, полет и песня. И мается душа, не в силах скинуть этого груза, не в силах расправить крылья, взлететь в пронзительную высь.

Там, в душе – ненависть. Черный яд. Если б можно было вырвать у паука ядовитые жвала!!! Если б можно было скинуть нити липкой паутины, освободиться и встать. Но не рабу подняться против хозяина.

– Слишком смел, – срывается с губ Хозяина Эрмэ. – Знаешь ли ты, что подобные наглецы недолго живут? Нет, я тебя не убью. Ты даже забавен. Убью не я, другие. Трон – теплое местечко. Многие мечтают встать рядом. Конкурентов рвут в клочья.

– Я постараюсь, что б меня не разорвали…, – звучит мягкий голос многозначительным обещанием.

– На Эрмэ не любят Оллами.

– Мой повелитель волен не любить Оллами. И я с удовольствием не был бы советником этой захудалой Гильдии, а владел бы Иллнуанари. Но пока выбора у меня нет.

– Наглец!

И снова клонится вниз, словно отягощенная думами, голова. И блестят алмазами пронзительные серые глаза.

– На месте Анамгимара я не стал бы так тупо пытаться завоевать твое расположение, привозя тысячами рабов. Это банально. Ему б стоило стереть в порошок сырьевые колонии Лиги, хотя бы только Янаматэ и Вэйян, это надолго б подорвало ее военную мощь. Эти колонии значат слишком много, что б просто проходить мимо. Уж если мы не в силах ударить по заводам, то стоит бить по тому, что можно достать. Таскать хорошеньких мальчишек и девчонок – тут особого ума не надо, господин.

– Ты не любишь Анамгимара.

– Не люблю, – и вновь в глазах, спокойных словно замерзших, спящих под слоем толстого льда, озерах, появляется отблеск дальнего огня. – Я не люблю глупцов, господин.

– Ты считаешь его глупцом?

Да-Деган согласно кивнул головой. Улыбка коснулась губ. Достав из рукава тонкий свиток бумаги, он протянул его Императору.

– Право собственности на землю и развалины, которые некогда были особняком Ареттара, – небрежно обронил Да-Деган. – Он пытался купить у меня это за бесценок. Уж, не для того ли, что б бросить к твоим ногам? По его мнению, повелитель мира, должен удовольствоваться тем, за что уплачено не более гроша….

– Лжешь!

– Там, на Рэне, есть свидетели.

Обронив тонкий лист наземь, Да-Деган легко пожал плечами.

– Там на Рэне, многие видели наш торг. И я должен был уносить ноги, потому как Анамгимар разозлился на мой отказ. Так стоит ли он того, что б приписывать ему качества разума? Анамгимар глуп, мой господин. Этот шакал слишком любит удовольствия. И служит не тебе, а, прикрываясь именем Эрмэ, творит свои беззакония. Станет выгодно, он продаст тебя.

И вновь повисло молчание. Тишина. И слышно, как в тихом ручье, что течет у их ног, журчит, переливается вода. Прислонившись спиной к стволу дерева, Да-Деган вдохнул пьянящий, кружащий голову воздух, напоенный ароматами роз и орхидей, прохладной воды, меда и горькой прелестью потревоженных листьев.

Сердце билось, размеренно, неторопливо. Всему есть предел, даже дикому, липкому ужасу. Однажды привыкаешь и к тому, кто рождает его в душе.

Усмехнувшись, он стек по стволу дерева к корням, сел, подтянув к груди колени. Капали мгновения, проносились секунды. На спокойном лице Императора, привыкшем не показывать истинных чувств, бродили легкие отблески сомнений.

Тихий щелчок пальцев прозвучал в тишине подобно удару грома.

Воин – невысокий, поджарый, словно хищник, сгустился из воздуха, возник перед Императором, своим легким шагом не тревожа тишины.

– Отведи рэанина во дворец. Проследи за его жизнью. Он будет моим гостем. Дорогим гостем!

Воин чуть заметно кивнул. Воин мог позволить себе эту дерзость – легкий кивок, там, где другой обязан склонить голову. Меж воинами одного клана мало церемоний, и охрана Хозяина Эрмэ пользуется данной привилегией. Возвысившись однажды, Император возвысил и собственный род. Он опирается на воинов своего клана, зная, что на верность воина надежды больше, чем на искусство Властителя.

14

Золотые решетки на окнах, шкуры хищников на полу, невысокая кровать под шелковым пологом, зеркала на стенах – высоченные, от пола до потолка. И молчаливо прислуживают тени – мальчики, девочки с бесстрастными, покорными лицами, а на коже хрупких тел еще сияет сохранившийся загар дальних планет, как след поцелуев родного солнца. Пройдет немного времени, сойдет и он. Все утечет. Все забудется.

Закрыть бы глаза. Проснуться бы! Оборвать затяжной кошмар!!! Только разум неустанно повторят – "это не сон". И кривятся губы в ироничной ухмылке. Ну что тут еще сделаешь?

И воин, приставленный Императором – недалече. Пусть не видят очи его невысокой фигуры, но электрическими покалываниями, кожей между лопаток он чувствует – воин рядом, то ли стоит, скрывшись в складках портьер, то ли сидит, незаметный, за кованным, золотым изголовьем богатого ложа.