Текст книги "Журнал Наш Современник №6 (2004)"
Автор книги: Наш Современник Журнал
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
ЧЛЕНСКИЙ БИЛЕТ Володьки Березкина
Решением общего собрания Льговской Сечи Володька Березкин принят 7 ноября в Действительные Члены Союза охотников.
Председатель Овечкин”.
Читая все это – маленькую частицу большой неспокойной жизни писателя, – еще и еще раз убеждаешься в том, насколько отзывчивым и задушевным человеком был Овечкин. Казалось бы, при его бесконечной загруженности литературной работой, частых командировках и переездах с одного места жительства на другое найти время для писем было почти невозможно. А Овечкин его находил. Как находил свободные минуты для общения с самыми различными людьми. И все, кому довелось встречаться с писателем, и поныне щедро благодарят его своей памятью о нем. Например, в Белгороде, в центральной библиотеке имени Николая Островского, бережно хранится книга В. Овечкина “Районные будни”, выпущенная в 1956 году Курским книжным издательством, с автографом писателя. Подарил ее Валентин Владимирович в 1959 году бывшему актеру Белгородского драмтеатра имени Щепкина И. А. Лебедеву во время встречи с ним в Курске. А тот, в свою очередь, передал ее в библиотеку. На титульном листе книги В. Овечкин написал:
“Ивану Арсеньевичу Лебедеву – на память о Курске,
с дружеским приветом.
19/ХII-59 г. В. Овечкин”.
А сколько рукописей, которые присылали ему молодые писатели, было прочитано В. Овечкиным за все годы жизни! Да и только ли рукописи писателей? В его ответах авторам всегда чувствовались чуткость, внимание и доброта к этим людям, к их труду. Замечания, которые делал писатель, были неизменно меткими, лаконичными, откровенными и прозорливыми. Очень осторожно Овечкин давал советы, которых они просили у него. И осторожность эта также шла от доброты, от его понимания людей. Подтверждение тому – приведенное выше письмо В. Овечкина к А. Т. Коптевой, в котором он советует писать воспоминания так, “как будет писаться”. И, чувствуя его доброе отношение, люди, как к магниту, тянулись к писателю, как сейчас тянутся к его талантливым книгам.
г. Белгород
Алексей КОЖЕВНИКОВ • По страницам нового учебника (Наш современник N6 2004)
Алексей КОЖЕВНИКОВ
По страницам нового учебника
А. С. Барсенков, А. И. Вдовин. История России.
1938—2002. М., Аспект Пресс, 2003.
В наши дни отечественная история зачастую является предметом спекуляций и неприкрытой лжи. Сколько было издано за годы “реформ” бездарных и гнусных книжонок, авторы которых упражнялись в ненависти к нашей Родине, к истории её народа (которой у “русских рабов” не может быть по определению – к такому выводу приводит читателя содержание “учебников” г-на Сороса и других политических проходимцев). Увы, книжный рынок России в основном забит именно такой макулатурой, превращающей наших граждан (в особенности учащуюся молодежь) в “иванов, родства не помнящих” или стыдящихся его... Однако есть исключения из этого печального “правила”. К их числу можно отнести вышедшее недавно учебное пособие для студентов вузов “История России. 1938—2002”, авторы книги – известные историки А. С. Барсенков и А. И. Вдовин.
Выход нового учебника по отечественной истории, в особенности популярного пособия, созданного на высоком научном уровне, – всегда яркое событие в общественной жизни нашей страны. Подготовленное на основе обширных фактических материалов (в том числе архивных), содержащее богатый научный аппарат, учебное пособие А. Барсенкова и А. Вдовина представляет несомненную ценность не только для специалистов и учащихся вузов, но и для всех интересующихся отечественной историей. Оригинальные трактовки многих ключевых событий нашей недавней истории (советской и “постсоветской”), приводимые в учебнике, обосновываются авторами следующим образом: “За время, прошедшее с начала 1990-х, существенно расширились возможности создания более адекватной картины сравнительно недавнего исторического прошлого страны. Из-под покрова тайн, умолчаний и догматических напластований высвобождаются идейные основы эволюции внутренней и внешней политики государства. В научный оборот введены разнообразные комплексы архивных документов. Необычайно расширился поток изданных воспоминаний и размышлений участников исторических событий. Освещаются события, имена и деяния, до недавнего времени составлявшие строгую государственную тайну”. Здесь можно лишь согласиться с доводами авторов: стремительный ветер истории изменяет не только жизнь народов и государств, но и сами оценки происходивших событий. И тем отраднее, что такой сложный, полный внутреннего драматизма и противоречий период в истории России (1938—2002 гг.), над которым будет размышлять ещё не одно поколение исследователей, нашёл своё новое, объективное освещение на страницах данного издания. Мы остановимся лишь на некоторых, наиболее интересных и дискуссионных, на наш взгляд, аспектах предвоенной российской, советской истории.
Экономическое развитие СССР накануне войны
(1938—1941 гг.)
Решающим фактором, определявшим направления внутренней политики советского руководства в указанный период, являлась подготовка страны к отражению гитлеровской агрессии, угроза которой с каждым годом становилась всё более очевидной. События, развёртывавшиеся на международной арене, оккупация нацистской Германией ряда европейских государств (при молчаливом попустительстве западных “демократий”) наглядно свидетельствовали о неизбежности большой войны. Вследствие этого вопросы форсированной модернизации экономики и Вооруженных сил, мобилизации всех социальных ресурсов государства на подготовку к военному столкновению с агрессивным и мощным противником становились определяющими для руководства СССР (России, как главной составляющей Союза) и всего советского народа.
Характеризуя экономическое развитие предвоенного СССР, историк А. И. Вдовин (ученым написаны главы по истории России 1938 – 1985 гг.) отмечает следующее:
“К началу третьей пятилетки техническая реконструкция СССР была в основном завершена. По общему объему промышленного производства страна вышла на первое место в Европе и на второе в мире после США (в 1913 г. Россия занимала пятое место). Однако по эффективности производства СССР всё ещё значительно отставал от США, Англии, Франции, Германии... Задачей нового пятилетнего плана было догнать и перегнать наиболее передовые капиталистические страны по производству на душу населения. Объем капитальных вложений в народное хозяйство устанавливался планом в 192 млрд рублей, что почти равнялось вложениям за 1928—1937 гг. Планировалось увеличить объем промышленной продукции на 92%, в 1,5 раза увеличить производство продукции сельского хозяйства и народное потребление... Доля расходов на оборону в государственном бюджете выросла с 12,7% во второй пятилетке до 25,4% в третьей”. Следует отметить, что с 1939 г. по июнь 1941 г. доля оборонных расходов увеличилась с 26 до 43%. В восточных районах СССР строились оборонные заводы и предприятия-дублеры (к началу войны там уже находилась почти пятая часть всех военных заводов).
Каковы же были результаты предвоенного экономического рывка? Автор учебника приводит следующие данные:
“За первые три года третьей пятилетки валовая продукция промышленности выросла в 1,5 раза, машиностроения – в 1,7 раза. Было введено в действие три тысячи новых крупных промышленных предприятий” (Кураховская ГРЭС, Угличская и Комсомольская ГЭС, Новотагильский и Петров-Забайкальский металлургические заводы, Уфимский нефтеперерабатывающий завод, Московский завод малолитражных автомобилей, Енакиевский цементный завод и др.) Как отмечает ученый, поистине жертвенный труд советских людей “обеспечил увеличение выпуска промышленной продукции в 1940 г. на 45% по сравнению с 1937 г. Ежегодный прирост всей промышленной продукции в мирные годы третьей пятилетки составлял в среднем 13%, а оборонной – 39%. Осваивалось производство новых видов военной техники, в частности танков Т-34 (конструкция М. И. Кошкина, А. А. Морозова, Н. А. Кучеренко), тяжелого танка “Клим Ворошилов” (главный конструктор Ж. Я. Котин), штурмовиков Ил-2 (С. В. Ильюшин), превосходивших зарубежные аналоги. В серийное производство были запущены... скоростной пикирующий бомбардировщик Пе-2 (конструктор В. М. Петляков), истребители Як-1 (А. С. Яковлев), МиГ-3 (А. И. Микоян, М. И. Гуревич)... За предвоенные годы было построено 276 боевых кораблей, в том числе 212 подводных лодок. Всё это позволяло существенно повысить техническую оснащенность Красной Армии и Военно-Морского Флота. Перевооружение потребовало увеличить расходы на военные нужды. Ежегодный прирост военной продукции в 1938—1940 гг. втрое превосходил прирост всей промышленной продукции...”.
Возможно, приведенные выше экономические данные покажутся иному читателю не более чем сухим перечислением цифр и фактов, относящихся к “безвозвратно ушедшему” советскому прошлому. Однако всё познается в сравнении... Мы не будем приводить здесь известные данные о катастрофическом состоянии сегодняшней российской экономики, содержащиеся в работах патриотичных ученых и публицистов. Напомним лишь о том, как “заботится” нынешняя власть об обороноспособности нашей державы (в то время, когда блок НАТО подтягивается к российским границам). Вот лишь некоторые факты: “По сравнению с ельцинским периодом наша армия сократилась в 2 раза по числу боеспособных частей и соединений. В составе сухопутных сил нет ни одной полностью укомплектованной дивизии. В боеготовности содержится не более 35% от общего числа вооружений и военной техники, из них новейших 5%... Бюджетных средств с трудом хватает лишь на содержание личного состава. Мизерные средства выделены на топливо и на проведение учений...”. (Цит. по: С т е п а н о в С. У народа остался только один выбор: победить. “Искра”, № 2, 2003). Какого-либо комментария к этим позорным и страшным фактам не требуется...
Но вернемся к анализу результатов промышленного развития в СССР накануне войны. Оценивая итоги мобилизационного экономического рывка, А. Вдовин отмечает, что в ходе реализации трех пятилетних планов в строй вступили около 9 тыс. крупных промышленных предприятий (станкостроительных, автомобильных, тракторных, авиационных), передовых по мировым меркам тех лет. Большую роль в обеспечении высоких темпов экономического роста сыграли различные формы социалистического соревнования (ударничество, стахановское движение), самоотверженный труд советских людей. Таким образом, “во второй половине 30-х годов завершился процесс превращения СССР из аграрной страны в индустриальную. СССР достиг экономической независимости от Запада. По производству валовой продукции в ряде отраслей промышленности СССР обогнал Германию, Великобританию, Францию или вплотную приблизился к ним”.
Однако, как подчеркивает историк, высокие темпы экономического развития в 1930-е годы “были достигнуты за счет как низкого стартового уровня, так и тотального внедрения командных методов руководства экономикой”. Угроза внешнего нападения и связанная с ней мобилизация социально-экономических ресурсов требовали перевода жизни государства на “военные рельсы” и жесткой милитаризации труда. Под угрозой уголовной ответственности рабочим и служащим запрещалось переходить с одного предприятия на другое без разрешения дирекции; в 1938 г. были введены “трудовые книжки” по месту работы, в которых отмечались как благодарности, так и факты нарушения трудовой дисциплины (без отметки в “книжке” о причинах увольнения с предыдущего места работы невозможен был прием на работу в новом месте). “В 1940 г. режим работы промышленных предприятий стал ещё более жестким. Если в 1939 г. прогулом считалось опоздание на работу всего на 20 минут без уважительной причины, то с 1940 г. за это рабочий мог быть осужден на шесть месяцев. Осуждение было “условным”: рабочий продолжал трудиться на своем месте, но у него вычитали до 25% заработка в пользу государства (надеюсь, читатель согласится, что это по-своему неплохая мера “дисциплинарного воздействия”. – А. К. ). С 26 июня 1940 г. длительность рабочего дня была увеличена с 7 до 8 часов. Воскресенье, соответственно религиозной традиции, вновь стало единым днём отдыха (оно не было таковым с 24 сентября 1929 г.). Помимо воскресных дней нерабочими были 22 января, 1 и 2 мая, 7 и 8 ноября, 5 декабря...”.
Необходимо сказать несколько слов и о такой характерной особенности жёсткого сталинского времени – широком использовании труда заключенных в системе Главного управления лагерей НКВД. Как пишет А. Вдовин, “к началу войны ГУЛАГ включал 53 лагеря, 425 исправительно-трудовых колоний, 50 колоний для несовершеннолетних. Внутри системы были созданы специальные отраслевые управления: Главлеслаг, Главпромстрой, Главное управление лагерей горнометаллургической промышленности, Главное управление лагерей железнодорожного строительства. В 1934 г. число заключённых в лагерях составляло 500 тыс. человек, в 1940 г. – более 1,5 млн. Общее количество заключенных в канун войны достигало 2,2 млн человек. Их трудом выполнялось до 10% всех объемов работ и до 20% общего объема строительных работ в стране...”. Конечно, такие цифры не могут свидетельствовать об особой “гуманности” тех мер, которые применялись руководством страны ради достижения своих экономических и политических целей. Однако необходимо иметь в виду, что среди такого количества заключенных были не только тысячи безвинно пострадавших от репрессивной политики властей в 1930-е годы, но и уголовные преступники, троцкисты, подлинные враги Советского государства. Следует отметить и ещё одну “новацию” того времени – создание в системе НКВД конструкторских бюро – так называемых “шарашек”, в которых работали незаконно репрессированные, знаменитые впоследствии авиаконструкторы А. Н. Туполев, В. М. Петляков, В. М. Мясищев, ракетостроители С. П. Королев и В. П. Глушко. Таким образом, труд заключенных ученых использовался с конца 1930-х годов “ведомством Берии” для укрепления обороноспособности страны. Жестокое время требовало подчас жёстких, но необходимых мер – приближалась война...
Качественные изменения происходили в предвоенные годы в сельском хозяйстве. Как отмечается в учебнике, “...к началу третьей пятилетки была в основном завершена коллективизация сельского хозяйства СССР. Индивидуальных крестьянских хозяйств оставалось лишь 7%. Большую их часть составляли хозяйства скотоводов, оленеводов, пастухов, охотников, рыболовов на окраинах страны. Основными ячейками сельской жизни стали колхозы, которых по всей стране насчитывалось 237 тыс. В 1937 г. был собран хороший урожай (98 млн т), животноводство достигло довоенного уровня (1913 г. – А. К. )”. По мере решения задач сплошной коллективизации шла на убыль репрессивная политика властей в отношении деревни, сокращались размеры “кулацкой ссылки”. В подтверждение этого в учебнике приводятся следующие данные: “В 1933 г. на спецпоселение было отправлено почти 400 тыс. кулаков и членов их семей, в 1934 г. – 255 тыс., в 1935 г. – 246 тыс., в 1936 г. – 165 тыс., в 1937 – 128 тыс. В мае 1934 г. трудопоселенцы были восстановлены в гражданских правах, с января 1935 г. – в избирательных. Однако они всё ещё не имели права возвращаться на старые места своего проживания, не призывались в армию. Эти ограничения были сняты с них в конце 1938 г.”. Так постепенно зарубцовывались раны, нанесённые деревне в ходе проведения политики сплошной коллективизации в начале 1930-х годов.
Менялась и экономическая жизнь села. По мнению автора учебника, положение в аграрном секторе за годы предвоенной третьей пятилетки стабилизировалось, производство имело тенденцию к росту, “хотя и сдерживалось переключением внимания и ресурсов на оборонные отрасли хозяйства. Если в канун “революции сверху” (т. е. в конце 1920-х годов, перед началом коллективизации. – А. К. ) в стране ежегодно производилось 72—73 млн т зерна, более 5 млн т мяса, свыше 30 млн т молока, то в конце 30-х – начале 40-х годов – соответственно 75—80, 4—5 и 70 млн т. Однако в конце 20-х 0
Евгений БОЛОТИН • “Какой-то крестьянин Опекушин...” (Наш современник N6 2004)
Евгений БОЛОТИН
“Какой-то крестьянин Опекушин…”
Очерк жизни великого русского скульптора
Памятник А. С. Пушкину
Александр Михайлович Опекушин увлеченно работал над грандиозной скульптурой Нестора-летописца, когда объявили конкурс на памятник А. С. Пушкину, который решено было установить на родине поэта – в Москве. Нет, Опекушин не мог упустить такой шанс. Он потерял покой и сон. Желающим принять участие в конкурсе отводилось лишь 8 месяцев. Это были месяцы напряженной работы мысли, своеобразные университеты эстетического обогащения, гражданского совершенствования. Опекушин прочитал и перечитал всего Пушкина. Никогда ранее не пытавшийся сочинять, он вдруг начал заговаривать стихами. К тому периоду относится сохранившийся в архивах единственный поэтический автограф Опекушина.
Я ехал утром в Храм искусства,
И возмутительною сценой душа была поражена:
На морозе лежала женщина полуобнажена.
Окровавленная, но очень недурная,
Была пьяна без чувств.
С их благородьем в авангарде,
Что было видно по кокарде,
Толпа стояла
И над падшей хохотала.
Явился страж порядка и
“Ваньку” из-за ворот привлек.
Я ему заметил...
“Не ваше дело!” – мне ответил
И, точно хлам какой, повлек.
Коса роскошная свисала
И след кровавый заметала.
Мне эта сцена сердце надрывала.
Толпа все так же хохотала.
И думал я: “О, правый Боже,
Отчего же Ты не взглянешь
На бессердечную толпу
И громче ужаса не грянешь?!” (1)
При всей литературной беспомощности, это стихотворение довольно зримо передает уличную сценку Петербурга 70-х годов XIX столетия. Но что главнее для нас – характеризует нравственный облик скульптора, его душевный настрой в период работы над образом поэта.
Он изучает весь изобразительный материал, связанный с Пушкиным, прижизненные портреты, выполненные О. Кипренским и В. Тропининым. Посмертную маску, снятую скульптором С. Гальбергом, и его же работы бюст Пушкина, а также бюст, созданный в 1837 году выдающимся скульптором И. Витали.
Несколько альбомов были заполнены зарисовками, эскизами, вариантами, прежде чем скульптор взялся за моделирование будущего памятника.
Работа была лихорадочная, изнурительная вплоть до самого начала конкурса. Не все скульпторы выдержали эту гонку, многие не успели к сроку представить свои работы.
В зале Петербургского Опекунского совета было выставлено 15 проектов памятника. Увы, ни одна модель не удовлетворила жюри конкурса, а некоторые из них дали повод петербургским журналистам вдосталь позлословить. В № 14 журнала “Гражданин”, который тогда редактировал Ф. М. Достоевский, помещено было сразу два обзора конкурсных работ.
“Плохо выполненная, – читаем в одном обзоре, – безвкусно задрапированная и притом выпачканная фигурка поэта имеет необыкновенно жалкий вид”. “...Много крыльев и много голов, поднятых вверх, – читаем в другом, – много книг и еще больше черепицы – аляповатая модель копилки из Гостиного Двора...”. “Художнику, – злословит первый автор, – неизвестно почему, вздумалось нарядить бедного поэта чуть не в шубу и теплые сапоги. Очевидно, такой костюм очень стесняет поэта, и он решительно не знает, что ему делать с увесистой лирой, которой снабдил его на всякий случай художник...”. “...Множество карнизов с двумя почти летящими фигурами, – издевается второй, – спереди без движения музы, сзади таковым же Борисом, а с боков – двумя барельефами, а над всем этим утверждена статуя самого Пушкина в сюртуке, завернувшегося в тогу”.
Не вызвали насмешек только две модели – № 13 и 15. “...Фигуры, – писал “Гражданин”, – отличаются превосходной лепкой , красивым рисунком и замечательной экспрессией”. Когда жюри конкурса вскрыло конверты, то выяснилось, что эти модели сделаны Опекушиным. Оно отнеслось более терпимо к работам скульпторов, чем петербургская пресса. Хотя и решено было не присуждать первой премии, пять скульпторов были удостоены поощрительных премий, и среди них первым назван А. М. Опекушин.
Конкурс решено было продолжить, увеличив его срок до года. Выставка моделей, устроенная в марте 1874 года в залах Академии наук, на этот раз вызвала интерес не только прессы, но и широкой публики. Залы ни дня не пустовали. Этот интерес подогревался горячими баталиями в газетах и журналах. Досталось всем, в том числе самым знаменитым скульпторам, кроме... Опекушина. Все тот же “Гражданин” выделил лишь три модели под № 2, 18, 19 и под девизом “Скульптор”. Обозревателя “Гражданина” особенно привлекла модель № 18. Она была выполнена без всяких излишеств и украшательств и отвечала как условиям конкурса, так и тем скромным финансовым средствам, которые были собраны по всенародной подписке. “...Если Комитет, – писал “Гражданин”, – будет поставлен в необходимость отказаться от мысли воспроизвести 2-й или 19-й № – за неимением средств, то, по нашему крайнему убеждению, ему решительно не на чем будет остановиться, кроме этой, хотя и весьма скромной композиции, но, во всяком случае, стоящей неизмеримо выше работ других соискателей конкурсной премии. Из остальных виденных нами проектов все (безусловно, все!) далеко ниже посредственности, а некоторые поражают даже таким абсолютным отсутствием не только того, что известно под именем искры вдохновения или хотя бы малейшего художественного такта, но даже изобличают в авторах их полное незнакомство как с деятельностью Пушкина, так и вообще с историей русской литературы...”.
Наряду с тем, что Пушкин оказался крепким орешком для скульпторов того времени, эти два конкурса выявили полную несостоятельность академической школы ваяния. Памятник Пушкину должен принадлежать народу, а значит, он и должен отвечать его глубоко народным, реалистическим представлениям о первом поэте России. Завитушки и финтифлюшки, украшавшие жизнь тогдашней знати, здесь были неуместны. Символично, что первым это понял именно Опекушин, плоть от плоти, кровь от крови своего народа.
И второй конкурс завершился лишь присуждением поощрительных премий Опекушину, Забелло и Боку. Была предпринята последняя, третья попытка испытать творческие силы русских скульпторов. Причем посчитали разумным провести это соревнование лишь между двумя скульпторами – А. М. Опекушиным и П. П. Забелло. Чтобы облегчить решение задачи, им было предложено изготовить в увеличенном размере по одной новой модели, исправив прежние по указанию небольшой комиссии экспертов в составе профессора архитектуры Д. И. Гримма, скульптора Лаврецкого и живописцев Келлера и Крамского.
В назначенный срок А. М. Опекушин представил... шесть проектов, П. П. Забелло – два. Однако к двум соревнующимся скульпторам неожиданно, с разрешения Комитета по сооружению памятника А. С. Пушкину, присоединились академики И. Н. Шредер и М. М. Антокольский. Маститый Шредер, который в свое время безуспешно пытался учить технике лепки Микешина, не представлял собой серьезного конкурента. Он уже не в состоянии был преодолеть рутину старой академической школы.
Но вот М. М. Антокольский... Его талант скульптора-новатора набирал силу, уже был высоко оценен в Европе, его признали художественные салоны Рима и Парижа, Лондона и Вены, его “Царь Иван Грозный” и “Император Петр I” по Высочайшему повелению украшали императорский Эрмитаж. Александр Михайлович с интересом и сочувствием следил за творчеством Антокольского, ему нравилось его стремление передать душевное состояние образа, натуралистичность своих героев, если даже они были царями. У Антокольского было чему учиться. И все же Опекушин первым подметил “камерность” Антокольского, он был хорош для пристального разглядывания композиции на подиуме в салоне или в музее, но никак не на открытом пространстве улиц и площадей. Интуиция не обманула Опекушина.
Вероятно, в тот период своей жизни, когда А. М. Опекушин батрачил на удачливого Микешина, он познакомился и с Мордухом Антокольским. Это могло случиться на “четвергах” Артели художников на квартире их лидера Ивана Крамского. В те годы крутой ломки вековечного уклада русской жизни судьба будущих выдающихся художников России была во многом схожей.
Чаще всего попадали в столицу из деревни или провинциальных городов, мыкались по чужим углам, отчаянно бедствовали. Все это прошел и М. М. Антокольский, приехавший из Вильно. Позади была беспросветная жизнь в многодетной еврейской семье, задавленной постоянной нуждой. “Я справлял в семье должность рабочей лошади”, – вспомнит он много лет спустя в автобиографии. Вместе со своим недюжинным талантом резчика по дереву и кости, рекомендательным письмом жены виленского генерал-губернатора А. А. Назимовой к своей приятельнице баронессе Раден, неумением читать и писать по-русски, он приехал в Петербург также с грузом нравов еврейского квартала, чуждых русской среде. Можно представить себе, как нелегко было ему освоиться среди слушателей Академии художеств и учеников рисовальной школы, куда он был определен одновременно. Материально его поддерживал банкир Гинцбург, установивший ему ежемесячную стипендию – 10 руб. серебром (для сравнения: в годы ученичества Саша Опекушин получал от отца 5 руб.).
Взяли верх талант, прилежание и воловье трудолюбие Антокольского. Знаменитый скульптор Н. С. Пименов, в студию которого он попал, сразу же выделил талантливого юношу среди шести других своих учеников. Вскоре о молодом резчике из Вильно заговорили в Академии художеств, с ним познакомился В. В. Стасов, а затем и И. С. Тургенев. Эти два русских гиганта всю жизнь опекали Антокольского, держали его сторону, зачастую в ущерб тем русским скульпторам, которые вступали с ним в творческое единоборство. Вот как оценивался Антокольский в “Истории русского искусства” И. Э. Грабаря:
“Антокольский занимает отдельное место в истории скульптуры. Он один среди евреев ярко выразил расовые черты своей нации, придав всем сюжетам, им затронутым, оттенок совсем особого миропонимания. Антокольский – еврей в своем понимании природы, во взглядах на искусство и действительность, еврей по образу мыслей и выражению их. “Среди евреев я мог бы быть еврейским скульптором в смысле внешности, отличительности, – пишет он, – я потомок тех евреев, на которых Моисей жаловался, что они “народ упрямый, не сгибающий шеи, хотя бы перед судьбой”. Антокольский до конца жизни остался верен своей нации, горячо любя только то, что было связано с нею. Во всей жизни Антокольского, в его скульптурах: “Скупой еврей” (1865 г.), “Инквизиция над евреями в Испании” (1868 г.), “Еврей-портной” (1874 г.), даже в его переписке, изданной и обработанной до неузнаваемости В. Стасовым, красной нитью проходит эта национальная черта” (2).
Какой “обработке” подвергались письма Антокольского, можно судить по следующему примеру из письма к художнику Н. Ге: “Петр, действительно, обхватывает меня; он работается потому не чуть должен бить хуже Ивана а напротив а между тем средство этого ужасно как мало и оттого то я работаю его только одним духом ибо дух только должен выражит Петря, должен потому что для него ничего не жалею даже самаго себе” (3).
Иногда не надо тратить многих усилий, чтобы понять, о чем идет речь, что волнует Антокольского. Из письма С. Боткину совершенно ясно, что агрессивность Антокольского имеет чисто еврейское происхождение. “Я, как храбрый воин, – пишет он, – закрывши глаза, махаю шаблем по воздуху” (4). Или: “Вы видите я говорю одно, а делаю совершенно другое” (5).
В середине 70-х годов в три тура проходил конкурс на памятник Пушкину для Москвы. В первых двух турах Антокольский не участвовал, живя в Риме, но с помощью переписки с Тургеневым, Стасовым и Крамским внимательно следил за творческим состязанием скульпторов в Петербурге. А когда пришло время третьего, решающего, он вдруг представил свою модель, разумеется, учтя прежние промахи конкурсантов. Расчет был простой: скульпторы, прошедшие изнурительный многолетний марафон, сдадут на финише, и победа достанется ему. Так он поступал не раз.
В. В. Стасов и И. С. Тургенев, очарованные талантом Антокольского и помогавшие ему советами, заранее расхвалили его модель, не скупясь на эпитеты: “превосходная”, “оригинальная”, “впервые в мировом искусстве” и т. п. Но когда выставка конкурсных проектов была открыта для всеобщего обозрения, в столичной и московской прессе развернулось настоящее сражение. Мало кто разделил мнение В. В. Стасова и И. С. Тургенева. Даже И. Н. Крамской, благоволивший к М. М. Антокольскому, назвал его модель “памятником не Пушкину, а самому себе”, имея в виду авторское честолюбие. Представленная на третий конкурс модель Антокольского разочаровала самых горячих поклонников его таланта. Не исключая такого исхода, скульптор вывесил перед своей моделью аншлаг: “Я покорно прошу не смотреть на мою работу как на модель памятника, а лишь как на первоначальный эскиз, которого я, к сожалению, не мог довести до желаемых результатов, принужденный обстоятельствами уехать в Рим к семейству. Много в моем проекте недостает, даже целых фигур, которых я не успел сделать, например фигуры Русалки внизу у воды, под фигурой Мельника. Также я имел в виду изменить форму скалы и скамейки, на которой сидит Пушкин, так как первоначально предполагались вместо скалы архитектурные формы. Кругом подножия скалы я думал устроить со всех сторон бассейн с водой”. Как уже догадался читатель, Антокольский представил многофигурную композицию с персонажами из произведений А. С. Пушкина. Некое застывшее в бронзе театральное действо. На вершину скалы, где в задумчивой позе сидит поэт, вереницей поднимаются герои его поэм: вот неверным шагом ступает Мазепа, опираясь рукой о скалу, перед ним Пугачев со скрученными за спиной руками, выше Моцарт беззаботно ступает по камням, читая ноты, а за его спиной заговорщически прижимается к стене Сальери. Еще выше летописец Пимен устремил свой взгляд в спину Царя Бориса Годунова, который прикрылся рукой от тени отрока Царевича Дмитрия, и его качнуло к краю пропасти и т. д. Трудно представить себе нечто более несуразное на Пушкинской (б. Страстной) площади среди снующей толпы и рядом с бесконечным потоком транспорта на главной магистрали Москвы.
Антокольский, хотя и находившийся с 1868 года вдали от России, конечно, знал, что мысль сопроводить основную скульптуру памятника персонажами из произведений Пушкина уже приходила в голову другим скульпторам, в том числе Опекушину, и была дружно отвергнута как прессой, так и комитетом по сооружению памятника. Но он решил эту идею воплотить по-своему – в подчеркнуто реалистической, или, скорее, натуралистической форме, как бы в пику псевдоклассическим аллегориям, навязываемым академической школой.
