Текст книги "Ничейный час (СИ)"

Автор книги: Наталия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Привет тебе, воин, – сказал церемонно принц. – Дома ли господин Ущербной Луны и мой дядя? Если он свободен от дел Холмов, скажи ему, что племянник просит принять его.

Один из стражей еще раз поклонился и исчез внутри, а первый снова надвинул капюшон на глаза.

– Нелюбезные они, – прошептала Майвэ.

– Таков их обычай.

Первый страж вернулся и распахнул двери. За ними их ждала женщина в глухом темно-лиловом платье, с гладко зачесанными волосами, заплетенными в косу. Простой серебряный обруч придерживал черную вуаль.

– Я Деннеане, управительница дома господина, – сказала она бесстрастным высоким голосом. – Я провожу вас к господину.

Она взяла светильник и, закрыв лицо вуалью, повела гостей по темным коридорам. "Отец говорил о муравейнике холма Тэриньяльтов, – думала Майвэ. – Неужто у них там так же темно и тихо? Бледные, тихие, не похожие на людей…"

Женщина остановилась перед открытым проемом. Внутри мерцал свет. Ну, да. Он же не видит, ему все равно, по глазам не ударит.

– Он ждет вас, – сказала она и поклонилась.

Брат и сестра вошли.

Арнайя Тэриньяльт сидел на красных и черных подушках. Он был в свободных красных одеждах, шитых серебром. Широкие длинные рукава лежали на подушках, ладони упирались в бедра. Черная повязка по-прежнему закрывала глаза, белые волосы лежали на плечах.

Он поклонился.

– Приветствую деву Зеленых рукавов и господина наследника Холмов и домов Полной и Ущербной Лун.

– Приветствую тебя, господин мой дядя. О доме Ущербной Луны я и пришел говорить с тобой.

Арнайя Тэриньяльт жестом предложил гостям сесть. Если бы Майвэ не видела прежде его мертвых глаз, она подумала бы, что он видит.

– Садитесь, ешьте и пейте, – сказал он. Молча возник слуга в котте с Ушербной Луной и наполнил чаши, вручив сначала гостям, затем господину. Принц и Майвэ сделали по глотку доверия, глотку вежества и глотку почтения. Затем принц поставил чашу на низкий столик и заговорил.

– Я пришел говорить с тобой, дядя, о доме Ущербной Луны.

– Что не так в доме Ущербной Луны?

– Дом без хозяина, дядя.

Тэриньяльт не сразу ответил – он не понимал, к чему клонит племянник.

– Ты еще не вошел в возраст, сын сестры, – сказал он, наконец.

Принц поморщился от собственной неуклюжести в речах.

– У дома Ущербной Луны есть достойный глава, и я отрекаюсь от своих прав ради тебя, господин мой дядя.

Арнайя Тэриньяльт покачал головой.

– Увечный не может быть главой рода.

– Тот, у кого есть добрая супруга, не увечен, и род его продолжится.

– Нет женщины, которая пошла бы за увечного.

– Если бы нашлась такая женщина, то что бы ты сказал, господин мой дядя?

Тэриньяльт замолчал.

– Что бы ты сказал, дядя? – настивал принц.

– Если в этой женщине нет корысти, то достойна всякого почтения такая женщина.

– Достойна ли такая женщина того, чтобы ее желания были исполнены?

– К чему ты клонишь, племянник? – не выдержал Тэриньяльт. – Зачем ты ведешь такие речи при дочери моего господина? Зачем все это?

– Я жду ответа.

– Да, – выкрикнул Тэриньяльт, теряя хладнокровие. – Да, достойна, и я, клянусь, взял бы такую в жены немедленно, но, будь все проклято, я ничего не понимаю!

– Я слышал твои слова! Свидетельствую – я слышал! – Он встал и подсел поближе к дяде. – Ныне я пришел к тебе сватом. Я привел ту женщину, которая хочет взять тебя в мужья, и нет в ней корысти. Потому что она наследница Медвежьего холма и Лебединого холма, дочь короля и моя сестра. И ради нее я отрекаюсь от своего права на холм Ущербной Луны, потому, что с супругой ты не увечен, и потому, что хочу, чтобы моя сестра была госпожой этого холма и супругой главы рода. А теперь я ухожу. Помни, Арнайя Тэриньяльт, я слышал твое слово, а ты – мое!

И он удрал. А Майвэ осталась наедине с человеком, которого любила и которого сейчас боялась.

– Не смей отказываться от меня, – отрывисто произнесла она, стискивая дрожащие челюсти. Руки тоже дрожали.

Арнайя Тэриньяльт сидел настолько неподвижно, что даже нельзя было сказать, дышит ли он.

– Я никогда не увижу твоего лица, – проговорил он, наконец.

– Тем лучше, я не слишком хороша собой.

– Я не люблю тебя, госпожа.

Майвэ была к этому готова.

– Смог бы ты меня полюбить?

Арнайя Тэриньяльт не сразу ответил.

– После того, как я ослеп, я старался не думать об этом.

– А если бы подумал? Подумай! Пожалуйста!

Он рассмеялся.

– Если я пойман на слове, и мне не остается выбора, то я постараюсь полюбить тебя госпожа. – Он посерьезнел. – Я не знаю, зачем я тебе и почему я тебе приглянулся. И потому я прошу тебя – не торопи время.

– Сколько ждать?

– Хотя бы до весеннего Объезда.

– Я тебе совсем-совсем безразлична?

– Нет, госпожа. Я почитаю тебя как дочь моего господина. Я был с тобой рядом, когда мы возвращались домой, и я увидел твой свет, и я восхищен тобой. Но я не думал о тебе как о женщине – как о своей женщине.

– Так подумай. Я о тебе думала, как о своем мужчине, Арнайя Тэриньяльт.

Он чуть заметно вздрогнул.

– Ты очень многое мне доверила, госпожа. Я буду думать о тебе.

– Тогда, чтобы ты не забывал обо мне думать, Арнайя Тэриньяльт, возьми вот это.

Он протянул руку, раскрыв ладонь, и она положила на нее светящийся камень.

Тэриньяльт вздрогнул и повернул голову так, что Майвэ могла бы поспорить – он видит этот камень.

– Что это?!

– Этот камень привез мой отец из Средоточия. И он, и покойный мой дядя взяли по камню, только свой камень отец вынул из Узора, когда передал власть брату. А потом подарил его мне. А я дарю тебе. Ты человек короля, Арнайя Тэриньяльт. И ты мой. Я приду за тобой, помни об этом и будь готов полюбить меня.

Что-то дрогнуло в лице Тэриньяльта. Он, словно зрячий, потянулся к руке Майвэ, взял ее и поцеловал. Его рука была теплой, сухой и грубой.

– Я буду думать о тебе.

– А я всегда думаю о тебе.

Майвэ выдохнула. Ей было жарко так, словно она отстояла нелегкую стражу у Провала.

– Я расскажу тебе, – медленно начал он, – то, о чем не рассказывал другим. Пусть это будет моим ответным даром тебе, милая госпожа Майвэ.

И Тэриньяльт начал рассказ.

– Я стал главой дома, когда мне было пятнадцать лет, а сестре – двенадцать… Прости, госпожа, это я как-то издалека начал.

– Нет, рассказывай, господин! Рассказывай, как пожелаешь, я слушаю.

Арнайя Тэриньяльт кивнул.

– Отец погиб у Провала, и хотя я был молод, твой дед, король, позволил мне стать главой дома. – Он задумался. – Мы, Тэриньяльты, особые. Давно, когда наш народ взял себе Холмы и Ночь, наш предок, Тэринья Угрюмый заявил, что истинный наш враг – твари Провала, а не те, что блуждают по ночам на земле. Многие поддерживали его. Потому у нас издревле много вассалов, наш дом велик и силен. Наши предки не раз поднимали смуту, и один из них даже ходил в Королевское испытание – но не вернулся. С тех пор короли не любят нас.

Внук Тэриньи, Датья, был первым, кто почти перестал выходить наверх. Он проводил свою жизнь в коридорах и проходах, истребляя подземных тварей, и лучше него никто не знал подземелий. Говорят, что однажды, в ничейный час, он воззвал к богам, чтобы они услышали его, и попросил зрения во тьме. Может, боги услышали его – но так и стало. Не только он и его род, но и потомки всех, кто вместе с Тэриньей дал клятву блюсти Провал и подземелья, обрели эту способность, и она передается по наследству. Никто лучше нас не знает проходов, мало кто кроме нас уходил далеко за пределы Холмов под землей.

В голосе Тэриньяльта звучала болезненная гордость, и лицо его стало почти надменным.

– И как видят Тэриньяльты, господин?

Тэриньяльт вздрогнул, словно очнулся.

– Это сродни магическому зрению, госпожа, ты ведь знаешь, как это?

Майвэ кивнула, потом спохватилась и сказала – да, я это знаю.

– Вот и мы видим тени. И порой тень предмета или человека оказывается совсем не такой, как если бы смотреть глазами. И нам не надо тратить силы и поддерживать заклинание – у нас это врожденное. И чутье, которое развивается с годами. Это уж навык, он у всякого может быть.

"Как и матушка видит злые тени. Может, и я вижу".

– Ты и сейчас так видишь?

– Да. Можно сказать, что я почти ничего не потерял. Только не могу читать, не вижу рисунков, гобеленов и картин, узоров и шитья. И лиц. Но я мог бы и этого не видеть, если бы не твой отец. Я выбрал противника не по силам. И мне был урок. Только король способен оспаривать власть над землей. Только королю, истинному королю под силу такой противник.

– Ты хочешь сказать, – по телу Майвэ прошла горячая волна, и даже волосы словно зашевелились на голове – это заплетенные-то в косы! – Ты хочешь сказать, что мой дядя не был истинным королем?

Арнайя Тэриньяльт выпрямился.

– Да, я вынужден сказать, что это так. Он был хорошим правителем. Он был благородным, справедливым, мудрым, его любили. Но не ему было предназначено стать королем в Холмах. Твой отец бежал от судьбы, он дважды уже пытался убежать – но она его настигала, и из-за его бегства гибли другие.

– Я услышала тебя, – медленно прошептала Майвэ. – Я поняла тебя, Арнайя Тэриньяльт. Ты говорил это отцу?

– Да. – Он долго, очень долго молчал. – Я не помню, что было после того, когда я проиграл свой бой… Потом я вернулся в мир живых. И я услышал твоего отца, и сказал ему, что он не должен бежать от судьбы. Потом я много дней лежал в беспамятстве, а когда пришел в себя, оказался слепым. И твой отец, уже король, сказал, что я его человек и он отвечает за меня… Мои глаза не ожили. Но ко мне вернулось зрение Тэриньяльтов. И еще вот это, новое. Все мои чувства обострились, и я вижу иные образы, чем прежде. Я вижу цвета тепла и холода, я вижу кожей, кончиками пальцев. Я вижу запахи и звуки – не понимаю, как это, но все вместе складывается в образы, и вместе со зрением Тэриньяльтов это позволяет мне быть почти полноценным человеком. Я вижу даже странные ореолы вокруг образов людей, и понимаю по ним, каков этот человек, нет ли в нем лжи.

– Онда не лгал?

– Нет. Но он был испуган и недоверчив, – рассмеялся Тэриньяльт.

– Но почему все же мой отец не смог вернуть тебе глаза? – чуть ли не простонала Майвэ. – Он не истинный король?

– Я думаю, дело во мне, – сказал Тэриньяльт. Майвэ ждала, но больше он ничего не сказал.

Разговор окончился, и Майвэ почувствовала холод и голод, и еще ей хотелось плакать, и было тревожно за отца и брата – вдруг отец опять откажется от власти, и судьба заберет принца? А как быть – отец же поклялся, он обязан отречься от престола! А брат будет обязан принять власть, хочет он того или нет… Или все же что-то случится? И судьба сама расставит все по местам?

Снова вошла женщина под вуалью.

– Деннеане, – тихо проговорил Арнайя Тэриньяльт, – вели принести нам горячего вина, и сытной еды. – Женщина поклонилась и хотела было уйти, но он тронул ее за рукав. – Сможешь ли ты быстро сделать мне ладанку вот для этого? – он раскрыл ладонь.

Женщина посмотрела на камень, потом на Майвэ. Затем подошла и заглянула ей в лицо. Глаза женщины из дома Тэриньяльтов были черными. Почти без белков. Как у всей этой подземной породы. Женщина внимательно, почти недоверчиво посмотрела Майвэ в лицо, потом вдруг схватила ее руку и поцеловала. Затем повернулась к Тэриньяльту и сказала:

– Я сделаю это быстро, господин, вы не успеете закончить трапезу.

Глава 4

ПУСТЫНЯ

В шерге у многих не было отцов. У Андеанты тоже. Зато у него была мать и целых двое дядьев, причем оба – великие. Великий Тианальт и великий Маллен. Второго Деанта знал лучше, потому, что великий Маллен жил в этом же шерге. Тианальта он видел редко, зато слышал много. Говорили о нем с придыханием и называли «наш Тианальт».

Маллена он видел каждый день, но все равно трепетал перед этим могучим человеком, которого почитали даже Пустынные – Шенальин, не признающие ничьей власти и не имеющие единого вождя. Маллен раз показывал Деанте всадников на шилорогах на горизонте, в студенистом дневном мареве. А иногда Маллен надолго уезжал в Пустыню один – и всегда возвращался. Иногда он привозил подарки Пустынных – костяные и каменные фигурки, вязаные и меховые маски, и всякое такое.

Даже тот шерг, в котором они сейчас жили, некогда принадлежал Пустынным. Это они вырезали в песчанике хранилища, стойла, цистерны, жилые пещеры и галереи. Это они пробили в каменистой почве скважины. Это их рисунки до сих пор виднелись на окружающих шерг скалах, и вырезанные их мастерами звери, пляшущие люди, птицы, звезды, луна и солце, и даже рыбы и растения украшали потолки, стены и дверные проемы. Почему они покинули этот шерг – никто не знал. Может, Маллен знал, но с такими вопросами к нему приставать никто не осмеливался.

Деанта знал, что сначала они с матерью жили в Тиане. Тианы он почти не помнил – смутный образ какого-то огромного замка и лесов вокруг, вот и все, что сохранилось в детской памяти. Да еще причитания матери о каком-то белом облачке. Это потом он узнал, что тогда у матери появились первые признаки помрачения ума. Рассказал ему Дайя, один из дядиных охотников, который там был. Она все пыталась уйти в лес, потому, что там ее должен был встретить ее супруг, рыцарь на прекрасном белом коне, в серебряных доспехах и золотой короне. Она слышала, как он ее зовет, рвалась туда, умоляла, но ее не пускали. И однажды не уследили, и Анье исчезла.

– Мы тогда сорвались, прям как собаки со сворки. Дядя твой сказал, что прежде она тоже убегала, и нашли ее тогда у старых копей. Мы туда со всех ног. А места-то вокруг Тианы и тогда уже дурнеть стали. По лесу едем, а время-то близко к полудню, в зарослях детский плач, хоть уши затыкай.

Деанта кивнул. Плач полудницы, так они заманивают.

– А тут слышим впереди – словно пение, низкое такое. Можно сказать, что даже голос красивый, только мелодии нет, просто звук в звук переливается, и слов нет. И тут господин Тианальт как рявкнет – туда, мол! Мы – туда. А там госпожа Анье идет. Руки распахнув, да прямо к гарпии, а та поет, поет!

Гарпий Деанта видел в книге. Только издали можно ее принять за человека в плаще, да еще в сумерках или тумане. Ничего человеческого не было в лице с широко поставленными круглыми глазами с вертикальным зрачком, жестким клювообразным хрящом над носовым отверстием и широким клыкастым ртом с тонкими губами. Голову покрывали темные длинные перья, как и кожистую перепонку между руками и телом.

– А тварь как нас увидела, так пенье-то бросила и попыталась взлететь, но мы ее забили. Просто вмесиво забили. А госпожа-то твоя матушка кричит, вырвается – вы убили моего господина! Будьте вы все прокляты! А дядя твой как даст ей кулаком-то по голове – не со зла, а чтобы успокоить, понимаешь, она и сомлела. Тот ее на руки вот так вот бережно взял, да и повез домой. А потом велел, чтобы тебя с матушкой, значит, увезли в Уэльту. Там лесов таких нету. А в Тиане, значит, гарнизон стоит, весь рубеж по границе леса держит. Теона Анральт, Лис одноглазый там сидит. Хитрый, сволочь, ну прямо сил нет! – Дайя восхищенно покачал головой и поцокал. Морщинистое коричневое лицо расплылось в щербатой улыбке. – Да, Лис – он, можно сказать, тоже великий.

Уэльту Деанта помнил немного лучше. Это был самый большой и самый красивый город, который он только видел. Но и там ему с матерью приходилось жить почти как в заточении, вечно среди стражи. И дядя строго-настрого запретил ему рассказывать о безумных речах матери. А она всегда повторяла:

– Он был прекраснее всех мужчин, твой отец, он был король. Вот, книгу взять и открыть, и там будет рыцарь в серебряных доспехах, на белом коне, а над ним синее небо, а под ним зеленая трава. А впереди девица в алом платье. Это я! И он дал мне перстень! Вот, это королевский перстень, без него король не король! И я отдам его тебе, когда ты отправишься, чтобы сесть на престол отца. Ты будешь такой красивый, в золотой короне, в алой мантии…

Каждый раз она рассказывала свою историю по-иному, она обрастала новыми подробностями и мелочами, украшалась, словно рукопись расписными виньетками и буквицами, пока причудливые линии не начали перевешивать текст и смысл.

Потом, после шестого покушения на Вирранда, дядя сказал ему, что они уедут в пустыню. Деанта уже начал понимать, что с его происхождением все не так просто, и, собравшись с духом, однажды задал вопрос дяде. Тот не стал ничего скрывать, сказав, что все равно когда-то он все узнал бы. Деанте было уже тринадцать, и дядя решил, что ему уже можно доверять большие тайны. Но в устах Вирранда Тианальта это была не повесть из красивой книжки. Это был рассказ о случайной встрече и случайной ночи, и женщине на одну ночь, которой и оказалась Анье. Женщина, которая была нужна, чтобы выносить и родить истинного короля. Великий Тианальт не скрывал, что сам поступил дурно, и Деанта восхищался его честностью. И вообще восхищался дядей Тианальтом.

– Сейчас пытались убить меня. И будут еще не раз пытаться, – говорил Вирранд.

– Кто?

– Да мало ли кто, – отмахнулся Вирранд. – Я хотел сказать о другом. Я – не самое главное. Если там – он указал на север – узнают о том, что ты есть, то убить будут стараться в первую очередь тебя. А твоя мать в помрачении, она может выдать, кто ты такой. Пока о твоем отце не спрашивают, а те, кто знает, то люди верные. Да и немного их осталось.

В последних словах Деанте почудилось что-то недоброе и темное, но, наверное, просто почудилось.

– Когда ты будешь готов – а такое время настанет, если ты уцелеешь – ты пойдешь в Столицу, заявишь свои права и встанешь на Камень, и он крикнет под тобой, и ты исправишь неправду. – Дядя говорил так, что Деанта и не думал возражать. И с тех пор он просто принял, что так и должно быть. Настанет день, и он исправит неправду мира. Как – он не задумывался. Он просто знал свой долг.

Здесь, в шерге, его окружали только верные люди. Личные вассалы Маллена или Тианальта, люди, обязанные им чем-то по гроб жизни или связанные словом до самой смерти. Здесь не было тайной происхождение Деанты, и, честно говоря, мало кто ему завидовал. Здесь Анье могла открыто плакать и причитать, и вспоминать мужа.

И здесь Деанта был одним из многих – в шерге было слишком мало людей, и всем приходилось трудиться по мере сил, чтобы выжить. И Деанта трудился, как все. И его любили. И он был счастлив. По крайней мере, для этих людей, людей шерга, он готов был пойти к Камню. Они того стоили.

От осенней луны осталась крошечная алая стружечка, но и она ослепительно плавилась в ночном небе, беспощадно разделяя мир на свет и тени. Деанта лежал в темноте, затаив дыхание, прислушиваясь к сухому звенящему шелесту и стрекоту. Звук то удалялся, то приближался. Несколько мелких камешков скатились с каменистой гряды. Деанта быстро посмотрел на четкую зубчатую тень скалы. Луна беспощадна. Но сейчас она друг. Тень выдаст тварь. Он не сомневался, что стрекотун его чует, не запах, так тепло. Деанта беззвучно, одним плавным движением достал из-за спины зазубренное копье, опустил на глаза прозрачную пластину из запетого бардами стекла. Луна союзник, но она же и враг. А так он не промахнется.

Многоногая круглая тень выросла над краем тени скалы. Деанта подобрался. Поднял голову. Стрекотун четко виднелся сквозь пластину – ярко-красный, с ядовито-зелеными полосами между пластинами костяного панциря. Восемь зеленых шаров-глаз вращались и дергались в стороны совершенно хаотично, затем вдруг все собрались в одно большое фасеточное пятно – стрекотун увидел его. Деанта ощутил в груди знакомый щекочущий холод. Время растянулось. Вот стрекотун резко отталкивается всеми двенадцатью многочленистыми колючими лапами, подбирает их под брюхо, подскакивает, взлетает и в полете, растопырив лапы, выпускает из пасти облачко паутины. Медленно-медленно. Деанта успеет увернуться.

Тварь опускается плавно, как перо, Деанта движется быстро, в груди зарождается смех – он уже видит, что успеет.

Паутина, раскрываясь, скользит, едва не задевая щеку, он даже почти чувствует ее нежное смертельное прикосновение. Сейчас. Копье стремительно входит в щель между пластинами на груди. Деанта выпускает копье и отскакивает в сторону, хватая заранее подготовленный арбалет.

Стрекотун опускается, вгоняя копье в грудь, пружинит, подпрыгивает – но уже поздно, копье торчит в круглой туше, и яд уже начинает проникать в тело и отключать нервы твари. Деанта стоит в стороне и смотрит, как тварь, безумно прыгая, тоненько вереща от боли и предчувствия смерти, пытается судорожно вырвать из себя страшное копье. Из зада и из пасти исторгается лужа вонючей жидкости, из ядовитой сумки дергаясь, то выдвигается, то вновь втягивается в тушу граненое жало. Деанта наблюдает.

Агония продолжается еще несколько минут, затем тварь испускает странный звук, похожий на стон, и затихает. Лапы еще немного дрожат, но это уже конец. Деанта поднимает забрало, жмурится от беспощадного света луны. Тишина. Стрекота нигде не слышно – значит, взрослая тварь была только одна. Он переводит дух. Теперь остается только уничтожить кладку – пока не вывелись новые твари. А сюда вряд ли сейчас хоть одна тварь сунется – стрекотун воняет так, что за много верст разит. Никто со стрекотуном связываться не захочет, так что сейчас труп врага – лучшая защита для охотника.

Деанта тихо-тихо свистит. Ответный свист. Четверо охотников и бард возникают беззвучно. Бард кивнул, обошел застывающую лужу крови, наколол ледяной крошки и засыпал во флягу из вощеной кожи.

– До рассвета найдем логово, если постараемся, – сказал старший охотник. – День переждем там, к ночи вернемся. А ты молодец, парень.

Деанта улыбнулся, хотя никакой радости не испытывал – устал до мозга костей.

– Поедешь домой, – приказал бард. – Льенде, ты с ним.

Девушка вздохнула, скривилась – но подчинилась. До шерга была пара часов езды, а Деанта устал – вдруг какая еще тварь вылезет? Времена злые.

Охотники взяли каждый немного ледяной кровавой крошки и обсыпали себя и коней. Привычные ко всему лошади лишь чуть пофыркивали. Запах стрекотуна отпугнет любую тварь. Ну, почти любую.

Деанта и Льенде добрались до шерга еще до рассвета.

На скалах в предрассветном сумраке чернели охранные знаки, между ними другие, выложенные на земле из камней. Деанта посмотрел налево, и, как ему показалось, различил движение в тенях. Внешняя стража. Здесь было уже спокойно. Норы ледяных змей были только снаружи, да и то редкие. А змеи эти, считай, совсем безопасны, разве что в нору провалишься.

– Надо будет почистить, – мимоходом заметила Льенде. Они перешагнули круг, и Льенде выдохнула. Белое облачко пара тут же осело на мех капюшона ледяной пылью. – Вот мы и дома…

Деанта кивнул. Здесь уже была власть дяди Маллена.

Деанта проспал целые сутки. Когда он вылез наружу, солнце уже клонилось к закату. Наступало краткое время, когда отступал жар, и только начинала наползать стужа. Ничейный час. Тогда из-под земли поднимались травы и цветы, на кустах раскрывались жесткие коконы и из них выстреливали листья, ловя последние отблески солнца. Из нор выползало мелкое зверье, а за мелким зверьем – крупное, а за крупным – еще более крупное. Вокруг шерга, внутри кольца охранных знаков выгоняли скот и коней. Шилороги умели добывать себе траву из-под песка в любое время. На то они и шилороги. Всего несколько часов между светом и тьмой, солнцем и кровавой луной.

Красные скалы, окружавшие шерг, отбрасывали на каменистую почву острые тени. Внизу, на круглой площадке, молча и неподвижно сидели в кругу барды. Деанта убрался внутрь нижней галереи – хотя он не мог им никак и ничем помешать, но как-то святотатственно ему казалось маячить перед их глазами в такие минуты. Барды все равно его не увидели бы – они были в каком-то своем мире, и о чем сейчас были их мысли – одним богам ведомо.

У самого Деанты не было даже намека на талант барда. У него вообще никаких талантов не водилось. Он был не лучше и не хуже других, он был хорошим стражем, хорошим охотником, почтительным сыном – и этим его достоинства заканчивались. Он никому не завидовал, ему нравилось быть таким, какой он есть, и большего он не хотел. Он знал о том, что ему предстоит когда-то встать на Королевский камень и стать королем. Он все это знал и принимал, но это как-то не задевало его сердца.

Деанта много читал. Дядя Вирранд и Сатья-бард позаботились о его образовании. Детская его память прочно заполнялась, но знал он наощупь, на вкус, сердцем только пустыню. Короткие часы ничейного времени, когда можно было выходить под небо и не искать ни тени, ни укрытия. Неразличимые лето и зима, выбеленные ветрами кости, раскаленные до невыносимости дни и ледяные ночи, испепеляющий жар хьяшты и заброшенные шерги, полные истлевших костей людей и тварей. Логова стрекотунов и оплавленные желоба-следы огнезмей, переливчатая студенистая дрожь воздуха вокруг почти невидимого пламенно-белого дракона. Рисунки на камнях. Кремнистый блеск белой дороги, уходящей в никуда. Говорят, к Стене. Но никто не прошел этого пути до конца. Другим концом дорога упиралась в Средоточие мира в Холмах, но Холмы тоже были только картинкой из книги. Как и легенды об Озере Исцеления.

Деанта представлял себе озеро как огромную-огромную медную чашу вроде той, которая была у его матери для умывания. Ни у кого в шерге такой не было. Но ведь Анье Тианаль была особенной. Деанта спустился из комнаты вниз, туда, где стояла та самая чаша. Он постоял, глядя на воду, попытался представить озеро. Ничего не получилось. Вообразил просто огромную чашу и не более. Деанта вздохнул, зачерпнул обеими ладонями воды, умылся, затем по узким ступенькам поднялся на площадку над скалами и сел там, пытаясь проснуться окончательно.

Дядя Маллен рассказывал, что прежде пустыня была не такой. Сейчас, говорил он, весь годовой круг умещался в сутки. Весна на рассвете, зима ночью, лето днем и осень на закате. А прежде весна тянулась много дней. И летняя жара не была такой опаляющей, а ночь не замораживала кровь в жилах. И тварей было меньше, и не такими они были.

– Я видел один шерг, – говорил он, – всего раз видел, случайно там оказался и больше не нашел туда дороги. Там все скалы в рисунках. Люди, звери, деревья. Когда-то там все цвело. Там когда-то было озеро, огромное озеро. И еще там была на скале нарисована женщина – один контур, белый такой. Но мне все время казалось, что она смотрит на меня, что все там живое, только затаилось в камне. Это и страшно и прекрасно. Я ушел оттуда, а вернуться уже не смог. Пустынные говорят, что это и есть Потерянный шерг, и в нем то самое озеро исцеления – но я озера не видел, честно скажу. А в шерг снова вернуться мне не удалось. Говорят, туда можно попасть только раз в жизни, если ты не избран судьбой.

– А что там будет, если ты избран?

– Не знаю. Я случайно туда попал тогда. Я ехал к хьяште.

Деанта понял, что он говорит о Великой Хьяште, не о тех, что возникали порой сами по себе, предвещая появление дракона.

Великая Хьяшта теперь словно вторая Стена охватывала пустыню. Прежде тоже так не было. Это говорили и Бешеный Маллен, и Онда-бард, и Виннет-охотник, и вообще все, кто был старше Деанты лет на пятнадцать-двадцать. Тогда, говорили, по дороге можно было дойти до Стены. Или увидеть Стену так близко. Как это только можно человеку.

Андеанта не очень верил в это.

Виннет говорил, что дальше в пустыне были жилые шерги. Есть ли они теперь там, за хьяштой, никто сказать не мог. Но когда Деанта позволял себе подумать, что было бы, если бы их поселение окружила хьяшта, ему становилось жутко, и он срочно начинал думать о чем-нибудь другом. Например, о стрекотунах, песковертах и кожекрылах, безлицых, похожих издали на людей. Об огненноволосых пустынных жителях, в конце концов.

– Так раньше не было, – это всегда говорили те, кто был старше. Кто видел Золотой Век.

Этого Деанта тоже не мог представить вживе. Только картинкой в книге. Золотой Век был сказкой. Но его великие дядья, мать, старшие барды, все, кому было больше тридцати лет, помнили его, видели его. Деанта смирялся с этим, потому, что так действительно было, но представить не мог. Его век был другим. Веком кровавой луны и пустынного ледяного волка с голубыми глазами, прозрачными клыками и студеным дыханьем, от которого застывал в костях мозг.

Сатья сейчас сидел внизу, на плоской площадке, в позе сосредоточения в центре идеального круга, составленного из шести других бардов. Неподвижные, словно изваяния, они тянули бесконечную низкую ноту, широко раскрыв невидящие глаза. Люди поговаривали, что в такие моменты они молча говорят друг с другом, и не только с тем, кто рядом, а и с теми из них, кто далеко. Деанта уважал бардов и испытывал перед ними священный трепет. Может, даже боялся. Барды были единственными людьми, кого он по-настоящему побаивался. Он не боялся даже великого Вирранда и великого Маллена, а их – боялся.

– Аааээээааа! – послышался крик снизу. – Деанта!

Мать. Он, вздохнув, начал спускаться. Какая бы ни была – она его мать. Полубезумная и несчастная. Она стояла внизу, заслоняя глаза от низкого солнца рукой, в развевающемся алом платье, с распущенными волосами, босая.

– Деааааантаааа!

– Я иду, матушка! – крикнул он, и пошел вниз.

Мать кричала на служанок, чтобы те скорее несли еду, выхватывала у них из рук посуду, ставила перед сыном, хлопотала без толку, подсовывала еду и убирала блюдо сразу же, как только он успевал что-то съесть, совала его в руки служанкам и приказывала унести. Это чрезмерная, нервная хлопотливость появилась в ней не так давно, но все понимали, что безумие грызло ее уже много лет, потихоньку, незаметно, и теперь неотвратимо овладевало ей.

Она жила почти все время в каком-то своем мире, мало соприкасавшимся с реальным. Деанта жалел ее, и в то же время стеснялся. Ему было стыдно за себя – ведь она его мать. Стыдиться матери – подлое дело.

Давно уже она рассказывала ему об отце так, словно Деанты и не было рядом. Он спокойно мог уйти, она и не заметила бы. Но это тоже было бы подло. И он слушал, не слишком веря ее словам. Потому, что об отце рассказывали и его дядя Тианальт, и дядюшка Маллен Ньявельт, бешеный глава стражей, и Сатья Королевский Бард, и много еще кто.

Мать сидела, зажав руки в коленях, и чуть запрокинув голову, раскачивалась и говорила, говорила и на лице ее блуждала счастливая улыбка.

– Он выбрал меня, меня! Он приехал на белом коне, прекраснейший из мужчин, ради моей красоты. Он услышал о моей красе, и полюбил меня, и поехал тайно из дворца, чтобы встретиться со мной…

И Деанта слушал, слушал, пока мать не засыпала или служанки не уводили ее. Ему было стыдно. Как и великому Тианальту. Деанта помнил его слова: