Текст книги "Ничейный час (СИ)"

Автор книги: Наталия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

ХОЛМЫ

Гонец примчался в Королевский Холм под утро. Он пришел Кратким путем – этой дорогой в истории Холмов пользовались всего три раза, и знали этот путь лишь короли и Тэриньяльты, вечные соперники. Когда-то был между ними заключен уговор, чтобы лишь в крайнем случае пользоваться Кратким путем. Это была дорога, проложенная магией, и привести она могла в любое место.

В предании об Улле, ходившем в край Мертвых, говорилось, что он ступил на этом дорогу молодым, полным сил воином, а вышел седым. Он не рассказывал, что там было, а и рассказал бы – не пошло бы это никому на пользу. Ибо на Кратком пути все менялось ежечасно.

Белый красноухий конь гонца храпел и дико косил ярко-вишневыми глазами. Стража пропустила его, без слов поняв, что произошло нечто страшное. Гонец, припадая к шее коня, взлетел, будя бешеным цокотом копыт засыпающие улицы ремесленного, нижнего города, пронесся мимо Школ и казарм, и остановился лишь на самом верху, перед аркой дворцовых ворот. Он сполз, почти упал с коня и побежал вперед, словно боялся упасть, хрипло выдыхая:

– К королю… беда!

Перед ним распахнули ворота, двое стражников подхватили его под руки, а оказавшийся тут как тут телохранитель метнулся к Фарне, главному телохранителю в отсутствие Адахьи Верного.

Оставшиеся у врат стражи с каким-то суеверным ужасом смотрели в спину гонцу. Там зияла огромная рана, обугленная по краям. Как он был еще жив, как он еще был в сознании – никто представить не мог.

Гонца опустили у ног короля Ринтэ, вышедшего из своей спальной. Он стоял, запахнув темно-синий халат, и мрачно смотрел на гонца, сползшего к его ногам. Он уже предчувствовал беду.

– Мертвый… холм… проснулся…

Гонец умер.

А вокруг уже слышался топот ног, открывались двери, слышался шепот и тихие вскрики, и один Ринтэ стоял в круге какой-то странной тишины. Вирранд Тианальт отодвинул кого-то из придворных, присел, рассматривая погибшего. Поднял голову, встретился глазами с Ринтэ.

– Разреши мне.

Ринтэ помотал головой.

– Нет. Это дело короля.

– Тогда разреши мне идти с тобой.

Ринтэ молча кивнул.

– Узнайте его имя. И позаботьтесь о семье, если она у него есть. – Он уткнулся взглядом в Фарну. Рывком притянул его к себе. – Где же она? Где моя дочь? – прошептал он, почти простонал ему в лицо. – Иди, встречай ее. Найди ее! Найди!! – Он оттолкнул Фарну. Поискал кого-то взглядом. – Малый совет. Прямо сейчас. Всех, кого найдешь. В Узорный чертог. Мои доспехи. И, – снова к Фарне, – собирай людей. Не сетуй на меня, Фарна. Найди мою дочь! Это важнее меня. Найди!

Сэйдире ждала его, уже полностью одетая. Лицо ее было бледным и неподвижным от страха. Он не говорил с ней, она молчала. И молча помогала ему одеваться для боя. Ринтэ казалось, что у него руки дрожат. Ему было страшно, потому, что того, что произошло, не могло быть. Он, король, совершал Объезд каждый год. Каждый год он нарочно обходил посолонь Мертвый холм, замыкая в нем все то, что спало там. Холмы устояли против мертвой волны. Король Дня встал на Камень.

Что же должно было случиться, чтобы здесь, в Холмах, проснулся Мертвый холм?

И что теперь должен и может сделать он, король Холмов? Тот, на кого сейчас надеются все?

А он и не знает, что делать. Потому, что правила великой Игры изменились, и что сейчас за Игра ведется, и кто играет – он не знал.

Король Холмов, Ринтэ Злой Язык, ехал навстречу неизвестному.

Кратким путем.

Если бы это была сказка, то бард сказал бы «ехал он долго или коротко». Вот Ринтэ и сам не знал, долго он или коротко ехал. Этого не сказал бы никто из тех, кто следовал за ним. Они знали одно – не смотреть по сторонам, не оборачиваться, не говорить ни слова. Только следовать за государем.

И через тысячу мучительных, полных страха часов, мгновений или лет они вышли из "нигде" и на закате очутились у входа в пологую долину, в конце которой черным силуэтом на серо-розовом вечернем небе возникал Мертвый холм.

Ринтэ огляделся – и увидел справа от себя Сэйдире, одетую по-мужски, с решительным осунувшимся лицом. Он посмотрел – и увидел слева от себя отряд воинов Ущербной Луны в глубоких капюшонах, и Асиль позади всех. А впереди их был Вирранд Тианальт, блюститель Юга, князь Дня. Он оглянулся назад – и увидел своих людей под началом Рахтанны, правой руки Фарны, человек пять магов, совсем молодых юношей и двух девушек – видимо, лучшие из Королевского холма. Перепуганные, но держатся.

От заставы в начале долины к нему несся всадник, в котором король узнал хозяина Закатного холма Руминайю Каменный Глаз, железного старика.

– Что там?

Руминайя поднял голову и посмотрел на короля искоса, со стороны живого глаза, чем-то походя на хищную птицу.

– Долина пока держится, – прокаркал он. – Без Дневных не удержались бы.

– Как это выглядит?

Руминайя поджал губы и помотал головой.

– Как у Провала. Только почти постоянно и наверх.

– Маги? Барды?

– Все, кто под рукой – тут. Сделали Круг, держим пока. Ненадолго, – почти шепотом добавил он и посмотрел на короля. – Сделай, что можешь, государь.

Ринтэ не ответил, глядя поверх его головы на темнеющую долину и холм.

– Как было с гонцом? – спросил он.

Руминайя оглянулся назад, на троих подъезжающих от заставы всадников.

– Он был ранен. Он сказал, что чувствует свою смерть. Маги заговорили его коня, чтобы домчал до твоего холма. Он пал, верно?

Ринтэ кивнул.

– И гонец? Не… выжил?

– Нет.

Руминайя покачал головой.

– Едем, государь.

"Твой черед", – договорил за него Ринтэ.

Круг все же хоть немного удерживал то, что расползалось из холма. В долине шепот Бездны был очень ощутим, но внутри Круга он становился почти невыносимым. Ринтэ вступил туда пешим – кони не шли в долину. Вход Мертвого холма был так похож на ту пасть Провала, которая зияла под Королевским холмом. Пасть, поглотившая стольких людей, едва знакомых и близких друзей, такая привычная пасть, что даже и не представлялось существования без нее.

Подземные проходы были перекрыты, как сказали ему, и там шел постоянный, муторный, нудный бой. Провал выблевывал все новых тварей, не похожих одну на другую. Пока их удавалось удерживать, но люди гибли, и настанет момент, когда некому будет встать против Провала. А убитые твари истаивали, словно возвращаясь снова в плавильный котел Провала, чтобы потом восстать из него новыми мерзостями.

"Как котел с водой Бессмертия, что был там, в Средоточии. Ах, жаль, что я не сделал ни глотка… как Иринальт. Нет".

Где-то там, стиснув руки, стоит Сэйдире. И Асиль. И смотрят ему вслед. А он, король Холмов идет вперед, к пасти-входу-провалу, и не знает, что делать.

Шаг.

"Если бы я знал, что делать, я бы сделал это".

Шаг.

"Я бы все отдал, что я, Ринтэ, могу отдать. Не так много. Сейчас есть только я".

Шаг.

"А они думают, что я могу их спасти. А я не могу".

Шаг.

"Ну, значит, как в изначальные времена – король за свой народ. Может, нужно как раз это".

Ты готов отдать все?

"Все, что есть у меня. А это сейчас только я сам".

Шаг.

Тогда отдай себя.

"А разве король может иначе?".

Шаг.

В проходе затрепетало. Словно тонкая радужная пленка на поверхности спокойной воды. Она начала сворачиваться, стекаться, образуя подобие плоти, в которой запульсировал пока размытым пятном, но становясь с каждым мгновением четче, глаз, алый, с леденящей иссиня-белой точкой в центре.

Асиль беззвучно ахнула, прикрывая белыми руками рот, когда прозрачно-серые студенистые струи поползли из провала, словно перебирающие мертвую траву пальцы. Шепот Бездны стал почти невыносимым. Сэйдире раскрыла рот, глубоко вздохнула, и, закрыв уши руками, побежала в Круг.

Позже все рассказывали одно и то же – то, что медленно появлялось из холма, было гораздо бОльшим, чем любая самая страшная тварь. В ней был настоящий разум, настолько чуждый, что это ощущалось в одном ее присутствии. Разум несовместимый со всем, что хоть насколько-то понятно человеку. Нечто, от чего твари побежали бы спасаться к человеку, как они бежали от Мертвой волны. От этого присутствия отказывало сознание, переставали слушаться руки и ноги, потому, что спасения не было никакого.

И тогда король, крошечный, маленький, ничтожный человечек, поднял руку и сказал:

– Еще не твой час. Уходи.

Никто никогда не слышал такого голоса короля. От него не сотрясались холмы и не качались деревья, и не свергались в долины камни, и не останавливались воды. Просто стало пугающе тихо, и слова его услышали все, хотя и показались они совсем негромкими.

И то чуждое, чему не было ни имени, ни названия, ни образа, ни понятия, то, что сгущалось во тьме, темнее самой черной темноты пошло еле заметной рябью и исчезло. Затихло. Осталось только постоянное, смутное эхо на грани сознания, говорившее, что еще ничего, ничего не кончено. Но сейчас это ушло. А король Ринтэ пошатнулся, колени его медленно подогнулись, и он упал, свернувшись калачиком, в перемешанную с талым снегом грязь.

И тогда госпожа Сэйдире закричала, и все разом бросились в круг, обгоняя друг друга, к лежавшей в грязи перед пастью Мертвого холма маленькой фигурке.

Ринтэ лежал с открытыми глазами. Странное, неуместное ощущение мгновенного огромного, почти невыносимого счастья медленно уходило, а его место занимал мерзкий, промозглый холод, омерзительная слабость и тошнота. Он слышал как сквозь вату, почти не чувствовал прикосновений рук.

Лица всплывали и исчезали.

Слова мешались и размывались, не неся смысла.

Звуки то взлетали до пронзительной непереносимой высоты, то гасли в гулкой низкой глубине, отдаваясь эхом, как в колодце.

Откуда-то возник слабый-слабый запах нагретых солнцем яблок.

"Лето. Тепло. Как же мне холодно внутри…"

Лица.

"Сэйдире. Майвэ. Принц. Почему у меня нет никаких чувств? Я ведь так их ждал… Тэриньяльт. Прости меня".

– Дядя!

"Громко, как громко… Слишком много звуков".

– Дядя! Я вернулся! Майвэ здесь! Все здесь! У Дня есть король, все получилось!

"У Холмов тоже теперь есть король".

– Дядя, только ты, и никто иной. Не бегай от судьбы. Ты дважды пытался от нее убежать, и в третий раз не убежишь. Только ты король!

"Я не понимаю тебя".

– Дядя, мне не быть королем, – юноша поднял левую руку. – Я увечен! – он говорил с такой нескрываемой радостью, что Ринтэ почти улыбнулся.

А потом все увидели, как он резко оттолкнулся руками от земли и сел. И снова прозвучал тот самый его голос, слышный всем.

– Пусть каждый покинет свой дом и идет к холмам-Близнецам. Не думайте о пропитании. Берите лишь то, что дорого вам и уходите. Настал волчий час, основы мира пошатнулись. Идите к холмам-Близнецам, и не оборачивайтесь на свой дом. Кто не послушает моих слов – погибнет.

После этого король Холмов, король Ночи Ринтэ упал и уснул долгим тяжелым сном на руках госпожи Сэйдире, а госпожа Асиль разослала гонцов во все холмы.

И Вирранд Тианальт простился с ней.

– Мы встретимся на Дороге.

И госпожа Асиль кивнула.

– Я буду ждать встречи с тобой.

Глава 15

ИСХОД

Госпожа Урожая скользила впереди – никто не замечал ее шагов, она словно плыла по земле, и ее зеленое платье струилось за ней длинным шлейфом живой травы. И люди шли по этому широкому живому шлейфу, прошитому стежками живых ручейков воды, усыпанному бусинами ягод и грибов, а деревья, которых она касалась, осыпались орехами или яблоками, грушами и вишней.

Но за кругом силы Госпожи Урожая деревья снова умирали. И земля рассыпалась прахом.

Госпожа не торопилась, чтобы никто не отстал. Но торопился Андеанта, торопился из этих мертвых краев, торопился на юг. Народ его был невелик, и с каждым днем их становилось все меньше. Им не приходилось заботиться о еде и питье. Им не было холодно – вокруг зеленого ковра стояло влажное тепло свежевспаханной земли.

Просто люди теряли жажду жизни, впадая в отчаянье.

– Мы думали, что все будет сразу хорошо, что земля потечет молоком и медом, вернутся птицы и звери – а что вышло? Мы идем по мертвой земле. Король говорит – на юге земля не умерла, а вдруг это тоже не так? Вдруг смерть везде, до самой Стены? И некуда идти? И некуда скрыться? Госпожа дает нам пищу и воду – но разве не давал нам пищу и воду Айрим? И что же изменилось? Мы все равно умрем!

Были те, кто повернул назад, в Город. Деанта не велел их останавливать. Были те, кто сбегал тайно, в мертвые пустоши, надеясь найти там убежище. Почти все Юные, что еще оставались в живых и которых забрали с собой родичи, постепенно умирали. Тени ушли из них, но слишком мало в них осталось от них самих, чтобы хотеть жить. Это были пустые оболочки, но родные все же надеялись, ведь король пришел!

Дети были бесчувственны и покорны, но в них еще не было теней.

Хуже всего, что надежду начинали терять и обычные люди.

Были те, кто просто оставался лежать, когда поутру – или когда еще, время застыло ничейным часом – снова надо было двигаться в путь. Таких Деанта не бросал. Их везли на немногочисленных лошадях, их вели, тащили. И ко многим надежда возвращалась. Но были и такие, кто просто кончал с собой.

Каждое утро кого-то недосчитывались.

А по обе стороны дороги тянулась мертвая земля, рассыпавшаяся в серый прах в горсти. А сзади неторопливо подступала мгла, из которой смотрели два ока – тускло-белое и кроваво-красное. Она не спешила, но и не отступала.

Деанта шел вместе со всеми, стиснув зубы. Он говорил, он вел, он волок, он тормошил, он бил, ругался, он говорил, он рассказывал о Юге, он врал – лишь бы шли.

Королевский бард Сатья еще не оправился, и Деанта опасался, что он так и не выздоровеет. Бард очень похудел, осунулся, движения его были замедленными, а глаза тусклыми. Деанта даже понимал, что произошло, Сайта рассказывал им еще в шерге, когда пытался обучать его вместе с прочими. Он говорил, что бывает такое, когда бард "выворачивается наизнанку", выплескивая из себя не только взятую из окружающего Силу, но и всю свою, отнимая у себя несколько лет жизни. И тогда бард может и не восстановиться. Наверное, такое случилось и тогда. Ради него, Деанты, сделал это королевский бард Сатья, отдав последние силы в бою у врат Верхнего города.

А как сейчас пригодилось бы его искусство! Он сложил бы песню, и люди увидели бы зеленый Юг. Он вложил бы им в сердца надежду, и никто больше не умер бы. Но Сайта был болен. Может, он даже умирал сам. И у короля Андеанты оставался только гневный от горя Юэйра и горсточка его воинов.

Так они шли, ни в чем не нуждаясь и теряя людей.

Но однажды, где-то возле развалин очередного придорожного городка случилось так, когда уже никто не покинул их истаявшего отряда. А сам отряд перестал быть просто толпой, которую ведут. У людей Города словно стали проявляться лица. Только двое Юных по-прежнему были безучастны, как покорные дурачки.

Деанта видел теперь, что каждый из его людей – как камешек в большой мозаике, и нет похожих друг на друга. Одни встали под руку Юэйры, чтобы охранять остальных, другие помогали ослабевшим, как Иште, третьи заботились о том, чтобы всем досталось еды поровну, четвертые, словно барды, говорили отчаявшимся нужные слова, и однажды Деанта услышал смех, и понял, что ему не нужно больше заставлять их желать жизни. И вот тогда он сказал Госпоже Урожая:

– Госпожа, не пора ли тебе поговорить со мной?

– Ты не хочешь, чтобы я говорила со всеми твоими людьми?

– Нет. Они только что обрели надежду и захотели жить. Я не знаю, что ты скажешь. Я боюсь твоих слов. Пусть с нами будет только Сатья.

Госпожа Урожая кивнула, и семь ее тяжелых пшеничных кос растеклись по плечам.

– Ты король, тебе решать. Когда мы сегодня остановимся над Синтаром, я буду говорить с тобой. Я сделаю так, что нас никто не услышит.

Костер горел неестественно ровно в мертвом неподвижном воздухе. Небо затянуло было тускло – ни день, ни ночь. Они остановились на обрыве над Синтаром. Вода была совершено ровной. Река словно бы и не текла. И в ней не отражалось ничего. Этот костер был единственным живым во всем этом мире, лишенном цвета, запаха, звука, тепла, холода и движения. Дня и ночи.

Сатья сидел на траве Госпожи, укутанный теплым плащом, привалившись спиной к большому валуну. Глаза его были прикрыты, и Деанта даже не знал, слушает ли он.

– Знаешь ли ты сказку о двенадцати братьях и сестрах и тринадцатом их брате? – говорила Госпожа.

– Да. Это сказка о начале мира. Ты – одна из этих сестер.

– Это так. Но для меня сказка начиналась иначе.

Сатья повернул голову. Он смотрел на богиню. Деанта даже вздрогнул – так это было неожиданно.

– Для меня сказка начиналась так – жили-были Отец и Мать, и было у них много сыновей и дочерей. И мы были одними из многих. И, как все дети, онажды мы захотели своей дороги и своего дома. И мы построили наш дом. И, как и все дома, которые кто-либо строит, мы стали частью нашего дома. Трава и деревья, и цветы – это я, лес – это моя сестра, и звери лесные – тоже она, ветер – это мой брат, вода – моя сестра, и все мы – этот мир.

– А дальше начинается та сказка, которую ты знаешь. Почти с самого начала мы проиграли наш дом, и оказались в плену. А в доме уже жили наши дети, которые были созданы для этого мира. Им некуда было уйти. Если бы мы ушли за Стену, как говорят в ваших сказках, мы забрали бы с собой и воду, и ветер, и все. – Она посмотрела за пределы своего травяного шлейфа, такого огромного – и в то же время, такого маленького в этом мире. Андеанта понял – он вспомнил рассыпающуюся в прах землю. – И когда наш тринадцатый брат стал владыкой мира сего, и наши дети оказались его заложниками, в ничейный час мы призвали ваших предков.

– Как это было? – спроил Деанта. – Откуда они пришли? Почему? Что было с ними до Стены?

– Я не могу сказать тебе, о король Дня. Мы взывали в Ничейный час, и услышали ответ, и они пришли.

– Почему же вы не обратились к вашим Родителям? – изумился Андеанта.

Госпожа Урожая совсем по-человечески горестно опустила голову, как будто ей было стыдно.

– И нам свойственна гордыня, о король Дня. А когда мы преодолели свою гордыню, мы поняли свою ошибку. Мы могли лишь уничтожить этот мир, разобрав его на части, и каждый взял бы свое, чтобы снова стать могучим как прежде. И стало бы так, как там, – кивнула она снова во мглу за спиной. И мы убили бы наших детей и людей. И мы могли лишь ждать, когда настанет Ничейный час.

– Я всегда думал, – прохрипел еле слышно Сатья, – что настанет какой-то единственный, тот самый Ничейный час, когда все исправится. Но я не думал, что это будет такой Ничейный час.

– О бард, – сказала Госпожа Урожая. – И мы не ждали такого часа. Мы приняли свое бремя, мы не ушли. Наша сила утекала веками в оскверненную землю, на корм Бездне, и она стала, как слепая тварь, осознавать свою жажду и голод. Ты сам видишь, как мал круг нашей силы. Но пока еще держится Правда, которую принесли с собой люди из-за стены. Это чудо. Оно даже нам непонятно! – изумленно улыбнулась Госпожа Урожая, и ее бирюзовые глаза засияли как живой Синтар под вешним небом.

– Власть блага, если она справедлива, – хриплым голосом сказал Сатья.

Деанта судорожно вздохнул. Сатья оживает! Он промолчал, боясь спугнуть это волшебное мгновение.

– Ты прав, бард королей.

– Даже если боги совершают ошибки, что говорить о смертных, – прошептал Сатья.

– О, бард, вы не связаны с этим миром, и вы могли его менять. Отец нарушал Правду, но сын ее восстанавливал. Вы не вечны, и вы могли исправлять ошибки прежнего поколения. Ты изумишься, но я завидую вам.

Сатья криво усмехнулся.

– Я понял тебя, Госпожа. Хотя сам-то я хотел бы еще долго-долго жить… может, всегда. Значит, нам предстоит уйти за Стену, как когда-то мы пришли.

Деанта вздрогнул. Он был уверен, что они уйдут на юг, что там будут жить и, в конце концов, восстановят все. Госпожа поняла его без слов.

– Нет. Нужна наша сила. А она пожрана. Нам тоже придется уйти. Вернется ли к нам наша сила – я не знаю. Это в воле Родителей, а мы наделали столько ошибок, что заслужили кару. Но им решать.

– Что за Стеной? – резко спросил Деанта.

– Сущее. И что изменилось там с тех пор, как мы ушли, чтобы строить свой дом, я не знаю.

– Но почему вы не покинете этот мир сейчас? Зачем вы остались здесь?

Госпожа Урожая посмотрела на него тихо и светло.

– Любовь и долг не дают.

***

Когда они подошли к обрушенному мосту через Анфьяр, Госпожа Урожая взмахнула рукавом, как волшебная царевна в древней сказке, и зеленый мост протянуся над рекой, исчезнув сразу, как они перешл на другой берег. И Деанте показалось, что Госпожа стала чуть меньше ростом и как-то прозрачнее. Он понял, что это значит, и ему стало больно.

Уэльта встретила их и радостно, и настороженно, и растерянно. Потому, что мгла затянула северный берег, но пока не переползала через реку. Весна была уже в разгаре, но поля были мертвы, и не проснулись посевы, и не прилетели птицы из-за Стены. И не было зверей в полях – никто не знал, куда ушли они.

На улицах города огни горели даже днем, поскольку мгла, хотя и не переползла через реку, медленно растекалась наверху, по небу и по краям окоема, словно охватывая островок еще живой земли.

Они все были здесь – и Теона Анральт, Одноглазый Лис, и братья Онгиральты. И все ждали его слова – слова короля. Он думал до утра – если теперь можно было понять, когда утро, а когда вечер. Он стоял на балконе над белым тревожным городом и смотрел в глаза мгле – в бледный и кровавый. Он не звал Госпожу Урожая, но знал, что сейсас она сразу откликнется на его зов. А утром примчался гонец от Маллена Ньявельта, и выслушав его, Адеанта велел бить в колокол и рассылать гонцов по всем улицам и всем домам.

"Мы покидаем этот город. Берите с собой лишь то, что сможете взять и то, что сможете запомнить. Не оборачвайтесь в горечи. Наши предки пришли сюда, покинув свой мир, пришла пора и нам".

Когда те, кто пошел за ним, покинули Уэльту и направились по Королевскому Кольцу, мгла медленно затянула небо, но не коснулась ни города, ни реки, ни дороги.

***

Госпожа Диальде медленно спускалась вглубь холма. Было непривычно тихо. И тишина была не такая, не прежняя. Прежде тишина была не совсем тишиной – где-то глубоко внизу, под крутым мостом с галереей, в темноте шумела вода. Где-то размеренно спадали со сталагмита редкие капли, где-то постоянно шептал в коридорах подземный ветер.

Сейчас не было ничего. Не было далекого, почти несуществующего гула воды. Не было движения воздуха. Даже темноты не было – одна какая-то полупрозрачная тусклость, от которой исчезали цвета. Ей было страшно. Но она шла вперед, туда, где за мостом, в зале, потолок которого, подобно вековым деревьям, подпирали тысячи колонн, среди ушедших королей спали ее муж и младший сын.

Светильные камни испускали слабый, мигающий свет, умирая, как все в этом мире, когда король покинул Холмы. В какое-то мгновение ей захотелось опрометью бежать отсюда, догнать последних, уйти и жить. Но, наверное, уже поздно.

"Какая же я слабая и трусливая, – всхлипнула она. – Я ведь хотела прийти сюда и остаться с теми, кого любила. И вот – трушу. И все равно уже поздно. Я так или иначе тут умру".

Она нашла саркофаги как раз в то мгновение, когда холм еле заметно дрогнул, и по потолку прошла трещина. Сквозь нее лениво протек дневной свет, слабый, блеклый, не ранящий глаза, как прежде, своей пламенной красой.

"Может, ждать и не придется". Эта мысль принесла облегчение, и она заплакала. Она упала на колени между двумя саркофагами и, вцепившись руками в их края, заголосила.

– Милые, милые вы мои! Как же я тоскую, как я тоскую! Заберите меня, пожалуйста, я не хочу ждать и умирать, заберите меня сразу! Я не могу вас бросить, не хочу! Ойойоооооииииий, как же тошно мне, как тошноооооо!

Она понимала, что тех, кого она пришла искать, тоже нет здесь, и давно. Но это были ее Холмы, это был ее мир, и от мысли, что надо уйти, что Холмов больше не будет, ей становилось просто невыносимо. Хоть бы умереть вот сейчас, сразу, чтобы не долго в одиночестве, в ужасе, только среди своих жутких мыслей, или кто-нибудь пришел бы, вырвал отсюда насильно, спас… но все ушли. Догонять поздно.

Она бессильно легла на пол. Темные с сильной проседью косы рассыпались по пыльным плитам. Земля вздрогнула еще раз, каменная крошка зашуршала, стекая по стенам. Присыпала зеленый бархатный подол.

Лежать, не шевелиться, пока не засыплет всю.

Снова дрожь земли. Нет. Это кто-то схватил ее за плечо. Да, звук, живой звук.

– Дочка! Дочка, я знал, что ты здесь. Я пришел за тобой. Идем. Идем скорее.

Диальде обхватила отца руками и зарыдала.

– Папа! Папочка! Я так боялась! Что все ушли! Что уже некуда идти! Я так боялась, что буду долго умирать!

Он прижимал ее голову к своей широченной груди.

– Тсс, тихо, тихо, девочка. Твой папа не последний среди магов. Краткий путь я тоже знаю. Закрой, закрой глаза, дочка. А лучше и уши закрой, и вообще усни. Да, усни.

Любимый конь отца, такой же старый, как он сам, и такой же крепкий. Она, мать и бабка королей, свернулась как маленькая девочка, в огромных лапах отца. Он погладил ее по седым волосам, и Диальде почти радостно подчинилась сну. Последнее, что она слышала, цокот копыт, не вызывавший эха, и гул дрожащей земли.

***

Пустыные никогда не заходили сюда. Предания говорили, что здесь кончаются края людей, и то, что дальше – запретно. Никто не возвращался отсюда, и "увидеть белую дорогу" среди Пустынных означало – умереть.

Но сейчас они смотрели на Великую Белую Дорогу, по которой люди пришли в этот мир. Она была огромна и непохожа ни на что. Она была в три полета стрелы шириной, ровная. Буро-желтые камни и песок словно сами выравнивались и превращались в тускло-белый, ровный ковер дороги.

Они стояли над ней – Райта и трое вождей, пошедшие за ним. А чуть поодаль сгрудились их люди. Мужчины, женщины, старики, дети. Им в отличие от людей городов, было мало что собирать.

И еще чуть на отшибе ждала она, госпожа Атаэ, мать Вождя Круга. И совсем мало людей были за ней – никто не поверил полукровке. Почти никто.

Райта обвел взглядом заплывающий мглой северный окоем. Пусто. Неужели пусто?

Блеклый и кровавый, два ока смотрели вниз, словно издеваясь. Это было так горько, это переполняло Райту таким гневом и отчаянием, что он стиснл кулаки и закричал, громко, протяжно, как зверь.

И из невероятного далека, из-под мглы в ответ послышалось эхо. Нет, звук рога. Он не знал, кто это идет, но сердце его в мгновение взмыло из бездны до гаснущих небес. Гонец доскакал. Маллен знает! Он увидит подвиг сына! Он будет гордиться им! И Деанта увидит!

В этот момент Райта даже не думал, что Деанта мог погибнуть. Деанта не мог! Деата был лучшим! И Райта будет достоин его!

Каменистое плато здесь резко обрывалось вниз, в долину с Белой Дорогой. И впереди, между крутыми склонами долины студенисто колыхался, перетекал раскаленный воздух, искажая очертания предметов. А, может, и не искажал он ничего, там все само текло и ежеминутно изменялось, и так было всегда? А этим колыхающимся непонятно чем – или из него – вставала Стена. Она мерцала, то появляясь, то становясь незримой, меняясь каждый раз – но это была Стена Мира. Это не могло быть ничем другим.

Конец пути.

Шилороги пятились от обрыва. Райта оглянулся на сопровождавших его вождей Круга. Всего трое. Райта стиснул зубы от унизительного воспоминания. Круг признал его главой. Но ведь пошли за ним к хьяште всего трое. Остальные не поверили ему. Да, старейшины и вожди кивали, соглашались с ним – но когда он, глава Круга сказал – кто пойдет за мной? – всего трое выдернули из земли свои копья. Остальные остались сидеть.

Но все же мать последовала за ним. Она не имела права вождя, она не могла отвечать за весь род Раштанальтов. Но она могла поехать сама. Она не имела права быть в сопровождении вождя Круга. Но она могла ехать поодаль. И Райта был счастлив, что она здесь – и что она не одна. Пусть не все Раштанальты пошли за полукровкой, но все же с ним была не только мать.

Жар клубился внизу. А слева он вздымался огромной аркой, истаивая где-то в вышине, перекрывая широкую белую Дорогу Богов. Раскаленный воздух колебался прозрачной студенистой пеленой, и за ней возникали и исчезали, проплывая, словно в медленной пляске, неописуемые образы. Хъяшта была похожа на текучий лед – если не знать, что это хьяшта.

Стоял самый лютый час ночи – если понятия ночь и день еще существовали в этом мире – но жар пробирал даже здесь, над обрывом.

Райта обернулся на спутников. Они ждали. Они смотрели на него. Нет, он не струсит. Он все сделает. Райта покрепче стиснул копье.

– Я иду туда! – выкрикнул он позорно высоким и резким голосом.

Трое смотрели на него – молодой Айнельт, младший сын законоговорителя, Имарайальт, вождь своего племени, и Тарринельт Темный, молчаливый брат вождя. Он был старшим, но вождем не стал, потому как потерял глаз, а увечный вождем быть не может.

– Там даже жарче чем среди дня, – проговорил Айнельт. – Ты сгоришь. Мы сгорим.

– Так стойте здесь! Я призвал вас в свидетели. Вы все увидите и расскажете без утайки, без лжи! Как Райта Раштанальт, сын Маллена, прошел сквозь хъяшту!

Райта развернул шилорога и погнал вниз. Пыль и мелкие камни взлетали облаком, шилорог высоко закричал, словно захваченный отчаянной решимостью Райты. Они закружились на белом, плотном полотне дороги. Зверь дрожал, опустив голову и отводя взгляд. Райта спешился.

– Уру, друг? – провел он рукой по горячей жесткой длинной шерсти. Она скручивалась от жара и пахла паленым. Шилорог поднял голову и заплакал, косясь на Райту темно-вишневым глазом. – Уру… не плачь. Я не поведу тебя туда, нет. Ты меня жди, ладно?

Райта поднял голову и увидел высоко над крутым склоном одинокого всадника. Всадницу. Мать. Она ждала.

"У каждых врат свой ключ. Возможно, ты и есть такой ключ".

Так говорил Маллен.

"Если ты ключ – иди и открой свои врата".

Так говорила мать.

И Райта стиснул в руке Копье и пошел.

Сначала пошел, а затем побежал, потому, что одежда не должна успеть сгореть. Он перехватил Копье, как если бы бежал на врага. Хьяшта была врагом. Она должна была уйти. Он бежал все быстрее, чувствуя, как дымятся волосы, а воздух начинает обжигать ноздри, а потом и горло, и легкие, и он горит и плавится изнутри и снаружи.

Но добежать! Успеть. Всадить Копье прямо в это, пульсирующее, белое, бесформенное, текучее.

Глаза лопались. Он опустил веки. Всего несколько несчастных шагов, а боль изнутри и снаружи уже дошла до той точки, после которой сознание уже не может ничего, тело будет спасать себя. Если успеет.

Трое вождей и женщина в стороне видели, как бегущий Райта превращался в пылающий факел, а потом цвет пламени из красного стал ослепительно-белым, а Копье вспыхнуло звездой, и пылающий белый комок упал в хьяшту.