Текст книги "Проклятая попаданка серебряной совы (СИ)"

Автор книги: Нана Кас

Соавторы: Мари Кир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 22

Тяжёлые дубовые двери особняка Голицыных закрываются за нами, отсекая яркий свет и гул голосов. Ночной воздух обжигающе холоден после удушливой жары зала. Я делаю глубокий вдох, пытаясь унять дрожь в коленях, смесь адреналина и ярости всё ещё пульсирует в крови.

Киллиан молча помогает мне сесть в карету, его пальцы лишь на мгновение задерживаются на моей руке. Затем он отступает, давая место Виктору, который вскакивает внутрь с выражением человека, готового взорваться, и забирается за ним следом. Дверца захлопывается, кучер щёлкает кнутом, и карета с грохотом трогается с места, увозя нас от ослепительного света в объятия тёмных, безлюдных улиц.

Тишина внутри кареты висит между нами оглушительная, нарушаемая лишь стуком колёс о булыжник и тяжёлым дыханием Виктора. Он сидит напротив, его мундир кажется ещё темнее в сумраке, а глаза горят, отражая мелькающие за окном редкие огни.

Не успеваем мы отъехать и ста метров, как он не выдерживает.

– Ты понимаешь, что ты сейчас сделала? – Его голос громок в маленьком пространстве. – Ты могла в одно мгновение уничтожить всё, над чем мы работали! Эти сплетницы – они как стая гончих! Достаточно одного неверного слова, одного намёка, чтобы…

– Чтобы что, Виктор? – раздаётся спокойный голос Киллиана. Он сидит рядом со мной, откинувшись на спинку сиденья. – Чтобы они перестали приглашать нас на свои званые вечера? Какая потеря.

– Не притворяйся идиотом, Киллиан! – Виктор смотрит на него, сжимая кулаки на коленях. – Речь не о приглашениях! О связях! Ты же сам знаешь, как важен доступ к этим архивам! А теперь, после этого представления…

– После демонстрации силы, – поправляет Киллиан невозмутимым тоном, с едва заметной насмешкой. Он поворачивает голову, и луна на мгновение выхватывает из темноты его профиль. – Настоящая львица, защищающая свой прайд. Я не видел, чтобы старая графиня Орлова так быстро закрывала свой веер со времён скандала с её мужем и горничной.

– Львица? – Виктор фыркает с таким негодованием, что карета словно подпрыгивает. – Она вела себя как разъярённая кошка на базаре! Ты слышал, что она сказала про фарфор и зависть? Это же… это чистый водевиль!

– Зависть – отвратительная черта, сударыня. Она проступает сквозь самый дорогой фарфор, – дословно цитирует меня Киллиан своим низким, бархатным баритоном. Но он утрирует интонации, передразнивая и меня, и взбешённую даму. Это настолько неожиданно и так не вяжется с его обычным образом, что у меня перехватывает дыхание. – Довольно метко, надо признать.

Виктор смотрит на него с открытым ртом. Его ярость натыкается на непробиваемую стену и начинает буксовать.

– Ты… ты совсем спятил! – выдыхает он наконец. – Я тут разрываюсь, пытаясь сохранить лицо и для тебя, и для неё, а ты… ты устраиваешь цирк! И ты! – он снова переключается на меня. – Ты что, не понимаешь, что нельзя просто так…

– Говорить правду? Защищать честь семьи? – отбивает упрёки друга Киллиан. – Пожалуйста, просвети нас. Каков следующий пункт в твоём бесконечном списке «нельзя»? Дышать без твоего разрешения?

Я не могу сдержаться, издав короткий выдох, затем сдавленный смешок. Абсурдность ситуации окончательно добивает меня. Всего час назад я дрожала от страха в оранжерее, потом парила в вальсе, затем разносила в пух и прах светских львиц, а теперь сижу в тряской карете и наблюдаю, как двое взрослых мужчин – аристократ и военный – ссорятся, как школьники, из-за моего поведения. И один из них, самый мрачный и замкнутый, вдруг начинает клоунаду.

Мой смех прорывается наружу, и я прикрываю рот рукой, но плечи предательски трясутся.

Виктор замирает, уставившись на меня. Его гнев, кажется, тает под воздействием этого неожиданного звука. Он смотрит на мои трясущиеся плечи, на мои глаза, наполненные слезами смеха, затем переводит взгляд на Киллиана, который теперь откровенно улыбается чуть кривой, но беззлобной улыбкой.

И вдруг Виктор тоже начинает смеяться. Сначала это просто хриплый выдох, затем короткий, бархатный смешок. Он откидывает голову на спинку сиденья и проводит рукой по лицу.

– Чёрт возьми, – произносит он, и в его голосе слышится скорее усталое облегчение, чем ярость. – Вы оба сведёте меня в могилу. В один прекрасный день. Я это знаю.

Напряжение окончательно растворяется. Карета катится по тёмным улицам, а внутри царит уже не враждебная тишина, а комфортное молчание. Я перевожу дух, остатки дрожи уходят, сменяясь странной, глубокой усталостью и… удовлетворением.

При входе в особняк как провожал, так теперь и встречает нас старый дворецкий Филипп. В тишине вестибюля он стоит у высокой вазы, почти сливаясь с гобеленом на стене. Он не двигается, а его тонкие руки сложены перед собой, поза выверена до миллиметра. Филипп всегда наблюдает, как незримый фундамент дома Крыловых, такой же прочный и безмолвный.

Тёмные глаза дворецкого лишены всякого выражения, скользят по мне с вежливой отстранённостью слуги. Но я чувствую под этим взглядом нечто иное. Он сопоставляет. Каждый мой шаг, каждое слово, неосторожный смех, всё это фиксируется в его бесстрастной памяти. Филипп – живой архив особняка, хранитель всех его ритуалов.

Хочу поговорить с ним. Он знает всё. О прошлом Киллиана. Об Алисии. О Елене. Филипп был свидетелем всех событий изнутри, оставаясь невидимой тенью. Но он самый недоступный. Его преданность прежнему хозяину – закон, высеченный в камне.

Заговорить с ним напрямую, попытаться вытянуть информацию – безумие. Но нужно рискнуть и найти предлог. Что-то такое, что позволит мне коснуться прошлого, не вызывая подозрений. Но как создать такой случай с человеком, который сам появляется лишь тогда, когда это необходимо для порядка? Которого практически невозможно застать врасплох!

Я киваю ему, формальный жест хозяйки. Он в ответ чуть склоняет голову в идеальном, безжизненном поклоне. Ни на миллиметр не отклоняясь от предписанной роли.

* * *

Час спустя мы сидим за ужином в малой столовой. Огромный стол кажется менее пугающим, когда нас трое. Приглушённый свет канделябров отбрасывает тёплые блики на полированное дерево и хрусталь бокалов.

– Значит, «отвратительная черта, проступающая сквозь фарфор», – произносит Виктор, поднимая бокал с вином в мою сторону, и смотрит с лёгкой издёвкой, растянув губы в уже привычной усмешке. – Признайся, ты репетировала эту фразу перед зеркалом?

– Это пришло спонтанно, – пожимаю я плечами, пытаясь скрыть смущение и сохранить достоинство, но уголки губ предательски подрагивают. – Видимо, дар.

– Дар, – фыркает Виктор, но беззлобно. – Называй как хочешь. Я минут пять не мог прийти в себя. У тебя очень смертоносный взгляд, знаешь ли. Прямо как у…

Он замолкает, бросая быстрый взгляд на Киллиана, но тот лишь отрезает себе кусок мяса, сохраняя невозмутимое выражение лица.

– Как у кого? – интересуюсь я.

– Неважно, – отмахивается Виктор. – Главное, что сработало. Старая Орлова, кажется, ещё долго не сможет прийти в себя. Я видел, как она уезжала вслед за нами, её карета чуть не перевернулась от скорости.

Мы смеёмся, и даже Киллиан издаёт короткий, сдержанный звук, похожий на смех.

– А ты. – Виктор указывает на него вилкой. – Стоял там, как изваяние, и смотрел с видом довольного кота. Я чуть не поседел, пока ждал, когда ты вмешаешься.

– Зачем? – Киллиан откладывает нож и вилку и делает глоток вина. Его взгляд встречается с моим через стол. – Она справлялась лучше, чем любой дипломат. Иногда грубая сила – лучший аргумент.

– Это не грубая сила! – восклицаю я, но без прежнего жара. – Это… справедливость.

– Называй как хочешь, – повторяет Виктор, и его улыбка становится шире. – В следующий раз, если захочешь вершить справедливость, предупреди. Хочу видеть это с первых рядов.

Мы продолжаем ужин в этой неожиданно лёгкой атмосфере. Они делятся какими-то старыми, безобидными воспоминаниями о балах прошлых лет, я осторожно задаю вопросы, и они отвечают, уже без прежней настороженности. Это не притворство, не игра. Это просто три человека, разделяющие трапезу после долгого и насыщенного дня. Просто… друзья?

Когда ужин подходит к концу, я чувствую приятную усталость. Поднимаясь по лестнице в свои покои, я слышу за спиной их приглушённые голоса в холле. Виктор что-то говорит, и Киллиан снова коротко смеётся.

Дверь в мою комнату закрывается, и я прислоняюсь к ней спиной. Сегодняшний вечер мог обернуться катастрофой.

Возможно, не всё потеряно, и в этом чужом мире есть место не только для страха и тайн, но и для чего-то настоящего. Для неловкого, но искреннего застолья. И зарождающегося понимания.

Глава 23

Сон бежит от меня, как преследуемый охотником зверь. За закрытыми веками снова проносятся картины бала. Холодные, насмешливые глаза Давида. Прикосновение его влажных губ к руке. Ядовитые улыбки сплетниц. И мои собственные язвительные слова, вырывающиеся из глубины чужого отчаяния. Адреналин давно схлынул, оставив после себя лишь странную, щемящую дрожь в кончиках пальцев.

Мне не приходилось быть чьей-то заступницей. Рационально мысля, я избегала все неприятные конфликты и никогда не ощущала такого превосходства, затыкая чужие рты. Неужели это тоже я, или Алисия взяла верх надо мной?

Я ворочаюсь в огромной кровати, но бархатное одеяло душит, а балдахин давит сверху, словно крышка гроба. Тишина особняка кажется неестественной. Она не наполнена скрипом старых балок, шорохом за стенами, едва слышным биением невидимого сердца дома.

В памяти всплывает тень из библиотеки. Острый страх сжимает горло. Я вжимаюсь в подушки, пытаясь загнать его обратно, в тёмные уголки сознания. Но он не уходит. Он дышит в такт моему сердцу.

И тогда приходит странное, необъяснимое желание. Посмотреть ему в лицо и понять. Может, мы знакомы? Нет, это точно безумие, порождённое усталостью и переизбытком впечатлений. Инстинкт загнанного зверя, предпочитающего встретить угрозу, чем ждать её в западне.

Когда я сбрасываю с себя одеяло, холодный воздух комнаты обжигает кожу. Дрожащими руками я накидываю на плечи шерстяную шаль, её грубая текстура хоть как-то цепляется за реальность. Босиком на цыпочках я подхожу к двери и прислушиваюсь. Ничего. Лишь собственное предательски громкое дыхание.

Открыв дверь, я выглядываю в коридор, поглощённый мраком и холодом. Паркет леденит ступни, и я надеваю тапочки, что недавно обнаружила под кроватью, и иду, повинуясь лишь смутному внутреннему импульсу. Тени шевелятся в такт моим шагам, портреты на стенах кажутся живыми, провожают меня глазами, полные немого укора.

И вот вдалеке я вижу тонкую полоску света, пробивающуюся из-под массивной двери. Кабинет Киллиана. Что он делает там в такой час?

Любопытство заставляет меня подойти ближе. Дверь приоткрыта на палец, и я замираю, не решаясь заглянуть внутрь.

В центре за массивным столом, заваленном чертежами и деталями, сидит Киллиан, склонившись над каким-то сложным прибором. На нём тёмный халат, его обычно безупречно уложенные волосы сейчас в беспорядке падают на лоб. В свете зелёной лампы с абажуром его лицо кажется бледным и уставшим, но сосредоточенным. В тонких пальцах он держит крошечную пружинку, пытаясь с помощью пинцета установить её на место. Его движения точны, но в них сквозит глубокая, почти физическая усталость.

Я заворожено смотрю на него. Этот человек, обычно такой замкнутый и недоступный, сейчас кажется уязвимым. Поглощённым своим миром шестерёнок и пружин.

– Собираешься простоять там всю ночь? – раздаётся в тишине его спокойный голос, заставляя меня вздрогнуть. Он не поднимает головы, продолжая возиться с прибором. Как он узнал? Я не издала ни звука.

– Я… Я не могла уснуть, – шепчу, и он наконец откладывает пинцет и поднимает на меня глаза, в свете лампы показавшиеся бездонными.

– Войди. Здесь не должно быть сквозняков. – И я осторожно вхожу, с тихим щелчком закрывая за собой дверь.

– Прости, что потревожила.

– Ты не потревожила, – он откидывается на спинку кресла. – Бессонница – мой старый спутник. А что мучает тебя?

Я подхожу ближе к столу, моё внимание привлекает прибор, над которым он работает. Это обычные настольные часы в привычном его понимании.

– Сон просто не идет, – признаюсь я. – А это что?

– Наследственная болезнь всех Крыловых. Мой дед собирал самые точные часы в империи. Он верил, что если понять принцип любого устройства, отсчитывающего время, можно его скорректировать. Восстановить нарушенный порядок. – Киллиан вдруг поднимает взгляд и смотрит на меня с интересом. – А тебя не пугает вид разобранного механизма? Обычно дамы морщатся при виде машинного масла.

– Нет. – Я качаю головой, невольно улыбнувшись. – Мне нравится, как всё устроено. Каждая деталь на своём месте. Всё логично, всё подчинено законам.

Он смотрит на меня с тихим изумлением, словно видит впервые. Затем отодвигает стул, встаёт и направляется к большому окну, выходящему в сад.

– Смотри. – Киллиан отодвигает тяжёлую портьеру, я подхожу и с любопытством выглядываю. Небо заволокло чёрным бархатом, усыпанным мириадами бриллиантов. Звёзды сияют так ярко, в моём залитом электрическим светом мире.

– Красиво.

– Они тоже подчинены своим законам. Движутся по незыблемым орбитам. Предсказуемо. Надёжно. Можно рассчитать их путь на столетия вперёд. – Он замолкает, а затем в его голосе звучит горечь. – В отличие от людей. Их поступки… их души… В них нет такой ясности.

Мы стоим так несколько минут.

– А Виктор… – вспоминаю я взбалмошного офицера. – Он, кажется, очень предан тебе. На балу он был готов на всё, чтобы оградить тебя от лишних пересудов.

– Виктор всегда упрекает меня за малодушие. Говорит, что я прячусь в своих книгах и механизмах от реального мира. – Киллиан поворачивается ко мне и прислоняется плечом к оконному косяку. – Он лучший друг, какой только может быть, и он… невероятно разносторонен. Может за минуту разрядить любую напряжённую ситуацию шуткой, а через пять – провести сложнейшую дипломатическую встречу. Его преданность… основана на осознанном выборе. И я благодарен судьбе за то, что он сделал его в мою пользу.

В его словах столько искренней теплоты и уважения, что во мне шевельнулась странная, колючая зависть. Быть так уверенным в ком-то. Иметь такую опору.

– Да, – тихо соглашаюсь я. – Тебе повезло.

Мы снова молча смотрим на звёзды. Напряжение между нами не исчезло, но оно изменилось, стало менее враждебным, более терпимым.

– Тебе нужно отдыхать. Ты перенесла сегодня слишком много.

– А ты?

– Я ещё поработаю. Бессонница, помнишь? – Он подходит к столу и берёт керосиновую лампу и возвращается ко мне. От жёлтого пламени сильно выделяются тени под его глазами и тонкие морщинки у висков. – Позволь проводить тебя.

Мы выходим из кабинета в тёмный коридор. Он идёт рядом, его присутствие не кажется угрожающим. Оно… стабильное. Как якорь в ночном море.

У моей двери Киллиан останавливается.

– Спокойной ночи.

Он ждёт, пока я не скроюсь в комнате, и лишь тогда слышу его удаляющиеся шаги. Я прислоняюсь к двери, прислушиваясь к тишине. Место страха заняло странное, тёплое чувство. Возможно, в этом мире из шестерёнок и пружин есть место не только для проклятий, но и для чего-то хрупкого, едва зарождающегося.

Глава 24

Сорок часов размеренного, почти идиллического заточения. Время в особняке Крыловых течёт не линейно, а по спирали, где каждый новый виток повторяет предыдущий, с едва уловимыми отклонениями. Наступила странная, зыбкая пауза, наполненная тишиной, шёпотом прислуги и тягучим ароматом лаванды, которым пропитывается всё вокруг.

Первый день после скандального вечера я проспала до полудня как убитая. Тело, перегруженное адреналином и танцами, потребовало полного отключения. Проснувшись, я обнаружила, что особняк замер. Даже Марфа двигалась бесшумно, а её обычная суетливость сменилась благоговейной заботой. Слухи, видимо, докатились и сюда, за стены, превратив меня из хрупкой выздоравливающей в некую непредсказуемую силу, с которой стоит считаться.

Именно в тот день я совершила открытие, которое на мгновение стёрло всю горечь моего положения. Вместо привычного обтирания влажным полотенцем Марфа с таинственным видом открыла неприглядную дверь в маленькую купальню, смежную со спальней. В центре стояла массивная медная ванна, уже наполненная водой. Пар поднимался от неё, насыщая воздух густым цветочным ароматом. До этого момента моё знакомство с гигиеной в этом веке ограничивалось фаянсовым кувшином и тазом.

Погрузившись в горячую воду, я ощутила такое блаженство, что у меня перехватило дыхание. Тепло обволакивало, проникая глубоко в закостеневшие мышцы, растворяя остатки нервной дрожи. Я закрыла глаза, позволяя воде смыть с себя прилипший запах чужих духов, пудры и лжи. Это был крошечный островок безмятежности в океане хаоса.

Но остров не может существовать вечно. Последующие дни вошли в однообразный, убаюкивающий ритм. Пробуждение. Неспешный завтрак в малой столовой, часто в одиночестве. Прогулка по зимнему саду под бдительным присмотром Кати. Обед. Попытка читать в гостиной, где я жадностью проглатывала всё, что могло пролить свет на эпоху: газеты, светские хроники, модные журналы. Ужин. И снова сон.

Иногда этот распорядок нарушался. Как сегодня.

Я сижу с книгой истории этого столетия, но слова расплываются перед глазами. И в комнату входит Киллиан. Он кажется более собранным, чем в ночь нашего разговора в кабинете, но тень усталости по-прежнему лежит на его лице.

– Надеюсь, чтение не слишком утомляет, – произносит он, останавливаясь у камина. Его взгляд скользит по корешку книги в моих руках.

– Нет, это… отвлекает, – отвечаю я, закрывая томик. Он молча смотрит на огонь несколько секунд, и тишина между нами становится тягучей.

– За эти дни… – наконец говорит он непривычно мягко, – ничего не прояснилось? Ни один образ, ни одно чувство? Память… она не возвращается даже обрывками?

В его вопросе нет недоверия. Скорее, что-то похожее на надежду. Или на опасение. Мне кажется, или он боится услышать ответ?

Я медленно качаю головой, глядя на свои руки, сжимающие книгу. Руки Алисии. Что тут вспоминать, всё и так ясно.

– Ничего, Киллиан. Только чувство, что я… не на своём месте. – Стараюсь говорить честно, и он кивает, его лицо становится непроницаемым.

– Я понимаю. Не торопи себя. Иногда забвение – это дар.

Он поворачивается и уходит, оставив меня в смятении. Дар? Забвение о боли Алисии? Или от чего-то другого?

Позже, ближе к вечеру, я сталкиваюсь с Виктором в длинной галерее. Он куда-то спешит, его мундир распахнут, а во всём облике читается напряжение. Увидев меня, он на мгновение замедляет шаг.

– Выглядишь куда живее, чем после нашего танцевального подвига, – бросает он с кривой усмешкой, но глаза остаются серьёзными.

– Благодаря вашим урокам я до сих пор цела, – парирую я, пытаясь поймать его взгляд. – А вы? Кажется, вы постоянно в делах.

– Кто-то должен вертеться, – он пожимает плечами, взгляд скользит по коридору, будто выискивая невидимые угрозы. – Пока одни наслаждаются отдыхом, другим приходится поддерживать хрупкое равновесие. Как твоё… состояние? Никаких новых неожиданных поворотов?

В его тоне проскальзывает та же осторожность, что и у Киллиана. Они оба чего-то ждут? Или боятся?

– Я начинаю привыкать к темноте в собственной голове.

– Возможно, это к лучшему. Наслаждайся спокойствием, пока его никто у тебя не отнял.

Они сговорились убедить меня, что моё неведение – благо? Чего же знала Алисия, чего не должна знать я?

Ночью в постели я наблюдаю за мысленным маятником, который качается между покоем и смутной тревогой. Вдруг он замирает в самой высокой точке, и меня озаряет с такой ясностью, что я резко сажусь на кровати с сердцем, бешено колотящимся в груди.

Оглядевшись вокруг, я вспоминаю свои дни: ванны, прогулки, чтение. Меня прикормили комфортом и относительной безопасностью. После бала я расслабилась и с радостью отступила, позволив им опекать себя, создать иллюзию нормальности.

А что же поиск ответов? Что же «Хранитель Времени»? Что же моя собственная жизнь, моё тело, моё будущее?

Ужас пробирается под кожу, холодный и липкий. Я позволила этому дому и людям усыпить мою волю.

Забвение? Чью забывчивость они так лелеют? Мою? Или собственную? Или в меня ещё кто-то вселится? Я всё забуду? Я уже забываю?

Вскочив с кровати, я подхожу к окну и распахиваю его. Ледяной воздух врывается в комнату, заставляя меня содрогнуться. Но это хорошо. Это реально. Я не могу позволить себе забыть. Ни на секунду.

Пора просыпаться, пока не стало слишком поздно. И я не растворилась в Алисии окончательно, а дверь в мой мир не захлопнулась навсегда.