Текст книги "Журнал Наш Современник 2008 #8"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Со многим почти так и получилось. Почти, но не со всем. Если долгая жизнь действительно подтвердила подлинную сложность многих явлений, то с другой частью его рассуждений Дин Хун ни при каких условиях не мог согласиться и сейчас. На это был наложен запрет в самом существе его, через который перешагнуть он не мог и не хотел, и всё тут.

На земле все имеет свой предел, край, достаточно четкие очертания границы, где кончается одно и начинается иное. Иначе и не может быть, потому что так устроен реальный мир. Даже звери метят пределы своих владений и следят, чтоб чужак не нарушал их. А людям тем более нельзя без границы. Нельзя нарушать или игнорировать существующие границы, тысячелетние установления, разумные законы. Иначе недалеко и до беды. Это на руку только тем, кто паразитирует на этом, ищет своей шкурной только, а не общей выгоды.

Нельзя смешивать основные понятия, на которых держится мир, а тем более подкапывать их. Иначе он станет зыбким, как болото, нарушится всякое равновесие – добра и зла, хорошего и плохого, суши и моря. Между подвигом и преступлением должна быть не только четкая грань, но и широкое поле различения. конце концов, нельзя, чтобы Пограничник нашел общий

язык с Контрабандистом. Пусть они останутся в вечном противостоянии. Никоим образом нельзя допустить, чтобы они вступили в родственную или иную связь, заимели общие интересы, а значит, и общую мораль. Ибо тогда морального, нравственного не будет вообще… А это начало конца!

О законе и совести

Среди этого торжества или, если можно так выразиться, "праздника беззакония" Дин Хун один возвышался хмурой скалой. Слушая приторно-сладкие и складные панегирики, он не без иронии восхищался изворотливым искусством ораторов не говорить главного, в то же время выворачивая все наизнанку и представляя черное белым, белое – серым, а явное – спорным. И когда совершенно неожиданно предоставили слово ему, он только на какой-то миг усомнился, стоит ли давать отпор этой вакханалии лжи и славословий, все равно же ни в чем не убедишь этих мелких и подлых как на подбор людишек… а ведь и действительно отобранных сюда, подумал он, по вполне определенным "качествам". И встал во весь свой огромный, самую разве малость осаженный старостью рост, медленно окинул тяжелым взглядом льстивые и наглые, разгоряченные вином и едой лица… Мгновенно установилась неестественная, когда сдерживается даже дыханье, напряженная тишина.

– Никогда не думал раньше, в молодости, что жизнь такая долгая и сложная штука, – начал он издалека. – Если ее прожить полностью, до наших с юбиляром лет, то можно, оказывается, дожить до самых невероятных вещей… Например, услышать самые неожиданные толкования простых и понятных, казалось бы, незыблемых истин и основ. от я, человек, всю жизнь отдавший охране границы, сегодня оказался за юбилейным столом человека, который нарушение этой границы сделал своей профессией. Кстати, сидя здесь, я не поленился подсчитать, что только я ловил его тридцать два раза…

– А кроме тебя, ни один пограничник меня за всю мою жизнь ни разу и не смог поймать, – гордо вставил слегка подвыпивший Чжан Чжень, и его слова были встречены восторженными возгласами гостей, их бурными аплодисментами, адресованными, кажется, им обоим.

– И вот, в конце концов, мы оказались за одним столом, живем по соседству. Конечно, нарушителем был не он один. Их было много. Но почти все они сгинули по тюрьмам или заработали смертную казнь… И часто, удивительное дело, за менее значимые преступления, чем у нашего юбиляра… Почему? Кто мне объяснит? Почему он дожил до этого дня, хотя по всем статьям не должен бы дожить?! – Дин Хун опять медленно окинул потупившихся гостей пытливым взглядом старого гончего пса и не получил ответа.

– А все потому, что он обладал неким звериным чутьем, ощущал границу, черту, за которой уже лежит меч палача, и никогда не преступал ее. Печальное противоречие бытия в том, что жизнь по Закону и жизнь по Совести почти никогда не совпадают. Если закон постоянно меняется, как погода, иногда ужесточается, а иногда и, наоборот, смягчается по обстоятельствам, то грани совести – никогда. прочем, это сложнейшая и спорная часть нашего бытия. Многие спотыкались об эти противоречия, а большинство до разборки таких сложностей даже и не доходят…

– А ты-то сам за что? За Закон или за Совесть? Чем ты прожил жизнь? – снова вставил вопрос Чжан Чжень под одобрительно-подобострастный шум гостей.

– Я – пограничник. А граница – это закон. есь распорядок границы, все меры дозволенного и недозволенного расписаны в законах государства, в уставах службы, в предписаниях и приказах. И я как служивый человек никогда не нарушал закон. о всяком случае, старался не нарушать.

– А совесть?

– Совесть – дело частное, личное, а потому эфемерное, – сказал кто-то из приближенных хозяина. – Да, крайне неточная, нечеткая, эфемерная материя…

– Сомнительно… – возразил другой. – Прежде всего, материя ли эта ваша совесть?

– Ну тогда, если хотите, некая субстанция…

– Чего тут спорить об определении совести? И кто тут, спросить, взялся спорить о ней?! Странные вы люди, – резко оборвал лицемерную говорильню старый пограничник. – Совесть – она или есть, или ее нет. У кого-то она спит, а у кого и вовсе отмерла за ненадобностью… Но трудно себе представить более материальную вещь, чем совесть у порядочного человека. Сначала она начинает ныть, зудить, потом разрушает сон, и ты теряешь покой, ты терзаешься, думая, как исправить… А ведь именно по совести, по ее очертаниям и ощущениям пишутся хорошие законы, правила поведения, взаимоотношений между людьми и государствами. Другое дело, что много искажений в них вносит интерес – личный или групповой, или даже национальный. И из-за этого получаются искаженные законы, нарушающие покой и равновесие в мире А что такое интерес? Это чаще всего жадность, корысть…

Тут Дин Хун понял, что никто его уже не слушает. Такая уж была тут публика, сборище горбатых, которых только могила исправит. И тогда он сам прервал себя и сказал им, усмехнувшись:

– Но что вам говорить об этом?.. Не-ет, о совести, я вижу, мне с вами никогда не договориться…

Он вышел из-за пиршественного стола и направился прочь. Никто, даже хозяин, не посмел остановить его. Перешел, точно границу, дорогу и оказался у себя дома.

Но мысль, заданная там, продолжала работать, и надо было додумать ее и высказать, облечь в слова – ибо мысль человеческая может существовать по-настоящему только в словах. Позвал четырех слуг своих – двух денщиков, кучера и повара, – посадил перед собой, коротко поведал о "разговоре с глухими", что был сейчас в застолье, спросил:

– Как вот вы думаете, откуда в нас совесть? Что, каждый сам ее у себя растит, себе навязывает? Или это тот, кто за синим Небом, нам ее дает?

После некоторой заминки ответил повар, худенький, вопреки делу своему, молчаливый обычно человек:

– Мы не знаем, господин. Совесть – это когда всем хорошо. И большим людям, как ты, и маленьким. А когда хорошо, что же спрашивать? Мы и не спрашиваем.

– Да в том-то и дело, что кругом нехорошо! Что всё не по ней здесь совершается – и потому раздоры, склоки, войны… Что, люди не хотят, чтобы им было хорошо? Нет же, вроде бы хотят… А не получается. Кто-то обязательно хочет, чтобы у него было лучше всех… А у других хуже – так? Знаю, что так – давно знаю. Но как их уравнять в желаниях? Что для этого надо сделать?

– О, этого не скажет, наверное, и наш повелитель, правитель Поднебесной. Ни севышний Тенгри, обитающий за синими небесами… – проговорил задумчиво Старый Денщик, он уже привык говорить с ним, генералом, довольно откровенно, ибо он один из всех сослуживцев остался рядом с ним. – Не скажу, даже если и знаю…

– Ну а если даже скажу, – возразил ему повар, явно южных кровей, – кто их послушает? То-то… Как истинный китаец вам говорю, мы народ крайне практичный, даже прагматичный, но, к сожалению, совсем не набожный народ, как кочевые тюрки.

– Ну, не знаю я на счет тюрков, но ведь от них к нам пришла их великая вера в Занебесного Тенгри, – мрачно ответил Старый Денщик, видимо, заступаясь за предков.

– ыходит, все-таки совесть должна устанавливать границы, законы? Я им так и сказал, но разве они поймут это… И все беды оттого, что эти границы нечетки у нас, размыты? едь именно средь такой расплывчатости и заводятся всякие паразиты, контрабандисты… Но, допустим, установим мы точные, по совести, границы – а кто их будет охранять? Меня, простого пограничника, будь я хоть трижды генерал, на это не хватит… да, я делал только самую грубую работу, соблюдал и охранял самые грубые и несо-

вершенные законы. А тут ведь придется не только внешние границы в порядке содержать, но и внутренние, между людьми. И даже внутри каждого человека… И как, скажите, и кто сможет это сделать?..

– Не знаем, господин. Наверное, даже тем, кто обитает за Небом, это не под силу…

Ах, если бы Ли Эр был сейчас рядом!.. Но что-то говорило ему, что и вместе они вряд ли разрешили бы задачку эту. Не так уж и трудно спорить с теми, обжирающимися сейчас за богатыми столами заурядного, хотя и ловкого, мошенника. Куда труднее порой найти общий язык, общее согласное решение с единомышленником. Ибо он такой мудреный, что запутает тебя даже в простейших и очевидных вещах.

Инь Си – ученик двух учителей

После двух юбилейных торжеств Дин Хуна обуревали сложнейшие чувства и мысли, с множеством запоздалых и поэтому особенно неприятных для него откровений и, мягко выражаясь, противоречивых выводов. Пограничник все должен делать вовремя, ибо поторопился или опоздал хоть на самую малость – потерял контроль над ситуацией, упустил нарушителя.

ообще, Дин Хун прожил, а точнее сказать, прослужил свою долгую жизнь с достаточно четким и ясным представлением о добре и зле, правде и лжи, справедливости и неправедности.

Беда в том, что не везде и не всегда существует, как этого ни хотелось бы, четкая разграничительная линия, разделяющая два противоположных и часто взаимоисключающих начала, когда кончается одно и начинается совершенно другое, полностью первому противоречащее…

Значит, должно бы существовать некое подобие нейтральной пограничной зоны, разделяющей эти противоположные начала. А в жизни этого нет и быть, считай, не может.

Но без этого человечество ждет печальное будущее: обязательно найдутся те, которые воспользуются нечеткими, неточными границами и сознательно запутают все изначальные ориентиры – главные ценности, определяющие, разделяющие понятия добра и зла, а там начнется нечто невообразимое.

се это было понятно априори, то есть без доказательств, и потому он всегда инстинктивно уходил от раздумий на сей счет, полагая их и бесполезными, и в чем-то даже опасными для человеческого сознания – да, уходил от них, как от края обрыва, с которого можно сорваться… Додуматься можно до самых невероятных вещей.

Сегодня же его неожиданно для самого себя осенила крайне неприятная мысль, от которой даже передернуло…

Он ощутил совершенно четкую и реальную связь свою с Чжан Чженем – именно личную, персональную… Хотя этого не должно бы быть никогда и ни при каких обстоятельствах, настолько далеко разведены были они по полюсам жизни. Но это есть. Это данность, от которой никуда не денешься.

Это самое дикое, что может представить себе настоящий пограничник: связь с контрабандистом!.. Пусть даже сюрреальную, мистическую, существующую в ином измерении. Но связь, тем не менее, настоящую и неразрывную – и именно поэтому, по большому счету, недопустимую.

А для истинного пограничника это преступление… пусть не в реальных уголовных статьях, а по Кодексу ысшего Суда, перед которым, в конце концов, там, за синими небесами, непременно предстанет каждый пограничник.

Что там гласит тот Кодекс в отношении подобных связей, Дин Хун не знает, но ясно, что обвинение будет предъявлено и что доказательства некой вины будут найдены, иначе бы все эти мысли не встревожили его так сейчас, не смутили его пенсионный покой. На то есть у Кодекса свои следователи, чтобы выискивать, выяснять и устанавливать. И дело даже не в нем лично, а в том, чтобы другие знали, видели опасность таких связей и, в конечном счете, устрашились их…

Дин Хун прославился тем, что за время своей долгой службы он почти полностью извел нарушение границы в крупных, хорошо организованных формах. Многих контрабандистов-воротил он вынудил перейти на легальную купеческую торговлю, выгодную его родине.

По меньшей мере три раза он заранее обнаруживал тайные передвижения вражеских войск и сумел скудными силами главной заставы в трудных боях удержать их до подхода армейских частей. Этим он предотвратил большие несчастья для всего Чжоу. Нападения захлебывались еще в самом начале, и любители разбойной поживы бывали успешно изгоняемы.

Сам Император не раз вручал ему высшие награды государства и присвоил генеральское звание, доверив ему командование Северо-Западным пограничным округом. Так исполнилось таинственное предсказание в темной комнате.

Еще задолго до Дин Хуна при главной заставе была собрана большая по тем временам библиотека. Говорят, начало ей положил какой-то ныне забытый старый учитель, который в юности служил здесь. И, видимо, справедливо говорят, что с тех пор выходцы с заставы Саныуань делали успешную карьеру не только в армии, но и в самых разных сферах государственной деятельности. Многие из них занимали высокие должности при дворе Императора. Несколько бывших пограничников даже стали художниками и музыкантами. А двое прославились как знаменитые каллиграфы, работы которых высоко ценились у самой взыскательной публики не только в Чжоу, Лу, Ци, Чу, но и в других окрестных странах. Нет, вовремя усвоенная грамотность, в юности привитая тяга к знаниям многое значат в жизни человека.

Дин Хун и при исполнении обязанностей, и в своем непритязательном быту был, вообще-то, весьма немногословен. Да и о чем говорить прирожденному солдату, как не о делах службы. Но иногда, в редкие минуты особого расположения духа, он рассказывал о своем великом друге – и всегда с нескрываемой гордостью, с некоторым оттенком удивления. Инь Си, будущий начальник Северо-Западного пограничного округа, который станет генералом в тридцать лет, был одним из прилежных воспитанников и слушателей Дин Хуна. А пока он пребывал в капитанах и командовал одной из рядовых застав. Но многие сослуживцы догадывались, что "этот мальчик" далеко пойдет, и потому относились к нему предупредительно, а за глаза с ревностным недоумением: за какие такие заслуги прочат ему большое будущее, которое вряд ли доступно большинству из них? Наверное, они плоховато понимали смысл того, что называют преемственностью, – в отличие от юного капитана, сразу принявшего и глубоко усвоившего все главные установки и принципы своего учителя по службе, по жизни, по образу мысли. И поднимаясь по служебной лестнице все выше, Инь Си только укреплялся в них, превыше всего ставя честь пограничника. И надо отдать должное мудрости кадровиков из Пограничного управления, увидевших это в нем и назначивших его преемником старого генерала.

Бережно хранил в памяти Инь Си рассказы своего Наставника об Учителе, посягнувшем на вечные истины. Хотя эти старые друзья одно и то же событие могли трактовать по-разному и делали зачастую взаимоисключающие выводы, Дин Хун каким-то образом умел более выпукло передать не столько свою, сколько куда более сложную позицию бывшего сослуживца и товарища.

Именно это, скорее всего, и сделало Инь Си учеником сразу двоих учителей. С юных лет склонный к размышлениям над сущностью этого мира, он как губка впитывал в себя их посылы и выводы, противоречия и согласия, их мнения о природе и причинах происхождения добра и зла, об истине и заблуждениях.

минуты особого расположения старого генерала он просил его рассказать о своем большеголовом друге юности. Дин Хун сразу оживлялся, в суровых глазах его загорались оживленные огоньки, и он порой очень подробно, в тончайших деталях передавал суть их очередного спора – всегда с легкой самоиронией, с особой доброжелательностью к другу, с уважением

к его точке зрения, даже если был категорически не согласен с ней. И никогда не выпячивал свою, а наоборот, пытался понять доводы своего не менее упрямого, пожалуй, собеседника, который реально отсутствуя, удивительным образом умел явно присутствовать и вести активную полемику.

А разногласия были. И особенно далеко заходил, например, их спор о деянии и недеянии.

По всем этим и другим причинам на заставе с ее совсем, казалось бы, неподходящей казарменной обстановкой среди воспитанников сложилась традиция предпочтения грамотности и познаний, поисков смысла бытия, размышлений о тех самых, некоторыми презираемых, высоких материях. И это не прошло даром, ибо вышло из нее много знаменитых и именитых.

Будущий генерал Инь Си вырос и возмужал, состоялся как личность именно на фоне этого высокого разговора, в атмосфере заочного спора двух Учителей.

Но подробнее об этом лучше рассказать в ином месте и в иное время, ибо это хотя и связанная с первой, зачатая в ее лоне, но уже другая история.

Первая поимка Чжан Чженя

Здание Справедливости, как совокупности всех ее понятий и смыслов, строится народом многими веками, и в этом крайне серьезном деле существовало всегда и существует множество нестыковок, неувязок, разнобоя мнений и взглядов, из-за которых по всему зданию ползут трещины, а в отдельные критические моменты оно и вовсе грозит обрушиться… и кто в том виноват? И кто судьи, выступающие от ее имени? едь во всякое время и во всяком месте они – дети своего времени и места, а Справедливость от этого, как известно, зависеть не должна, она вневременна и повсеместна, абсолютна. И попробуй, каждый раз решая какую-то конкретную законоиспол-нительную задачу, соблюсти ее абсолюты…

Да, конкретика – это самое, пожалуй, уязвимое место царицы Справедливости. И за примерами дело не станет, вот один из них, самых ранних.

А все дело завязалось тогда из-за большеголового сеятеля сомнений Ли Эра, прозванного всеми впоследствии Лао Цзы – Старый Учитель. И тогда же, более пятидесяти лет назад, связался этот узелок из трех нитей жизни, второй из которых была жизнь Дин Хуна, известного средь молодых сослуживцев прозвищем Старый Пограничник, а после смерти – как ечный Стражник, и третья – матерого контрабандиста Чжан Чженя.

И узелок этот не развязан до сих пор.

А было тогда дождливое и холодное осеннее утро. Два юных пограничника выследили и поймали маленького нарушителя границы.

Он спал под корнем большого развесистого дерева, свернувшись от ночной стылости и подложив под голову грязнющий рваный мешок.

Они же еще вчера издали заметили его одинокую фигуру, пробиравшуюся с той стороны к линии границы. Приметили дерево, под которым он притаился в сумерках, чтобы скоротать ночь и под утро проскользнуть мимо расставленных засад. Молодые пограничники решили опередить его и, не дожидаясь рассвета, подкрались к этому месту с обеих сторон.

На дереве совсем близко от нарушителя, словно охраняя его, поднял голову и зашипел большой питон, но Дин Хун не растерялся и одним ловким ударом острого меча рассек его пополам…

Мальчишка вскинулся, готовый тут же броситься наутек, но они дружно навалились на него и крепко связали.

Это был Чжан Чжень.

Поняв безысходность своего положения, он тут же начал плакать, причитая, что его дома ждет умирающая мать, за которой ухаживает маленькая сестра, а отец давным-давно погиб на войне с диндилами. И если, мол, он не вернется, то умрет и мать, а следом и маленькая сестра, которой нечего есть…

мешке у него они обнаружили лекарственные травы, среди них и корешки женьшеня, и какие-то тяжелые камни.

Неопытные пограничники тут же разошлись во мнении и отошли в сторону, чтобы поговорить. Дин Хул настаивал привести его на заставу, а там пусть начальство решает, как с ним быть. К тому же он видел, что юный нарушитель был здесь уже не раз и прекрасно разбирается в местности.

А Ли Эр сразу принял сторону парнишки и настаивал отпустить его к больной матери, тем более что нарушение его было формальное. Не его вина, мол, что лекарственные травы и корни женьшеня растут за границей. Он просто исполняет свой сыновний долг и ради спасения матери пустился в такую опасную даль за лекарствами…

Услышав про сыновний долг перед матерью, Дин Хул смягчился, ведь и у него где-то далеко на равнине есть мать, и как там у них, что с ними сейчас?..

– Ну, хорошо. С этим доводом можно бы согласиться. Конечно, если он говорит правду. Ну а если врет? Как проверим?

– А зачем нам его проверять? Мы ему просто поверим и отпустим. рет или не врет – это ведь его проблема… Дальше мы не вмешиваемся в его судьбу, – заявил Ли Эр.

– А что, если он все-таки врет?

– Тогда его совесть замучает. Он все равно будет наказан, только не здесь и сейчас, а потом…

– Ну а ведь нам с тобой доверили охрану государственной границы. Мы же давали клятву верности императору, что будем беспощадны к нарушителям, – все сомневался Дин Хун. – И как мы можем сами принимать такое решение? Нам нельзя, мы не судьи.

– Сказал тоже… Государство, граница, император… Они незыблемы, они не шелохнутся даже, если мы отпустим этого несчастного мальчишку к умирающей матери. Наоборот, государство духовно укрепится от нашего великодушного поступка.

– И где ты успел набраться всего этого?! Крепость государства не в каких-то там духовных вещах, а прежде всего в незыблемости его границ. Если каждый будет их нарушать, что же тогда выйдет? Это уже не государство будет, а…

Они все же развязали пленника, привели к своему посту. Разожгли костер, сварили в котле змею и при утренней заре все втроем славно поели. Чжан Чжень оказался их одногодком, и они разве что формой отличались от него.

Дин Хуну снова стало жалко его, и тот почувствовал это; и хотя недавно наравне со своими охранниками, весело и нисколько не стесняясь, за обе щеки уплетал змеиное мясо, видимо, почувствовав слабину, тут же снова начал плакать и причитать про свою умирающую без него мать и несчастную сестру.

Это подействовало, Дин Хун отозвал друга в сторону и спросил в упор:

– Давай решим, скоро придет смена, подойдет проверяющий.

– Мое мнение знаешь: отпустить. Но из нас двоих старшим по посту назначен ты, поэтому тебе и решать, – ответил Ли Эр.

– Какой ты хитрый! Добреньким хочешь остаться. А всю ответственность на меня?

– Зачем тебя поставили командиром? от ты и решай.

Не ставший тогда еще и полноценным солдатом, а всего-навсего старший поста, подросток Дин Хун впервые понял, как трудно, оказывается, принимать нужное решение… После всяческих колебаний, больше из-за жалости к несчастной жертве обстоятельств Дин Хун совершил первое и, кажется, последнее нарушение своих прямых обязанностей за всю последующую долгую службу на границе: он отпустил нарушителя. Оба начинающих пограничника в тот момент, каждый по-своему, остались довольны пусть и не совсем законным, но как бы бесспорно добрым делом: они спасли человека от сурового наказания, которое сломало бы всю его судьбу.

Но каково же было их удивление, когда всего через месяц Чжан Чжень попался им опять. се прежние его оправдания опять повторились: мать не выздоровела, прежние лекарства закончились, потребовались новые, вот и… Ли Эр снова принял сторону нарушителя и сказал, что им необходимо быть последовательными: если поверили один раз, поверим и во второй. се надо решать по справедливости. Но Дин Хун на этот раз был непримирим:

– Ладно! Но и я не буду решать. Я как командир просто передам нарушителя своим командирам, и пусть они решают, как с ним быть. Они куда опытней меня, им видней. Пожалеют – пусть они отпустят его, нет – пусть решат по закону.

Скоро, когда утреннее солнце поднялось над отрогами Куньлуня, пришла смена, и проверяющий увел пленника в неизвестность.

С тех пор прошло много лет.

А тогда пограничники узнали, что суд приговорил их задержанного к трем годам тюрьмы, которую заменили службой юнгой на флоте.

Дин Хун часто и с сожалением вспоминал тот случай и хотел знать, как сложилась судьба Чжан Чженя и его семьи.

ремя летело быстро, и вот уже истек первый принудительный срок службы молодых пограничников.

Ли Эр вернулся на родину с твердым намерением сдавать экзамены на государственную службу.

А Дин Хун после некоторых сомнений решил продолжить полюбившуюся ему службу на границе, но уже добровольно, по вольному контракту.

ыбор пути

Закончив первую, присужденную по приговору суда, часть своей службы и получив свой первый в жизни отпуск, Дин Хун по дороге домой решил заехать в деревню, откуда был родом Чжан Чжень.

И почему-то не очень удивился, когда узнал, что Чжан Чжень все им наврал.

Оказывается, его умирающая якобы мать умерла задолго до того. А отец никогда не был на войне и здравствовал, слывя знаменитым на всю округу пьяницей. Сестра же оказалась не такой уж и беспомощной, как обрисовал ее брат. Чуть постарше его, она была такой рассудительной и энергичной, что уже держала в своих руках большое и крепкое отцовское хозяйство с двумя десятками работников.

Сказать, что она сразу понравилась Дин Хуну, – значило ничего не сказать. Никакая другая женщина потом в жизни не занимала столько места в его душе, не занимает и сейчас – как щемящее сожаление о несбывшемся, как память о другой, упущенной, судьбе. И ей не мог не приглянуться высокий и сильный молодой пограничник с мужественно-замкнутым лицом, озаряемым иногда совсем не казенной, а открытой и приветливой улыбкой.

Но при любом здравом раскладе она никак не смогла бы оставить богатое хозяйство и ехать с ним на границу, в казарменное, считай, житье среди солдатни. А он теперь уже не хотел отказываться ни от подписанного контракта, ни от своего призвания пограничника – и уж тем более не мог вступить в родство с контрабандистом…

Да, так жестко распорядилась ими, разделила их судьба. А разделенное ею не соединить никому.

есна заканчивалась, лето еще не началось. Дул прохладный свежий ветер, разносил острый запах цветущих лесов. Это было одно из лучших времен для путешествия и разных поездок. А того, кто был в военной форме, в каждом доме встречали как желанного гостя.

Дин Хун ясно помнит, какое радостное волнение охватило его при виде родных мест. Но когда он вступил в свое мало чем переменившееся село, то сразу почувствовал какую-то необъяснимую, странную тревогу… да все ли

ладно дома? се эти годы он был спокоен за родных, постоянно получая письма на маленьких глиняных табличках о том, что все живы и здоровы, что после того несчастья с неурожаем все невзгоды, хвала севышнему Тен-гри, обходили их семью…

Навстречу вышли отец с сестрой. И тут же, рыдая горько, рассказали, что мать не смогла вынести разлуку с ним и умерла, скорбя душой и телом, через год. А они, не желая огорчать его, не сообщали об этом. Нет, чуяло тогда материнское сердце, что не увидит больше родного сына…

Достав подарки каждому и сложив долю матери на стол, молодой пограничник как ни крепился, а все-таки заплакал.

Но, странное дело, почувствовал и облегчение тоже. Отныне ничего дома его уже не держало. Он был свободен в выборе пути. И как ни уговаривали, ни увещевали его родные остаться дома, он решил не отказываться от контракта и вернуться на службу. Отныне и на всю оставшуюся жизнь единственным постоянным местом его пребывания на земле стала застава Сань-гуань. Где бы он ни был, отныне его постоянно сопровождал дорогой сердцу синеокий облик матери…

Чжан Чжень не утонул в море, не был убит в корабельном сражении, а благополучно отслужил на флоте и вернулся к своему главному занятию, контрабанде, и стал промышлять по обе стороны границы. Из Китая налаживал вывоз шелка, из Тибета ввозил вначале поделочные камни, а затем серебро, золото и даже алмазы. Конечно, все это шло мимо таможни, казны, и потому с пограничниками у него скоро наладился постоянный, десятилетиями длящийся и ставший привычным конфликт.

Дин Хун ловил его, как уже говорилось, тридцать два раза. Но Чжан Чжень почти всегда умело выкручивался, посредством элементарного подкупа заимев множество связей в судопроизводственной системе Чжоу, и был осужден всего пять или шесть раз. Бывало, ссылали его служить в дальние гарнизоны, дважды присуждали работать на каменоломнях при строительстве еликой Стены, однажды отправили даже вовсе в гиблые болотистые места на рытье каналов. Это был тяжелый путь, для многих несчастных лишь в одну сторону, несчетно и бесследно пропадали там.

Но Чжан Чжень каждый раз чудесным образом и порой до срока благополучно возвращался – и всегда именно сюда, на проторенные им и, должно быть, очень выгодные тропы мимо заставы Саныуань. прочем, на других контрабандистских тропах через границы Чжоу "сидели" другие и не менее удачливые главари, которые чужака у себя не потерпели бы.

А конфликт пограничника с контрабандистом изначально двойственен. С одной стороны, из-за частых нарушений границы Дин Хун получал то и дело нарекания по службе, неудовольствие начальства. С другой же, когда нарушителя удавалось поймать, шли поощрения, медали и ордена, а то и знаки отличия очередного воинского звания.

Меньше всего хотел бы Дин Хун иметь хоть какую-то связь с этим отпетым мошенником, но жизнь связала их крепче некуда и, главное, до конца дней – словно в некое наказанье обоим… за что? Непонятна жизнь и оттого с годами все более печальна своей безысходностью и, как ни оправдывай ее, несправедливостью. И самый тяжкий труд – это пытаться установить в ней хоть какую-то справедливость. се так запутано, что часто упираешься в тупик безысходности, и тогда вдруг берет опасное сомнение: а вообще возможна ли она – справедливость? А что, если нет?..

Любовь пограничника

Наверное, так было задумано Создателем неба и земли изначально, что все в этом мире, в конце концов, оказывается взаимосвязанным – как бы ни было одно с другим противоположным, а то и взаимоисключающим.

И все это верно подметил когда-то всезнающий, казалось иногда, Ли Эр.

Ну кто мог предположить, что единственной настоящей любовью пограничника станет именно сестра контрабандиста Чжан Чженя? Или это Поднебесная до такой степени оскудела достойными любви женщинами, что иного выбора для него не оказалось? Но для него как будто свет сошелся клином на ней, одной-единственной. Или она, или никакая другая.

Теоретически он, вообще-то, мог бы на ней жениться, но тогда ему пришлось бы отказаться не только от службы, но едва ли не от всех своих ценностей, всех своих убеждений, поменять местами сами понятия добра и зла, греха и добродетели… Ибо, судя по всему, связь между сестрой и братом была не только чисто родственной, но и, скажем так, деловой тоже, на которой стоял весь их род. И связи эти он вряд ли смог бы разорвать, в китайских семьях они очень крепки. Оставалось только "вписаться" в них.