Текст книги "Ничейный час (СИ)"

Автор книги: Наталия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Ничейный час

Глава 1

ХОЛМЫ

Когда постаревший снег становился крупнозернистым и рассыпчатым, когда на южных склонах холмов он превращался в лед и начинал подтаивать днем и к ночи застывать серебристо-хрустальным кружевом, когда днем звенела капель и тенькала синичка, а рассвет был малиново-розов, когда ветер прилетал из-за Стены, неся предчувствие весны и странное томление, в Королевском холме начинали готовить коней для весеннего Объезда. Коней лунной масти, крепких, гордых.

Когда весна вступала на землю Холмов, и под ее босыми стопами таял снег, обнажая прогалины с пожухлой травой, сквозь которую пробивались днем золотые головки мать-и-мачехи, а ночью – первого луноцвета, тогда из Королевского холма выезжал король со свитой и ехал по ходу солнца на север, то догоняя весну, то обгоняя ее.

Когда король приезжал в Медвежий холм, с ним на север приходила весна.

Так вышло, что Майвэ приезжала с отцом в Медвежий холм весной и оставалась там до осени, когда небо начинает звенеть от тоски улетающих к югу птиц. Это означало, что из Королевского холма уже выехал Объезд, и скоро за ними с матерью приедет отец и отвезет их на юг, в Королевский холм. Холмы по левую руку Майвэ видела всегда весной, а по правую – осенью. Медвежий Холм был холмом ее лета, а Королевский – холмом ее зимы.

Майвэ родилась в Медвежьем Холме в ничейный час, и в Королевский Холм впервые попала лишь когда ей сравнялось пять лет. Родилась она хорошенькой, беленькой, румяной, черноволосой как отец и зеленоглазой, как мать. Прямо как в сказке Дневных про принцессу и семерых Ночных братьев из Холмов – "уронил раненый олень кровь на снег, и спустился ворон попробовать крови. И увидела королева алую кровь, белый снег и черное вороново крыло и воскликнула: "Ах, если бы родилась у меня дочь белая, как снег, румяная, как кровь и с волосами как вороново крыло!" Такой Майвэ и родилась, только в этой сказке где-то явно был еще и зеленый лист – иначе откуда таким глазам взяться?

Все дамы и служанки Нежной Госпожи сюсюкали над ней, ахали и охали – ах, какая красавица! Покакала, ах, какая умничка! Ой, покушала как хорошо, молодец какая! Ой, заснула! Нежная Госпожа гоняла их как куриц, но они все равно постоянно баловали ее и тискали, и болтали лишнее.

Отца она в те времена видела два раза в год, во время Объезда, но ей уже успели сболтнуть, что на самом деле-то она принцесса, но злая Тэриньяльтиха выгнала ее мать из Королевского холма, чтобы потом корону отдать своему сыну, белому как подземный червяк. Нежная Госпожа нещадно бранила служанок и била их по щекам, но слово уже было сказано.

Матушка Сэйдире Лебединая Дама в Медвежьем Холме была в тени, главными тут были Нежная Госпожа и Дед. Потому Сэйдире Лебединая Дама предпочитала жить в своем малом холме, Лебедином. Однако, это уединение было призрачным, потому как Лебединый холм стоял напротив Медвежьего, на другом берегу озера Ткачихи, его было видно. Часто мать забирала Майвэ к себе или сама приплывала на белой ладье, похожей на лебедя в сопровождении своих воинов, дам и девиц.

Майвэ очень нравилось скользить по озеру в тихую погоду, когда весла вонзались в воду почти бесшумно, и лебеди плыли наравне с ладьей, словно были свитой благородной Лебединой Госпожи Сэйдире и ее драгоценной дочери.

А на берегу со стороны Медвежьего холма их уже ждала Нежная Госпожа со свитой, своим Жемчужным ожерельем. И, конечно, дамы, служанки и няньки, встречая Майвэ, кудахтали – ах, наша юная госпожа приехала! Наше чудо, наша принцесса!

Нежная госпожа Диальде, Дама Зеленых Рукавов, держала маленький двор и в Медвежьем холме. И двор этот утонченностью манер и изяществом забав не уступал королевскому. Его называли Северной жемчужиной. Именно сюда приезжали лучшие певцы, музыканты, танцоры, художники и мастера Холмов. Именно здесь Нежная Госпожа ради внучки устраивала состязания в искусствах и воинские турниры, и именно здесь рождались лучшие песни и повести своего времени.

И Сэйдире, Лебединая Дама, и Нежная Госпожа Диальде души не чаяли в Майвэ, но Дед не давал дочери баловать девчонку, привнося в ее воспитание необходимую суровость. "А в Королевском холме пусть папаша с ней разбирается, – говорил Дед".

Король был слишком добрым папашей…

Именно принцессой ее всегда называли, как бы ни бранилась Нежная Госпожа Диальде. Даже если никогда ей не стать королевой Холмов, дитя это – чудо чудесное! Ведь матушка ее Дневная, да не простого рода – тут уж выдумкам не было предела – а батюшка король, и маг, и внук самого господина Тарьи Медведя, а тот уже второй человеческий век живет!

Кровь Медведей – сильная, густая – сказалась в ней неизбежно. И Дед, и Нежная Госпожа, которую рядом с Дедом невозможно было называть бабкой, поняли это быстро. Но Майвэ не помнила другой луны, потому привыкла к ее багровым лучам. И о том, что в землях Дневных все плохо, говорили с самого ее рождения. Она привыкла к этим словам тоже.

Майвэ воистину была наследницей своих родителей. То, что она, как бы сказали Дневные, выродок, обнаружилось довольно скоро после ее рождения. И Дед с Нельруном взялись за девочку всерьез, не смотря на протесты госпожи Диальде и Сэйдире.

– Молчать! – рявкнул он только один раз, когда обе они, как чайки на птичьем базаре, налетели на него. – Времена уже и так злые, а будут волчьи. Луна давно кровью течет, если не заметили. Так что чем больше будет знать, тем вернее выживет, поняли, дуры? Она нашей крови, Медвежьей. Сила у нее в крови, густая у нее кровь, тяжелая. Сожжет ее, если не обучить. Да и ты, невестушка драгоценная, тоже еще добавила ей в кровушку. Цыц! Не так, что ли? А ты вспомни, как вы с внучком моим сюда приехали, что с вами по дороге было? А? То-то. Молчи и не лезь, поумнее тебя люди займутся. Ваше дело – дамское, вот тонкостям да хитровывертам вашим ее и учите. А я ее кровь буду воспитывать. Зазнаться не дам. Синяков и шишек она у меня нахватается, это точно. Молчать! Зато будет знать, что делать, когда припрет. Голова у ней хорошая, жаль будет, если даром пропадет или свихнется, когда сила в ней играть начнет.

Да и госпожа Сэйдире была почти уверена, что от нее, выродка, не может родиться обычного ребенка. И, надо сказать, это ее печалило. С тех пор, как луна стала кровавой, Сэйдире не знала покоя. Ее мучили дурные сны – Ночным хорошо, они не видят снов. Ее томили нехорошие предчувствия. И единственный в Медвежьем Холме, с кем она могла говорить об этом, был Нельрун, жилистый, сухой и темный как щепка. Потому, что у Нельруна половина лица была мертвой, и глаз на мертвой половине видел не только то, что видит обычный глаз. Нельрун, как и Сэйдире, видел тени. Однажды в Лебедином Холме они говорили об этом. Они были Дневные, и порой не спали днем, глядя на лазурное зеркало озера под лазурным холодным небом осени. День пока еще был прежним, а ночью небеса были кровавыми. Днем еще можно было думать, что все по-прежнему.

– Не за то меня хотел убить собственный брат, что я вижу Ночных. Я вижу тени, я вижу, когда они неправильные. Эти тени видно всегда, даже когда кругом темно или когда солнце в зените. Они сами по себе живут.

– У твоего брата была такая тень, госпожа? – спросил Нельрун так, словно знал ответ заранее.

– Да.

– Как у людей появляется такая тень? Почему?

– Откуда мне-то знать, Нельрун? – досадливо ответила Сэйдире. – Этого даже мой муж не знает, даже Дед не знает, ты не знаешь, Науринья не знает. Откуда мне знать? Прорастает из черного зерна, а оно во всех нас есть.

Нельрун вздохнул.

– Унаследовала ли ваша дочь ваше зрение?

– Не знаю, – отрезала Сэйдире.

– Как бы то ни было, – сказал Нельрун, помолчав, – юную госпожу надо обучать.

– Да будь все оно проклято! – вдруг всхлипнула Сэйдире. – Я лучше была бы крестьянкой в самой захолустной деревушке, и был бы у меня мой самый обычный муж и самая обычная дочка!

– Этого не было бы, госпожа, – тихо сказал он. – Пришли волчьи времена, уже нигде не спрятаться. И потому лучше обучить ее, чтобы у нее было оружие.

– Против чего?

– Против того, что происходит.

Дед сказал, что учить Майвэ будет, но не раньше, чем ей стукнет столько же, сколько было ее отцу, когда его привезли в Медвежий холм. И потому поначалу наука для Майвэ была такой же, как для всех. Читать она выучилась довольно рано – и началось сущее бедствие. Потому как Майвэ просто проглатывала те книги, которые были положены для детей, и быстро добралась до неположенных. Сколько ее не отлаливали, не пытались оградить от ее набегов библиотеку, но Майвэ умела просочиться где угодно. Сэйдире начала подозревать, что тут без наследных способностей не обошлось. А, может, просто уследить не могли. Ведь вся банда холмовой ребятни, в которой бегала и Майвэ, тащила с кухни свежевыпеченные вкусности прямо из-под носа поварих.

Из недозволенных книг ничего страшного она все равно не вычитала, потому как понимала совсем мало. Порой и слова-то читались, и известные были – но не складывались ни в какую историю. Была какая-то скучная непонятина. Майвэ запоминала эту непонятину – она вообще хорошо запоминала, но смысла в этой непонятине не было никакой. Разве что можно непонятину под нос бубнить или напевать. Правда, Нельрун раз ее поймал на этом, позеленел весь и так наругал, так напугал, что Майвэ от испуга даже плакать боялась. Конечно же, она не забыла Слов, Которые Нельзя Говорить и Петь Просто Так – она просто запомнила, Чего Нельзя Говорить и Петь Просто Так Если Не Понимаешь. А дед сказал, что настанет время – и он всему научит, но пока надо молчать.

В общем, Майвэ была обычным ребенком. Знала то, что знают все дети – о мире и Холмах, о Дневных и Уговоре, о королях и их Правде, о Сне Богов, о тварях и Провале. А еще она много услышала из разговоров служанок, многое, что не рассказывали ей ни мать, ни Нежная Госпожа, ни дед, ни Нельрун. Что-то она принимала как данность – то, что в землях Дневных все плохо, к примеру. Там было плохо всегда, и хорошо, что мама убежала в Холмы. А что-то додумывала – историю про злую тэриньяльтиху и злого брата. Это было как в сказке про принцессу и злую мачеху.

Жила-была принцесса, белая, как снег, румяная, как кровь, с волосами черными, как ночь – ну прямо как ты Майвэ, говорили нянюшки. Мать принцессы умерла, а отец женился на другой, злой мачехе. Нечеловечески красивой, нечеловечески коварной, и вообще не была она человеком. Прямо как тэриньяльтиха, говорили нянюшки. А потом мачеха хотела выдать принцесску за своего противного сына. И девушка сбежала из Холмов. Прямо как госпожа Сэйдире из земель Дня, говорили нянюшки. А потом девушка нашла приют у трех сестер-прях, и своим мастерством добилась внимания и любви дневного короля, и они приехали в гости к отцу девушки, а мачеха, как увидела девушку, превратилась в страшную подземную тварь, как и ее сынок. Их зарубили, и дело с концом.

Потому, когда в первый раз они ехали с мамой в Королевский Холм, Майвэ была настороженной и угрюмой. Ну ничего, она сама убьет и тэриньяльтиху, и ее сынка!

А в каждом холме ее встречали как самую настоящую принцессу, и дарили подарки, и все было чудесно, а когда они вернулись в холм, настал праздник нового года.

Майвэ ожидала встречи с двоюродным братом и тэриньяльтихой – насторожившись, ощетинившись и приготовившись к драке. Не зря она бегала в Медвежьем холме со всеми ребятишками, дралась как самая простая девчонка, возилась с собаками на псарне и выкармливала котят на кухне из рожка. Ее причесали, заплели в черные волосы зеленую ленту и закрепили пряди жемчужными заколками, нарядили в белое шитое серебром платье и так повели в тронную залу, где должны были уже быть и отец, и мама, и злая тэриньяльтиха, и ее червяк-сынок.

Когда они с нянюшкой Мэнири вошли в зал, дамы и кавалеры стали кланяться ей. А потом вдруг перед ней оказался крупный беловолосый мальчик, который с детской степенностью поклонился ей и протянул руку. Он сосредоточенно хмурился, чтобы ничего не напутать. Глаза у него были точь-в точь как у ее отца.

Майвэ не сразу поняла, кто этот мальчик, но ей строго-настрого было приказано, чтобы она вела себя как подобает, потому она присела и протянула ему руку.

"Ах-ах, – зашелестело по залу, – какие прелестные дети! Какая красивая будет пара!"

Майвэ выпятила нижнюю губу и пошла вместе с мальчиком вперед, туда, где стоял трон. На нем сидел папа, рядом с ним по правую руку в высоком кресле – мама. Она была очень-очень красивая, в светло-зеленом платье с серебром, в жемчугах и хризопразах, в красивом венце. По левую руку от папы на таком же троне, как и у него, сидела белая-белая женщина в черных-черных одеждах, расшитых тонкой серебряной нитью и мелкими хрустальными бусинками. У нее были белые-белые, как туман, волосы и черные огромные глаза. Венца на ней не было, и старалась эта женщина держаться как можно менее заметно, хотя и сидела на троне. Неуютно ей было. И на Майвэ она смотрела с какой-то потаенной жадностью, как смотрит девочка на недоступную куклу.

А мальчик вел ее, гордо подняв белую голову и сдвинув упрямые брови.

Сэйдире улыбалась ей сверху, отец подался вперед.

– Государь мой дядя! – пробасил мальчик. – Сестрица Майвэ изволила прибыть и кланяется вам!

"Ой, так это мой злой брат?!" – удивилась Майвэ. А отец кивнул им и улыбнулся.

– Госпожа моя тетя! – обратился он к Сэйдире, – сестрица Майвэ изволила прибыть и кланяется вам.

Дети снова поклонились, и Майвэ стало смешно – они ведь вместе с мамой приехали. Это такая игра, да. Она улыбнулась матери, словно намекая – вот дураки, не знают, что мы вместе ехали! Ну, это наш секрет ведь, правда?

Сэйдире спустилась вниз и поцеловала дочку в лоб, потом коротко чмокнула, словно клюнула, мальчика.

– Госпожа моя государыня и матушка! Сестрица Майвэ изволила прибыть и кланяется вам!

Белая женшина поднялась и протянула руки к Майвэ. На лице ее появилась какая-то робкая, почти виноватая улыбка. Она наклонилась и обняла ее. От женщины пахло осенними листьями и чем-то нежно-сладким, и руки у нее, такие морозно-белые, были теплыми и ласковыми.

– Добро пожаловать, маленькая госпожа, – почти прошептала она.

Это была злая тэриньяльтиха.

Майвэ стояла с открытым ртом, пока нянюшка Мэнири не взяла ее на руки и не передала королю. Отец усадил ее на левое колено, а беловолосого мальчика на правое, и начался пир Середины зимы.

Так Майвэ впервые познакомилась со своим братом, принцем Холмов.

Асиль с приездом Майвэ и Сэйдире совсем ушла в тень. Девочка оказалась такой обаятельной, такой хорошенькой, что все дамы только о ней и говорили, ахали и охали, называли ее маленькой принцессой, и, когда думали, что Асиль их не слышит, сокрушались вполголоса, что не ей, королевской дочке, суждено сесть на престол.

– Ах, как несправедливо! – говорили они. – Ведь наш государь – старший сын своего отца! Почему же госпожа Сэйдире не королева, а дочка их – не наследница Холмов?

"Как будто прежде они не фыркали в сторону Сэйдире, – думала Асиль. – Дневная, мол, черная! А я белая. Бледная. Как подземный червяк. Одно только что не слепая. А вот брат мой слеп…"

Но Майвэ и правда была такая очаровательная! И она так нравилась самой Асиль!

Немудрено, что очевидное решение пришло в голову сразу всем. И то, что Майвэ и принц со временем станут мужем и женой, с тех пор считалось самим собой разумеющимся.

Это удивительным образом сблизило Лебединую госпожу Сэйдире и Ледяной Цветок Тэриньяльтов, королеву-вдову Асиль. Они часами могли обсуждать будущее своих отпрысков, расписывать до мелочей свадебную церемонию, наряды. Дети словно стали их общими.

Ринтэ не противился замыслу женщин. Честно говоря, эта мысль, эта мечта увлекла и его. Этот брак связал бы все концы и не оставил ни места, ни поводов для раздоров в Холмах.

Вот только детей никто не спросил и даже ничего им не сказал.

А дети довольно быстро подружились. Майвэ в их паре была заводилой – шустрая, бойкая, говорливая, а он был спокойным, неторопливым и молча, робко восхищался сестрой. Она легче схватывала, быстрее усваивала науку и, что самое главное, Науринья Прекрасный, Науринья Лед-в-Глазах, сказал, что девочка унаследовала способности к магии.

– Старшая линия есть старшая линия, – говорил королю Науринья. – Кровь Медведей сказалась в тебе и твоих потомках, государь. Твоему младшему брату и его потомству боги не отсыпали способностей. Они просто люди.

– Как бы то ни было, – ответил Ринтэ, – учи обоих. Пусть принц не будет магом, но будет знать о магии все.

Науринья усмехнулся, но ничего не сказал.

Вот так и жили они – Майвэ полгода с родителями, полгода с Дедом и Нежной госпожой. Мать некоторое время жила на севере вместе с дочерью, но потом все равно уезжала, чтобы супруг в разлуке не искал утешения у других дам.

В Королевском Холме Майвэ обучали и петь, и танцевать, и писать разными почерками – женским простым, женским высоким, женским тайным, которыми переписываются женщина с женщиной, общим – для всех случаев жизни, "холодным" – для науки, скучных документов, донесений, "текучим" – для стихов, "травяным" – для писем близким людям, и всяким прочим написаниям. Учили знанию трав, камней и земель, и началам целительства, истории Холмов, истории Уговора, истории Начал Мира, учили различать животных и тварей, в общем, всему, чему можно научить отпрысков знатного дома. Принцу еще приходилось много времени проводить в фехтовальном зале и выезжать на охоты. К Провалу его пока не пускали. Зато вдвоем с Майвэ они успели облазить весь Холм – от верхнего уровня с Королевскими садами, Школами, дворцами знати, до нижнего с садами и подземными коридорами до других холмов. Ниже был один Провал.

На Ремесленном уровне было лучше всего – тут были рынки, лавки, мастерские, цеховые дома. Тут каждый вечер в харчевнях звучала музыка, именно здесь в домах богатых купцов и мастеров собирались послушать певцов. Именно здесь был Дом Лицедеев, и именно сюда спускались разнаряженные и важные обитатели верхнего уровня, чтобы насладиться веселой или грустной историей, разыгранной в лицах.

Ах, как Майвэ хотелось быть одной из них, Лицедеев! Как хотелось пережить чужие страсти на сцене, чтобы все плакали или смеялись, и хлопали ей!

Они с братом завели себе знакомых и среди студентов Школ, и среди подмастерьев. Конечно, их знакомства и походы постоянно вызывали ужас, ахи и охи у обеих царственных дам и их двора, но Ринтэ не препятствовал.

– Лучше не запрещать, – говорил он. – Запретный плод сладок.

– Но с ними может произойти какая-нибудь беда! – набрасывались на него жена и невестка.

– Но я же не глупый, чтобы не оставить им телохранителей, – смеялся Ринтэ. – Везде есть люди, которые присматривают за ними!

Дамы выкатывали глаза, но Ринтэ только смеялся.

– У королей и магов свои секреты, – довольно отвечал он. – С ними не будет ничего дурного.

Майвэ всегда с радостью возвращалась в Медвежий холм – холм детства, в холм лета. Тринадцатое лето обещало быть таким же, как и все остальные. Дед ничуть не изменился, разве что еще сильнее поседел, да вечное свое присловье «никак смерть меня не берет» говорил уже не с гордостью, а с какой-то печалью. Наверное, потому что госпожа Керинте умерла три зимы назад, а сыновья ее были неведомо где. Потому, что «в землях Дневных все плохо», и по ночам над миром вставала кровавая луна.

Сила начала в ней играть в середине лета, когда пришли первые месячные. Хорошо, что благодаря дедову обучению Майвэ уже знала, что с ней творится, а потому не испугалась. Но все равно было страшновато. Если бы не женская мудрость Нежной Госпожи, Майвэ куда тяжелее было бы пережить это время. Важно, чтобы в душе ничего не ломалось, а медленно принимало нужную форму и безболезненно вставало на место. Важно, чтобы рядом был человек мудрый, любящий и чуткий. Тогда сила будет течь в крови уверенно, ровно и спокойно, и не будет в душе углов и шрамов. А человек со шрамами в душе силой пользуется криво. Как, к примеру, те же самые Йоринда Старший и Льота Хмель.

– Жила тут в свое время, давно-давно, одна девица. Как ее звали – никто уж не помнит, ее все называют Ткачихой Лебединого озера, – рассказывала Нежная Госпожа.

– Ой, а мне Нельрун показывал ее дом! Ну, где он стоял прежде!

– Ну, да, хотя кто сейчас уж помнит? Короче, она была так красива, что сваты приезжали со всех Холмов.

– А она сама была из какого Холма?

– Не знаю. Думаю, из какого-то из малых холмов. Может, Венгальтов, у них лебедь в гербе. В общем, эти двое приехали к ней свататься. Были это знаменитые люди. Один, Йоринда, Дневной, охотник и бард, от которого ни одна тварь не могла уйти, и стрелы у него были заговоренные – он сам над ними пел. Льота же был маг, сильный маг, у Провала ему равных не было. А еще он славился красотой, от которой женщины словно пьянели – потому и Хмель. Говорят, на левой щеке у него была родинка, увидев которую женщины сразу же влюблялись в него насмерть. Потому он прикрывал ее волосами. А Йоринда в бою лишился глаза, и лицо у него было все порвано и перекошено, но женщины все равно влюблялись в его воинственное уродство не меньше, чем в красоту Льоты. И вот приехали они свататься, одновременно приехали. А Ткачиха в тот день увидела, что ее узор нарушился, и прекратила ткать полотно.

Приехали они, значит, к ней, увидели ее красу – а раньше они только слышали о ней – и обезумели оба. Перестали видеть то, что должно видеть и мыслить так, как нужно мыслить. Они были готовы убить друг друга, эти двое знаменитых. Тогда Ткачиха сказала:

– Будет несправедливо и горько, если из-за меня, обычной женщины, погубите друг друга вы, слава Ночи и слава Дня. Не простят мне этого. Потому вот что я скажу. Это озеро на заре окутывает розовый туман, а на закате – лиловый. Завтра, в ничейный час перед утренней зарей придите сюда. В тумане увидите вы на миг тень лебедя. Кто поразит его стрелой – тот будет моим мужем.

– Убить лебедя? Как это можно? Это жестоко! Это неправильно! – Майвэ захлюпала носом.

– Не перебивай. И подбери сопли, раньше времени что хлюпать? История еще не кончена… Вот и они оба даже не подумали о том, что негоже убивать лебедя… В общем, они встретились на берегу в ничейный час, и когда в тумане мелькнула тень лебедя, оба выстрелили. А потом побежали к воде, посмотреть, кто попал. И увидели, что попали оба. Только вместо лебедя убили они Ткачиху.

– Почему?! Как это вышло? – Майвэ уже ревела ревмя.

– Потому, что обоих слишком ослепила страсть. Если бы они умели владеть собой так, как должно, может, и не были бы они такими великими бойцами, но увидели бы в облике лебедя Ткачиху. А так… уж как вышло.

– А чего же она так? А? Заче-е-м она так сделала-а-а-а?

– Да потому, что надеялась, что они увидят ее, а не лебедя в тумане. Или хоть один увидит. И он уж точно не стал бы стрелять, и она выбрала бы именно его. Но они были слепы, потому, что поддались страсти.

– И что? Что с ними потом было? – рыдала Майвэ.

– Оба скоро погибли, потому, что у них не осталось воли к жизни. Так что учись владеть собой.

Майвэ долго плакала тогда, так что Нежной Госпоже пришлось позвать Нельруна, чтобы он спел девочке песню успокоения и сна.

Майвэ почему-то вспомнился Науринья. В нем тоже не было спокойствия. И в отце был непокой, но все же он умел держать себя в руках. Потому он и победил Жадного, Майвэ была в этом уверена. Но когда она спрашивала, почему Жадный убил дядю Эринта, что дядя сделал не так – отец отмалчивался. И Майвэ поняла, что вот он, тот самый рубец, который мешает отцу быть совершенным магом. Потом отец рассказал ей про деда-короля, которого она никогда не видела, разве что на портрете в медальоне госпожи Диальде. И Майвэ узнала еще об одной ране в душе отца. Так она начала понимать печаль и горе других людей и сочувствовать им. Дед говорил, что это хорошо.

– У тебя будут потери, будет горе, это уж так водится. Но ты уже к той поре закалишься и будешь готова. Раны будут, куда ж без них. Но заживут хорошо. Эти рубцы тебя не изуродуют.

А матушка рассказывала о землях Дня. Наверное, она тосковала, но когда Майвэ спрашивала – а давай поедем в твой дом, в поместье Шеньельтов – мама только качала голой и когорила – теперь мой дом здесь. И Майвэ решила – однажды она приедет в мамин дом и вернет его ей. Это справедливо!

У мамы в холме было много книг с историями Дня. Это папа и Дед добывали их для нее, выменивали, покупали через многие руки прямо от Дневных. И мама рассказывала Майвэ про прекрасную Уэльту и Дарраму Изумрудных башен, суровую Ньеру цветных витражей, про поля и леса, и детей богов, героев былого давноего и недавнего. Мама не была бардом, но умела рассказывать так, что у Майвэ в гролове возникали картинки ничуть не хуже, чем в книгах. А еще мама показывала на большой красивой карте, подаренной отцом, где какие места.

– А по этой улице в День урожая ехал Ала Аларинья, и принцесса Данналь бросила ему маленькую ароматную дыню с балкона.

– А кто такой Ала Аларинья?

Мама улыбнулась.

– Ала Аларинья, красавец отважный,

Кто в игре копий сравнится с тобою?

Белый конь под тобою танцует,

Что сравнится с твоей улыбкой?

Златоволосый, зеленоглазый,

Кто из девиц устоит пред тобою?

Кто из бойцов с тобой сравнится?

– Он был красивый как ты?

Сэйдире рассмеялась. В Холмах многие вохваляли ее яркую дневную красоту, ее золотые волосы и зеленые глаза.

– Даже если женщину сравнить с самым красивым мужчиной, вряд ли это ее обрадует. Но был он красив, да. И принцесса Данналь его полюбила. И он ее тоже.

Это было красивое начало сказки. Майвэ во все глаза смотрела на маму и слушала во все уши.

– Принцесса была просватала на Блюстителя Запада.

– И он ее похитил?

– В сказке да, похитил. И они поженились и были счастливы.

– В сказке? А на самом деле как было?

Мама покачала головой и снова нараспев проговорила стихи.

– Сожалею, Аларинья,

Мой племянник, сожалею

Вас казнить приговорили.

Дали яблоко хранить вам

Королевское, златое,

Вы ж испробовать посмели

То, что не для вас растили.

У Майвэ задрожала нижняя губа.

– А принцесса? А как она?

– В другом предании она отравилась.

– А на самом деле?

– А на самом деле она вышла замуж на Блюстителя Запада и родила ему троих детей – двух сыновей и дочь. Пережила мужа и скончалась в глубокой старости.

Это было некрасиво. Это было неправильно. В это не хотелось верить.

– Но почему? Почему не как в сказке?

Сэйдире положтла руки на плечи дочке и сказала:

– Потому, что она была дочерью короля. А короли должны выполнять свой долг ради Правды короля. Она была просватана. Она должна была выйти замуж ради мира в землях Дня.

– Но как же может быть Правда, если ее против воли? Если не за Ала Аларинью?

– Она же до того согласилась. Дав слово, ты обязан его выполнять. Весь этомир держится на Слове, если не держать его – мир-то рухнет.

– Я никогда не соглашусь. Никогда! Никогда, если против воли! – с непонятным себе самой отчаянием закричала Майвэ, а потом заплакала и уткнулась в грудь матери. – Тебя-то отец полюбил!

Сэйдире прижала к себе дочь и стала гладить по тяжелым черным волосам.

– Твой отец никогда не поступит с тобой против Правды, девочка моя, звездочка, цветочек мой ласковый. Твой жених будет достойным человеком, и ты полюбишь его. Это будет именно так. Я обещаю тебе.

Полгода в Королевском холме, полгода в Медвежьем. Маятник ее жизни качался между севером и югом, и казалось, что так будет всегда. Но каждый раз, возвращаясь с юга на север, а с севера на юг, Майвэ видела, как меняются люди. Ее сверстники менялись быстрее, старшие – медленнее. А то, что она сама меняется, она понимала только по перемене отношения к ней давно знакомых людей. По тому, как сверстники и товарищи по играм вдруг начинали в ее присутствии мяться и путаться в словах. По тому, что Нежная Госпожа запретила детям простых людей играть с ней как прежде, и теперь они при случайной встрече кланялись ей и говорили «госпожа». Майвэ сначала не понимала, почему они так с ней, что она такого сделала, но бабушка объяснила. И Майвэ весь день проплакала у себя в покоях, потому, что детство кончилось.

А потом наступило время странного, пугающего, неуютного томления. То, на что она не обращала внимания раньше, теперь вдруг начало странным образом тревожить. Это смятение пугало ее.

Кузнец, голый по пояс, подковывает ее кобылу, и под блестящей от пота кожей перекатываются буграми могучие мускулы.

Блестящие глаза и расширенные от азарта ноздри охотников, крики и смех.

Запах железа и пота от Деда после стояния у Провала.

Юноши, играющие в мяч не берегу Лебяжьего озера, босые, в одних портах, веселые, бесстыжие, беззаботные.

Прекрасные лица юных принцев и воинов в книжных миниатюрах и на гобеленах. Она часами могла рассматривать их, уходя в рисунок всем своим существом, шепотом разговаривать с ними. Она не воображала себя на месте героинь из книг, она придумывала истории, в которых оказывалась где-то рядом с ними, чтобы хоть чуточку быть причастной к их возвышенной сказке, прекрасной любви, высокому подвигу. Она пыталась остановить Льоту и Йоринду, спасая Ткачиху, она приводила на помощь отряд из Холмов королю, она вымаливала у короля Холмов прощение для Тэайны Тэриньяльта и Даэссе, и вместо преследования и смерти была свадьба, а вражды между родом Ущербной Луны и Полной Луны так и не было.

А еще были вдруг обретшие смысл разговоры женщин на кухне, на дворе, везде, где не было соколиного ока Нежной госпожи. Нескромные, шепотки, смешки, жутковатые и сладкие разговоры…

А еще были сны, от которых она просыпалась, тяжело дыша и в поту, и о которых стыдно было рассказывать.

И когда Дед или Нежная Госпожа, или мать говорили ей о замужестве, о принце, ей перехватывало горло от страха.

Неужели ЭТО может нравиться? ЭТО ужасно!

Но во сне ЭТО было мучительно сладостно. Стыдно, страшно – и сладостно.

Испытать это наяву – это до обморока пугало и до обморока манило.

Семнадцатый раз птицы улетели на юг.

Семнадцатый раз Майвэ ждала приезда отца, мамы и брата. Они вернутся с Объездом, и снова настанет праздник в Холмах!

Она сидела, обхватив колени и закутавшись в меховой плащ, и смотрела на восход луны. Луна была медно-красной. Когда она поднимется высоко, она станет кроваво-алой, и ночь будет полна багрового света и резких обманных черных теней. Осень. Душа Майвэ каждую осень пыталась встать на крыло и улететь куда-то следом за птицами. Может, за Стену. Это томление было прекрасно и мучительно. Хотелось плакать.

Снизу послышались шаги. Кто-то поднимался из низины. Может, кто-то из стражей – Дед никуда ее не отпускал одну никогда, времена были злые, а скоро станут волчьи. Твари лютовали и шептала Бездна, и выплескивал своих отродий Провал.