Текст книги "Евангелие лжецов (ЛП)"

Автор книги: Наоми Олдерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

В какой-то момент часть молящихся бросаются вперед и в экстазе покрывают поцелуями ноги статуи, хватая ее за лодыжки, бормоча молитвы, бросая кусочки глины с нацарапанными посланиями и мелкие монеты в священный бассейн перед ней. Как будто – презрительно смотрит он – эти сделанные ими же объекты могут исполнить их же желания. Не произвело впечатления на него. Все это время он думал, что нечто ужасное, даже монструозное, происходило в этих храмах. Как большинство евреев, он никогда не входил в места греховного идолопоклонничества и представлял себе гораздо худшее, чем детские игры со всемогущей, притворно, куклой.

Что-то еще происходит. Улюлюкающие крики впереди толпы, где люди толкаются приблизиться к статуе. Изменилось настроение толпы – он ощущает это вокруг себя – как чувствуется изменения в сухом воздухе пустыни при внезапном приближении шторма. Люди вокруг него начинают дышать гораздо быстрее, сбиваясь в кучу все плотнее и плотнее друг к другу. Он чувствует женскую руку сзади на поясе. Он не может разглядеть ее – темно, и ее голова отвернута – но, как кажется ему, ей около тридцати лет, бледная кожа и намасленные волос с запахом сосновой смолы. Она одета, как уважающая себя замужняя женщина, но пальцы ее все так же хватаются за его одежду. Может, все должно закончиться оргией, он слышал о нечто таком в Иерусалеме. И эта мысль ужасает его и возбуждает, наполовину зародив желание в члене.

Но в мгновенном расхождении блуждающей толпы, когда ему становится видно освещенное место перед статуей, он замечает нечто другое. Женщина с распущенными волосами и со зрачками глаз, закатившимися вверх, танцует перед статуей. Подолы ее одежды вздымаются выше колен. Она неоднократно припадает к земле и подпрыгивает вверх. Из нее вылетают горловые крики. Она стаскивает робу со своих плеч и рук, обнажаются груди, но происходящее совсем далеко от любовных танцев.

В руке ее – небольшой серебряный нож, и она режет себя по рукам и по груди. Другие женщины поют вместе с ней, прищелкивая языками, шлепая себя по телу руками в ритм, и видит он, как приставляет она кончик ножа к соску груди, разрезая ярко-голубую вену. Она наклоняется вперед, и кровь брызгает на ноги статуи, словно молоко от кормящей женщины. Она садится на корточки и бросается срамными местами к статуе. Она режет свои бедра, завершая представление, будто истекает кровью из всех женских частей ее тела.

Женщина рядом с Иехудой все еще держится за него, и ее пальцы конвульсивно хватаются за материю и за его тело. До него доносится запах ее пота. Он убежден, что скоро начнется какой-то сексуальный обряд или что-то такое более отталкивающее, чем виденное им. Он боится этого. Но никто не двигается. Только истекающая кровью женщина продолжает танцевать, разнося свою кровь по статуе, и потом, совершенно внезапно, с диким криком, она падает и выкатывается к ступням идолицы, дрожащая и без сил.

Женщина, стоящая рядом с Иехудой, отпускает свою руку с его тела. Он мельком видит ее взгляд. Она выглядит полубессознательной, ее губы приоткрыты. Она вновь берется за него, неуверенно пробираясь по его робе. Ее рука находит теплую плоть его спины под одеждой. Она уходит ниже, хватаясь за его ягодицы, сжимая их. Позади зала, сквозь занавеси, несколько людей выходят наружу к свету, но он видит, как две-три пары прижались спинами к стенам храма. Кожа женщины глянцево блестит потом. Он чувствует запах ее; сквозь фимиам и запахи двухсот тел, прижатых тесно друг к другу, до него доносится густой желанный аромат ее. Он берется руками за ее талию и полуподнимает ее, проталкиваясь среди мужчин и женщин к храмовой стене. Она уже дышит с трудом, когда – между колонной и грубоотесанным камнем – он приподнимает ее, прижимает к стене, где ее ступни опираются на колонну, задирает подол и входит в нее. Она – влажная, жаркая и готовая, и стонет она, обнажая ее зубы, и руки ее царапают спину его, когда толчками входит он в нее. Не проходит много времени. Он даже не открывает ее грудей, как кончает и, содрогаясь, опускает ее к полу.

Он вновь хочет проникнуть в нее. Он уже ощущает, что не займет много времени для его готовности. Он берется за ее талию. Но она выжимает его руку, отпуская, и направляется к двери. Он следует за ней, выходя, моргая от вечереющего солнца. Он видит к своему удивлению, что у нее рыжие волосы: они выглядели темными, коричневыми в приглушенном мраке храма. До него доходит, что и она может быть удивленной при виде его рыже-коричневых кудрей. Он решается заговорить с ней.

«Как тебя зовут?» спрашивает он.

Но она смотрит в сторону, явно слегка пристыженная, и ничего не отвечает.

Он думает: женщина, я же познал сжатие лона твоего.

Но прежде, чем он может найти, что сказать – нечто неявное, скорее всего, или такое, что она не поймет: ты знаешь, что ты была с мертвецом? – она накидывает платок на голову и спешно уходит.

Наверху мраморных ступеней, ведущих к улице, стоит служанка и держит плоскую тарелку. Ее руки с трудом удерживают вес груды монет, которые кладут верующие уходя. Иехуда дает ей мелкую монету и выходит назад на улицу.

Две пожилые женщины проходят мимо него.

«Она была ассирийкой», тихо говорит одна другой, «та, которая резала себя. Я слышала об их ритуалах».

Другая женщина, одетая в одежды и с прической всеми уважаемой матроны, хмыкает и хмурится. «Так много шума», говорит она. «А что особенного в голубе?»

Запах пира доходит до него прежде, чем он видит его: сладкий липкий запах пролитого вина. Запах помад, тоже, и пахучих масел, которыми намазываются Калидорус и его друзья перед торжеством. Это – запах денег, обильно потраченных.

Он опаздывает к пиру. Это ошибка. Он не отдавал себе отчет, как долго шла церемония в храме, он вернулся немного в себе и был бы крайне благодарен за ванну и сон. Хотя никто не пожурил его, беспокойство среди рабов лишний раз указывает на его ошибку. Один из слуг быстро протирает его мокрой тканью, другой одевает на него свежую одежду и пытается коснуться волос на голове благоуханием. Он хватает за запястье несущего каменный флакон.

«Нет», говорит он.

Раб, помогавший ему с одеждой сотни раз, удивленно смотрит в ответ, но возвращает флакон благовоний на стол. «Мой хозяин ожидает», просит раб.

«Ожидание» немного преувеличено. Пир начался без Иехуды. В обеденной зале шесть мужчин разлеглись на матерчатых кушетках вокруг низкого стола. Стол богато обставлен. Серебряные чашки с вином смешанным с медом. Финики, оливки, хлеб, белый сыр на травах, тарелки с чечевицей и с фруктами, а в центре – огромная морская рыба с нарезанными цитронами, укропом и петрушкой. Все уже пьяные, а еды не убыло и половины.

«А, Иудас» – Калидорус произносит его имя на греческий лад – «мы начали уже подумывать, что ты позабыл о нашем присутствии».

Тон его речи – ядовитый.

«Никогда», отвечает Иехуда. «Меня задержали кое-какие дела на рынке, только и всего. Мои извинения, господа».

Калидорус подозрительно оглядывает его.

«Дела? Я считал» – он прибавляет к речи смешок – «что все твои какие только возможные дела сделаны».

«Мои извинения», повторяет Иехуда.

Наступает время для его представления.

Его трудно назвать гостем пира, как нельзя назвать его просто гостем дома Калидоруса за те месяцы его жизни здесь. Не раб, нет-нет, но не назовешь и другом. Его принимают здесь хорошо, позволяют ходить где угодно, как он пожелает, кормят и щедро предоставили ему вино, одежду и две комнаты, а также все для письма и определенные книги. Но тут эти пиры. Желательность его присутствия требуется чуть тверже, чем просто приглашение. Иногда ему становится интересно: что произойдет, если он откажется от этих щедрых предложений провести «вечер с несколькими друзьями».

Он становится в позу в центре залы. Люди шумно шикают друг на друга, и один человек даже плюется на рыбу громким воинственным «ш-ш-ш-ш». В темном углу комнаты Иехуда замечает двух неподвижно стоящих рабов.

Калидорус представляет его в своей цветистой манере.

«Вашему созерцанию представлен человек», начинает он, «когда-то последователь и близкий наперсник того, кого некие люди называли Царем Евреев, а теперь он – гость моего дома. Поскольку предметом наших дебатов сегодня являются боги, умные ли или глупые, обожаемые ли или наводящие ужас» – Калидорус привел целую серию тем для обсуждений на своих симпозиумах за все время нахождения здесь Иехуды – «его содействие будет неоценимым!» Он подзывает раба вновь наполнить его винную чашу. «Давай, расскажи нам, Иудас из Кариота, расскажи нам о Боге Евреев, и как твоего учителя едва не приняли за него!»

«Мы слышали», говорит один из гостей с красным лицом опьяненности, «что вы евреи верите в то, что ваш Бог живет только в одном доме в Иерусалеме! Если он не так богат, как наши боги, то кто может позволить себе купить много домов?»

Другим слова кажутся ужасно смешными. Один смеется так долго и громко, что начинает задыхаться, и раб справа помогает справиться ему вином.

Иехуда молча вздыхает про себя. Такие слова об евреях слышал каждый из неевреев. Как и ложь о том, что евреи почитают свиней и поэтому не едят их. Как и ложь о том, что в центре Храма Иерусалема, в самом священном месте, стоит осел и помет от него растет горой. Как и ложь о том, что евреям ненавистны их тела и их жены, и поэтому они занимаются любовью через дыру в простыне. Откуда они возникли? Какое бессмысленное сознание придумало их? Кто решил их распространять?

Он решил для себя не вступать в споры о подобных рассказнях. Или проплывать мимо них, как кормчий, предвидя бурные воды. Он пытается донести до них правду шутками.

«Аа», отвечает он пьяному глупцу, «это из-за того, что наш Бог, скорее всего, более верен нам. Словно любящий муж, он старается держаться поближе к дому. А Юпитер, как нам всем известно, любит делиться…» Он показывает толчком тела – чем, и напряженные мышцы его ягодиц внезапно и бурно напоминают ему мускусный запах рыжеволосой женщины в храме.

Шутка срабатывает. Люди смеются. Один из них шлепает пьяного вопрошателя по руке.

«Ты многому научишься от них, эй, Помпониус? Держись поближе к дому, и, может, твоя жена не будет так часто теряться!»

Другие смеются, а Помпониус, одултоватый мужчина пятидесяти лет, хотя все еще с черной шевелюрой густых волос, краснеет, зло оскаливается и выпивает вино.

Калидорус, как замечает Иехуда, выглядит нервничающим. Держи себя в руках, говорит себе Иехуда, и не позорь важных гостей.

«Аа», он выдает лживый смех, «скорее всего, наш Бог, как мудрый муж, знает, что нельзя доверять нам, как нельзя мужу доверять женщине! Если он оставит нас на мгновение, мы начнем рыскать в поисках других богов».

Он преставляет комическую сценку, как женщина смотрит через занавеси ее дома, видит уходящего мужа, и тут же хватает ближайшего раба и усаживается на него сверху. Гости грохочут смехом, провозглашая тосты друг другу, проливая вина больше, чем входит в них. Теперь он держит их крепко.

«Да», шумит Помпониус, немного расслабившись, «ты не можешь доверять женщинам».

Калидорус посылает Иехуде улыбку.

«А теперь, – говорит Иехуда, – обратимся к моей собственной небольшой роли в падении божества. Сейчас трудно вспомнить, каким другим был я в то время. Если можете представить себе, у меня была полная борода». Он выставляет ладони рук чашками на уровне пояса, показывая бороду такой длины, что чистовыбритые римляне кривятся гримасой.

«Не только это, я был еще добродетельным и почетным мужем. Я молился каждый день, я соблюдал все праздники и Субботы, я держался старых традиций чистоты еды и мытья моего тела, и, как заведено, я спал только с моей женой и ни с кем другим».

Он широко подмигивает, будто намекая о небольшом преувеличении. Гости понимающе хмыкают. Иехуда читал Овидия – истории богов сношающихся с женщинами, женщин сношающихся с животными, и как животные превращаются в людей, чтобы могли утолять свою похоть. Он понимают, что представляют из себя эти люди. Они никогда не поверят в то, что здоровый молодой человек сможет быть девственником в двадцать восемь лет, когда он женился, и никогда не приходило ему на ум изменить жене. Скорее всего, они даже не поверят, что он никогда не ел свинины.

И он рассказывает им историю, которую им хочется услышать. Это – шутовская версия истории, отрепетированная им за многие разы подобных пиров. Он точно знает, где замолчать, где выделить шутку, где подчеркнуть трагический момент, превращая его в насмешку. В версии рассказываемой им, он – дерзкий проказник, глупец, решивший бросить вызов Царю. В этой истории Иехошуа – его друг, самый близкий к его сердцу человек – становится капризным маленьким принцем, поднявшим свой крохотный меч на Римское право. Иехуда становится наивной невинностью, говоря: «Если ты начнешь раздражать их кожу, они просто прихлопнут нас всех». Он рисует себя глупцом, сдавшим своих друзей и поверившим, что Пилат всего лишь отругает его. Гости смеются. Они пьют и пьют вино. Калидорус доволен.

И во время лживого рассказа Иехуда напоминает себе, как было на самом деле. Он делает так каждый раз, пусть каждый раз ему становится от этого больно, потому что он должен помнить это, хотя бы оставаясь честным с самим собой.

Он был таким безгрешным и воздержанным, что ни один римлянин смог бы поверить в это. Его отец умер, когда он был ребенком. Он работал на ферме и посещал Храм в праведные дни и заботился о матери и двух молодых сестрах, и только после того, как он вырастил их и отдал замуж, он стал думать и о себе. Он был юношей, любящим Бога слишком сильно, если такое и возможно. Любил Его так сильно и так много думал о Нем, и желал лишь следовать Его желаниям и познать Его слова. Дни в Иерусалеме во время празднеств были единственными днями передышки от постоянной работы, и они были по-настоящему радостными для него, поскольку праздники проходили так близко к тому месту, где жил Бог. И когда женился он – да, в двадцать восемь лет, да, девственником, и да, не видя в этом никаких будущих трудностей и испытаний – заботливый и тяжело работающий тихий человек, и когда лег он с женой своей в первый раз, то посчитал он, свой поступок соединением с Богом, а не с практичной и неугомонной женщиной Елканнах, давшей ему согласие на брак.

Она работала в поле рядом с ним и пряла шерсть, и плела материю, и пекла хлеб, и ощущал он себя счастливым безмерно, хотя был слишком серьезным человеком, чтобы открыто веселиться. Борода у него была длинной и полновесной, хотя Елканнах садилась верхом на него, лежащего в постели, и подрезала волосы ножом, когда он дозволял ей. Он все еще помнит ее задние изгибы, и как плотно они влезали в его ладони, и как член его поднимался к ней, пока она извивалась в его объятиях, смеялась и просила его не шевелиться, а то она порежет его этим ножом, и кто же тогда будет кормильцем для нее и их детей, которые, конечно, появятся – вот подумал он об этом?

Когда ему было двадцать девять лет, лихорадка прошла по Кериоту. Весна долгое время стояла жаркой, и когда пришла болезнь, воды в горных ручьях было мало. Только колодец исправно давал воду, но в какие-то дни они чувствовали себя слишком слабыми, чтобы наклоняться и вытаскивать ведро. Лихорадка слепила людей, когда вылезали черные пятна у глаз, и становилось даже больно смотреть солнечным днем. Это была его ошибка – знал он – пусть и был он таким же больным, как она. Он должен был найти воду для нее.

На третий день смог он подняться с постели и пойти к колодцу. Он проковылял походкой новорожденного ягненка дотуда и обратно, с черными пятнами залепившими края его зрения, но, принеся воду, увидел он, что Елканнах мертва. Тихо лежала в постели, словно ускользнула она между дыханиями. Словно забыла она вдохнуть и вот-вот вспомнит об этом, протрет руки передником, пожурит сама себя за глупость. Да только не было ее уже.

И что-то еще покинуло его, внезапно и не спрашивая его согласия.

Не по сладкому мягкому запаху его жены в постели по утрам более всего тосковал он, хотя тосковал он по ней невыносимо. Тосковал он более всего о Боге, который, как казалось ему, всегда наблюдал за ним, и с которым в тихие времена он разговаривал и представлял себе успокоительный его ответ. Которому плакался он в долгие ночи после смерти отца, и который положил длань свою на его шею и сказал: «Я – Отец твой на небесах, и дам я тебе силу». Почувствовал он, что нить, связывающая его с небесами – будто пуповина материнская к ребенку – порвалась безвозвратно. Возможно, Отец оставался все еще там, но лицо Иехуды было повернуто так далеко в сторону, что более не оставалось у него добрых слов.

Сейчас кажется ему, что преступлением было то, как чувствовал он. Оплакивать Бога более своей жены? Но так и было.

Прошло какое-то время, но для него не было никакой разницы. Несколько сезонов года, а он все так же работал, потому что чем он мог еще заняться, и люди поселка – те, кто также потеряли родителей, детей, супругов, родных – говорили между собой: «Скоро бозьмет он себе другую жену, будут у него сыновья и дочери, и забудет он о первой». Не было им известно, что сердце его остыло, как земля, и опустело пшеничной шелухой.

И потом пришел человек в их поселок. Иехуда никогда не слышал о нем. Решение пойти и послушать его речи было просто выбором между долгой одинокой ночью дома или провести это время, сидя с людьми и слушая глупости, какие только придется им выслушать. Он видел десятки подобных проповедников за много лет, он и Елканнах ходили вместе послушать их иногда и пошутить об их болтовне или, изредка, поспорить об их мудростях.

Поначалу тот человек ничем не отличался от других. Приводил истории, объясняя свои послания, говорил о любви Бога. В какой-то момент он затих. Просеивая землю ладонью. Потирая свой лоб. Огляделся, словно в поиске среди толпы, и нашел своим взором Иехуду, и уставился на него, и задержался своим взглядом так, что Иехуда не мог отвернуться в сторону.

«Ты ищешь Бога», произнес проповедник, «но и Бог ищет тебя. И найдет Он тебя. Сегодня нашел он тебя».

И Иехуда ощутил слезы в своих глазах.

«Потерял ты многое». Человек говорил тоном, не выделяя слов и не стараясь убедить. Он говорил, словно слышал простую правду с небес.

«Бог принял в сердце твою потерю», сказал он, «и Он не забыл тебя, хотя отвернул ты лицо свое от Него. Он говорит с тобой сегодня, как Отец. Скажи мне, кого потерял ты».

Не было никакого секрета. Любой ребенок на улице мог рассказать ему, что по Кериоту прошла болезнь. Каждый человек кого-то потерял.

Иехуда ответил: «Мою жену». Он произнес эти слова с вызовом. Чтобы тот смог удивить его.

«И отца своего?»

Иехуда решил, что тот удачно догадался, и более ничего – проповеднику повезло. Сколько тридцатилетних мужчин не потеряли своих отцов? Этот человек не знал, что он потерял отца юным, когда ему пришлось особенно тяжело.

Но он согласился: «Да».

И человек по имени Иехошуа распростер свои длинные руки и поднялся с земли, и направился к Иехуде, и, взяв его за руку, поставил на ноги. Он положил свои руки на плечи Иехуды и произнес: «Ты думаешь, что твой Отец на небесах позабыл тебя. Но Отец твой небесный – здесь. Сейчас. Привел меня сегодня к тебе. Выслушай», сказал он, «эта история – для тебя».

И он поведал историю толпе.

Жил человек, у которого были два сына. И потому, что были у него торговые дела вдалеке и хозяйство вблизи, послал он одного сына заниматься делами в город и оставил другого с собой, чтобы тот научился хозяйствовать на земле. Того сына, посланного далеко, обуял гнев, потому как не было близких людей рядом с ним, как и отца. Слал он гневные послания отцу с просьбами вернуть его, но отец держал его там долгие десять лет, пока брат его растил свою семью, жил в доме и ухаживал за землей. В конце концов, после многих лет, отец вернул сына домой из города.

«Отец», спросил сын, «зачем ты держал меня так далеко от себя и так долго?»

И ответил отец: «Мой возлюбленный сын, ты был всегда занят моими делами, в каждое мгновение вдали. А теперь ты понял все мои дела, хозяйство это и все в нем – твое».

«Так», продолжил Иехошуа, «и с людьми. Те, кто страдают, наследуют царство небесное, и наш Отец небесный уже выбрал золотое место для тебя, друг мой. Возлюбил он тебя больше всех».

Человек продолжил свои разговоры и проповедования. Но Иехуду словно пронзила молния от макушки головы и до самой земли, потому что ему так захотелось, чтобы все было так на самом деле. Не испытанием, как с Иовом. А как сказал этот человек – подарок.

Той ночью этот человек решил заночевать у ручья – небольшой костер, немного даренной еды за потраченное время и трое его друзей, следовавшие с ним в то время. Иехуда и еще восемь-девять жителей поселка решили посидеть у костра с ним и послушать его разговоры.

Там сказал этот человек то, отчего огонь заполнил Иехуду, будто кровь превратилась в языки пламени.

Среди них оказался нищий, и, когда все открыли свои мешки и сумки и стали есть ячменные лепешки, оливки и сушеную рыбу, у того не было никакой еды с собой. Они все дали понемногу еды, и съел он даденое жадно и благодаря других.

Иехошуа спросил, просеивая землю руками: «Почему даем мы на благотворительность другим?»

Иехуда ответствовал быстро: «Как записано в Торе: „Когда брат твой станет бедным, протяни длань свою к нему и укрепи его – пусть он веры другой и пришелец.“ Бог приказал блюсти так».

Иехошуа медленно кивнул головой. «А теперь ответь мне. Почему это записано в Торе? Почему Бог приказал так?»

Иехуда часто заморгал. Не такой это вопрос, на который может ответить простой человек. Спросить «Почему Бог сделал так?» – это все равно, что сказать «Я понимаю несметный разым Бога».

«Ради нашего наивысшего блага», произнес один из сидящих. «Все заповеди Бога – ради нашего блага».

«Но почему?» продолжил настаивать Иехошуа. «Почему это – благо для нас? Почему Бог установил это для нас?»

Вокруг костра установилась тишина. Трое пришедших с Иехошуа, должно быть, уже знали ответ или смысл вопрошаемого. Остальные сидели онемевшими, боясь дать неправильный ответ. Иехуда, которому внезапно надоела игра, затеянная этим человеком, сделать из них глупцов, решил ответить.

«Нам не дано знать, почему Бог делает так», сказал он. «Наша работа – слушать Его приказы и следовать им».

Другие закивали головами. Вот, что значило быть набожным евреем: выучить законы и следовать им.

«Как солдаты Кесаря?» спросил Иехошуа с улыбкой на губах. «Как наемник? Делать, не ведая причины для этого дела? Наш Бог – не тиран. Он не дал бы нам острый ум, если бы нам не суждено было воспользоваться им. Подумайте. Почему Бог повелел нам творить благо для других?»

Здесь два человека тихо начали собирать свои вещи для ухода. Иехошуа не пытался остановить их. Он сравнил их веру со слепым повиновением солдат; он должен был знать, что для кого-то будет трудно стерпеть эти слова.

Иехуда почувствовал, как мысли его ушли дальше вопроса. Вопрос был очень хорошим. Если ему предстояло догадаться о причине Бога – хотя от самого вопроса возникло легкое нехорошее ощущение, как от вида с крутого обрыва вниз – если бы попытаться, то он мог бы сказать…

«Возможно, Бог приказал нам помогать бедным, потому что Он любит их».

Иехошуа хлопнул его по спине. «Это очень хороший ответ, друг мой! Видишь, мы рассуждаем совсем недолго, а уже нашли, кого любит Бог! И из заповедей Его, кого же Он еще любит?»

«Слепого и калеку…» начал Иехуда, преодолевая свое замешательство, вспоминая слепых. «Вдову и сироту? Как сказано в Торе: „Не обращайся плохо со вдовами и сиротами. Если сделаешь так, то услышу я их плач.“»

«Да», поддержал Иехошуа, «Бог особенно любит женщин без мужей, сыновей без отцов. Подумай еще. Почему Бог говорит: „Возлюби соседа своего?“»

Теперь Иехуда начал понимать. «Потому что Бог любит…» Он подумал. «Он любит тех, кто к нам близки».

«Разве не учил он нас всех возлюбить наших соседей? Не каждого ли человека по соседству каждого другого человека? Даже солдат, разве они не…»

«Нет», отрезал Иехуда, крайне раздраженно, «солдаты – не наши соседи. Если ты станешь так продолжать, ты захочешь, чтобы мы делились едой с людьми, которые пришли сюда, чтобы сжечь наши поля и выдать наших дочерей замуж за тех, кто насиловал наших жен». Он замолчал.

Иехошуа с интересом посмотрел на него.

Воодушевленный Иехуда продолжил: «Ты никак не можешь знать, что Бог замыслил для нас. Он сказал нам возлюбить соседей наших, и того достаточно. Если мы начнем прибавлять все к закону, куда мы придем? Как римляне: маленькие боги говорят нам, что бы мы ни делали – все правильно».

«А что если я скажу так?» произнес Иехошуа. «Тора говорит: „Возлюби соседа своего.“ Но каждый приходится кому-то соседом, я скажу: „Возлюби врага своего.“»

«Это вздор. Мы бы смогли полюбить их, но после этого они не смогли бы полюбить нас».

«Но представь, если бы каждый смог. Представь, что разнесли мы вокруг слова эти. Возлюбить врага своего. От поселка к поселку, от города к городу. Что тогда произойдет? Представь себе».

Пытаясь охватить сказанное, сознание Иехуды запнулось.

«Я не могу представить», наконец признался он. А затем, страстно желая понять: «Объясни мне, учитель».

Иехошуа положил свою загрубевшую кисть на тыльную сторону ладони Иехуды.

«Если бы мир был наполнен людьми, послушавшими эти слова, и всего лишь эти слова, мы бы построили царство небесное на земле. Вот, почему я хожу от поселка к поселку. И тому посвятил я свою жизнь. Учить людей, чтобы видели в словах Бога сердцевину. Представь такое: римляне и греки, и сирийцы, и вавилоняне, и персы, представь, что все мы научились вместе возлюбить друг друга».

Иехуда позволил сознанию пройти по всей карте мира, по всем империям и царствам, воевавшими и пытавшимися покорить друг друга. И представил он, что может произойти, если слова эти передадутся людьми из одних уст другим, из одного сознания другому, из одного города в другой, если простое послание – возлюби врага своего – примется на веру всем миром. Он не увидел, как это могло бы случиться.

«Если хоть один человек воспротивился бы», наконец произнес он, «то все пришло бы в негодность. А в таком миросоздании, где один лишь мир и спокойствие, где нет ножей у людей, один человек смог бы все порушить».

«Значит, не должны мы предаваться покою, пока каждый человек не услышал этого. Подумай», предложил мягко Иехошуа, «на что применим жизни наши? Больше войн, как отцы наши и отцы отцов наших, еще больше? Или найдем себе лучше намерения? Разве не стоит это твоей жизни?»

И Иехуда тут же увидел это, на мгновение. Тотчас, весь мир стал новым для него.

Он не смог перестать думать об этом. Сознание его гремело, будто повозка на каменистой дороге, набирая скорость, катясь вниз, раскачиваясь и дергаясь. Боялся он, что сходит с ума.

Когда другие люди ушли домой после полуночи, он остался поговорить с Иехошуа, задавая каждый вопрос, приходящий ему на ум, иногда просто сидя в тишине.

«А что с теми людьми, которые придут, чтобы навредить тебе? Что делать нам, если они набросятся на нас?»

Иехошуа вытянулся своим длинным телом по спальной циновке поверх камней. Он заложил руки за голову и посмотрел в темное мерцающее звездами небо.

«Что ты думаешь, Иехуда», спросил он, «что говорит тебе твое сердце?»

Иехуда сложил одну ногу поверх другой. Его простецкая коричневая дорожная роба была грязная от пыли и пота. Кожа лица, рук и ног загорела и задубела. Хотя был он все еще молод. Откуда в нем появилось столько знания?

«Я стараюсь…» произнес он и замолк. Он попытался заново представить совершенно новый мир без определенностей, но тут же свернул в прошлое. «Если мы должны возлюбить наших врагов, а наши враги – Римская империя, разве не станем мы их рабами?»

Снова и снова, все, к чему он возвращался, было простым выбором из знакомого ему.

«Станем мы, как священники в Храме», после паузы сказал он, зная, что сдается в своих мыслях, злой на себя от невозможности придумать что-то еще, «кланятся низко Риму? Стараться угодить им?»

Иехошуа приподнялся. «Подойди и ложись рядом», попросил он.

Он подвинулся, оставив место для Иехуды.

Иехуда подошел и лег рядом с ним.

«Посмотри на небеса», сказал Иехошуа, «посмотри на звезды».

Иехуда посмотрел. Небо было заполнено звездами, как гранат заполнен медово-сладкими семенами.

«Мы знаем, что Бог – на небесах», продолжил Иехошуа. «Он смотрит вниз на нас оттуда, будто с вершины горы».

Иехуда ощутил это. Бога, смотрящего вниз на них. Позабытое ощущение.

«Бог не выбирает места своего случайностью», сказал Иехошуа. «Посмотри на звезды. Хоть одна из них выше другой хоть на локоть? Возложил ли Бог на нее корону царственную? Правит ли она над другой?»

Иехуда покачал головой.

«Так думай».

«Если мы не можем воевать Рим, мы должны стать их рабами…» начал он.

«Должны?»

Иехуда стал думать. Сознание его сейчас было таким чистым, как если бы верх головы его открылся наружу, и звездный свет лился сквозь него до самого сердца.

«Если бы мы как-то смогли возлюбить их и продолжали бы жить так же, как до их прихода…? Но они бы нас убили».

«Ты так думаешь? Всю страну?»

Иехошуа слегка двинул рукой, касаясь пальцами Иехуды. Иехуда ощутил прикосновение вспышкой жара, начавшейся в кисти и разлетевшейся через руку, по груди, на все тело, расцветая солнечными лучами.

Иехошуа сказал: «Любовь может быть достойной. Выслушай. Если человек ударит тебя по щеке, то повернись ему другой щекой. Если он хочет этого – дай ему не противясь. Если солдат приказывает тебе пронести что-то для него одно расстояние, ты пронеси два. Так и любовь – покажи, что ты отдаешь себя, как свободный человек, а не из-за приказа. Если приказывают они тебе снять верхнюю одежду, дай им и рубашку».

Иехуда представил себе. Ливень. Солдат требует снять для себя его плащ – такое случалось. И как он снимает с себя рубашку и стоит полуголый под дождем во имя любви.

«Они посчитают нас умалишенными».

«Увидят такую любовь, и поменяются они. Так принесем мы наше послание».

«Ты говоришь о земле обновленной», сказал он, «а дальше что?»

Иехошуа улыбнулся.

«Я не знаю. Но верю я, что Отец мой небесный найдет ответ для нас».

«И что делать нам?»

«Сейчас?» голос Иехошуа стал тихим-тихим. «Бог явился мне в пустыне, и повелел он мне разнести эти слова. Это – священная моя обязанность. А тебе, Иехуда, Он поведал мне, что ты пойдешь со мной и поможешь мне, и станешь другом моим».

Иехошуа похлопал Иехуду по боку, словно человек, благодарящий послушного коня, накинул на себя робу и отвернулся в сторону, засыпая.