Текст книги "Евангелие лжецов (ЛП)"
Автор книги: Наоми Олдерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Иногда ему становится скучно, но ему платят хорошо за его службу, настолько хорошо, что теперь он стал мужчиной в доме, принося матери мясо и хлеб. А если где-то зачнется ему известный бунт, то он скажет своим друзьям, где им быть и в какое время. И ему известно, где будут гореть огни, и чьи крыши порушат, и что будет украдено заранее, потому что все будут считать: то седло, то одеяло, тот круг сыра, должно быть, сгорели в огне. Долгая кампания сопротивления и гнева – что, если не сама практичность. Должны быть молодые люди для битв, и они должны быть вознаграждены и воодушевлены, и все люди должны есть.
Много дней полны тусклой скуки – дни ожидания сражений или чего-нибудь еще. Он не противна эта скука. У него, неожиданно для себя, обнаруживается много терпения. Чем больше он размышляет, тем больше он хочет того, что есть у Ав-Рахама. Тихие команды, почет и уважение людей. Надо ждать и много делать, и стать заслуживающим доверия прежде, чем все начнет получаться у него.
В один день Ав-Рахам показывает ему карту Израиля. Он никогда не видел раннее ничего более, чем простой план – рисунок вином на столе – чтобы показать, где находится зернохранилище, и где находятся они, или какая из трех дорог ведет к дому девушки, которая ему нравится. А этот тонкий пергамент, завернутый в материю свиток, торжественно выносится на свет, когда обсуждаются дела.
Бар-Аво приходит и приносит бурдюки с вином, украденные у римского офицера, внимание которого отвлек переполох на рынке, и заодно получить новые указания. Но, когда он входит в небольшую темную комнату, где идет обсуждение, он не может удержать себя от уставившегося взгляда на карту.
«Они перевели свои отряды сюда», рассказывает один человек Ав-Рахаму, приставляя палец к карте, «и теперь их обозы пойдут через горный проход».
Бар-Аво в одно мгновение охватывает взглядом карту. Вот – море, с нарисованными чернилами голубыми волнами. Вот – берег, а тут – дороги, ведущие из Яффо к Иерусалиму, в Кесарию, вниз в пустыню. Ему представляются городки и поселки, как выглядят они с орлиного взгляда вниз, если идешь с одного места в другое. И по всей карте лежат засохшие черные бобы из мешка кладовой, из которой секретным входом попадаешь в эту комнату. Ав-Рахам замечает, как он разглядывает карту.
«Они показывают римлян», объясняет он, указывая на бобы, «тут в гарнизоне» – кучка бобов у Иерусалима – «а здесь находятся их посты» – по всей карте. «Мы следим за тем, куда они идут, и что делают, и поэтому знаем, когда отправят к ним новый обоз, и когда они будут изолированы».
«И вы можете решить, когда напасть», догадывается Бар-Аво.
«На самом деле это лишь догадки. Всего лишь догадки. Наши вести часто приходят запоздалыми. Но попытаемся стащить у них, если сможем. Нет ничего слаще, – Ав-Рахам улыбается, и живот прижимается к столу, когда он наклоняется вперед, – чем убить римского солдата его же мечом».
Бар-Аво тоже улыбается. Он раньше представлял себя убийцей, как и все подростки. Вот он выхватывает меч и прорубает им кого-нибудь насквозь. Он приносил ягнят к Храму и видел, как жизнь покидала их, и ясно представлял себе, насколько простым и важным было это.
«Сколько из них мы должны убить, чтобы они ушли от нас?»
Ав-Рахам смотрит в глаза Бар-Аво, затем берет его за левое запястье и открывает его ладонь вверх. Он выбирает одну фасолину и кладет ее ему на ладонь.
«Так мы сейчас и делаем. Одного за другим. Но с Божьей помощью…»
Ав-Рахам сметает бобы с пергамента кистью руки. Двумя, тремя взмахами он счищает их всех.
«Вот, как мы должны делать. Каждого из них. Никакого мира, пока каждого из них не выкинули отсюда».
«Мы выбросим их в море», говорит Бар-Аво, глядя на разбросанные по полу бобы.
Ав-Рахам притягивает к себе Бар-Аво так близко, что до Бар-Аво долетает запах лука и специй от старика и чеснока из его рта. Ав-Рахам наклоняет к себе его голову и целует макушку.
«С тысячью таких парней, как ты», произносит он, «мы так и сделаем».
Ему доверяют со временем большие вещи. Ему рассказывают, где находятся склады мечей, и как смазывать и обертывать их в материю, чтобы те не ржавели в долгом хранении под землей. Он теперь знает, как поджигать разными способами дом, чтобы не требовалось много дров и не тратилось много времени. Он знает имена нужных людей по всей стране. Ав-Рахам даже попросил одного из стариков научить Бар-Аво читать, и хотя читает он медленно и по слогам, но это умение очень нужно для их революции.
Совершенная правда, что некоторые умения и знания скучны и монотонны, и его пришлось убеждать в их необходимости. Но наступает тот день, когда он в первый раз убивает человека. И тот день совсем нескучный.
Не было никакой особенной причины для того, чтобы был тот день, хотя он знал, что этот день настанет, и случится тот самый момент. Ему уже почти двадцать лет, и он командует небольшой группой людей того же возраста и помоложе. Они вредят, воруют что смогут, устраивают беспорядки и уничтожают здания и собственности, и говорят себе сами, что раз за разом, день за днем, они выталкивают римлян с их земли.
Сегодня предстоят бани. Рим не построил больших бань в Иерусалиме, как это он делает в других захваченных городах: небольшой бассейн, одноэтажное здание, рядом с дормиториями для солдат. Они моются там, и того достаточно, чтобы атаковать их. И туда же приходят и простые жители города, кто не понимает, что ходить в бани – это уже поклоняться Риму, и те, кто хочет показать свою лояльность римской власти. Короче, предатели в их предательских, обманчивых водах.
Бар-Аво и его друзья придумали план. На крыше бань находятся открытые окна, и здание расположено близко к другим зданиям, среди которых есть одно, принадлежащее человеку, который находится в большом долгу перед Ав-Рахамом, и его убедили предоставить им одно окно, выходящее на изогнутую крышу бань. Пошли четверо: Я’ир, Гийора, Матан и сам Бар-Аво. Они слезают из окна по стене, и у каждого на плече висит кожаная сумка, и они еле сдерживаются от хохота.
Сквозь окна на крыше они смотрят вниз на купающихся римлян.
И те выглядят смешно, позорно, и каждый из них ходит голым, как ребенок, без ничего, без стыда, без благопристойности, без никакого уважения.
«Посмотри-ка туда!» шепчет Гийора, младший из них.
Он указывает на мужчин, которых умасливают рабы. Над одним из них, в возрасте под пятьдесят и со строением тела солдата, работают два раба, втирая густые пятна желтого оливкового масла в кожу его спины.
«У меня никогда не было женщины, чтобы та работала так усердно надо мной», бормочет Я’ир.
Человек, чью спину натирают маслом, издает негромкий вздох удовольствия, и парни на крыше складываются пополам от смеха.
«И у него тоже!» смеется Я’ир. «Его никогда не касалась ни одна женщина, посмотрите на него!»
Еще нескольким мужчинам начинают натирать спины маслом точно таким же образом.
Бар-Аво говорит: «Моя мать делает точно так же с ягненком перед тем, как его зажарить».
«Посмотрим, какие они принесли с собой травы и специи!» вторит ему Я’ир, и они вновь заходятся в смехе.
«Мы же принесли наши специи, помнишь, да?» Бар-Аво указывает на кожаную сумку на спине Я’ира, и лицо Я’ира кривится ухмылкой.
Они располагаются у четырех окон подряд. Будет важно, ради наибольшего эффекта, начать по очереди. Гийора находится у самого дальнего окна. Под ним – жаркие комнаты, где упражняются мужчины, выгоняя из себя пот перед тем, как их умаслят. Они все обнажены – бегут на месте или бьют невидимых соперников. Гийора снимает со спины сумку и держит ее на весу. Содержимое сумки переливается от одного конца к другому. Он развязывает кожаный шнур, слегка приоткрывает сумку и чуть-чуть вдыхает ее запах. Лицо кривится. Они все принесли сумки полные жидких животных отправлений. Они смешали их с водой и дали постоять в бочке пару дней, чтобы те стали повонючее.
Гийора наполовину высовывается из окна, опускает пониже руку с сумкой и начинает раскручивать содержимое.
Вонючие, разжиженные, с плотными вкраплениями отправления расплескиваются широкой дугой по всей комнате голых мужчин. Вонь отвратительна. Отстоявшаяся жижа липнет ко всему и пахнет рвотой и болезнями.
Она попадает на тела тех обнаженных людей, на их орозовевшие спины и на их волосы, и один молодой солдат, невовремя взглянув наверх, получает ее в лицо, в рот и в глаза. Поняв, что попало на него, его начинает рвать.
И все они, конечно же, бегут. Они бегут в комнату с ваннами, и следующим по очереди их ожидает Бар-Аво со своей наполненной сумкой. Он нашел для нее собачью блевотину, смешанную с говном. И когда люди разбегаются по всем сторонам подальше от разлетевшейся вони, Бар-Аво тоже начинает опустошать свою сумку, раскручивая ее, и во всеобщей суматохе отвращения, двоих внизу начинает тошнить, и Матан опустошает свою сумку, и один из тех, стараясь разглядеть источник вони, получает ее прямиком в лицо. Сумки Я’ира уже почти и не надо, поскольку этому месту уже достаточно досталось, но он все равно вытряхивает ее в бассейн, куда запрыгнули несколько человек, пытаясь смыть с себя нечистоты.
Парни хохочут, скинув сумки вниз, и не могут не удержаться от того, чтобы посмотреть подольше, чем им следовало, как люди отчаянно пытаются почистить себя, и один из них опрокидывает ванну с маслом, которое разливается жиром и зеленью по плиточному полу. Другой человек смешно подскальзывается и падает в масло – так здорово, словно те играют сцену для них – и поднимается, и опять падает, барахтается, поднимаясь, хватается и опрокидывает на себя еще одного, покрытого коричневой слизью. И еще один человек ломает себе руку громким хрустом, пытаясь удержаться от падения, и, очевидно, сломана кость, и это более всего смешно наблюдать. Я’ир катается от хохота на спине, а Гийора кричит в окно: «Назад в Рим!»
Парни, конечно, слишком погружены в рассматривание зрелища. Они не замечают человека, забравшегося на крышу по лестнице, пока он почти не добирается до них. Он не покрыт ни маслом, ни говном. Это солдат во всей его униформе, один из людей снаружи, охраняющих здание на случай атаки. Они не замечают, пока не начинает кричать Гийора, и Бар-Аво отрывается от вида барахтающихся в масле людей и видит этого солдата: глаза, как светящиеся камни, оскалены зубы, подняв Гийору над головой и сбросив того сквозь окно вниз. Гийора приземляется с громким хрустом, и Бар-Аво не видит, двигается ли тот после падения – на это нет времени.
Солдат вынимает свой меч, и трое их – Бар-Аво, Я’ир и Матан – вскакивают на ноги и решают убраться с крыши. У них нет оружия. Солдат орет и бросается на них. Я’ир почти выпадает с края одного окна, но Бар-Аво затаскивает его назад, дернув за пояс туники. Улучив момент, солдат попадает мечом Я’иру, и лезвие меча краснеет. Я’ир кричит, напуганный, нервный, словно ребенок. Удар солдата отрубает кусок из поднятой вверх руки Я’ира, и, увидев это, Бар-Аво овладевает такой гнев, что он бросается вперед, не соображая ни о чем, кроме как о своей злости и о том, как ее вылить.
Ему везет. Если бы он задержался на мгновение или поскользнулся бы, то удар мечом пришелся бы по задней части его шеи, и голова слетела бы в окно на плиточный пол внизу. Он успевает пригнуться, а солдат, увидя танцы Матана позади себя, замирает на мгновение.
Бар-Аво отчаянно пинает солдата в колено и попадает в нужное место – в сторону. Колено отвечает треском, и солдат падает на колени, кричит и пытается схватить Бар-Аво за тунику. Он ловит его, он хватает его за воротник туники, он поднимает меч правой рукой, и Бар-Аво перехватывает правое запястье солдата.
Из них двоих – Бар-Аво слабее. Солдат давит рукой на него. Бар-Аво пытается удержать ее своей правой рукой, но сил не достаточно, и меч медленно опускается к его уху, к его лицу. И внезапно все меняется. Матан пинает солдата в спину, и этого момента внезапного освобождения давления вполне достаточно Бар-Аво. Он хватает запястье солдата и поворачивает меч в обратную сторону – к открытой мякоти горла над защитной пластиной.
Солдат опрокидывается на спину. Он задыхается, стонет и пытается схватить меч, вонзившийся ему в горло. Кровь пузырится, будто кровь ягненка, зарезанного жертвоприношением. И он умирает также быстро, тут – на черепице крыши, и липкая кровь капает вниз через открытое окно. Они какое-то время просто смотрят на случившееся, ошеломленные и молчащие, и только крики из бань напоминают им о том, что им следует бежать, вскарабкаться по стене и скрыться из виду.
Бар-Аво не стремился к этому, но и не пытался избечь. Он не ощущает ничего – ни огорчения, ни шока, ни жалости, лишь, пожалуй, удивление от простоты случившегося. И некое удивление собой, своему спокойствию. Теперь он знает нечто о себе, чего не знал ранее, что он может спокойно убить человека. И думает он: может пригодиться.
Ав-Рахам, услышав, поздравляет Бар-Аво перед всеми своими людьми и говорит: «Первый из многих!» И Бар-Аво соглашается. Да. Первый из многих.
Время ответных мер. Рим точно не знает, кто напал на бани и убил солдата, а Гийора каким-то чудом сумел отковылять оттуда со сломанной лодыжкой прежде, чем его могли схватить и допросить, и поэтому люди Префекта ловят несколько десятков молодых людей и хлещут их плетьми на рынке. Они казнят шестерых за «затевание беспорядков». Ав-Рахам посылает деньги и обещания помощи семьям тех молодых людей. Рим ничего не выигрывает.
Бар-Аво вскоре женится, потому что смерть неким образом заострила его, и становится недостаточно просто быть с девушками каждую ночь. Ни у одной девушки нет ребенка от него, но в какой-то момент у него появится ребенок – он уверен, и эта мысль, что ему придется жениться на девушке из-за ребенка, заставляет думать его, что пришло время жениться.
Ему не надо заниматься поисками жены. Есть много девушек подходящего возраста – пятнадцати и шестнадцати лет – среди дочерей у друзей Ав-Рахама, и они миловидны, добры и считают его привлекательным. Ему нравится одна из них – Юдит, не из-за ее широких бедер и круглых ягодиц, а потому что она, похоже, понимает его.
Он не спал с ней; будет неправильным делать так с дочерьми этих мужчин. Но, однажды, он сидели вместе в амбаре во время ливня, и он рассказал ей, как страстно мечтал, чтобы его мать гордилась им, и хотел бы заботиться о ней до конце ее едней, и тут Юдит положила свою голову ему на плечо и произнесла: «Она не знает, как ей повезло, что у нее есть такой сын, как ты».
Он поцеловал ее в губы, и вкус ее поцелуя слегка напоминал вкус вишни, и он захотел продолжения поцелуя, но она отвела его руки и немного отодвинулась от него.
«Ты думаешь, что все достается тебе легко?» говорит Юдит, «но в один прекрасный день будет что-то, чего ты не получишь, и что ты тогда будешь делать?»
«Я попрошу твоего отца вместо тебя», отвечает он, рассмешив ее.
Отец Юдит – один из зелотов – черезвычайно обрадован предложением будущего зятя и тут же соглашается.
Она – хорошая девушка и рожает ему шестерых детей за шесть лет, и каждый из них полон здоровья. Четыре мальчика и две девочки, и Бар-Аво неожиданно для него становится отцом для стольких многих крохотных очаровательных людей, которых Юдит каждый вечер дает ему для вечернего омовения перед сном, и они спрашивают его – не принес ли он для них яблок, и рады подаренному им блестящему камню или куску засохшей глины.
Юдит, всепонимающая, не задает вопросов, где был он в течение дня, или с кем виделся, и о чем они говорили. Она знает, где они хранят кинжалы, завернутые в кожу на крыше, и знает, чтобы дети держались от тех подальше. Она знает, какую дать ему еду с собой, когда он неожиданно заявляет, что исчезает на несколько дней, и кого спросить о нем, если он отсутствует дольше обещанного. Она спокойна, когда он оставляет ей записку, заткнутую в детские пеленки, чтобы она отнесла ее продавцу соленой рыбы на рынке.
Его работа в те дни – набирать последователей. Их движению необходима армия, и каждый человек должен быть принят в нее по отдельности.
Он добирается до Акры, затем до Галилеи и ведет разговоры с сильными мужчинами, закидывающие свои рыбацкие сети в огромное озеро. Их руки – узлы мускулов. Их бедра подобны стволам деревьев. Их тела полны мышц, как у быков. Они могут так воткнуть копье или меч в тело противника, что пробьет того насквозь. Ему нужны такие люди. Так накапливается мощь, и понимает он. Тяжелым трудом, оставаясь верным тем, кто помогает тебе, и набирая своих собственных последователей. Наступит день, когда не будет Рима. Но до этого дня он медленно, потихоньку станет сильнее и могущественнее.
«Пошли, следуйте за мной», обращается он к рыбакам, «последуйте за мной и освободим страну от тиранства».
«Мы не можем последовать за тобой», отвечают они, «нам надо вытащить улов рыбы и накормить наши семьи».
И говорит он: «Разве не Бог – Повелитель всего?»
И говорят они: «Да».
И вопрошает он: «Разве не позаботится Бог о детях Его, если они всего лишь последуют за Ним?»
И один из них, похоже, более любопытный, чем другие, говорит: «Как последовать нам?»
И тогда Бар-Аво обучает их. Как стать достойными друзьями для зелотов – рьяных приверженцев Бога. Какие зашифрованные слова должны они услышать, чтобы принять слова говорящего посланием от Бар-Аво. Такой посланник скажет им: «Бог единый – предводитель и повелитель». Бог единый. Он повторяет, и знает он, как звучат эти слова для них. Никакой не отвратительный Император, запятнанный во всех грехах, на своем золотом троне. Не римская армия. Не Префект, разбрасывающийся жизнями добрых людей ради его капризов. Бог единый, поворяет он, предводитель и повелитель.
«А священники?» спрашивает один, и Бар-Аво понимает этим вопросом, что они уже вместе с ним.
«Священники потворствуют Префекту и Риму и обхаживают их ради собственной наживы. Разве не слышали, как богата семья Первосвященника? Откуда у них столько денег? Украдены из Храма. И это – кровавые деньги, заплаченные Римом за наши жизни».
И те верят, потому что уже слышали такие истории.
«Бог единый», напоминает он, «предводитель и повелитель всего. Никто, кроме Бога. Бога единого».
Они повторяют за ним.
И когда идет он дальше к другому поселку, и еще к другому, большинство мужчин остается, дав свое слово, что он может на них положиться. А все же один или двое молодых человеков без семей или мужчин, жаждущих сражений, присоединяются к нему. У них крепкие тела бойцов, и он с ними по вечерам практикуются в ударе кинжалом или вместе мастерят наконечники для стрел. По возвращении его в Иерусалим после трех месяцев ходьбы у него появляется два десятка сильных бычьей силой бойцов и еще в двадцать раз больше тех, кто обещал свои руки ему. Те пока ему не нужны. Но все они придут в Иерусалим, чтобы принести праздничные жертвы, и тогда, внезапно, у него окажется целая армия.
«У битвы есть своя логика», говорит Ав-Рахам, встретив его большим пиром и зажаренном на вертеле теленком. «Есть особое ощущение, когда город будет готов к войне».
Все его друзья здесь: Матан, Я’ир и Гийора, кто сломал лодыжку при падении с крыши, а теперь ходит, приволакивая ногу, но все еще очень полезный в деле. Матери Бар-Аво предложили почетное место у очага, и там же с ней сидят его братья и сестры, потому что теперь он стал человеком со связями. Ему приятно видеть его семью с блестящими руками от жира теленка, приготовленного в его честь. Его жена тоже находится здесь, и ее тело кажется ему соблазнительно новым после стольких месяцев отсутствия, а их дети, наевшись до самого пупа мясом, дремлют, будто щенята, уткнувшись вокруг нее. И Ав-Рахам и старейшины теперь смотрят на него с уважением. Они послали многих рекрутеров, но никто не вернулся с такими радостными новостями, как он.
«Я теперь чувствую, как надвигается», заявляет Ав-Рахам. «Не пройдет много времени. Год или полгода. Слышал о святых людях, каждый из которых утверждает себя Мессией? Вот тот знак, что приходит время. А люди, которые следуют за ними? Они придут к нам».
Они пьют вино и едят мясо. Близится их момент.
Ужасные слухи расходятся по земле Израиля, истории настолько возмутительные, что должны передаваться людьми как можно быстрее.
Кто-то говорит: Префект требует, чтобы Храм отдал свои священные деньги, пожертвованные на благо Господа, на постройку какого-то отхожего места. Кто-то говорит: священники согласились, и золото перенесут под покровом темноты. Эти новости сами по себе вызывают рассерженные крики то тут, то там на улицах города, и оскорбления летят на солдат, камни и кувшины из-под вина сыпятся на тех с верхних окон, когда они проходят по улице.
Бар-Аво возглавляет налет на караван с вином богатого римского купца. За подобные действия римляне называют их бандитами и убийцами, но те совсем не понимают: они – борцы за свободу. Они убивают тех охранников, кто сопротивляется им, а других они отпускают. Внутри повозок они находят не только вино, но также золото и письма для почти половины важных людей в Иерусалиме и Кесарии. Письма подтверждают, что Префект Пилат слаб, и потому требует дополнительной помощи из Сирии. Деньги уходят на укрепление их поддержки на западе и юге. Уважение к Бар-Аво значительно вырастает после этой находки.
Сейчас, внезапно, он становится тем, к кому люди идут за советом. Ав-Рахам все еще их вожак, человек с большим влиянием, но Бар-Аво – их восходящая звезда. Они приходят и рассказывают ему об одном проповеднике, который убил кота за Храмом, чтобы напомнить всем, каким кощунством там занимаются, когда приносят жертвы в честь Рима, и о другом проповеднике, который лечит и к тому же порушил столы торговцев в Храме. Они рассказывают ему о небольших волнениях и разных местах сопротивления римлянам. Он – тот, кто решает, какое наказание определить людям, помогающим римлянам.
Из-за чего человек начинает следовать за тобой? Не из-за любви. Из-за любви человек оплачет тебя и похоронит, когда ты умрешь, но не последует за тобой в битву. Чтобы человек последовал за тобой, ты должен казаться тем, кто знает выход. Каждый человек находится в темном месте. Каждый человек хочет почувствовать, что кто-то другой нашел дорогу к свету.
За несколько дней до Пейсаха – город готов к войне.
Все четыреста человек приходят в Иерусалим для совершения жертвоприношений. Его провокаторы даже не удосуживаются придумывать истории, а лишь напоминают людям о случившемся. Они спрашивают: «Помните об ипподроме?» и даже те, родившиеся после этого, слышали истории, и в их воображении ярко пылают огромные здания, и тысячи людей распяты вдоль дороги к столице.
Он устраивает большое пиршество как раз перед Пейсахом в том месте, где все его сторонники решили собраться лагерем – к западу от города. Они жарят ягнят на больших кострах, поют песни и посылают проклятья на головы всех римлян. Он выкладывает свой план людям: как они овладеют городом, кто захватит какие ворота, кто ворвется куда и к кому. Он безрассудно рискует, скорее всего, потому что он не может разглядеть каждую полутемную фигуру на краю толпы и не может спросить у тех, откуда они, и как их зовут. Он поднимает хлеб и вино и произносит: «Как съедим мы этот хлеб и выпьем это вино, так и поглотим армии Рима и выпьем в честь радостной нашей победы!» И люди одобрительно кричат.
После утренней зари, пока еще щебечут птицы, и небо исполосовано розоватыми облаками, просыпается он рядом со своей женой – мягкой и сладкопахнущей – и задумывается, почему же проснулся так внезапно, и слышит он опять вопль. Громкий, протяжный и полный страха: «Солдаты!»
Они идут с трех сторон. Не остается времени ни на что. Он и Юдит знали, что придет такой день, почему они взяли с собой всего лишь одного ребенка, привязанного ремнями к ее телу. Другие дети находятся в сохранности с ее матерью. Юдит крепко целует его, полная решимости и волнения, и бежит к лошади. Она уносится вдаль, а он присоединяется к своим людям в битве.
Кто-то, должно быть, раскрыл их место – единственное объяснение. Кто-то продал их за горсть серебра. Приближаются солдаты, и Бар-Аво смотрит на лица своих людей. Кто-то из них выкажет себя виноватым взглядом. Не его близкие друзья, конечно же нет, не Я’ир, не Матан, не Гийора? Он наблюдает за ними, пока его люди бьются с солдатами, и он – наравне с ними, хотя знает, что проиграют битву. Он наблюдает за людьми, которые держатся позади сражающихся – один из них знает, что не получит денег, если не возьмут Бар-Аво – и, наконец, он догадывается, и сердце его обливается кровью. Я’ир. С открытым лицом, сильный и статный, кто был ближе всех ему. Я’ир держится позади в глубине. Я’ир – тот, как вспоминается сейчас, кто обнял его прошлой ночью и назвал по имени, хотя все знали, что так нельзя было делать.
Его люди убивают четырех солдат, но и сами теряют троих, пока солдаты не добираются до него. Молодые парни – возраста близкого к его, когда он начинал бунтовать – бросаются на спины солдат и бьют тех, чтобы удержать их от него. А солдаты, похоже, направляются прямиком к нему, чтобы отделить голову зверя и оставить тело в конвульсиях на земле. Он отбивается от двух солдат своим коротким мечом – одному перерезает горло, а другого ударяет в пах – но все больше и больше солдат идет к нему, и кто-то выворачивает клинок из его руки и толкает в спину.
И его хватают, а он кричит своим людям: «Не надо слишком жестоко с Я’иром!», и видит он, как страх овладевает лицом Я’ира, и тот убегает. Они убьют его, если поймают. Хорошо. А если не поймают, и тот скроется, то он сам убьет Я’ира, потому что если кому-то понадобятся деньги, то всегда можно обратиться к Бар-Аво.
И вот, перед ним – три человека из Самарии, купленные Римом, чтобы притащить его в тюрьму к Префекту. Они не возьмут его легко. В сапоге его спрятан кинжал, и нагибается он, будто поддавшись, головой вниз под ударами и тут же одним движением выхватывает лезвие и перерезает щиколотку ближестоящего к нему солдата. Тот мгновенно падает на землю, и в людской стене образуется просвет. Бар-Аво успевает подумать: я смог бы проскочить и передохнуть с моими людьми в лесу. Он делает первый шаг, и тут же звезды вспыхивают в его голове, и чернота заполняет его глаза, и затем он не видит ничего.
Это ощущение ближе всего напоминает смерть, хотя смерть всегда прогуливалась возле него, словно старый друг.
Он представлял себе до этого, как встретится со смертью в сражении, или та смерть поймает его, когда он попытается перепрыгнуть с одного здания на другое и просчитается, и упадет вместо этого в открытую ладонь смерти. Или та смерть будет волком на дороге, когда он шел один, забыв свой нож в лагере. Или та смерть окажется римским мечом, которого он не увидит, и от которого он не успеет уклониться. Он никогда не представлял себе того, что будет пойман.
Когда он приходит в себя в тюремной камере и понимает, что произошло, он проверяет себя. Гул в голове, руки и ноги болят, живот крутит. Очень хорошо, значит, так чувствуется, когда досталось в сражении, и нет при этом ни воды и ни еды. Ему нужна женщина с теплой водой, чтобы омыться, и мальчик с кувшином холодной воды напоить его, но нет здесь ничего подобного.
При этом нет ощущения позора. Он раньше считал, что будет. Им овладевает злость и коварная хитрость. Пока он жив, есть путь наружу. Он понял это после бесчисленных стычек с римскими солдатами, Единственный, кто никогда не сбежит – это мертвец, а пока он жив, пусть окруженный мечами, он сможет оглядеться, найти чем воспользоваться и сбежать отсюда.
Он садится и замечает, что здесь же находится еще один человек, выглядящий гораздо слабее его. Он понимает это по тому, как двигается этот человек, и что этот человек – не воин, и никогда не испытывал столько ударов. Другой человек кашляет и дрожит, но кроме этого в камере больше нет никакого движения, и Бар-Аво трудно догадаться, есть ли еще кто-либо в этой небольшой комнате с грязной соломой на полу.
«Ты», произносит Бар-Аво, «как тебя зовут?»
Человек молчит. Бар-Аво видит его темные глазам смотрящие на него – как кажется, голодные. С большим напряжением. Бар-Аво просто так не обескуражить.
«Я – Бар-Аво», говорит он. «Я командую частью зелотов в Иерусалиме. Скажи-ка мне, друг, не сражался ли ты с нами против Рима? Или твое сражение за свободу шло другим путем?»
Шаг первым навстречу, но, скорее всего, будет удачным, принимая во внимание их положение. Люди в римских тюрьмах чаще всего – бунтари или те, кто станут ими, скорее всего, после тюрьмы. По крайней мере, у людей в римских тюрьмах нет никакой любви к Риму.
«Я умру», медленно произносит человек.
Аа. Да. Кому-то достается подобное.
«Этого им и нужно», говорит Бар-Аво, «и это – их цель. Но если ты готов принять решение Бога, то тебе нечего бояться смерти. Не бойся».
«Когда я умру», продолжает человек, «все мироздание возгорится, и Сам Бог спустится с небес, дабы отделить правых от неправых».
Хмм.
«Я вижу, что ты – великий учитель», произносит Бар-Аво после некоторого размышления, «и что в тебе – дух Божий. Скажи мне, много ли у тебя последователей?»
«Все на земле – мои последователи, но не должно говорится об этом. Не говори о том».
Очень возможно, что от этого человека не будет никакой пользы. Все равно, он должен до него достучаться. Он раньше слышал таких странных людей, как этот, и знает, чем они все озабочены.
«Не пришло время для тебя открыться, я понимаю».
Человек медленно кивает головой и двигает руками. Кандалы звенят.
«Мир воспылает», настаивает он, «когда мерзость, что вызывает опустошение, будет в запретном месте, тогда начнутся великие землетрясения и голоды. И тогда сойду я в облаках со всей мощью и во всем величии. Только тогда узнается имя мое».
В нем есть нечто любопытное. Пусть все, что тот говорит – бессмыслица, и Бар-Аво встречал десятки десятков подобных людей, но, несмотря ни на что, в его голосе звучит убежденность. Обычно, в сотнях сотен случаев эти безумцы просто ораторствуют, и никто не верит им, и люди видят в них лишь горький пример запутавшегося в себе сознания, но один из десятка тысяч наделен талантом совмещать вместе спокойствие самоуверенности, насквозь проникающий взгляд, тихий повелительный голос и особенную манеру держания рук, даже сейчас, даже с закованными конечностями в кандалы. Бог подбрасывает время от времени такого человека, мимо которого не пройдешь. Если бы он не был сумасшедшим, он мог бы стать великим человеком.
«Я знаю, кто ты», догадывается Бар-Аво. «Я слышал о тебе. Ты – Иехошуа из Натзарета. У тебя шестьсот человек, так говорят».
