Текст книги "Проклятая попаданка серебряной совы (СИ)"
Автор книги: Нана Кас
Соавторы: Мари Кир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Глава 34
Охваченный ужасом разум отказывается мыслить логически. Единственная мысль, пульсирующая в такт бешеному сердцебиению, – бежать. Отвернуться от чудовища, от этой комнаты, где воздух стал ядовитым, от льющейся сквозь него ненависти. Я отскакиваю к стене, спиной нащупывая резную панель двери. Пальцы скользят по холодной латунной ручке, впиваются в неё, проворачивая.
Дверь не поддаётся. Заперто. Не просто защёлкнута, а будто вросла в косяк, став продолжением каменной стены. Под моей ладонью древесина не неподвижна и леденит кожу, излучая слабое, зловещее вибрационное поле. Магия. Или воля тени, что уже считает комнату своей неоспоримой собственностью, а меня – пойманной дичью.
– Не трать силы, – звучит двойной голос. Он уже пришёл в себя и растягивает губы Киллиана в гримасе, которую нельзя назвать улыбкой. В ней нет радости, лишь хищное предвкушение. – Двери заперты. Ты здесь. С нами. Ты последний ингредиент. Ключ, который отопрёт дверь для Елены.
Он делает медленный, размеренный шаг. Тень клубится вокруг него, тянется к полу, к стенам, плетя невидимую паутину, сужая круг. Мой взгляд мечется по комнате, выискивая хоть какую-то щель. И внимание привлекает противоположная стеклянная дверь, ведущая на узкий балкон. За окнами непроглядная ночь.
Трясясь от страха, я повинуюсь слепому инстинкту, я бросаюсь к ней. Позади раздаётся приглушённый, шипящий рык раздражённого хищника. Моя рука находит железную задвижку. Она поддаётся с сухим скрежетом, и ледяной воздух врывается в комнату, пахнущий мокрой землёй. Я вылетаю на балкон, и настоящий живой ветер хлещет мне в лицо, забирается под платье.
Я инстинктивно хватаюсь за холодную каменную балюстраду. Высоко. Внизу, в непроглядной черноте, угадываются очертания кустов, дорожка, усыпанная гравием. Три, может, четыре метра. Достаточно, чтобы сломать ноги или шею. Но лучше разбиться о землю, ощутить хруст собственных костей, чем позволить тьме коснуться меня и стереть то, чем я являюсь, и использовать как топливо для своего больного воскрешения.
За спиной стеклянная дверь со скрипом распахивается шире. Оттуда тянет запахом тления, но я не оборачиваюсь, взгляд прикован к темноте внизу. Мои пальцы цепляются за шершавый камень парапета. Я закидываю ногу, потом вторую, и холод камня впивается в бёдра через тонкую ткань платья. Сидя верхом на балюстраде, спиной я ощущаю как из двери выползает тёмная масса. И в этот миг движение внизу привлекает моё внимание.
Из-за угла особняка вырывается одинокая фигура и бежит, срываясь с шага, а плащ развевается, как чёрное крыло.
Виктор?
Он смотрит вверх, его лицо, освещённое тусклым светом из окон гостиной, искажено немым ужасом. Наши глаза встречаются на этой мгновенной, бесконечной дистанции.
– Лидия! – его крик разрывает ночную тишину отчаянием. – Нет! Держись!
Его руки тянутся вверх, будто он хочет схватить меня оттуда, с земли. В голосе столько паники, настоящего ужаса за меня, от чего в груди что-то обрывается. Но уже поздно. Поздно для раздумий, он не сможет добраться сюда, у меня только один выбор между двумя смертями.
Я смотрю на Виктора, на его искажённое мукой лицо, и шепчу слова, которые он не может услышать: «Прости». И отпускаю руки.
Время замедляется, расслаиваясь. Первое ощущение – воющий ветер в ушах. Он заглушает всё, превращает мир в белый шум. Затем мелькают тёмные прямоугольные окна первого этажа, свет из них тянется в ночь жёлтыми размытыми полосами. Я вижу отражение звёзд в одном из стёкол и собственную тень, стремительно растущую на стене особняка.
А внизу его лицо. Оно приближается со страшной скоростью. Виктор не стоит на месте. Он делает отчаянный рывок вперёд, руки взметаются вверх, тело изгибается, готовясь принять удар, принять меня. Его глаза полны яростной, собранной концентрации. Намерения поймать. Удержать. Спасти.
Всепоглощающая мысль прорезает панику: «Лучше смерть, чем быть поглощённой». Но теперь к ней добавляется другая: «А что, если не смерть?»
Удар приходит не в виде боли, а в оглушительном хрусте, громе и одновременно хлопке. Твёрдое и в то же время податливое тело принимает меня, обвивает, гасит скорость. Мы падаем, кувыркаемся, запутываясь в складках платья и полах плаща. Сырая земля с раздавленными хризантемами оказывается подо мной. Над нами чёрное небо и силуэт балкона.
Воздух вырывается из лёгких с сиплым стоном. Острая боль приходит следом, жгучая в боку, в плече, в запястье. Но, кажется, кости целы.
Уставившись вверх, я не в силах пошевелиться, не в силах сделать вдох. Рядом слышно тяжёлое, прерывистое дыхание. Виктор лежит на спине, одной рукой всё ещё мёртвой хваткой вцепившись в моё плечо. Он тоже не двигается.
Постепенно сознание возвращается, принося с собой новые ощущения. Холод, мокрая земля под спиной, запах раздавленной зелени и нарастающий звон в ушах, вытесняющий вой ветра. И сквозь него мой собственный голос, хриплый, срывающийся на рыдания, которые я не в силах сдержать.
– Киллиан… – выдавливаю я слова, смешивая со слезами, скупыми и жгучими. – Его… его заволокла тьма… Вся она в нём…
Повернув голову, я нахожу балкон взглядом. Там, где я только что сидела, теперь стоит Сущность. Её силуэт искажён, размыт, он не отбрасывает тень, а сам является ей, живой и пульсирующей. Он заполняет собой весь проём балкона, разливается по каменным перилам, тянется вниз и вверх, к небу, как чёрное, беззвёздное пятно на фоне ночи. Из этой темноты горят два багровых угля.
Виктор приподнимается на локте. Он не смотрит на свои возможные травмы, взгляд прикован к существу на балконе. Лицо офицера покрыто грязью, в углу рта блестит тёмная полоска крови, но в глазах нет страха. Ни тени. Там горит непоколебимость, отлитая в раскалённую сталь.
Он сжимает мою руку в своей. Пальцы Виктора холодные, но хватка железная, не позволяющая сомневаться.
– Она не меняется, – хрипло говорит он сквозь зубы, но в голосе слышится гул далёкой битвы, эхо сражений. – Она всё такая же, как была. Как будет. Но я… – Виктор поворачивает голову ко мне, и во взгляде появляется искра чего-то нового, какого-то страшного обета. – Я сражусь с ней. Снова. И на этот раз не в одиночку.
Он подтягивает меня ближе, помогая сесть, и рёбра пронзает боль, но я стискиваю зубы.
Лицо Виктора теперь в сантиметрах от моего. Он смотрит на меня так пристально, будто пытается запечатлеть каждую черту, вложить в меня свою волю.
– Знай, Лидия, – он шепчет так тихо, что слова едва долетают до меня сквозь шум в ушах, они предназначены только для этого момента между падением и новой схваткой. – Я с тобой. До самого конца.
Потом его взгляд снова устремляется вверх, на расплывающуюся тень, и губы складываются в тонкую линию.
Он наклоняется ко мне ещё ближе, но я скорее чувствую, чем слышу его слова:
– На этот раз всё будет по-другому. Я обещаю.
И в этом шёпоте не надежда, а клятва. Приговор. Себе, тени, самому времени.
Мы сидим на разбитой клумбе, истерзанные, испуганные, но связанные теперь не просто перемирием, а общей яростью и этой новой, страшной уверенностью, что зажглась в его глазах. Война объявлена. И отступать некуда. Впереди только тьма и его обещание, что на этот раз всё изменится.
Глава 35
Холод охотничьего домика въедается в кости глубже, чем ноябрьский ветер за его стенами. Виктор закутал меня в свой тёплый плащ, тяжёлый и пропахший дымом, но дрожь не отпускает, она исходит из самой сердцевины, из каждого пережитого за эту ночь ужаса. Ноги гудят, помня безумную скачку через сад, когда казалось, что чудовищная тень из окон вот-вот настигнет нас и втянет обратно в свою пасть.
Виктор привёл меня к тёмной низкой постройке на самом краю дикого леса. Домик старый, почерневшие брёвна, покосившаяся дверь, которую он высадил плечом. Внутри пахнет сыростью, плесенью и давно истлевшей шкурой какого-то зверя. Луна, пробравшись сквозь запылённое окно, выхватывает из мрака грубые лавки, пустой камин и заваленный хворост в углу. Безопасность здесь иллюзорна, но эти ветхие стены всё же отделяют нас от того кошмара, что остался в особняке.
Тяжело дыша, Виктор прислоняется спиной к двери. Его плечи поднимаются и опускаются в такт неровному дыханию. Он медленно сползает на землю, обхватывая голову руками, в его позе полное, сокрушительное опустошение.
Боль в моём теле была якорем, она кричала, что я жива. Но внутри бушевало нечто пострашнее физической травмы. Бессильная ярость. На него. На себя. На безумную вселенную, швырнувшую меня в эту мясорубку. Гнев клокотал, искажая реальность, заглушая даже примитивный страх.
Проходит время. Виктор усаживает меня на лавку у камина и с автоматической точностью разжигает огонь. Пламя вспыхивает, но его жар лишь отбрасывает насмешливые тени на его измождённое лицо. Он смотрит в огонь, пальцы медленно разминают запястье, которое, кажется, приняло на себя всю тяжесть моего падения.
– Я тоже собирался многое сказать ему сегодня, – голос Виктора лишён всяких интонаций, словно доносится из-под толщи земли. – Не только о тебе. Обо всём. Но… не вышло. Никогда не выходит.
Он поднимает на меня взгляд. В оранжевых отсветах пламени его глаза кажутся бездонными, в них плавает отражение не этого костра, а множества других огней.
– Ты заслуживаешь узнать, почему ты здесь. Ради чего я тебя… Я застрял…
Виктор начинает рассказ медленно, с мучительными паузами, будто раскапывая давно погребённую правду. Он говорит о событии восьмилетней давности не как о легенде или найденных записях в дневниках, а живой, дышащей болью в памяти. О трёх молодых, глупых людях, ослеплённых любопытством и верой в гениальность одного из них. О смехе Елены, которая шутила, что они похожи на детей, играющих с молнией. О том, как Киллиан привёл механизм в действие.
– Свет был нестерпимым. – Зрачки Виктора сужаются, лицо искажает гримаса физической боли, словно он до сих пор видит тот ослепительный всплеск. – Белым, как смерть. И звук… пронзительный, разрывающий барабанные перепонки. Тогда я увидел… не силуэт, просто движение, темноту внутри света. Она рванула к ним. К Киллиану и Елене, и я, не думая, просто шагнул их загородить. – Он замолкает, сжимая кулаки так, что костяшки белеют. – Очнулся на полу с головной болью, будто череп раскололи. А вокруг… ничего. Механизм цел. Киллиан рядом, белый как мел, смотрит на пустое место и говорит: «Она исчезла. Просто растворилась». А потом смотрит на меня, и в его глазах… что-то промелькнуло неправильное, мрачное и липкое. Говорит: «А в тебе что-то вселилось».
Слова падают в тишину домика, а я слушаю, затаив дыхание, и кусочки мозаики собираются наконец воедино, сдвигаются, образуя чудовищную, не укладывающуюся в голове картину.
– Потом началось, – продолжает он монотонным голосом, как заученная молитва отчаяния. – Сначала я думал, что это кошмар. Потом, что я схожу с ума. Я просыпался… Нет, я оказывался в том же дне. В день, когда мы активировали механизм. Всё повторялось. Снова и снова. Я пытался их остановить. По-разному. Убеждал, угрожал, портил чертежи. Но что-то всегда сводило нас в библиотеке. И Елена всегда исчезала. А потом… Годы спустя появлялась Алисия. – Он произносит её имя с бесконечной усталостью. – Она возникла… Словно часть цикла. В первый раз я познакомил их, пытаясь унять страдания друга. Киллиан женился на ней, через какое-то время она потеряла память, а после какого-нибудь незначительного события происходил обморок. И когда она «возвращалась», он был счастлив. Он был уверен, это Елена. Его любимая вернулась, но просто пока ничего не помнит. А я… – Он проводит рукой по лицу. – Я видел, как к ней возвращались её истинные воспоминания. Алисия. И видел, как с каждым всплывшим воспоминанием в его глазах гасла надежда и закипала ярость. А потом… Она умирала. Разными способами. Иногда это выглядело как несчастный случай. Иногда как её собственное отчаяние. А иногда…
Он замолкает. Полено в камине с треском раскалывается, выбросив сноп искр.
– А иногда это был я, – выдыхает он слова со всей горечью. – В одном из первых кругов. Я обезумел. Решил, что если уничтожить механизм, всё остановится. Я ворвался в библиотеку, когда он был с ней. Была борьба… Случайный выстрел. Или не совсем. Она упала. И всё… Всё начиналось снова. С того дня в библиотеке. С исчезновения Елены. Я помню всё, как выглядит свет, уходящий из глаз женщины, которая ни в чём не была виновата.
Моё сердце сжимается, глядя на него. Не от страха. От всепоглощающего, душащего сострадания. Виктор не просто свидетель, а узник времени, вины и собственного отчаяния. Я подозревала о масштабе, но реальность оказалась чудовищнее любых предположений. Это не петля, а адская карусель, на которой он застрял навеки.
– Сколько раз? – хриплым шёпотом спрашиваю я. – Сколько раз ты это прожил?
– Сбился со счёта после пятидесятого, – отвечает он с такой простотой, что мурашки бегут по коже. – И с каждым кругом… Со мной стало происходить кое-что. Та часть тени, что вселилась в меня. Она… не враг. Не в полном смысле. Она тоже застряла. Осколок той силы, что забрала Елену. И она хочет покоя. Освобождения. Чтобы цикл прервался. И она научилась… говорить со мной. Иногда мы спорим. Иногда она пытается диктовать. Но цель у нас одна – остановить это.
Виктор смотрит на меня, и в его взгляде появляется что-то похожее на изумление, смешанное с горькой надеждой.
– И вот появляешься ты. Не Алисия, которая теряет память. Не призрак Елены. Ты чужая. Полностью. Первое изменение, что пошло не по сценарию. И я подумал… – он замолкает, подбирая слова. – Моё желание. То, что я загадывал в темноте снова и снова: «Положить конец этому кошмару». Что, если оно… эта аномалия времени, услышала? И выдернула тебя, как нитку из другого клубка, чтобы ты… распутала этот?
Его отчаянная теория повисает в воздухе. Она не укладывается в голове, но в этом мире безумие звучит как единственная правда. Но во мне поднимается волна протеста. Почему я? Я хочу кричать, что я не героиня, не избранная, а просто жертва нелепой случайности. Чем я могу помочь?
– Я не люблю Киллиана. Не связана узами с вами, только с Алисией, может, это она призвала меня. Но я всё равно не вписываюсь в вашу историю. Хоть… я чистая доска, которую он не может предсказать.
– Именно. – Виктор кивает, и в его глазах вспыхивает слабый огонёк. – Ты можешь сделать то, что никогда не получалось у меня. Можешь сказать ему «нет» не как запуганная жертва, а как человек из другого мира. Разорвать шаблон. Просто… желая жить своей жизнью.
Он говорит, и тяжесть его исповеди, гнёт вечной вины ложится и на мои плечи. Но под этим грузом рождается хрупкое чувство цели.
Так вот в чём мой смысл в этой кошмарной истории.
– А если не получится? – спрашиваю я, глядя на его сжатые в кулаки.
– Тогда всё начнётся снова, – отвечает он без пафоса, с усталой простотой человека, знающего расписание своего ада. – Я проснусь с памятью об этой ночи. О том, как ты прыгнула с балкона. Как мы сидели здесь. И буду пытаться снова. Пока не кончатся силы. Или не придёт мой конец.
В его тоне нет угрозы, лишь констатация неотвратимого закона. И от этого мой страх блёкнет. Он уже сломлен вечным возвращением к точке своей бесконечной жизни, а у меня хотя бы есть конец. Пусть страшный. От этого во мне просыпается всепоглощающее сочувствие, граничащее с нежностью.
Импульс приходит сам собой. Я протягиваю руку и накрываю его кулак ладонью. Виктор вздрагивает, но не отдёргивает.
– Ты не один, – говорю я твёрдо, и слова рождаются сами. – Не в этот раз. И это… не твоя вина. Ты пытался их защитить и всё исправить. Множество раз. Это делает тебя… самым упрямым защитником, которого я когда-либо встречала.
Он поднимает на меня глаза с немым потрясением. Как будто за вечность в проклятье никто не произносил для него этих слов. Его пальцы невероятно медленно разжимаются, и теперь моя ладонь лежит в его, на тёплой, живой, израненной коже, исполосованной шрамами, которые я не вижу, но чувствую каждой клеткой.
В эту секунду, среди промозглого холода, страха и разверзшейся бездны временной петли, между нами что-то пробегает. Хрупкое, как первый снег, и тёплое, как этот жаркий огонь в камине. Это тихое, щемящее признание, что мы оба, такие разные, оказались в одной клетке. И ключ от неё сможем выковать вместе. Во мне рождается щемящая нежность к этому израненному, вечному солдату потерянной войны. И в ответ я вижу отсвет невероятного облегчения от того, что одиночество наконец закончилось.
Глава 36
Сейчас не время для слёз. Есть время только для мысли, острой и расчётливой, как лезвие.
Я забираю свою руку и вынимаю из кармана маленький изящный футляр с золотой шестерёнкой на бархате, холодной и совершенно простой.
– Я нашла это в комнате Елены, – говорю я, и мой голос звучит удивительно спокойно. Виктор смотрит на деталь, и в его глазах мелькает искра узнавания, смешанная с недоумением.
– Ты мне уже показывала её, она напоминает одну из шестерёнок Хранителя. Но она… отсутствовала всегда. С самого начала.
– А если её убрали? – возражаю я, поднимая шестерёнку так, чтобы огонь камина отразился в её полированной поверхности. – Предположим, твоя теория верна, и артефакт питается… поглощает. И он забрал Елену, но что-то пошло не так. Механизм сломался. А чтобы удержать свою силу, сохранить в этом… состоянии, ему нужна была особая жертва. Не жизнь, а память. Или связь. Эта шестерёнка… Она была её вещью? Подарком Киллиана?
– Он делал ей украшения, – медленно кивает Виктор, вглядываясь в деталь. – Маленькие, хитрые механизмы в виде брошей, часов… А это мог быть прототип…
– Значит, она не просто хранила её, – продолжаю я, чувствуя, как гипотеза обретает плоть. – Это может быть связь Елены с ним. С миром. И когда артефакт активировали, он потянул её к себе, но эта вещь… эта физическая память о любви? Возможно, она действовала как якорь. Не дает Елене исчезнуть полностью. Но и не позволяет вернуться. Она застряла. Как и все вы.
Я кладу шестерёнку ему на ладонь, и он сжимает её.
– И что ты предлагаешь? Вставить её на место? И надеяться, что это всё исправит? Это не инженерная задача, Лидия!
– Я предлагаю не сражаться, – говорю я твёрдо, ловя его взгляд. – Сражаться – значит играть по правилам тени, которая питается конфликтом и отчаянием. Я предлагаю её освободить.
Он смотрит на меня, не понимая.
– Я думала о том, что ты сказал. О том, что тень в тебе лишь часть. Что, если это не одна заблудшая душа? Что, если артефакт столетиями пожирал тех, кто пытался его использовать? Отцов, дедов, прадедов Крыловых? И их души, их боль, их неутолённая жажда жизни смешались в один голодный, безумный клубок? А Елена… – Я делаю паузу, собираясь с мыслями. – Она была другой. Она не хотела власти над временем. Она просто любила. Что, если Елена – не жертва, а… ключ? То, что может распутать узел скорби!
– Ты говоришь как мистик, – бормочет Виктор, но без насмешки, с усталым вниманием и тенью смутной надежды.
– Я говорю как человек, который видел, как твоя «пассажирка» реагирует на воспоминания о сестре, – парирую я. – Она взывает. И ей, наверное, так же одиноко и страшно, как и тебе.
Я касаюсь его руки с шестерёнкой, зажатой в ладони. Наш взгляд встречается, и в эту секунду между нами проскакивает искра взаимного понимания двух заложников, увидевших наконец рану врага.
– Мы не будем её убивать, – шепчу я. – Мы дадим ей то, чего она хочет на самом деле. Мы вернём Елену. Не в тело. В покой.
Виктор долго смотрит на меня, затем его взгляд падает на наши руки, и внезапно он кажется очень старым и грустным.
– Я никогда не спрашивал, – говорит он тихо. – Откуда он взялся, этот механизм. Кто его создал. Какая сила им движет. Я просто… существовал в цикле за циклом. И она во мне… Она тоже не помнит. Прошло слишком много веков. Имена стёрлись. Даже то, кем она была до того, как стала этой силой, растворилось. Остался только эхо чужих потерь.
Голос Виктора наполнен такой тоской, что мне хочется обнять его и прижать к себе, дать хоть каплю человеческого тепла в этом аду. Но я лишь сильнее сжимаю его руку.
– Тогда давай положим этой тоске конец.
Тропа, петляющая через спящий лес, кажется чёрной змеёй под ногами. Каждый хруст ветки под сапогом Виктора отдаётся в тишине громоподобным эхом. Лунный свет, пробиваясь сквозь голые сплетения ветвей, рисует на земле узоры из теней, которые кажутся живыми. Воздух обжигает лёгкие, пахнет гниющими листьями и металлом, словно сама ночь пропиталась ожиданием бури. Мы идём плечом к плечу, как воины, идущие на последнюю, решающую битву. С каждым шагом особняк вырастает впереди – тёмный, немой, полный спящего кошмара за своими слепыми окнами.
Библиотека особняка встречает нас мёртвым молчанием. Воздух здесь пахнет озоном и статикой. В центре зала, на массивном дубовом столе, стоит Хранитель Времени, сложнейший хронометр невероятных размеров. Сейчас, кажется, он выглядит по-другому. Ларца с совой нет, лишь десятки позолоченных дисков, циферблатов, маятников, стрелок, замерших в неестественных положениях. В его сердцевине зияет тёмная, идеально круглая пустота.
Мы останавливаемся перед ним, я ощущаю от этой махины такое древнее, немое могущество, что подкашиваются ноги. Виктор сжимает в кулаке золотую шестерёнку. Я прижимаю к груди обгоревший дневник Елены. Наш последний шаг сделан. Теперь только падение в бездну или прыжок к свету.
– Он придёт, – не отрывает Виктор глаз от механизма. – Он почувствует нас здесь. И её.
Он кладёт руку себе на грудь, туда, где живёт его собственная тень.
– Мы постараемся её выманить. Вызвать резонанс. Когда он придёт… ты должна будешь вставить шестерёнку. – И передаёт мне её. – И попытаться настроить механизм… на отдачу.
– Как? – спрашиваю я, чувствуя, как паника возвращается.
– Я не знаю, – честно признаётся он. – Доверься интуиции. Ты ведь тоже часть нашей истории. А может, тебе ничего делать и не придётся. Сестра была упрямой, как ты, может, она поможет тебе с той стороны.
Виктор усмехается и делает шаг вперёд, закрывает глаза. Его лицо напрягается, и под кожей на висках начинает пульсировать тёмная, едва заметная жилка. Воздух вокруг него мерцает, как над раскалённым камнем. А из уст вырывается не звук, а протяжный выдох, в котором слышится скрежет и шёпот одновременно.
Дверь в библиотеку с грохотом распахивается.
Тень-Киллиан заполняет проём и больше не пытается сохранять человеческую форму. Пульсирующая масса тьмы, в центре которой горят два багровых пятна. От неё исходит волна такого леденящего отчаяния и ненависти, что у меня замирает сердце.
– Ты… – шипит оно, обращаясь к Виктору. – Ты зовёшь… Ты смеешь… звать МЕНЯ?
– Я зову тебя домой, – говорит Виктор, и его голос эхом отдаётся в зале. Он широко расставляет руки, и из груди начинает сочиться такой же тёмный туман, но тоньше, и тянется к массе у двери, как магнитная нить. – Мы оба устали. Пора закончить это.
Тень издаёт нечленораздельный, высокочастотный рёв, от которого дрожат стёкла в книжных шкафах. Она устремляется вперёд к механизму, будто чувствуя угрозу. Виктор делает шаг навстречу, и две тёмные субстанции – плотная, яростная, и тонкая, зовущая – сталкиваются в центре зала. Не физически, а на каком-то ином, энергетическом уровне. Воздух трещит, искрится синими молниями. Виктор корчится от боли, но стоит, удерживая связь.
– Сейчас, Лидия! – хрипит он.
Бросившись к столу, я нахожу ту самую холодную, как космический вакуум, пустоту и вставляю туда золотую шестерёнку. Она входит с тихим, совершенным щелчком, будто всегда ждала этого момента.
И механизм оживает, но не так, как я представляла. Стрелки не начинают вращаться, вместо этого от центра хронометра исходит слабая золотистая аура. Она сталкивается с бушующей чернотой в центре комнаты, где борется Виктор с сущностью Киллиана. И происходит нечто невообразимое.
Из клубка тьмы начинают вырываться… образы. Смутные, размытые. Лица. Мужские, женские, старые, молодые. Всё в одеждах разных эпох. Всё с одним выражением: немого ужаса и тоски. Они вытягиваются, как дым, из основной массы, касаются золотого света и… растворяются в нём с тихим вздохом облегчения.
В самом деле души Крыловых? Поглощённые, заточенные и наконец-то освобождённые!
Тень ревёт, теряя массу, теряя силу. Она пытается оторваться от Виктора, но его собственная, меньшая держит её мёртвой хваткой, ведя к гибели, к концу.
И тогда в самом эпицентре этого кошмара возникает ещё один образ. Чёткий, светящийся изнутри мягким, тёплым светом. Елена! Она смотрит туда, где должен быть Киллиан, в самое сердце тьмы, и улыбается нежно и бесконечно прощающе. Она протягивает руку, выпуская бесконечный поток света.
И на мгновение буря останавливается. Багровые огни в центре тьмы затухают и снова разгораются, но уже с другим выражением. С изумлением и тем самым человеческим горем, которое когда-то начало всё это.
– Е… Елена… – вырывается хриплый, надтреснутый шёпот. Настоящий голос Киллиана.
Светящийся образ кивает. Она говорит, но слов неслышно, только волна безмятежности, тепла и безграничной любви, которая не стремится к обладанию, а просто… существует.
Миг узнавания становится последней каплей. Тень, пожирающая Киллиана, вздрагивает в последней судороге и не сопротивляется. Она… сдаётся. Начинает таять, рассыпаться на чёрный песок, тут же развеиваясь золотым сиянием механизма и светом Елены. Освобождённые души уносятся ввысь, исчезая в потолке библиотеки, который вдруг кажется ночным звёздным небом.
На полу остаётся лишь тело Киллиана, бледное, но на лице нет маски безумия, а странное, умиротворённое выражение. А рядом Виктор, на коленях, весь в поту, дрожащий, но живой.
