Текст книги "Игры с судьбой. Книга первая"

Автор книги: Наталья Баранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Что ты не изменился, – отозвался Хаттами, переводя дыхание и неверяще мотая головой. – Говорили, ты умер…. Утонул….

– Э! – рассмеялся Да-Деган, легко отмахнувши рукой. – Существует субстанция, что не тонет. И потом, с каких это пор ты веришь слухам?

– Вы оба на "ты", – удивленно выдохнул Гай, вмешавшись в разговор.

– Мы – давние приятели, – отозвался Да-Деган, – я намекал тебе о данном факте еще на Рэне. Ты не поверил.

– Твои проблемы, – усмехнувшись, добавил Хаттами.

Было время, они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. С краткого жеста. Бывало такое. И кто кроме Хаттами мог отчудить такое – вырвать приз не из рук слабого и немощного, но самую большую драгоценность вырвать из рук Хозяина Эрмэ. Кто еще мог быть столь безрассуден?

А никто. Лишь один. Он. Хаттами. За то и платит. Не покушаются на сокровища короны безнаказанно.

Да-Деган легко пожал плечами. Что ж, если Фортуна не вздумает хмуриться, все изменится. А если и нахмурит соболиные брови строптивая девочка, что ж…. Не впервой – он ее насмешит!

И катилась по небу звезда, торопясь на посадку – давно безнадежно опоздавший флагманский крейсерок Иллнуанари. И кривился рот в усмешке.

Что ж, первым, кто заплатит, за свои грехи и чужие будет Анамгимар. Он так решил. И так оно и будет. Сжатой пружиной дрожала воля, готовая ударить, подбирались пальцы в кулак.

Хаттами заметил, с сомнением покачал головой.

– Не связывайся ты с Анамгимаром. Или одного раза – недостаточно?

Да-Деган заставил себя надменно улыбнуться.

– Я должен Анамгимару, – заметил глухо. – Ты же знаешь, я не люблю неоплаченных счетов.

– Тогда платить придется многим, – заметил Хаттами сухо.

– Многим и заплачу, – отозвался Да-Деган безмятежно.

"Заплачу"…. Огромный счет, неподъемный. Не человеку под силу закрыть такие счета. И горечь полыни разливалась по венам. Не под силу, но только в этом и суть его жизни, и шанс на прощение. Простить себя – еще не значит воскреснуть. Но прощение – первый шаг.

Найти себя. Найти смысл. Найти соль. И жить! Не это ли была мечта? И касаясь висками холодных камней стен старого форта, не об этом ли он грезил, не этого ли ждал, не об этом ли думал?

– Дерзок ты, Дагги, – заметил Гайдуни.

– Пусть его, – усмехнулся Хаттами.

Подхватив рэанина под локоть, Хаттами увлек его к флаеру, стоявшему на границе поля. Гай и Пайше остались у корабля – нужно было проследить за разгрузкой. А следом, после профилактики и проверок – новый полет. Не хочешь потерять последние штаны, вертись, как умеешь. Все верно. Все, как всегда. Оллами не может позволить себе длительных стоянок.

Флаер взмыл в небо, летел вольной птицей, приближаясь к Аято.

И вроде, как ничего не изменилось – тот же город, огромный и шумный. Те же толпы народа и шпили башен небоскребов, проткнувших небо, та же толчея и суета, как на мощеных тропах, так и на трассах воздушных.

И так же Хаттами держит курс не в центр города, а на окраину с двух – трехэтажными особнячками по обе стороны полноводной реки, извилистой лентой огибающей город.

И тот же дом, и тот же сад. Только невеселы лица встречающих.

– Ну? – голос Хаттами дрожит струной. – Что случилось, чертовы дети?

– «Фатрэ» потерян. Экипаж захвачен Иллнуанари. Товар конфискован.

И хмурятся темные брови Хаттами.

– Еще один, – произнес он глухо. Ищущий взгляд упирается в серый лед глаз Да-Дегана. – Из полутора тысяч осталось девятнадцать. Только девятнадцать! Ты способен за все заплатить? Нет? Ну и нечего говорить мне о долгах!

В старом доме уют и покой. Прохлада, втекающая туманом с реки. Старинная мебель. Дорогие картины. Люстра, сотнями тысяч хрустальных капель текущая с потолка. Остатки прежней роскоши.

Он бы поверил респектабельности и умиротворению, если б не было тревоги и уныния в лицах встречавших. Он бы в полной мере насладился б покоем, живи в этом доме покой.

– Дом заложен? – спросил он Хаттами, и получил в ответ короткий утвердительный кивок.

Что ж, яснее не скажешь, не расставишь все по своим местам. Остается только кусать губы.

– Я продал все, что мог продать, и заложил все, что можно только заложить, – отозвался Хаттами, провожая гостя в кабинет за массивными дубовыми дверями, украшенными причудливой резьбой. – Это позволит Оллами продержаться еще год, ну, может быть, два.

– И никаких надежд?

– Надежда одна, что некий Аторис Ордо продаст свою тайну Оллами. Это нас спасет. Но сам понимаешь, чудес не случается в этом мире.

– Стало быть, то, что я вернулся – для тебя не чудо?

Молчание повисло в воздухе тяжелым занавесом. В тишине прошелестели быстрые шаги прислуги. Девочка лет тринадцати принесла на подносе ароматный терпкий кофе, сигареты, сладости, поставила поднос на столик с яшмовой столешницей, поклонилось, шустрой мышью умчалась прочь.

Устроившись в кресле у окна, Да-Деган смотрел на огни Аято. Огромный город не спал. Он только просыпался ближе к ночи.

– Знаешь, – проговорил Хаттами устало, – я привык думать, что надеяться не на что. Если только Судьба преподнесет на блюдечке все тайны Аюми, то тогда, лишь тогда, я уверую, что она не отвернулась от меня. А ты…. Ну что ты можешь сделать, Дагги? Все твои проделки не спасут меня от разорения. Да и не тот ты, лис, каким был раньше. Лишь хорохоришься.

– А если смогу?

– Хорошее слово "если"….

– Мне нужны средства, Хаттами. Немного. Но и немало. Миллиона полтора, ты уж поскреби по сусекам.

– Что ты задумал?

– Игру, – ответил Да-Деган ровным тоном. Сердце сжалось в комок, замерло в груди тяжелым камнем.

– Игру, – нараспев, растянуто проговорил Хаттами, коля булавками иронии.

И вновь полог тишины меж ними. Но в темных глазах под сумрачными бровями уже затлел, разгораясь, огонь надежды. И производятся в уме нехитрые подсчеты.

– Что тебе эти полтора миллиона, Хаттами? Год или два относительно сытой жизни в заложенном доме. Ты их потеряешь. Все равно. Дай их мне в руки сейчас и я, возможно, вытащу тебя.

– Хорошее слово «возможно».

Но голос уже не колет колючками иронии. В нем много больше тепла, чем десяток минут назад.

– Хаттами! Последний раз! Я прошу! – голос взлетает, и падает, заплутав в завитках лепнины на потолке.

– Он просит, – усмехнувшись, ответил Хаттами. – Что ты задумал?

– Какая разница?

– Я хочу знать, как ты будешь тратить мои деньги.

И вновь комок у горла, ватная тяжесть, перекрывшая кислород. Острый взгляд, молнии памяти. Кто виноват, что в прошлом столь много огня? А рука тянется к плечу, обрывая ткань, обнажая старое клеймо.

Кинжал с обвившейся вокруг розой. Сталь и шип. Герб ненависти и страдания. Символ потерянного бытия. Метка Хозяина – знак раба.

– Не могу я носить на себе это, – шепчут губы горькую правду. – Я должен снять его. Свести, и тогда, лишь тогда я смогу поиграть с Анамгимаром! Клянусь, он потеряет Иллнуанари!

– Какая разница? Обронит Анамгимар, подхватит Катаки. Что шакал, что гиена – нам радости мало!

– Дали Небесные! Да не для того я затеваю все это! Никто кроме Императора Эрмэ не уймет этих собак. Иллнуанари служит Империи и боится только Хозяина. Но боится до дрожи в ногах. Другого пути отвадить их от твоей Гильдии, нет. Неужели не понимаешь?

– Ты рискнешь предстать перед Императором? С ума сошел! Не пущу! Никогда! Мало того, что не удержал однажды!

Крик ударил по обнаженным нервам, оборвав их тоненькие ниточки, слезы увлажнили глаза. Кусать губы, унимая соль, катящуюся по щекам – только и это средство не выдерет из души ни горечи, ни страха.

Чуткие пальцы прикрыли знак страданий. Взгляд вновь встретился с взглядом. Горящий пламень и рассудительный лед.

– Хаттами, так надо, – проговорил Да-Деган глухо. – Если я этого не сделаю, то гореть мне в аду. Каждую ночь не спать, слушая упреки совести. Я должен знать, что задумал Хозяин. Черт те что творится вокруг!!! Не может быть, что б все случайности не направляла его рука!!!

– Хорошо, – прошептал Хаттами. – Но если Он тебя узнает, гореть в аду мне. Впрочем, как желаешь. Ты ведь все равно раздобудешь деньги. Не у меня, так пойдешь играть. Я и в тот раз не смог тебя удержать.

А в голосе звучит оборванной нотой обреченность.

Сыпется из ладони в ладонь сухой песок бытия.

Ты опять играешь нами, Судьба? Милая девочка, ведь так жестоки бывают только дети. Стервозная баба! То нанизываешь на сталь, то одаряешь улыбками. Крутишь свое колесо, заставляя метаться испуганной белкою.

Вспомнился вкрадчивый голос Анамгимара, бархатная мягкость, прикрывшая сталь, нелепый торг. Юный лик, обманный, бездушный взгляд, грация танцующей на хвосте кобры.

Пан или пропал…. Все равно будет так, как решила Судьба.

Сорвалась с небес, упала огненной искрой с небес звезда – то ли пыль, то ль мусор, то ль в аварийном порядке приземлившийся корабль. Да-Деган скрестил пальцы левой руки в старом, полузабытом жесте. Улыбнулся вновь удачной примете. Гордо вскинул голову, выставив подбородок.

– Он не узнает меня, – прошептали его губы тихо. – То, что они со мной сделали…. Нет, Хаттами. Будь жива моя мать, и она б меня не узнала. Что говорить, я сам себя не узнаю.

Вздохнув, он поднялся на ноги, прошелся по узорному ковру, глушившему звук шагов. Взяв в руки чашку, полюбовался тонкой кистью нанесенным на белоснежный фарфор орнаментом – словно ветви деревьев тянущиеся к солнечным лучам. Омочив губы в терпкой пряности горячего напитка, лукаво подмигнул.

– Мне нужны деньги, Хаттами. Чем раньше, тем лучше. Счет идет на минуты.

8

Он рассекал толпу подобно горячему ножу, пронзающему масло. Темный плащ стекал с плеч, капюшон укрывал голову и лицо. Одиноко спешащая фигура, в толпе таких – пруд пруди. И никому нет дела. До него, до его мыслей, чувств, стремлений, чаяний, намерений.

– Чертов рэанин! – голос знакомый, от которого мурашки по спине. Нет, неспроста снился ночью Анамгимар. – Темная лошадка!

– Убить мерзкую тварь! – отозвался второй, незнакомый, не юный, не зрелый.

– Убей такого, – отозвался Анамгимар зло. – Слинял. Растаял утренним туманом.

– Но Гай-то здесь. Значит, и этот должен быть рядом.

– Должен. Отродье Шайтана! Знал бы, помог бы Корхиде его убить. Но думал, что с него проку….. Историк!

– Историк – не промах.

– Этот чертов Да-Деган! Увести из-под носа два лакомых куска! Для чего они ему, знать бы?

– Просто совпало….

– Совпало?!! Я в совпадения не верю. Не успел выйти из форта, как всю планету поставил на уши. Энкеле рвет и мечет. Над генералом потешается вся Рэна! "Я по мелочи не играю"!!!

– Но ведь верно, против Форэтмэ все то – мелочи….

– Ой, помолчи, Катаки!!!!

– Злишься, что он не продал тебе развалин?

– Злюсь. Я предлагал ему то же, что предлагал Энкеле. Те же деньги. А он посмеялся. Ну что ж, сам виноват!

– Убьешь?

– Ни к чему. Молод, стервец, симпатичен. Император таких любит. А на особицу – строптивых. Поймать бы, и там одна дорога ему – на Эрмэ. Пожалеет еще о дерзостях. Файми не раз вспомнит потерянным раем! Если б успеть…. Через неделю на Эрмэ уходит транспорт с подарками….

– Если он выжил в форте…. Говорят, страшное место, та старая крепость…..

– Мне то что! – взвился Анамгимар. – Но проучить надобно. А если и не прибьют на Эрмэ – значит, судьба. Планида такая выпала.

На Эрмэ…. Дагги, пожав плечами, лишь ниже натянул капюшон плаща, сворачивая в зев узкой улочки. Подальше от греха.

Душил смех.

"Не поверишь, Анамгимар, – прошелестела на мягких лапках кошки окаянная заноза – мысль, – сам собираюсь туда же". Прикусив губу, он поспешно уходил подальше от нежданно встреченных врагов, темными садами, полными вздохов, кривыми переулкам, полными ворья.

Он не боялся ничего и никого. Лишь одна мысль могла свести с ума. Лишь одна – возвращенье на Эрмэ.

Черный мир! Темный! Скользкий, гадкий! Там искупалась в крови душа. Там она треснула, брызнув осколками. Там она умерла. Почему ж он, он сам не умер? Почему дано еще идти, дышать, почему еще наваливается память? И где тот мальчик, которым он был – юнец с огненными шелковыми прядями волос? С солнцем, купавшимся, в серых очах, с неуемным весельем, с нежным распутством в крови и голосом, от которого плакали камни.

И отчего теперь так сложно, невмочь выдавить из горла и звука?

Эрмэ! Империя!

Ловушка, в которую легко попасть. Из которой так сложно вырваться. Но и вырвавшись, он словно б оставил там, под давящими сводами Императорского дворца, словно отгрызенную лапу в капкане, большую часть себя. Лучшую.

И лунное серебро волос – еще одна несмываемая метка муки.

Что все ворье Раст-Танхам тому, кто знал изощренную жестокость Властителей? Да, в сущности, ничто. Что ледяные воды Файми? Не больше, чем временное неудобство.

Ах, Дагги, какого черта ты так цепляешься за жизнь? Да разве она этого стоит?

Он, вздохнув, обвил пальцами рукоять кинжала, спрятанного на поясе. Ах, раньше б вспомнить о нем, быстрым жестом воткнуть сталь в сердце Эльяна, обрывая дыхание черной души. Отчего ж не посмел? Оттого ли, что рано?

Выходя из тьмы на свет, к полноводной реке проспекта, он не мог скрыть, отразившихся на лице растерянности и горечи, и рука не могла отпустить рукояти кинжала.

Он шел, спеша, бросая короткие взгляды на витрины дорогих магазинов, отмечая блеск шелков и бриллиантов, эту бьющую по глазам роскошь! Казалось, он не успел отвыкнуть от этого. Но все же отвык! И били набатом немыслимые цены.

Раст-Танхам могла себе позволить то многое, чего не могла позволить Рэна. На миг остановившись у прозрачного стекла Да-Деган залюбовался туфельками изысканной работы, над которыми колдовал искуснейший ювелир. Стилеты каблуков, изящное плетенье нитей серебра, шелковый блеск алмазов и сапфиров превращались в режущее глаз сияние шедевра!

Усмехнувшись, поспешил прочь, разглядев цену. Что ж, немногим меньше, чем цена Форэтмэ. Как раз та сумма, что предлагал владелец Иллнуанари. Ну, в разуме ли люди, способные приобрести это? Да и к чему?

Бриллиант – камень жестокий. Холодный, не имеющий тепла. Только блеск и сияние бездушия. Дорогой. Манящий. Обманный. Как не обрезаться об острые искры света?

Уходя от Анамгимара, пытаясь избежать встречи, он делал крюк. Взглянув на часы, Дагги только досадливо поджал губы. Время улетало кружившим на ветру листом. И нужно было торопиться.

Он свернул на улочку, шедшую берегом канала, припустил по мощеному камню чуть не бегом, огибая нередких прохожих. Ночью столица кутила. Текли по тротуарам людские потоки, гуляли влюбленные парочки.

– Дьявол, Пайше! Ну почему ты не сказал этого раньше?

– Я не думал, что это важно, мадам!

– Это – важно! Значит, Доэл удержался при Ордо? Это как раз то, что надо. Раз так, мы закрепимся на Рэне. Я всю голову сломала, кого послать резидентом. Нужен человек, которого б Аторис не считал опасным и не держал за чужака.

– Мотив и веская причина?

– Да, золотко, да! Мы должны не вызывать подозрений. Мало нам, что на Раст-Танхам на нас косятся? Того гляди, ляпнет какая – либо псина, что того – то человека видели в нашем светлом обществе. И – пиши «пропало».

– Но чем-то нам Доэл поможет?

– Он, конечно прост и прямолинеен. И будем говорить прямо, помочь этот факт может лишь косвенно! Но он был моим мужем когда-то. А этакой возможности я не упущу. Что ж вспомним былое, и тряхнем стариной! На Рэну полечу я.

– Бабы – дуры, – холодно заметил юнец, – Фориэ, вся Аято знает, что вы работаете на Стратегов!!!

– Что с того? Я хочу быть рядом с мужем и сыном. Не веришь?

– Вы четыре года о них не вспоминали!

– Ерунда! Я просто не могла попасть в Закрытый Сектор. Чем не мотив для сотрудничества со Стратегами?

– Обожжетесь!

– Пайше! Вот так нахально обсуждать мои решения я не позволяла.

– Штаб мы тоже перенесем на Рэну? – ехидненько заметил юноша. – Или вы здесь оставите кого-то вместо себя?

– Я не самая важная птица, – заметила Фориэ спокойно. – Да и женщинам контрабандисты не очень доверяют. Думаю, шеф пришлет сюда кого-нибудь. Кто здесь будет больше на месте. Кстати, как твое сотрудничество с Оллами? Ты передал Гайдуни наше предложение?

– Ага, – отозвался юнец, – передашь тут…. Еще б найти момент просветления в сумасшедшем доме!!! Что б подойти и сказать. Один Дагги Раттера чего стоит!!! Попадешь под горячую длань, так мокрого места не останется! К тому ж контрабандистам известно, сколько за головы Стратегов платит Иллнуанари. Ох, Фориэ, и так неладно, что гуляем мы с вами вдвоем. Не ровен час нарвемся на головорезов Анамгимара.

– Пайше! Я же просила!

– Просили, мадам. А у просьбы есть значительное отличие от приказа.

– Уши тебе надрать….

Да-Деган, усмехнувшись, помотал головой. Выйти б из тени, поклониться галантно, заметив "какая встреча". Лучшим призом было б удивление на лице Фориэ Арима. Но некогда. Некогда! Да и незачем некоторым знать, что он любитель подобрать неосторожно брошенные слова.

Но что за день! Ох, смеется, лукавит, улыбается ему Госпожа Удача, сбросив с лица маску надменной Фортуны. И что за вечер!!!

Он нырнул в незаметную арку серого дома, отпуская от себя все что было, спустился по узенькой лестнице в подвал. Дорогу перебежала наглая крыса, остановилась, шевеля усами, словно здороваясь и, пискнув, метнулась прочь в темноту коридора. Что и сказать – обстановочка!

Отчего-то тревогою сжало сердце. Бежать бы! Бежать! Куда угодно – на край света. На обратную сторону Вселенной. В преисподнюю, ко всем чертям! Только прочь отсюда!

Он закусил губу. Прислонившись затылком к стене, попытался утихомирить чувства. Тревога текла по жилам вязкой массою. И все ж не идти было нельзя.

Он прошел до конца, шагнул за хлипкую дверь, плотно закрыв ее за собой.

В приемной – белые стены, голубоватый потолок, неяркое свечение стеклянных шаров. И вся комнатка – два на три шага, а напротив первой еще одна дверь – толстый слой металла, который не сразу возьмет и лазерный резак. Он постучал, как было условленно – три тихих, три громких удара, пауза и еще удар.

Дверь отворилась, словно по волшебству, по глазам ударил яркий свет, ослепляя. Несколько секунд он стоял, не решаясь войти. И лишь разглядев хозяина понял, что опасности от того не исходит никакой.

Невысокий, хрупкий, с огромными глазами, словно б подведенными черным. И около зрачков такая нереальная, нечеловеческая сиренева, как у выбравшихся из-под земли после долгой зимы лепестков подснежника. И падают на плечи сиренево – лиловые пряди волос, на которых нет и следа краски. И красота уточненного, молодого лица так же трепетна, как красота первых дней весны.

Тэнокки!!!

Сколько раз он встречал подобных людей, и каждый раз поражался вновь и вновь. Им бы силу. Но не было в хрупких изящных телах силы. Только кротость, покорность судьбе. Почти полное отсутствие воли, вопреки сиянью разума в очах.

Не раса даже – порода. Искусственно выведенный в лабораториях Эрмэ подвид. Идеальные рабы своих хозяев. Мальчики для битья, для утонченных издевательств извращенной любви. Хоть режь их на куски, не посмеют даже защитить себя. Сбежать – и то навряд ли. Тэнокки…. Декоративная раса, не имеющая продолжения.

Если б не эксперименты Властителей, давненько б вымер этот вид. Не приживалась подобная безропотность, не прививалась женщинам. Хоть убейся, но девочки – тэнокки безропотными не были. Изящными, словно фарфоровые куколки, щедрыми на ласку и улыбку, но безответными – увольте!!! Эти могли и пребольно тяпнуть, могли и убить… зависело от обстоятельств.

А этот, видимо, сбежал. Не производит Эрмэ игрушек на экспорт.

– Что вам? – голос мелодичный, не низкий, не высокий, приятный, ласкающий слух.

Да-Деган равнодушно пожал плечами.

– То, о чем договаривались.

Пройдя в комнату, оценил нехитрую утварь то ли художника, то ли хирурга. На столиках альбомы с затейливыми тату. И нужно иметь твердую руку и верный глаз, что б не спутать ни черточки. Потому не каждые руки способны на теле человека закрепить шедевр.

Скинув темный плащ, бросил его на вешалку, туда ж полетела рубашка. Присев в кресло он указал на клеймо.

– Это? – удивленно выдохнул тэнокки.

Слабые пальцы осторожно коснулись лилового следа, пробежали по коже, исследуя, не причиняя боли. И поджались изумительно очерченные губы.

– Это не имитация, – робко произнес мастер, переводя дыхание. – Это знак Императора. Да знаете, что бывает с теми, кто пытается избавиться от него?

– Что, очень больно? – ехидно спросил Да-Деган

Тэнокки отрицательно покачал головой, рассыпая синий шелк волос по плечам. Бледная, сияющая жемчугами кожа стала еще бледней. Страх заставлял трепетать тонкие ноздри. Волнение…, ни дать, ни взять – цветок ириса под порывами леденящего ветра.

– Ну, так чего ждешь?

– Вы знаете, что бывает с рабами, которые осмеливаются снять этот знак?

– Убивают, – холодно отозвался Да-Деган, – вешают на собственных кишках. Я наслышан. Мне все равно. Не для того я сбежал, что б носить его вечно. Ты снимешь? Сумеешь?

– Смогу.

И слабая лукавая улыбка появляется на губах тэнокки. Не улыбка – намек. Слабые пальцы расстегивают манжеты рубашки, закатывают рукав, обводя место, где должна стоять подобная метка. Клеймо Дьявола. Должна…. Только кожа чиста – ни следа, ни намека, лишь ровное жемчужное сияние вместо лилового шрама.

– Как самому себе, братишка, – проговорил мастер. – Жаль, сняв метку с кожи, не вытравишь ее из души.

Опалило. Обожгло! И как верно случайное замечание, в точку, в яблочко! Чертов код, разросшийся подобно метастазам раковой опухоли, пустивший корни в душе. И можно снять метку с тела, но душе не быть прежней…. Впрочем, это он как-нибудь переживет. Постарается.

Тэнокки протянул стакан с водой, налил в него несколько капель неведомого зелья, пахнувшего свежо и пряно. Притягательно.

– Пей, – проговорил негромким шелковым голосом.

– Наркотик? – усмехнувшись, заметил Да-Деган.

– Притупит боль, – отозвался юноша. – Не боль тела. Боль души. Если ты не проходил через это, то не знаешь каково рабу расстаться с меткой Хозяина. Это – невыносимо. Многие на коленях готовы ползти назад, с повинной. Кто-то сходит с ума. Ты ведь предпочел бы умереть, нежели стать сумасшедшим?

Да-Деган заглянул в яркие сиреневые очи, усмехнулся криво, но не отказался. Отчего-то не смог не поверить. И становилась влагой тела вода, заключенная в гранях бокала. И уносились мысли прочь, и распадалось бытие….

Словно сквозь сон он ощущал прикосновения нежных пальцев к коже и нерезкую боль, и запах озона. А еще, мелодично баюкая, ему шелестел океан, и глубокое синее небо наваливалось неистовыми всплесками воинственной сини.

И вспоминался краткий миг юного неподдельного счастья, когда лежа в высокой траве, он отслеживал полет быстрокрылой ласточки, ловившей шмеля.

Где то счастье? Та синь? Прозрачность чувств, открытость мыслей? Где тот мальчик, что любовался небом, лаская пальцами струны аволы, что сладко пела – о любви.

Ураган полонил небосвод, сорвал сапфирную синь, забрызгал холст грязью. Потеряна авола, оборвана струна. И душа – искорежена, сплюснута, раздавлена, поставлена на колени. Как подняться? Как вновь научится дышать полной грудью?

Прав был тэнокки. В воспоминаниях юности – одна боль. Прежним не стать, в былое не вернуться. Проще предстать под очи Хозяина, стоя на коленях вымаливать прощение. Проще согнуться, чем, гордо подняв подбородок, идти против бури! О, эта проклятая раздвоенность чувств! Хаос мыслей! Щупальца кода, железными кольцами обвившие душу.

Проще склониться. Но для этого ли он бежал? Для этого ли цеплялся за жизнь слабыми пальцами? Для этого вновь, по крохе и капле учился любить, надеяться, доверять?

И катятся то ли вызванные обманным зельем, то ли мутью, поднявшейся со дна души, соленые слезы обиды и боли. А боль тела – не так и страшна. Просто щиплет кожу там, где сводят старый шрам искусные руки мастера, да иногда прокалывает тело внезапным ударом тока. Но это – терпимо. Все это – ерунда. И время сочится из тела каплями пота. И откуда-то издали смеется Судьба….

Резкий запах нашатыря, холодная мокрая ткань на висках. И проворные пальцы мастера облачают его в прохладный шелк рубашки. Нет сил говорить. В душе страшная сосущая пустота, сходная лишь с холодом межзвездных пространств.

– Эй, братишка, очнись, – мягкий голос, нежный, приятный, но в глубине поселилась тревога, и колет, выпуская истерические нотки. – Я сделал все, что мог. Тебе пора….

Темный плащ наброшен на плечи, заботливо надвинут на лицо капюшон…..

– Деньги? – тихо выдавил Да-Деган, чувствуя, как подгибаются, словно ватой набитые ноги.

– Успеешь, рассчитаешься. Иди, милый, ступай, не медли… Клеймо старое?

– А?

– Ладно – ладно, иди. Да не той же дорогой!

Слабые руки подхватили его подмышки, слабые плечи служат опорой. Да разве ж возможно такое? И кружится голова.

– Два – три дня отлежишься, а там отпустит…. И да, не приведи Судьба тебе попасться под очи Хозяина! Давай, иди!

Темный зев тоннеля поглощает фигуру в черном плаще, и нет иной опоры, кроме старых кирпичных стен, а у ног тонким потоком течет зловонная вода.

Горит лицо и словно огнем палит плечо, там, где навек запечатлена черная метка.

Свет сияет издалека. На сапог прыгает крыса. Театр абсурда. Калейдоскоп неверояти. Он отшвыривает мерзкую тварь пинком – откуда только берутся силы. Он бредет.

Против ветра….

По пояс в ледяной воде….

Под насмешливый голос Госпожи Удачи….

Сколько времени прошло? Сколько минут минуло, сколько песчинок пересыпалось с одной из ладоней вечности в другую?

Вот и дворик, в который он входил, и напротив – та самая арка. Только и нужно, подняться по ступеням, проскользнуть сквозь прутья кованой решетки, которой никого не удержать.

Прислонившись спиною к каменной кладке, он втянул ледяной воздух. Словно лето сменила зима, за какие-то час – полтора, что он провел в душном подвальчике. Тонкие пальцы тянутся к плечу. Боль…. От слабости кружится голова. И необходима передышка. Краткий миг. Всего одна минута.

Он безвольно стек по серому камню, сев на ступень. Говорил же Хаттами, что не стоит идти одному. Не послушал. И это тоже судьба.

А опасность царапает нервы, врывается в мозг будоражащим зельем. Опасность невидимая, но ощутимая, поднимающая волоски на коже. Запах страха и запах крови.

Зажмуриться бы! И как назло – глаза ясны и зрячи. А из арки напротив выходят двое. И опасность идет впереди них, распугивая все живое в округе. Эрмийцы. Воины Императора. Каждый жест отточен и верен. Не люди – идеальные машины, созданные убивать.

И некуда бежать. От них не убежать, не защититься, остается только покорно ждать, когда ударит Судьба. Застонать бы от безысходности, да только страх пересушил горло и не выдавить ему из себя ни звука.

– Тащи раба…. – язык не забытый за тысячи дней, за десятилетия бегства из плена бьет по обнаженным нервам, и катятся слезы по щекам от понимания, что ничего не исправить, не вмешаться, не изменить. Не переиграть….

"Тащи раба", – равнодушное и несокрушимое. А в глазах синь шелковых прядей тэнокки, сиренева взгляда, нежные прикосновения слабых пальцев, жемчужное сияние кожи.

И тот, кому отдан приказ, чуть склонив голову направляется, но не к нему. А в проем, куда он входил на час или два ранее.

Время шуршит, время летит пущенной стрелой! Сколько же прошло времени? И через разрывы в тумане памяти – намек на улыбку, и ничего не значащий, так много значащий вопрос о возрасте клейма. Как будто в этом есть какая-то надежда!

А воин недалече, стоит, прислонившись спиной к стене, и закручиваясь спиралями черного торнадо падают локоны на сильную шею. Холодеет душа. Это ж как надо забыться, что б не узнать?!

Это ж в каком надо быть дурмане, что б не почувствовать, не вздрогнуть при звуке первого же шага? Не просто воин. Император! Черный Дьявол! Хозяин….

Стучит сердце, бьется пойманной птицей, скачет вспугнутой белкою! Закусив губу, только и остается надеяться, что сохранит Судьба и спрячет, потому что больше надеяться не на что.

И звучат шаги. Воин тащит за волосы из подвальчика хрупкого человека невероятной красоты, с глазами, вобравшими синь всего света. Тэнокки.

– Долго бегал, мой мальчик, – тихий, вкрадчивый голос, интонации змеи. И тихий шелестящий вздох. – Все! Набегался! Довольно! Не дает вам покоя побег Ареттара. А чем он там закончился, скажи?

И долгое молчание ответом.

– Умер ваш Ареттар. Утопился. Но стал героем. Прогремел! Первый из беглецов, что не вернулся в Империю!

И сколько насмешки! Сколько самого невероятного торжества! Плюнуть бы в ненавистное лицо! Выцарапать кошкою разные, топящие волю глаза! Согнуть, сломать, поставить на колени! Вывернуть бытие так, что б выл, ты, Хозяин, одиноким волком!

Но нет сил. Кружится голова.

– Я не вернусь… – тихий голос, шелестящий по ветру сорванным листом. Нечто невероятное! Невозможное. Возраженья тэнокки….

Лицо Хозяина, перекошенное от гнева; бледное от осознания собственной дерзости точеное лицо раба. И рвется тонкая ткань, обнажаются покровы. Плечо, на котором нет знака раба. А это значит…

– Ты осмелился, тварь! Ты забыл свое место! Ты умрешь, как собака!

И тихий вздох, похожий на всхлип, вдох, последний вдох без боли в этой краткой жизни, и острым когтем, холодной сталью ощерилась рука.

Не закрыться, не уклониться, не сбежать. Не рабу тягаться с воином! И нет спасения. Судьба! Да что ж ты, проклятая, делаешь? Да почему ж нет сил вмешаться, нет сил встать на ноги и защитить слабого, приняв удар на себя?

А сталь входит в мягкий живот, рассекая его от лобка до грудины, и искажаются болью точеные черты. Из сине-сиреневых глаз смотрит мука, и бессильно хватают воздух, пытаясь унять боль, умерить страдание губы и шепчут, словно заклинание, словно нет ничего более важного в мире – выплеснуть эти невероятные, самые нужные слова, не захлебнувшись ими перед смертью.

– Он отомстит. За все. За боль. За страх. За сына. Он…

И вновь удар. Точный, быстрый, как удар молнии, оборвавший слова и мучения. Удар в сердце, рассекший его напополам.

Летит прочь черный плащ на плечах коршуна. И хохочет судьба. Только слезы катятся по щекам – бессильные слезы ярости, а сердце в груди превращается в холодный, блистающий камень, что колет всеми гранями света. В холодный, не ведающий сострадания, алмаз. И с трудом поднявшись на ноги, шатаясь, словно колос под ударами ветра он идет, царапается, ползет….

Сиреневые пряди шелковых локонов в пыли. Бледная – бледная, жемчужная кожа, а кровь, не успевшая свернуться – алая, светлая. И странная улыбка на губах тэнокки, заглянувшего за грань бытия, туда, где нет страдания, страха и боли.

"Он отомстит…."

… да, отомщу…

9

– И коего Дьявола?! – голос Гайдуни, громкий, грозный. – Зачем вообще ты поперся туда?

Все что он может – молчать, комкая тонкими точеными пальцами край одеяла, не понимая на каком свете находится, и что сейчас за окном – утро, вечер, лето, зима…