Текст книги "Избранницы"

Автор книги: Наталия Роллечек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Новая матушка-настоятельница приедет в ближайшие дни из Кракова.

А, значит, – не сестра Алоиза! Не веря ушам своим, глядели мы на воспитательницу. Она стояла посередине мастерской, и мы не замечали, чтобы она была смущена, выглядела обманутой или униженной. Гладкое и спокойное лицо, гладкий и спокойный лоб, казалось, срослись с чепцом, узкие губы застыли в усмешке. Хотя монахиня замерла в безмолвии и неподвижности, она вызывала в нас сейчас больший страх, чем в те минуты, когда громила нас и наказывала. Ее сила была неистощима. Она была как краеугольный камень этого дома. Власти сменялись, приходили и уходили. Она должна была остаться навсегда. Приюты, которые держатся на таких столпах, как сестра Алоиза, могли просуществовать десятки лет. Даже милосердие небес, даже сам добрый господь бог здесь бессилен и предпочитал делать вид, что не замечает нас, лишь бы не лезть на рожон с сестрой Алоизой.

Деревянные четки у пояса, блестящий крестик на груди – оба эти символа веры, известные нам с детских лет лучше, чем вкус белого хлеба, – приобретали в сочетании с ее фигурой иной смысл. И меня вовсе не удивило, когда Марыся, глядя на улыбающееся лицо сестры Алоизы, украдкой перекрестилась, как бы отгоняя от себя зло, и, глубоко вздохнув, прошептала:

– Сердце Иисуса, смилуйся над нами!

Прощание с матушкой носило торжественный характер. В красиво убранной мастерской наш хор исполнил несколько песнопений, после чего каждая из девочек подошла к матушке, которая сидела в кресле посередине зала, поцеловала ей руку и вручила свой венок.

Поведение матушки отличалось таким неподдельным спокойствием, что она казалась просто мертвецом. Как автомат, пущенный в ход пружиной (пружиной в данном случае была сестра Алоиза), она склонялась над каждой девочкой, подходившей к ней, и целовала ее в лоб; взгляд черных глаз скользил над головой воспитанницы и устремлялся куда-то в неведомую даль. И такой бы именно она навсегда запечатлелась в нашей памяти, если бы не одно маленькое происшествие.

Матушка уже села на дрожки, которые должны были доставить ее на вокзал, когда маленькая Эмилька с тряпочным мячом в руках подбежала к экипажу.

– Я матушке дам этот мяч. Когда матушка поедет к другим детям, то подарит им этот мяч от нас.

Матушка взяла из рук Эмильки матерчатый шар, поглядела на него, на девчушку, потом на нас. Легкий румянец выступил на ее щеках, глаза заблестели, бледность исчезла; она подняла руку, намереваясь что-то сказать, – я запомнила, как сильно дрожали ее губы, – но в этот момент лошадь дернула, дрожки покатились по мостовой, а тряпочный мяч упал на каменные плиты тротуара…

В приюте готовились к празднику преображения господня. Это было одно из крупнейших торжеств в жизни нашего приюта, и, в соответствии с монастырским уставом, нам надлежало почтить его особенно добросовестным исполнением всех своих приютских обязанностей и новыми пожертвованиями. Нас подбадривали долетавшие с кухни известия, что в день преображения господня на обед будет подано печенье, а на ужин – чай с ветчиной.

Мы находились на молитве, когда забренчал звонок у калитки. Сестра Романа пошла открыть.

Едва успели мы выйти из часовни, как всех нас позвали в трапезную. Там мы застали целую компанию гостей. Возле окна стоял врач, несколько месяцев назад намеревавшийся лечить наших девчонок. Высокая дама, которая некогда сопутствовала той пани, что удочерила Зулю, и еще одна незнакомка.

Гости умолкли, когда мы вошли, и стали приглядываться к нам.

– Слава господу Христу! – проскандировали девчата, выстроившись рядами вдоль стены. Йоася, уверенная, что и на сей раз пойдет речь об удочерении одной из сирот, горящим от возбуждения взглядом обводила всех присутствовавших.

Доктор откашлялся и начал:

– Дорогие паненки… – и, словно рассердившись на самого себя за слишком торжественный тон, осекся и повторил более обыденно и прозаично: – Слушайте, девочки! Мы знаем, что вам тут тяжело. Пусть сестра не прерывает меня! Я буду говорить кратко. Мы обсуждали в кругу людей доброй воли, что можно было бы сделать для вас. Обе пани, которых вы здесь видите, принадлежат к обществу, занимающемуся опекой, то есть судьбою самых бедных людей…

– О Иисусе!.. – вздохнула Зоська.

Доктор взглянул на нее и – словно подстегнутый – с еще большей убежденностью продолжил свою речь:

– Это общество даст вам работу, жилище и содержание. Вознаграждение вы сможете использовать по собственному желанию. В настоящий момент мы имеем возможность взять опеку над пятью сиротами. По мере того, как нам удастся заинтересовать этим делом более широкие круги общественности, мы возьмем под опеку следующую партию. Во всяком случае те пять, у которых есть желание, могут сейчас заявить об этом.

Я прекрасно вижу, как охватывает волнение всех сирот. Ибо, как гласит евангелие, все призваны, однако лишь немногие будут избраны. Сколь великодушно должно быть это общество, которое обеспечит сиротам такие прекрасные условия существования!

Девчата всматриваются в доктора, в лицо улыбающейся пани, которая занимается удочерениями, и молчат от избытка охвативших их чувств. Еще ни одна из них не сумела переварить в своей голове потрясающую новость.

Сестра Юзефа говорит благожелательно и ободряюще:

– Обращайтесь, девочки. Если господа так добры и хотят вас забрать…

Кто-то из девчат глубоко вздохнул, словно только что пробудившись ото сна. Это Владка. Да, она обратится первой. Все взгляды устремляются в ее сторону.

– Так, значит, а где будет эта работа? – сиплым голосом спрашивает Зоська.

– Одна жительница нашего города, – быстро ответила дама, – особа с удивительно добрым сердцем и мягким характером, будучи членом нашего общества и живо интересуясь судьбой бедных девушек, примет вас к себе. Далеко идти не придется. Мастерская, которую я имею в виду, находится на этой же самой улице. Почтенная вдова, владелица мастерской, сообщила нам о своей потребности в пяти рабочих единицах…

Никто не отвечал. Девчата, стоявшие в первой шеренге, молчаливо опустили головы. Вдруг из этой шеренги выходит Йоася и с плачем убегает. Молчание сирот становится все более неприятным для гостей. Внимательно приглядывающаяся к нам пани говорит спокойным голосом:

– Ну так что? Кто из паненок имеет желание?

Снова кто-то тяжело вздохнул. Зоська с шумом утерла нос. Нет, на службу к вдове не пойдет, конечно, ни одна из нас. Слишком хорошо понимаем мы, от чего исходит эта милая благотворительность вдовы. Лишить нашу мастерскую наиболее деловых и трудоспособных девчат, перетянуть их к себе – то есть одним выстрелом убить двух зайцев: проявить свое милосердие и обеспечить себе более высокие доходы – вот чего хотелось бы ей.

Но, кроме того, там, у нее, все было бы слишком зыбко. Все трещит и шатается, как подожженная хата. Есть уже среди нас такие, которые сбежали и вернулись. Владка потеряла работу, потому что потерял, в свою очередь, место ее работодатель. Муж Рузи оказался безработным. И сама Рузя тоже безработная, поскольку кончился летний сезон в пансионатах и потребность в посудомойках отпала. Янка побирается по поездам. Геля никогда не станет тем, кем хотела стать. Даже в отношении Зули мир оказался жесток. Здесь, в монастыре, нам скверно, однако мы уже сумели привыкнуть к нему. Здесь у каждой из нас есть свой матрац, свое место за столом, свое право на миску. Когда в подвалах есть картофель, капуста и достаточно дров для отопления, то мы еще не в худшем положении по сравнению с другими.

– Так что же? – спрашивает снова пани – уже более тревожным голосом. Но, заметив мой пристальный взгляд, оживляется и добавляет: – Слушаю тебя. Ты, кажется, хотела что-то сказать?

У меня перехватило дыхание. Я чувствую, что все повернули головы в мою сторону. Сестра Юзефа делает какой-то тревожный жест рукою. Будь покойна, дорогая сестричка! Я не воспользуюсь этим часом проявленного к нам милосердия, чтобы обвинить вас и потребовать для себя чего-то необычного.

Если бы сестра Алоиза присутствовала сейчас здесь, она расценила бы наше молчание как свою победу. Но она ошибалась. В эту минуту мы ненавидели свой приют как никогда. У нас было еще достаточно сил для того, чтобы давать отпор и бессердечной опеке монахинь, и коварной доброте дам из благотворительных обществ. Пока мы все вместе, мы сильны. В мире же, который выслал к нам своих представителей, каждая из нас в отдельности будет бессильна, она будет отдана на произвол изменчивой и жестокой судьбы и познает ее так, как познали ее во всей жестокости Янка и Геля.

– Весьма благодарны, – говорю я медленно, в задумчивости, – весьма благодарны. Однако, может быть, господа обратятся к сестрам-альбертинкам. Там есть сироты, которым живется еще хуже, чем нам. – И, минуту помолчав, добавляю: – Было бы даже очень хорошо, если бы господа захотели туда заглянуть…

Я вбежала в кухню напиться воды, исчерпав все свои силы, словно после тяжелой болезни. Повернувшись спиною к двери, новая матушка-настоятельница с большой тщательностью расставляла на подносе блюдца, чашки и тарелки с кушаньями, которые должны были придать сил для ведения собрания новому патрону «Евхаристичной Круцьяты».

Я вышла во двор. На колоде сидела Рузя. Я наклонилась к ней и спросила:

– Скажи, Рузя, что ты сделаешь с ребенком?

– Буду держать его здесь, пока муж выздоровеет и получит работу. А если выгонят, то уйду и заберу с собою Евстахия. В приют его не отдам.

Она взглянула на меня и добавила мягко:

– Не нужно отчаиваться.

Я вытерла нос и снова спросила:

– Скажи мне, Рузя, почему ни одна из нас не повесится или не бросится в реку?

Рузя глубоко задумалась.

– А разве ты имеешь со всем этим что-нибудь общее?

– С чем?

Рузя показала на приют.

– Ну, со всем тем, что здесь есть?

Ошеломленная, я посмотрела на Рузю. Да, это верно. Никогда за все время своего пребывания в приюте я и в самом деле не считала, что существует какая-нибудь связь между мною и всем этим: тасканием помоев, идиотскими беретами, писанием евхаристичных сочинений и натиранием линолеума в часовне.

– А, вот видишь! И так – с каждой. Каждая считает, что принадлежит к чему-то лучшему, что еще может войти в ее жизнь.

Рузя встала с колоды, вздохнула и добавила:

– Хорошо нам болтать, а работа-то ждет. Пойдем в прачечную, нагреем воды и, когда сестры отправятся в трапезную, выкупаем малыша, а после вечерни перестелим ему солому в корзинке.

После полудня мы переодевались в трапезной в белые платья, подпоясанные голубыми шарфами.

Вошла сестра Алоиза с охапкой белого тюля.

– Вот здесь ваши велоны. Оденьтесь и приготовьтесь к молебну. Как рыцари «Евхаристичной Круцьяты» и дети Марии, вы после вечерни получите от ксендза-катехеты специальное благословение, которое его преосвященство ксендз-бискуп передал для вас.

Сколь же сладостен день избранниц господа бога, бога, которому подвластны троны, крепости и державы, небо и земля! Сегодня утром мы получили новые тряпки для мытья полов, на завтрак было какао, а после обеда – прогулка, на которую мы ходили в наших праздничных, свекольного цвета платьях. Осчастливленные дарами этого дня, мы внимательно осматриваем велоны. На одном из них дыра.

– В этом велоне прошлый год молилась Геля. Помните? Она зацепилась велоном за гвоздь в дверях…

– Значит, это был Гелькин велон? – Я жадно схватила в руки кусок тюля, словно в нем было нечто такое, что отличало его от всех других.

Велон – это облако иллюзий, оставленное Гелькой, – достался Йоасе.

– Скажите, как я в нем выгляжу? Идет мне? – повернулась она к оконному стеклу, которое заменяло нам зеркало.

– Прекрасно! – Я разразилась неудержимым смехом, который вызвал у меня даже слезы. – Смотрись, смотрись в окно! Увидишь в нем своего избранника…

– Где? – прошептала она, прижимая нос к стеклу.

– Что, еще не видишь? В стекло вставлен осколок волшебного зеркальца. Смотри хорошенько!

Все головы в велонах, окружившие меня и Йоасю, жадно всматривались в оконное стекло.

– …Твой избранник прохаживается на углу улицы; вот он поправил шелковый галстук; волосы блестят от бриолина; на руке у него перстень, на ногах – красные полуботинки…

– С ума ты спятила! Я ничего не вижу, – отозвался сзади чей-то голос.

… Время идти в часовню.

Мы выстраиваемся. Лица у нас закрыты велонами. Как торжественно, как громко бьют колокола парафиального костела! Властные звуки вновь и вновь утверждают незыблемый порядок, царящий в этом мире. В коридоре девчат приветствуют два ряда нахмуренных лиц – со стен глядят на них лики святых, а под святыми стоят монахини, каждая с зажженной свечой в руке.

Открываются двери часовни. Все вокруг оглашается церковными песнопениями; благовония дурманят голову; назойливо звонят колокола, прославляя создателя.

И существа, восставшие из первобытного праха и хаоса, падают ниц перед его святым ликом. Белые велоны избранниц устилают линолеум, старательно вычищенный и натертый их окровавленными руками во славу всевышнего.