Текст книги "Девушки начинают и выигрывают"
Автор книги: Натали Крински
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– Пожалуйста, не уходи, – умоляю я.
Лиза смотрит на меня с сочувствием:
– Успокойся, тебе еще очень много нужно сделать.
Я прекрасно это знаю. И именно поэтому Лиза не может уйти. Без нее мой учебник из научного инструмента превратится в подушку.
Я устремляю на нее свой самый красноречивый взгляд: «Посмотри, твоя подруга в беде».
Лиза не из тех, кто не отвечает на вызов, поэтому она бросает на меня ответный взгляд: «Твоя подруга собирается в койку». Она убегает из библиотеки, оставив меня с окружающими, которые готовы прикончить меня, как Жан-Клод Ван Дамм.
Опасаясь за свою жизнь, я обвожу их извиняющимся взглядом, но, не встретив сочувствия, смущенно опускаю голову и продолжаю заниматься.
Четыре часа спустя из древней системы оповещения раздается трескучий голос.
– Вниманию посетителей, – произносит он, – библиотека закрывается через пятнадцать минут.
Объявление вырывает меня из очень крепкого и довольно приятного сна.
Сна?
Черт!
«Господи Боже, неужели это правда?» – думаю я, сонно моргая, и пытаюсь разглядеть циферблат своих часов. Контактные линзы приросли к моим пересохшим глазам, а во рту привкус, как от запаха шлема Горячего Роба после четырехчасовой тренировки – под дождем.
Общая идея вам ясна.
Меня охватывает паника. Экзамен менее чем через двенадцать часов, и…
Последние четыре часа я спала.
Я провалюсь.
Меня отчислят.
Родители от меня откажутся.
Нет, правда, откажутся.
Мне придется торговать на рынке фруктами с лотка и сдавать за деньги кровь.
Я начинаю тяжело дышать и собирать вещи, чтобы вернуться к себе в комнату и там допоздна просидеть за учебниками. Правда, сейчас уже пять утра, но какая разница?
Я запихиваю в рюкзак все свои (непрочитанные) конспекты, учебники, ручки и карандаши. Так, а где мой калькулятор?
Где, черт побери, мой калькулятор? Я лихорадочно роюсь в грудах бумаг. И устраиваю целое представление, бормоча себе под нос ругательства.
Ой, вот он!
Мне бы не хотелось лишиться этого несчастья всей моей жизни.
Я покидаю библиотеку и решаю по пути домой выкурить сигарету, чтобы успокоиться. Дрожащими руками я шарю по карманам и нахожу зажигалку и почти пустую пачку сигарет.
Сую сигарету в рот, прикуриваю и быстро бегу по улицам Нью-Хейвена, чтобы не подвергнуться нападению со стороны многочисленных городских бомжей.
В голове снова крутятся мысли, я думаю обо всем, что еще нужно сделать, и о тех четырех часах, что продрыхла в библиотеке. Я в сотый раз ругаю себя, почувствовав, как зацепилась за что-то пляжным шлепанцем.
(В пляжных шлепанцах ходить жутко холодно, но я до первого снега продолжаю демонстрировать педикюр. Какой смысл платить двадцать семь долларов, чтобы одной смотреть на свои пальцы?)
Сумка с книгами летит в одну сторону, нога едет в другую, а я сама – в третью.
Я приземляюсь на колени на холодный жесткий тротуар и, как только убеждаюсь, что не получила никаких серьезных травм, оглядываюсь: не стал ли свидетелем моего падения кто-нибудь из значительных персон?
Заметив парочку, которая, держась за руки, осторожно приближается ко мне, я прищуриваюсь, чтобы разглядеть их в темноте, и понимаю, что это Кристал и Себастьян Уайз. Как видно, эрекция во время танца – новая мода знакомиться, охватившая нацию. Некоторым везет, так уж везет. Еще я понимаю, что лицом к лицу столкнулась с двумя обладателями самого лучшего маникюра на планете. Как может Бог так ненавидеть одного человека?
Я пытаюсь спрятать лицо под волосами, чтобы два небожителя меня не узнали. И это только из любви к Кристалу. Кто хочет быть лучшим другом девушки с размазанной тушью, распластавшейся на земле, как лягушка?
Однако удача, похоже, окончательно меня оставила. Голос в отдалении зовет:
– Хлоя? Милая? Это ты?
Я поднимаю глаза и оказываюсь лицом к лицу с Кристалом и божеством среди геев.
– Да, – покорно отвечаю я, стараясь не расплакаться.
– Это Себастьян, – неуверенно произносит Кристал.
– Привет.
– С вами все в порядке? – спрашивает Себастьян. Он кажется взирающим сверху ангелом: светлые волосы образуют нимб вокруг лица с идеальными чертами.
«Почему ты гей?» – хочу спросить я, но вместо этого лишь говорю «да», не пытаясь даже посмеяться над своим жалким существованием.
Они вдвоем помогают мне подняться. Вместе молча собирают мои вещи и складывают их в сумку.
Кристал обнимает меня своими худыми руками.
– Мы с тобой еще как следует повеселимся, – с улыбкой говорит он, – а пока пойди-ка съешь порцию мороженого или чего-нибудь другого.
– У меня завтра экзамен, – беспомощно подвываю я, обращаясь скорее к себе, чем к нему.
– Тем более, – говорит он, и Себастьян энергично кивает.
– До матча «Гарвард−Йель» всего ничего. Ты должна это выдержать. И тогда мы сможем от души выпить, – радостно добавляет Кристал.
– Ты прав, ты прав, – отзываюсь я, безуспешно пытаясь убедить себя, что он действительно прав. – Куда вы? – спрашиваю я, чтобы отвлечься от своих несчастий.
– О, просто идем ко мне, – небрежно отвечает Кристал.
Я не сомневаюсь, что внутри у него все трепещет.
– Желаю повеселиться, – с дьявольской ухмылкой произношу я. После Райана я ни разу не видела Кристала таким возбужденным. Возможно, Себастьян Уайз поможет ему преодолеть последствия того разрыва.
Я медленно поднимаюсь по лестнице, и мой оптимизм все уменьшается. Надежда на то, что я сдам экзамен, тает с каждой минутой: сейчас уже два тридцать. Мое падение вырвало значительный кусок времени из моего расписания.
Я распахиваю дверь и кладу тяжелый рюкзак на диван в общей комнате. Из-под двери спальни пробивается полоска света. Должно быть, Бонни не спит. Странно, обычно в полночь она уже гасит свет. Я приоткрываю дверь – Бонни сидит, ссутулившись, за своим компьютером и барабанит по клавиатуре, словно строчит из пулемета.
– Привет, Бонни, – весело говорю я.
Она смотрит на меня с холодным безразличием. Бонни все еще злится на меня из-за истории с вибратором.
– Бон-Бон, – с надеждой произношу я… Это прозвище я придумала для нее на первом курсе, и, как правило, оно будит в Бонни добрые чувства. Особенно когда она сердится на меня, что обычно длится не слишком долго.
– Что, Хлоя. – Это звучит скорее как утверждение, а не вопрос.
– Чем занимаешься?
– Пишу эссе, – четко отвечает она.
– О, здорово! Можем позаниматься вместе! – восклицаю я, призвав на помощь весь оставшийся у меня энтузиазм.
– Я собираюсь ложиться.
– Надеюсь, ты не против, если я немного посижу, – робко спрашиваю я.
– Как угодно, Хлоя.
Решив дать ей несколько минут, чтобы успокоиться, я сажусь за свой компьютер и проверяю почту. Ничего интересного.
Я решаю посмотреть, не бросил ли YaleMale05 на этой неделе в меня комком сочувствия.
Разве я не упомянула, что я мазохистка?
Еще я надеюсь, что он, возможно, назвал свое имя, хотя это точно Максвелл.
Я размышляю.
Захожу на страничку «Йель дейли ньюс», наверное, в миллионный раз за эту неделю и жду, пока выскочит моя колонка, чтобы прочитать отклики.
Ну конечно, как и ожидалось, YaleMale05 действительно нашел время в своем плотном расписании, чтобы уделить мне толику внимания.
Я прокручиваю экран и вижу всего одно простое предложение под его псевдонимом:
Эта колонка про меня?
YaleMale05 много о себе воображает. Разумеется, правда, что его маскировка дала мне пищу для последнего материала. Но как он умудрился это понять? Максвелла всю эту неделю я даже не видела.
Возможно, он несколько более перспективен, чем я думала вначале.
Обдумывая данную мысль и готовясь покинуть сайт и по-настоящему начать заниматься, я заметила, что на этой неделе были присланы еще несколько откликов.
ЧЕРТГРРРРР88
Хлоя, кто бы ты ни была, писать ты не умеешь. Я изучаю английский язык, ты едва способна связать три предложения.
НАТАЛИ С.
Некоторым женщинам нравится, когда с ними обращаются как с людьми, а не как с куклами. Не заставляй всех остальных женщин выглядеть дурами. Мне жаль тебя.
Я тупо пялюсь на экран, не в силах придумать ни резкого ответа, ни саркастического замечания. Я чувствую себя неудачницей, пустой и даже… ненавидимой.
Неужели никто не видит в моих текстах юмора и иронии? Простых наблюдений за нашим поведением, когда мы пытаемся общаться с противоположным полом? Такое впечатление, что выстраданная мысль, которую я каждую неделю пытаюсь донести через свою колонку, уничтожена этими не имеющими лица критиками.
Внезапно на глазах у меня выступают слезы и начинают капать на клавиатуру. Терпеть не могу плакать. Не только портится цвет лица, но и словно выворачивается наизнанку душа. Но я не могу сдержаться. Эта кошмарная ночь начинает вытекать из моих глаз, сначала медленно, затем потоком.
Как могут люди, которых я даже не знаю, так меня обижать? Как могут мои материалы, источник большой гордости, превратиться в публичную катастрофу?
Судорожно вздохнув, я поворачиваюсь и пытаюсь нащупать коробку бумажных платков на столике у кровати. На меня вдруг наваливается смертельная усталость. Я хочу только одного – лечь не раздеваясь на кровать, прямо поверх покрывала, и заснуть в надежде проснуться где-то в другом месте. С кем-то другим. Или, скажем, пробудиться через два дня в Гарварде, ничего этого не помня.
Бонни смотрит на меня, и ее лицо смягчается. Она берет платки, которые я безуспешно искала, и направляется ко мне, сочувственно протягивая мне коробку. Я выхватываю один и сморкаюсь, тянусь за вторым, который она милосердно вкладывает мне в руку.
Она позволяет мне выплакаться. Бонни знает, когда надо делать подобные вещи. Она знает гораздо больше, чем я думаю.
Через несколько минут, когда мои рыдания сменяются всхлипываниями, она спрашивает.
– В чем дело? Что случилось?
Я поднимаю на нее глаза и тихо отвечаю:
– Ничего.
– Значит, мы просто так сидели последние десять минут, пока ты плакала? Что ж, замечательно. Тогда я ложусь спать, – говорит она полным сарказма голосом.
Я смотрю на нее, надеясь, что она пойдет спать, но она не сводит с меня глаз и терпеливо ждет ответа. Бонни каждый день ложится спать в полночь, но, если я уроню хоть одну слезу, она будет утешать меня до восхода солнца. У нее больше терпения, чем у меня.
Наконец я сдаюсь и по частям выкладываю свою историю. Мелвину не нравятся мои материалы. По крайней мере я так думаю. И я завалю экзамен. И я упала. А теперь еще и отзывы. Эти отзывы.
– Все идет не так, – спокойно делаю я вывод.
Бонни задумчиво слушает.
– Разреши взглянуть на эти сообщения, – просит она. – Кто эти люди, начисто лишенные чувства юмора? – добавляет она.
– Бонни! – сердито восклицаю я. – Ты хочешь вывести меня из себя? Мне совсем ни к чему знать о тысячах людей, которые меня ненавидят.
– Согласна, я немного преувеличиваю. – Ха! Ты только взгляни.
Через ее плечо я читаю сообщение, на которое она указывает – три коротких слова на экране.
БРАТ2
Ты меня смешишь.
– Видишь! – радостно восклицает Бонни. – Ты нравишься читателям!
– Да, на каждых трех, считающих, что у меня литературные способности Полы Абдул, приходится одинокий стрелок, который находит меня забавной. Очень ободряет.
– Хлоя, – говорит Бонни, глядя мне прямо в глаза, – заткнись.
Я смущенно опускаю взгляд.
– Ты помнишь, – продолжает она, – как в начале второго курса я вела ту обучающую программу?
– Угу. – Я киваю головой, не вполне понимая, куда клонит Бонни.
– И в группе были люди, не согласные с моей методикой преподавания. Они считали, что я допускала ошибки и тому подобное.
– Да.
– Ты помнишь, что ты мне сказала?
Я тупо смотрю на нее. Абсолютно не помню, что я ей сказала.
– Ты сказала, цитирую: «Если все тобой довольны, ты плохо делаешь свое дело. Ты даже не стоишь того, чтобы тебе об этом сказали. Ты скучная».
Я улыбаюсь:
– Я действительно это сказала. Я такая мудрая.
– Нет, ты не мудрая. – Она делает паузу. – Хлоя, ты считаешь, что можно вести секс-колонку и быть всем лучшей подругой? Ты пишешь о том, что задевает в людях определенные чувства. Вполне естественно, что некоторым не нравится, что ты говоришь.
– Но зачем им говорить, что им не нравлюсь я? Та девица вообще сказала, что жалеет меня! – причитаю я.
– А ты не жалеешь ее за то, что она потратила время на то, чтобы выразить свое мнение о тебе в газете колледжа? – спрашивает Бонни с таким отвращением в голосе, что я почти ей верю. Но резкие слова все еще остаются накрепко впечатанными в моем мозгу.
– Думаю, да, – отвечаю я, лишь слегка убежденная.
Бонни смотрит на часы и ахает:
– Черт! Неужели уже три тридцать?
– Ты сказала «черт».
– Знаю. Тебе нужно заниматься, – говорит она, читая мои мысли.
– Это верно.
– Теперь обними меня, и я пойду спать.
Я падаю в ее объятия, благодарная Бонни за терпение.
– Ладно, будет тебе. Отпусти меня. Мне нужно поспать. Утром у меня пробежка. И если твой будильник подведет… – с угрозой предупреждает она.
– Не волнуйся. Не подведет. Похоже, сегодня я вообще не лягу.
Она сочувственно смотрит на меня:
– А как насчет праздничного ленча завтра, когда ты все сдашь?
– Не могу, – извиняюсь я. – Мне еще нужно закончить реферат по афро-американской литературе.
– Ох, бедняжка!
– Да, это точно.
У Бонни никогда не бывает завалов перед промежуточными экзаменами. В основном потому, что она любит все делать заранее. Миссис Джонсон внушила своим детям: «Кто рано встает, тому Бог дает». Промедление для Бонни подобно святотатству.
Для миссис Джонсон я антихрист. Так что все сходится.
Я выпрямляюсь на стуле и оглядываюсь, чтобы не заснуть (в третий раз за последние пятнадцать минут). Все вокруг меня лихорадочно строчат и с излишней энергией тычут пальцами в калькуляторы. Мерзавцы.
Я озадаченно смотрю на свой листок.
Ответьте на пять из следующих десяти коротких вопросов.
На два я ответила и испытываю трудности с выявлением еще трех, на которые можно было бы попытаться ответить.
3. Что такое Бермудский опцион и как он действует?
«Четырехзвездочный отель по системе все включено» – единственный ответ, который приходит мне в голову, поэтому я его и записываю. Может, мне дадут баллы за юмор. Я определенно не заглянула в «Удивительном мире финансов» в главу, связанную с тропиками.
Я смотрю на часы: осталось сорок пять минут.
Переворачиваю страницу.
Ответьте на два из следующих четырех математических вопросов.
Продемонстрируйте все свои познания.
Ох! Эта часть теста от автора «Иррационального избытка». Сегодня я определенно не в том состоянии.
Минуты бегут, я сражаюсь с тестом и отвечаю на все четыре вопроса.
Вот вам и попытки вложить что-то путное в мою голову.
Я уже смирилась с мыслью, что все указывает на провал. В Йельской градации это, вероятно, найдет свое выражение в оценке «В» с минусом. Что вполне соответствует действительности, потому что в жизни я постоянно получаю «В» с минусом.
Несколько часов после сдачи теста я провожу в состоянии, близком к безумию; в спешке укладываю вещи и пишу реферат, в котором анализирую тему религии в романе Элис Уокер «Цвет пурпура», по поводу которой на самом деле могу высказать интересные соображения. И конечно же, умудряюсь забыть купить пиво, не выполнив единственное задание, данное мне Карой в связи с матчем «Гарвард−Йель». Кара – главный организатор нашей поездки. Она очень серьезно подходит к своим обязанностям. Кара из Техаса, а там с большим почтением относятся к футболу (и оружию). С таким почтением, между прочим, что Кара выступила с блестящей идеей нанять ради данного случая фургон.
– Это наш последний такой матч в Гарварде, – настаивала она, когда я спросила, почему все же мы должны заплатить по 200 долларов за трехчасовое путешествие из Нью-Хейвена в Кембридж. Хотя, должна сознаться, мне нравится, что в фургоне есть туалет и встроенная кофеварка. Не говоря уже о том, что в истории всей нашей семьи я единственная, кто когда-либо ездил в фургоне.
Наш план состоит в том, чтобы на следующие два дня запарковаться, подобно бродягам, в Гарвард-Ярде, надеясь – нет, молясь, – что нас не арестуют и не эвакуируют наш арендованный фургон. Это неизбежно вылилось бы в пешую прогулку в Саути, чтобы вызволить его за огромные деньги у человека по имени Винни с повязкой на глазу и четырьмя зубами.
Ладно, согласна, это мой личный кошмар.
Именно эту сцену я, развлекаясь, проигрываю в уме, пока бегу по Старому кампусу, чтобы встретиться с друзьями за воротами Фелпса и наконец отправиться в путь (с традиционным опозданием на полчаса).
Я прибегаю запыхавшаяся и вымотанная. К счастью, я дитя Нью-Йорка, а значит, имею проездной на метро вместо водительского удостоверения, и меня не оштрафуют за вождение этого чудовища на колесах в самый час пик. Я проведу свое первое путешествие в фургоне, попивая пиво с Горячим Робом и Активистом Адамом (самым что ни на есть женственным образом), и возможно, ухитрюсь поспать перед знаменитой вечеринкой в гарвардском пабе, которая состоится сегодня вечером.
– Привет, ребята! – кричу я, переполняемая возбуждением. Выходные, в которые проводится матч «Гарвард−Йель», – мое любимое время года. Это время воссоединения и огромного облегчения после промежуточного безумия.
Кара стоит перед фургоном, решительно подбоченясь и щурясь от солнечного света. На ней футболка с надписью:
ГАРВАРД ПРОДУВАЕТ, А ПРИНСТОН НЕ СЧИТАЕТСЯ
Кара сурово смотрит на меня:
– Во-первых, ты опоздала. Во-вторых, что с моим поручением?
Я изображаю непонимание.
– Ты о чем? – спрашиваю я и широко открываю глаза, подражая Веронике. По-моему, у меня получается очень хорошо.
– Ты знаешь, о чем, – ворчит она, вытаскивая из фургона две упаковки по тридцать штук «Нейчерал лайт». – Я знала, что ты забудешь, поэтому купила сама.
«Нейчерал лайт» – не натуральное, не очень светлое; да вы и сами знаете.
– Спасибо, Кара, – искренне благодарю я. «Гарвард−Йель» немыслим без моря дешевого пива.
Вся наша разношерстная компания в сборе. Бонни, назначенная водителем, изучает карту, пытаясь вычислить наиболее легкий и самый безопасный путь до Кембриджа. Активист Адам и Горячий Роб раздобыли гарвардский альбом и просматривают его в поисках девушек, на которых можно нацелиться в эти выходные, и одновременно подталкивают Бонни к тому, чтобы выбрать самый короткий маршрут. Вероника склонилась над футбольной программкой в надежде покорить в эти выходные тысячу фунтов мужчин. Это составит 4,62 футбольного игрока.
Амбициозно, но выполнимо.
Кристал в роскошных потрепанных джинсах «Дизель» прислонился к фургону и пристально изучает свежий номер «Нью-йоркера». В данный момент он с головой ушел в рассказ, напечатанный в этом выпуске. Он постоянно посылает в этот журнал рассказы, раз за разом получая отказы. По счастью, в отношении своих литературных опусов он проявляет стальную выдержку.
– Как на этой неделе? – кричу я ему.
– Не так хорош, как тот, что послал я, – говорит Кристал, качая головой, и возвращается к рассказу.
Кара, глава экспедиции, сидит в фургоне, вооружившись списком: еда, напитки, карты… целая простыня. Убедившись, что все и всё на месте, она издает командный клич:
– По местам!
Первокурсник Питер из «Жабы» с ошалелым видом – оттого, что еще жив, – широко улыбается. На прошлой неделе он бросил свою подружку, и Кара подхватила его проворнее, чем туфли «Манолос» на распродаже.
– Придержи своих лошадей, футбольная Барби, – сухо замечаю я.
Питер смеется, словно ничего смешнее в жизни не слышал.
Кара бросает на него убийственный взгляд, и он давится собственным смехом.
Надо отдать ей должное: она хорошо выдрессировала его всего за одну неделю.
Лиза с театрально накрашенными глазами и сигаретой ходит взад-вперед и рассеянно говорит по сотовому. Она отбрасывает назад длинные темные волосы и делает глоток пива с привкусом джина и тоника из спрятанной в бумажный пакет банки.
Пить такую дрянь? Лиза иногда очень меня удивляет.
– Я тоже буду скучать, дорогой, – шепчет она в телефон и закатывает глаза.
– Кто это? – спрашиваю я.
– Стюарт, – отвечает она одними губами.
– Ах да.
– Значит, так, друзья! – хлопнув в ладоши, привлекает общее внимание Кара. – Садимся и едем!
– Ш-ш-ш! – шипит Лиза. – Я говорю с Гарри.
С Гарри? Мне показалось, она разговаривала со Стюартом.
Мы все поднимаемся в фургон, горя желанием бурно начать выходные.
Когда Бонни выезжает на шоссе, положив руки на руль в положении «на десять часов» и «на два часа», меня захлестывает теплое, не поддающееся определению чувство. Ощущение такое, будто впервые за целую неделю я сижу неподвижно, не обремененная никакими обязанностями и окруженная людьми, которых люблю. Пусть это звучит банально, но мало что в жизни сравнится с удовольствием от общения с друзьями. И одно из этих «мало» – находиться с ними в начале пути к трехдневному забытью.
– Вы ни за что не угадаете, что я слышала, – обращается к нам Кара, выдернув меня из моих грез.
– Пива? – спрашивает, ни к кому конкретно не обращаясь, Горячий Роб и открывает установленный в фургоне холодильник.
– Что бы вы сделали, если бы узнали, что это пиво разлито в колумбийских потогонных заведениях людьми, работающими по четырнадцать часов в день без перерыва на посещение туалета и практически бесплатно, лишь для того, чтобы принести прибыль бессердечным империалистам и транснациональным корпорациям? И не говоря уже об ущербе, который эти заводы наносят окружающей среде. – Активист Адам умолкает.
Горячий Роб смотрит на него с досадой.
– Хочешь пива? – снова спрашивает он.
– Да, давай, – отвечает Адам, протягивая руку. Бонни слышит, как эти двое с треском открывают банки, и с угрозой смотрит на них в зеркало заднего вида.
– Если вы хотя бы подумаете о том, чтобы выпить это здесь, я остановлю машину и высажу вас прямо тут, на обочине шоссе.
Вероника отрывается от зеркальца, не донеся до губ помаду, и неодобрительно хмыкает:
– Ты всегда такая зануда, дорогая? Бонни с весьма недовольным видом что-то едва слышно бормочет себе под нос.
Адам и Роб разражаются хохотом. В ответ Бонни сворачивает на обочину и резко жмет на тормоза.
Сложив руки на груди, она оборачивается и смотрит на ребят. Бонни не шутит.
Кара, раздраженная тем, что никто не обращает на нее внимания и ее план прибытия в Гарвард ровно в пять минут девятого может быть сорван единственным водителем, считает своим долгом вмешаться.
– Бонни, возвращайся на дорогу, – сурово произносит она и быстро добавляет: – В фургонах разрешены открытые емкости с алкоголем. Бонни смотрит на нее с подозрением.
– Я проверяла, – вынужденно лжет Кара.
– Отлично, – ворчливо отзывается Бонни.
– А теперь, – говорит Кара, удовлетворенная тем, что настояла на своем и фургон снова движется, – вы ни за что не угадаете, что я слышала.
– Что, милая? – с надеждой спрашивает Первокурсник Питер, играя темным локоном, лежащим на ее загорелом плече.
Кара – фанатка загара. Она или бронзовая, как пляжная красотка, или странного оранжевого цвета, в зависимости от того, где провела лето.
Она смотрит сквозь Первокурсника Питера, словно он прозрачный.
– Что ты слышала? – спрашиваю я, радуясь возможности развлечь ее.
– Вы не поверите, кто у нас лесбиянка.
– Кто? – отзываюсь я.
– Ты сказала «лесбиянка» так, как будто это болезнь, – замечает Лиза.
– Я ничего плохого в виду не имела. Просто это шокирует.
– Ну, давай, говори уж, – встревает Вероника.
– Джули Купер, – театрально объявляет Кара.
– Кто такая Джули Купер? – спрашивает Первокурсник Питер.
– Ты ее не знаешь, – говорит Кара, стряхивая его руку и выжидающе глядя на остальных.
– Офигеть! – восклицает Горячий Роб.
Я недоуменно смотрю на него.
– Я встречался с ней на первом курсе, – объясняет он. – И на втором, между прочим, тоже. Это я могу вычеркнуть из своего списка, – говорит он, обращаясь к Адаму.
– Что вычеркнуть из своего списка? – спрашиваю я.
– Пункт «переспать с лесбиянкой».
– Что это за список?
– Список того, что было бы забавно сделать до окончания колледжа, – совершенно спокойно отвечает он.
– И переспать с лесбиянкой входит в этот список?
– Ну да, а почему нет.
– Кара, – произношу я, поворачиваясь к ней, – Джули Купер не лесбиянка.
– Нет, лесбиянка. Она лесбиянка с губной помадой.
– Откуда ты знаешь?
– Да, – кивает Лиза, – откуда у тебя эта информация?
– Ну, вы помните, как она одно время встречалась с Билли Дунном?
– Угу, – говорим мы все (кроме Первокурсника Питера).
– Так вот, я занимаюсь вместе с ним на курсе «Популярность».
– Подожди-ка, – перебиваю я Кару, – ты посещаешь курс, который называется «Популярность»?
– Да, – отвечает Кара, – туда все ходят. Он очень интересный. Там рассказывают, какие качества делают людей популярными.
– Ну, ладно, – с сомнением отвечаю я.
– Ну вот, мы с Билли сидим рядом, поэтому разговариваем. Во вторник он пришел на занятие очень расстроенный, и я пыталась его утешить.
– Разумеется, – вставляет, многозначительно кивая, Лиза.
– Он сказал мне, что Джули – лесбиянка! За неделю до этого она все ему рассказала. Он огорчен, потому что считает это своей виной.
– Билли не мог сделать Джули лесбиянкой. Это просто глупо, – говорю я. – Почему он вообще так думает?
– Ну, он действительно ее бросил. Понятно, почему у него плохое настроение.
– Бросая девушку, ты не превращаешь ее в лесбиянку, – не соглашаюсь я.
– Может, секс был плохой, – встревает Вероника, – поэтому она решила, что с женщинами будет лучше.
– Лично я думаю, что Билли в постели очень хорош, – говорит Кара.
Первокурсник Питер сердито на нее смотрит и, надувшись, уходит в угол.
– Да кому какое дело, – опять встревает Вероника. – Значит, Джули – лесбиянка; таким образом, у нас меньше конкуренток.
– Мне есть дело! – кричит с водительского сиденья Бонни. – Я считаю, что Джули классная. И молодец, что имеет смелость признаться.
– Молодец? – спрашивает Кристал. – Да в Йеле все геи.
– Все, кого ты знаешь, – напоминаю ему я.
– Неправда! – сердится он.
– Во всяком случае, – говорит Кара, – эта сплетня просто показалась мне интересной.
– Мы можем сменить тему? – интересуется Лиза.
Адам, который на протяжении всего этого времени остается относительно спокойным (что очень на него не похоже), быстро соглашается:
– Да! Это неприлично. Кто-нибудь хочет пойти на экологическое ралли, когда мы приедем в Гарвард?
Никто не отвечает.
Лиза лезет в большую дорожную сумку от Диора, стоящую у ее ног, и роется в ней. Выпрямившись, она раскладывает на столе травку, сворачивает бумагу и начинает набивать косячки.
Я молюсь, чтобы Бонни не обернулась и не увидела, иначе ее хватит удар. Курение марихуаны уж точно незаконно как внутри, так и за пределами фургона.
Лиза, читая мои мысли, озорно говорит:
– На это есть туалет.
Адам садится рядом с ней и спрашивает, нельзя ли и ему присоединиться к празднику. Он влюблен в Лизу – с первого курса. Лиза со своей стороны считает Активиста Адама – цитирую – «претенциозным, как траханье».
Может, она и права, но у парня доброе сердце, и он не работает на факультете. Любая другая девушка расценила бы это как преимущество, но с Лизой не все так просто.
– Итак, Лиза, – нервно начинает он, – я читал «Теорию справедливости» Джона Роулза, и мне интересно узнать твои мысли на этот счет.
– Ты читал? – спрашивает Лиза.
Адам смотрит на нее, не зная, что сказать. Будучи по природе своей вежливым, он останавливается на:
– Ну да, конечно.
– Это мило, – вежливо отвечает Лиза.
– Я знаю, как ты любишь философию, – начинает он.
Лиза бросает на меня взгляд, который говорит: «Если он знает про Гарри и Стюарта, я тебя четвертую».
Я качаю головой: мол, нет, я держу слово и не открываю рта.
– В любом случае, – продолжает Адам, не замечая нашего переглядывания, – мне было бы интересно узнать твои мысли насчет его теории о покрове невежества. Мне она кажется радикальной.
– Радикальной? Это ты – покров невежества, – отвечает Лиза, отворачиваясь от него. – А теперь дай мне покурить травку.
– Травка? Травка? – верещит со своего места Бонни. – Никакой травки в этом фургоне. Никакой!
– Ладно, ладно, извини, – быстро говорит Лиза, досадуя, что сама же себя и выдала.
По счастью, в отличие от Вероники, она искренне симпатизирует Бонни.
– Мне нужно позвонить, – объявляет она. Хватает свой сотовый, прячет в лифчик косячок и поворачивается ко мне: – Хлоя, пойдем, поможешь мне нажимать кнопки.
– Хорошо, – с готовностью отвечаю я, и мы вдвоем втискиваемся в крохотный туалет и возобновляем давнюю традицию, связанную с матчем «Гарвард−Йель».
– Помнишь первый курс? – спрашивает Лиза, закуривая.
– Уже чудо, что я вообще что-то помню.
– Как нам захотелось писать на тейлгейте [16]16
Тейлгейт, тейлгейт-парти – нечто вроде вечеринки под открытым небом, устраиваемой на стадионах во время бейсбольных и футбольных матчей прямо на парковках. Вместо столов используют задние откидные борта грузовичков, на которых расставляют еду и напитки; tailgate (англ.) – задний, откидной борт грузовика.
[Закрыть]у «Бета Тета Пи»… – Она хихикает.
– Мы были такие пьяные, – добавляю я, качая головой. – А мне хотелось только одного – съесть гамбургер.
– Да! Да! – восклицает Лиза. – Еще и двенадцати дня не было!
– А ты, разумеется, хотела только выкурить свой косячок.
– Ты присела, штаны спущены, во рту косячок, практически на виду у всей толпы, а у меня хот-дог в одной руке и «Кровавая Мэри» в другой…
– Потому что мы так и не нашли тот гамбургер, да?
– Да. Безобразие, кстати. Потому что на тейлгейтах их должно быть завались! Но конечно, к полудню их все разобрали.
– И мы потеряли всех.
– Но это было так весело.
– Особенно, – замечает Лиза, хватая воздух между приступами смеха и выпусканием дыма, – когда Джош застал нас с тобой в тот момент, когда мы писали почти на грузовик «Беты».
– О Господи, он так разозлился!
– Вы тогда в первый раз встретились, правильно?
– Да. Мне кажется, что я прямо тогда в него и влюбилась, – задумчиво произношу я.
Лиза кивает и смотрит на меня, оценивая мою реакцию.
– С того момента ты так и осталась со спущенными штанами, да? – шутит она.
– Заткнись!
– Хорошие времена, – говорит она, смеясь. Совершенно неожиданно Кара распахивает дверь, и облако дыма вылетает из туалета.
– Да как вы посмели веселиться без нас? – спрашивает она.
– Мы вовсе не веселимся, – серьезно говорит Лиза.
– Я киваю в подтверждение.
– Никакого веселья, – говорю я. – Совсем никакого.
Бонни, унюхав то, что миссис Джонсон назвала бы сигаретой с марихуаной, кричит, обращаясь к нам:
– Затушите немедленно! Я вас всех поубиваю!
– Она начнет паниковать, если мы этого не сделаем, – шепчу я девушкам.
– Ладно, хорошо, – говорит Лиза и бросает косячок в раковину.
Мы с Карой и Лизой возвращаемся в переднюю часть фургона, где из динамиков льется оглушительная «Живем, молясь» Бон Джови. Даже Бонни начинает подпевать.
«О! О! Мы на полпути туда… о-о… живем, молясь…»
На следующий день я просыпаюсь в полдевятого утра. Надо мной стоит Кара.
– Вставай. Проснись. Время тейлгейта. Сейчас.
Я сонно тру глаза.
– Нас еще не арестовали?
– Нет, – радостно отвечает она. – Прошла одна ночь без полиции, проведенная в фургоне в Гарвард Ярде. Предстоит еще одна.
