Текст книги "Журнал Наш Современник №6 (2004)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

“Не всем дано чувство связи с землёй, есть люди, органически лишённые этого. Они воображают, что этого вообще не существует, что земля вся одинакова, вся принадлежит им. Но любить можно лишь землю, с которой связан мистически”.

“Мистическое” у Свиридова – вовсе не та пресловутая “мистика”, что в обиходном псевдоинтеллигентском жаргоне соотносится чаще всего со всяческой чертовщиной (“экстрасенсорика”, чумаки-кашпировские и пр.). Потомок двух знатных крестьянских родов Курщины разумел под мистической любовью к земле то, что точнее всего выражено и в тютчевском стихе “...В Россию можно только верить”, и в письмах Мусоргского, и в “Дневниках” Достоевского. Не случайно же композитор в своих записях столь часто опирается на цитируемые им строки двух последних: и создатель “Хованщины”, и автор “Братьев Карамазовых” были для него каждый эталонами, высшими примерами нравственно-духовного начала в творчестве. Ничего от прагматизма различных западных (протестантско-католических) образцов не может быть в чувстве Отечества, убеждён Свиридов. Оно живёт только верой, только “силою правды, любви и непосредственности” (Мусоргский). Вот из каких раздумий и чувств родилось одно из лаконичнейших и блистательных определений России в книге “Музыка как судьба”:

“Россия – грандиозная страна, в которой причудливо сплетаются разнообразные веяния и влияния. Она всегда в движении, путь её необычайно сложен, загадочен, и мы можем лишь предполагать, как сложится её судьба”.

В сущности, доминанта громады записей, содержащихся в книге, доминанта свиридовских размышлений над путями русской музыки и отечественной культуры в целом, над социально-экономическим движением страны, над политическими метаморфозами державы, даже над бытовым повседневьем есть сплошная неразрывная цепь   п р е д п о л о ж е н и й   о том, как сложится судьба России. Эти предположения чаще всего не отличаются оптимизмом, чему, как мы видим сегодня, причин было более чем достаточно. Иногда свиридовские взгляды на грядущее (да и на современное ему настоящее тоже) просто донельзя черны и мрачны. Потусторонним холодом веет от некоторых записей последнего периода его жизни, к примеру, от этой: “Россия медленно зрела до рассвета, а погибает стремительно”. Или от этой: “Остатки бывшей России будут управляться со стороны – людьми, хорошо нам известными. Русский народ перестаёт существовать как целое, как нация”. Что и говорить, тяжко сегодня многим читателям узнавать, какие горестные думы обуревали их любимого художника музыки, исполненной чистейшего и солнечного Русского Света... Мудрено ли, что Георгий Васильевич делился такими думами лишь со своей записной книжкой – с людьми, с соотечественниками он и в тяжкие свои дни делился Светом и Верой.

Но, думается, нам сегодня, даже и ёжась, и вздрагивая от выстраданно-жёстких откровений великого человека, современниками которого мы имели честь и радость быть, нельзя отворачиваться от их горчайшей сути. Нам надобно признать, что эта суть – во многом провидческая . Надо принять суровые слова Свиридова как послание нам, нынешним жителям уже XXI столетия, и сделать всё для того, чтобы предупреждение, заложенное в этом послании, не стало жуткой нашей явью. Ибо во многом уже становится – хотя бы вот это:

“Вы сами будете рабами. Вами будут командовать такие люди, как отец водородной бомбы... Сахаров. Вас накормят кукурузным хлебом и соевой кашей, бройлерной курицей со свининой, которая взращена на искусственном азоте. Ваши дети будут такими же рабами, как вы сами, они не смогут стать ни профессорами, ни академиками, ни людьми других престижных и высокооплачиваемых профессий”.

...Но и впадать нам в грех уныния от таких строгих предупреждений автора книги “Музыка как судьба” тоже не подобает – ведь и сам он не позволял унынию и отчаянию побороть свою творческую волю. Не дай Бог сбыться словам, в которых запечатлены болевые свиридовские предощущения и которые уже начали сбываться – но поистине слава Богу, что эти слова стали нашим достоянием, пришли к нам на страницах книги. Ведь они – не дежурно-конъюнктурные соображения какого-либо газетного трибуна или временщика от политики, рядящегося в тогу пророка (причём неважно, от “партии власти” или от “оппозиции” выступающего), каковому лишь бы прокукарекать, а там хоть не рассветай. Нет, говорю: это послание нам из лет недавних, но уже ставших Историей, а она, История наша, свидетельствует, что подлинно провидческая истина глаголет лишь устами таких столпов и творцов русской духовной жизни, как Георгий Свиридов... И опора наша сегодня – та же, что была у него, что держала его дух высоким и творческим и не давала впасть в отчаяние: наша почва. Вот запись, вернее всех других подтверждающая это... В ней содержатся не просто слова о “творческих планах”, нет, это сама идея творчества , замысел бытия:

“...Ребёнок выходит в поле возделать родную землю, чтобы собрать урожай. Так вот я хочу написать чувства этого мальчика, ощущение возвращения к земле, естественной связи с нею, с природой, воскрешение духа, освобождение его от рабства, от страха, от растления”.

...Между прочим, строки эти легли на страницу свиридовского дневника, когда композитор находился в больнице. Борьба с недугом, чему, казалось бы, должно сопутствовать угнетённое состояние души и тела, – а Георгий Васильевич жадно читает прозу и стихи (в те же дни из больницы он пишет письмо поэту В. Кострову, восторженно отзываясь о только что прочитанной новой книге его стихов), напряжённо размышляет, и, как почти всегда, его отклики на прочитанное перерастают в его записной книжке в раздумья о самом заветном – о путях русской культуры, о судьбе Отечества... Так и родилась под его неутомимым пером эта запись – своего рода личностный манифест возрождения духовной почвы.

Таковы самые общие “штрихи к портрету” книги, в которой собрано литературно-дневниковое и эпистолярно-мемуарное наследие крупнейшего русского композитора советской эпохи. (Скажем точнее – основная его часть: немалый ряд страниц ещё ждёт своей публикации...) Таковы, на мой взгляд, главные ключи к её прочтению и пониманию.

И, разумеется, её читателю, даже очень квалифицированному и сердцем приверженному к миру её автора (и даже в особенности именно такому читателю), совершенно необходимо вооружиться ещё одним из этих ключей – следующим высказыванием, принадлежащим её составителю:

“Не надо ни одну строчку, ни единую запись воспринимать как “постоянную величину” взглядов и убеждений Свиридова, как раз и навсегда затвержённую им для себя истину в последней инстанции. Отнюдь не так!”

...Исследователь отечественного и мирового музыкального искусства Александр Сергеевич БЕЛОНЕНКО произнёс эти слова в беседе с автором читаемых вами заметок задолго до выхода книги “Музыка как судьба”. Фрагменты разговора (верней, нескольких многочасовых бесед) появлялись в культурно-просветительной прессе, но, мне думается, здесь уместно будет привести некоторые из них: горячие, исполненные непосредственных переживаний и тревоги за судьбу грядущего издания, они являются хорошим дополнением к предисловию, которым составитель предварил книгу дневников, мемуаров и писем своего великого родственника. Да, А. С. Белоненко – племянник Г. В. Свиридова, знавший его с самых ранних своих лет. Но об этом – несколько ниже, а сейчас – слова составителя, продолжающие его приведённую выше мысль:

“...Настоящей “константой” в духовном мире Георгия Васильевича была лишь его истовая и неколебимая любовь к Отечеству, лишь его ярая приверженность к созидательным силам русской нации, лишь его сыновняя привязанность к родной земле. Оценки же, которые он давал тем или иным явлениям искусства и жизни в разные времена, порой одним и тем же, как и художникам музыки, творцам словесности, общественно-политическим деятелям, – эти оценки могли даже очень сильно разниться меж собою – именно потому, что их автор менялся, развивался, рос и зрел. Но – естественно, органично менялся, как и его творчество.

...Однажды мой дядя сказал мне: “Моя музыка – это   и с т о р и я   м я т у щ е й с я   р у с с к о й  д у ш и”.   Кто-то, наверное, удивится: мол, как так, Свиридов, ставший символом верности себе, образцом бескомпромиссности в искусстве – и вдруг мятущаяся душа?! Но ведь иначе быть не могло у большого русского художника в XХ (да и в любом) веке... Пережить вместе с народом всё, что выпало на долю России в этом столетии, все исторические катаклизмы и сотрясения, не говоря уже о личных потерях (в самом раннем детстве пережил смерть отца, зарубленного деникинцами), – и при этом не стать художником с мятущейся душой – немыслимо. Но “мятущаяся” – значит идущая через борения, сомнения и тернии к свету, к истине. В конце концов, разве поэзия столь любимых моим дядей Пушкина, Блока и Есенина не была плодом мятущихся русских душ?! Была! – творением горящих душ русских гениев...”.

Это – лишь одно из многочисленных суждений А. С. Белоненко, составителя книги “Музыка как судьба” и автора предисловия и огромного свода подробных комментариев к ней о творческом наследии своего выдающегося родственника. И было бы крайне несправедливо не сказать здесь о той роли, которую сыграл музыковед и в деле сохранения этого наследия в целом, в том, чтобы к нам и к потомкам пришли все его страницы, и в издании книги, о которой идёт речь.

Ибо эта книга могла и не появиться на свет.

3

Да, вполне могло случиться так, что литературное наследие Г. В. Свиридова не стало бы достоянием читателей. По крайней мере, в эти дни. И не только литературное...

Пожалуй, нет ничего горестнее для посмертной судьбы крупного творца духовно-культурных ценностей, оставившего множество ещё неведомых миру произведений, если не находится исследователей, настолько влюблённых в его творчество, что они способны пожертвовать прочими своими занятиями ради того, чтобы скрытые сокровища стали достоянием народа. И уж совсем худо, когда не находится и хранителей его наследия и оно может вообще пропасть, распылиться... Такая чёрная участь грозила громаде свиридовских сочинений, остававшихся в черновиках на нотных станах, в записных книжках и тетрадях, на аудиокассетах, а то и на полях книг стихов и прозы, которые читал Георгий Васильевич. Всё это оставалось в его московской квартире на Большой Грузинской улице. Его жена Эльза Густавовна пережила его всего на несколько месяцев, а сын, филолог-японист Г. Г. Свиридов, умер за рубежом незадолго до кончины отца. Единственной правонаследницей оставалась младшая сестра композитора Тамара Васильевна, к тому времени, к 1998 году, уже очень пожилая женщина, жившая в Петербурге. А её старший сын, Александр Сергеевич Белоненко, автор многих исследовательских трудов об искусстве музыки, в то время был проректором Санкт-Петербургской консерватории по научной работе. На его долю и выпали последние, скорбные хлопоты, когда завершилась земная жизнь его великого родственника. Но впереди были хлопоты иного толка, стократно более грандиозные – из тех, что зовутся деяниями...

“В сущности, уже когда я провожал своего дядю в последний путь, мне было ясно, что у меня нет иного выбора в дальнейшей моей судьбе, кроме как отринуть все прежние дела, все питерские заботы, проректорство и т. д., и посвятить всю её, все годы, что мне Бог отмерит, служению тому творческому космосу, который был создан Георгием Васильевичем. Выбор, сами понимаете, для немолодого человека тяжеловатый, решение такое было принять непросто – однако тысячекратно тяжелее, да и немыслимо было бы представить себе, что огромный свиридовский архив может пропасть, попасть в чьи-то случайные и нечистые руки, вообще исчезнуть...”

Дабы не впасть в излишнюю патетику (а вообще-то без пафоса тут трудно обойтись – настолько велики радость и редкостное в наши дни торжество справедливости), скажем кратко: трудно переоценить то, что было сделано в последние годы питерским музыковедом. Именно А. С. Белоненко, его усилиям, его упорству и настойчивости мы обязаны тем, что был основан Национальный Свиридовский фонд, став президентом которого, он добился того, чтобы за фондом осталась квартира, где жил и работал композитор, – как хранилище его необозримого творческого наследия и с целью её дальнейшей музеефикации. Получил фонд и поддержку, моральную и материальную, со стороны властных структур, причём самого высшего уровня... Стоит ли говорить о том, насколько всё это трудно свершить в нынешней, насквозь коррумпированной среде столичного чиновничества, как федерального, так и муниципального. (Но, заметил Белоненко в беседе с автором этих заметок, имя Георгия Васильевича, несмотря на все мрачные странности нашего времени, является своего рода “ключом” к сердцам людей, облечённых властью, даже если они и не очень сведущи в вопросах культуры или вообще далеки от них... Вот тут-то, думается, и сказывается в посмертной судьбе последнего классика русских созвучий то, о чём он не раз говорил в своих записях:   н а р о д н о с т ь   – это особый дар!)

А затем началась главная, многотрудная работа: исследование, систематизация и подготовка к печати свиридовских сочинений. Тex, что находились в архиве композитора на Большой Грузинской, но в немалой мере и тех, что были рассеяны по библиотекам и архивам консерваторий, филармоний и концертных залов, иные из них считались безвозвратно утерянными: Белоненко их отыскал, и некоторые произведения уже исполняются... Но здесь надобно привести ещё один фрагмент высказываний президента Национального Свиридовского фонда, сделанных им года два назад в нашей с ним беседе:

“...Понимал, что работа нам предстоит гигантская, на десятилетия рассчитанная, но и представить себе не мог, что она окажется столь безбрежной. Когда в основном работа собирания была завершена и я окинул мысленным взором собранное, то, поверьте, за голову схватился от изумления... Вы говорите – “айсберг!”, сравнение уместное, но оно далеко не исчерпывает масштабов грандиозности “неизвестного” Свиридова. Поймите, мне, действительно с детских лет жившему в мире его музыки, мальчишкой слышавшему в Ленинграде столько из написанного моим дядей (ведь он до середины 50-х был жителем Питера), да ещё из того, что уже мало кто помнит, скажем, его работы для театра и кино тех лет, мне, фактически ставшему его исследователем уже десятилетия назад – мне думалось: уж я-то, как мало кто, знаю его творчество в максимально полном объёме. Оказалось – ничего подобного! Не просто малая, а чуть ли не микроскопическая часть айсберга, каким является мир свиридовской музыки, известна даже знатокам – это я сегодня могу утверждать с полной ответственностью...”.

...И вот первые плоды этой кропотливой, скрупулёзной, но вдохновенной работы, которую вёл и ведёт А. С. Белоненко с, к сожалению, пока немногими сподвижниками и помощниками: началось издание Полного собрания сочинений Георгия Свиридова. И в самом первом выпущенном томе – “Песнопения и молитвы”, произведение, являющее собой глубинную сущность христианской русской души, своим жертвенно-человечным светом способной единить души множества людей, живущих на планете. “Именно потому, что Георгий Васильевич сам считал этот цикл православных распевов главным, самым заветным, что им было свершено на его творческом пути, “Песнопения и молитвы “ и опубликованы в самом первом томе Собрания”, – говорит основатель Национального Свиридовского фонда. И это знаменательно донельзя... Ведь композитор, прошедший со своей “мятущейся душой” многие искушения и соблазны модернизма XX века, придя к зрелости, ощутил, что самое драгоценное в отечественном музыкально-вокальном искусстве – Русская Песнь. Русский Хор. В книге “Музыка как судьба” немало страниц и записей отдано мечтам автора о возрождении нашего “поющего космоса” и горьким раздумьям о его упадке. Собственно, ещё в 50-е годы он начал осуществление этой мечты, создавая ораториально-хоровые произведения: здесь-то и стало происходить единение высших образцов русской поэзии (Пушкин, Есенин, Блок) с гармонией высокого песенного звучания. И – выше, дальше – к литургической поэзии, ибо венцом, вершиной Слова для Свиридова были строки псалмов, евангельских молитв и песнопений...

(Да и читая самые пронзительные и драматические откровения в книге “Музыка как судьба”, нередко чувствуешь молитвенное, литургическое, в изначальном смысле слова   д у х о в н о е   звучание свиридовских строк:

“Мы – гости здесь, на земле, но как прекрасен мир!

Сколько в нём красоты, сколько печали!”

Или – вот эти строки, лично мне представляющиеся кульминацией свиридовских раздумий над духовной сутью Отечества:

“Для меня Россия – страна простора, страна песни, страна минора, страна Христа”.

Поистине – свете тихий... Не слова, а музыка сердца православного русского человека.)

...И впервые за всю долгую историю русского музыкального книгоиздания начало выходить Собрание сочинений композитора, получившее благословение Святейшего Патриарха всея Руси. В этом – высшая справедливость: духовным подвигом всей своей жизни Георгий Свиридов заслужил такое благословение. Но оно, несомненно, стало вдохновляющей поддержкой и для составителя, для исследователя. Прямо скажем, нелёгкую стезю выбрал себе А. С. Белоненко. “Песнопения и молитвы”, вошедшие в первый изданный том Собрания, как выяснилось в процессе исследований, тоже лишь “часть айсберга” – большого и многопланового эпического произведения, которое называется “Из литургической поэзии”. Для этого сочинения, как полагает музыковед, потребуется дополнительная книжка. А ведь подготовка к изданию лишь одного тома занимает не менее года. Томов же, согласно полному списку сочинений Свиридова, должно быть не менее тридцати! Так что судите сами, на какие труды обречён составитель...

Но, слава Богу, главное – началось. “Неведомый” Свиридов начал свой “крестный ход” к любителям и почитателям русской духовной музыки. И во многом это произошло потому, что родство А. С. Белоненко с крупнейшим творцом отечественного мелодического искусства XX века оказалось не только кровным, но и духовным родством. И дай Бог сил и долготерпения Александру Сергеевичу для свершения намеченных им на многие лета трудов и для одоления всяческих нежданных терний на этом пути...

Думается, сказанного достаточно, чтобы читатель ощутил, насколько непростыми были обстоятельства, при которых на свет Божий появилась книга “Музыка как судьба”.

Да и действительно, немалое мужество надобно сегодня составителю и публикатору книги дневниково-литературного наследия, чтобы в нынешней России, где правящие “элиты” вплоть до высших представителей кремлёвского “эшелона” власти открыто исповедуют свои проамериканские и произраильские ориентации, помещать в такой книге множество высказываний, поистине калёным железом клеймящих и сионизм, и американизм, причём чаще всего вместе взятые:

“Посмотрите, какое государство основали Евреи на земле Палестины. Это антипалестинское государство, которое управляется при помощи автоматов. С их помощью ведётся разговор с Арабами, и весь мир равнодушно смотрит на этот клочок земли; который превращён в бойню, где истребляют помаленьку, но ежедневно целый народ. Причём большой народ истребляется маленьким народом...”.

К слову, сказано было это композитором 15 лет назад, но если что и изменилось на палестинской земле с тех пор, так лишь к худшему, к ещё более массированному и изощрённому уничтожению древнейшего этноса. Так же, как год от года нам всё очевидней становится справедливость следующего свиридовского суждения:

“Государством Евреев стали Соединенные Штаты после того, как там открыли Золото... (Обратим внимание на своеобразие свиридовской орфографии: художник всё пишет по-своему!) Так же было и в Испании в ХVI веке. Но католицизм не дал им там укорениться. Америка – религиозно слабая, – всецело подпала под их власть”.

Согласимся и с тем, что в наши дни, когда не только во всех “либеральных” СМИ об И. Бродском дозволяется говорить лишь с почтительным придыханием, но и некоторые наши ультраоппозиционные критики (скажем, В. Бондаренко в своём “Дне литературы”) уже стали отбивать поклоны псевдоинтеллектуально-грязноватому эклектическому рифмоплётству нобелевского шарлатана, – в наши дни не только публикатору, но и издателю необходимы твёрдая гражданственно-художественная позиция и известная доля рисковости, чтобы читатель смог познакомиться, к примеру, со следующей записью в книге “Музыка как судьба”:

“По радио выступал Бродский под титулом “великий русский поэт”. Нечто невообразимо надутое и грязное, исполненное непомерных претензий. Один из участников передачи рекомендовал его в качестве нового еврейского пророка, 19-летнего “сопливого Моисея”, как он выразился. Всё это напоминает сцены из Шолома-Алейхема, но от этого густо пахнет кровью. Мир становится (стал) гигантской Касриловкой”.

И немалая смелость сегодня потребна для публикации свиридовских размышлений над путями нашего музыкально-театрального искусства, – эти мысли отличаются порой просто грозовою резкостью по отношению к “объектам критики”, но резкость сия совершенно обоснованна. Те читатели, кому тоже дорога судьба русской оперно-балетной сцены и кому немало горьких переживаний принесли позорища и всяческие препохабно-“швидкие” скандалы, связанные с Большим театром, смогут увидеть и понять их корни и причины, вникая в строки презрительно-гневных суждений композитора, записанные им в уже давние советские годы:

“Чего только стоят некоторые оперы или балеты, идущие на сцене Большого театра, в которых великие, глубочайшие произведения русской и зарубежной литературы обращены в рыночную дешёвку.

Кто же пойдёт работать в этот еврейский лабаз? Тот, кому не дорога жизнь, и это – не преувеличение. Там запросто убьют и тут же ошельмуют после убийства, и опозорят навеки. Судьба Есенина доныне в памяти у всех людей (моего поколения, во всяком случае)”.

Что верно, то верно – не преувеличение... и не потому ли, что, как говорится, против правды “не попрёшь”, не потому ли, что опровергнуть такие выводы гения-современника невозможно, нечем, ещё в период появления “Разных мыслей” на журнальных страницах их публикатору крепко досталось в тех же “либеральных масс-медиа” как от щелкопёров-обозревателей, так и от вроде бы более серьёзных его коллег-музыковедов.

В своём небольшом, но страстном и насыщенном самыми болевыми думами эссе о книге “Музыка как судьба” (“Завещание русского гения”, “Наш современник”, № 5, 2003) Ст. Куняев говорит:

“Книгу эту не советую читать робким душам. Она сомнёт их, как стихия, разрушит живущие в них удобные представления о России, о её знаменитых людях. Она, эта книга, внесёт в их умы грозный хаос трагедии, сорвёт с резьбы многие легковесные убеждения и мнения... Чтение книги Георгия Свиридова требует не просто сосредоточенности или умственной работы, но настоящего мужества, независимости взглядов на жизнь и подлинности чувств...”.

Сегодня, когда кремлёвская внутренняя политика – пусть лишь внешне-орнаментально, декоративно и конъюнктурно, но всё же сдвинулась в сторону державности так, что патриотами стали звать себя даже те, для кого сей титул лет 10 назад был бранным ругательством, – почему же сегодня наши ораторы, оракулы и литвожди не просвещаются и не вдохновляются колокольным многозвучьем, исходящим от этой книги великого сына России? Где то, что всегда предшествует фундаментальным исследованиям – обмен мнениями между ведущими литераторами и деятелями искусства на страницах прессы, “круглые столы”, где хотя бы в Малом зале ЦДЛ устроенный вечер или читательская конференция, либо встреча с тем же А. С. Белоненко? Где хоть несколько минут разговора об этой книге на телевидении? Пока что – риторические вопросы...

Не странно ли: валом прокатились пространные рецензии, статьи и прочие отклики по страницам “Лит. России”, “Литгазеты” и “Дня литературы” – отклики на книгу, в которой опубликована переписка между Виктором Астафьевым и Валентином Курбатовым. Ведь в иркутском издательстве она вышла, а вот же какой резонанс... Нет, не странно: в ней и впрямь немало занимательного и колоритного, читать её местами весьма интересно, но... без особого напряжения ума и сердца. Столь же легко, с любезной литераторским натурам “крупной солью светской злости” и писать о ней можно... А вот “Музыка как судьба” иного подхода требует. Не только что анализировать, но и просто читать её вдумчиво (тут опять привожу слова Ст. Куняева) – “всё равно что по минному полю идти”. Говорить об этом творении откровенно – значит принимать огонь на себя. Принимать на себя, на свою душу ответственность за всё, что произошло с твоим Отечеством . Принимать на себя как на русского человека вину за то, что сейчас, сегодня в России творится. Признавать, что и ты сам повинен, и твой родной народ повинен в бедах и несчастьях России.

А – не хочется... Гораздо “комфортней”, много вольготней числить себя среди витязей патриотическо-оппозиционного стана, живя с “удобными представлениями о России”. У Свиридова же – очень неудобные, без кавычек. Вот он, вспоминая бедования своей студенческой юности, говорит, что его товарищи по общежитию “глумливо относились” к его музыкальному сочинительству, и подчёркивает: “Увы! Это характерно для русских, пишу об этом с большим огорчением... желание унизить своего же товарища, такого же “русского нищего”, как и они сами”.

А далее в той же записи следует и вовсе “неудобное” для нас, для русских, сравнительное суждение: “Хвала евреям, которые (кого я знал!) с интересом, с уважением, а подчас и с чувством гордости за “своего”, говорили о тех, кто сочинял, стараясь поддержать в них дух созидания... У нас же, у русских, это вызывает чувство злобы: “ишь – захотел выделиться!”, выскочка и пр. За это – бьют, ненавидят”.

Россыпи таких откровений встретим мы в книге “Музыка как судьба” – где рядом, вместе, на одной странице, а то и в одном абзаце – и выстраданно-строгая оценка тех свойств и качеств нашей нации, которые для неё же оборачиваются бедствиями, способствуют недругам ввергать Россию в лихолетья, и – преклонение перед божественно-созидательной основой русского бытия, и – сыновнее сострадание родной земле и люду её, утрачивающим свою самобытность, своё самостояние, свою красу, свои достояние и достоинство. Верней, это – со-страдание с ними. С нами сегодняшними...

“Боже, как печальна моя жизнь, как одинока, бездомна (всегда была!), бесприютна”.

Когда я впервые прочёл эти строки, вспомнились самые последние встречи с Георгием Васильевичем в его уже довольно-таки неухоженной квартире на Большой Грузинской, их с Эльзой Густавовной сиротский быт двух очень пожилых людей, источенных, хотя и не сломленных многими недугами. И встреча в подмосковной Жуковке на донельзя скромной, если не сказать бедной, дачке, которую чета Свиридовых снимала. Да, у крупнейшего русского композитора XX века своей дачи никогда не было... Житейские бедования живого классика музыки уже, что называется, невооружённым глазом были видны. И хотя и он, и его жена бодрились, даже шутили в застольных разговорах, но запомнилась мне безмерная печаль, таившаяся в самой глуби свиридовских глаз... И всё это на фоне нараставшего “пира во время чумы”, устроенного “новорусскими” хозяевами страны. И об этом, о ненастной старости, совпавшей с новым ненастьем в жизни народа, мы тоже встретим в книге “Музыка как судьба” ряд записей, исполненных сдержанной, но огромной боли... Читаю их, вспоминаю – и сжимается не только сердце, но и кулаки, и слезы готовы вскипеть: Россия-матушка, да что же ты делаешь с лучшими сынами своими?!

И можно ли, не проникнувшись болью этих глубоко личностных откровений, в полной мере ощутить выстраданность суждений Свиридова о русской литературе и её тружениках, об их судьбах – почти без исключения трагичных в той же степени, в какой эти судьбы пронизаны совестливостью и преданностью родной земле. Вот одна из самых основополагающих, “отправных” свиридовских записей такого плана:

“ Трагичность – заключается в самом факте: быть Русским художником в любом виде искусства. Чувство – абсолютной ненужности. Полное равнодушие народа – существуешь ты или нет. У народа нет отношения восторга к своим художникам...

Хорошо лишь художникам, обслуживающим сословия и выделяющим их из общенародной массы как “избранников”: сословие ли буржуа, или национально-избранных, или по признаку политических убеждений, или по цеховым признакам: поэты (избранные), музыканты (тоже) и т. д.

Быть Русским художником, художником Русской нации (без чувства высокомерного избранничества) – несчастье, трагическая судьба...”.

Не просто запись в дневнике – скрижаль, которую должно знать каждому, кто ещё только собирается войти в ряды русских творцов культуры. Особенно – в “цех задорный”, как некогда Пушкин назвал сообщество тружеников словесности...

Вот, в сущности, даже не страница дневника, а совершенно блистательное эссе, обращённое к “Песням и пляскам смерти” Мусоргского. Рассуждая об этом сочинении композитора, которого он считал не просто самым гениальным художником музыки, но и несравненным выразителем отечественной православной духовности в ней, Свиридов приходит к выводу, что “...такое искусство нельзя создать намеренно, умозрительно... заранее задуманно, даже в самой малой степени. Никакими музыкальными способностями, никакой техникой тут не поможешь. Их – мало! Оно создаётся путём озарения, откровения, в редкие минуты, которые посещают особо великие души...”.

И в качестве самого весомого подтверждения своих мыслей о высшей форме искусства, рождаемого интуитивно, в силу Божественной природы вдохновения композитор завершает это эссе ссылкой на одного из самых любимых им современных русских поэтов:

“В заключение – гениальная строка из поэзии Николая Рубцова: “О чём писать? На то не наша воля!”.

А. С. Белоненко сказал в предисловии к одной из публикаций свиридовских дневников: “На наш взгляд, это ещё отнюдь не “голос минувшего”...”.

Это голос грядущей России.

2003, Псков