Текст книги "Проклятая попаданка серебряной совы (СИ)"
Автор книги: Нана Кас
Соавторы: Мари Кир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Глава 5
Марфа, как я выяснила, когда в комнату зашла молоденькая горничная и обратилась к ней по имени, восприняла моё упрямое желание «привести себя в порядок» с убийственной буквальностью.
Переодевание стало церемонией медленного удушения, пыткой, достойной инквизиции. Горничная принесла неэластичный корсет, о котором я когда-то читала в романах, а настоящего костяного монстра из плотной ткани и гибких пластин. Когда Марфа принялась его зашнуровывать, мир сузился до невыносимо сдавливающего дискомфорта. Рёбра протестующе скрипели, лёгкие не могли расправиться, я ловила воздух жалкими глотками. Казалось, ещё немного, и потеряю сознание от банального удушья.
– Чуть свободнее, Марфа, умоляю, – выдавила я, цепляясь за стойку кровати.
– Но, сударыня, вы же говорили, что талия должна быть тоньше, чем у королевы!
От этой фразы становится ещё хуже. Значит, настоящая Алисия была не только легкомысленной, но и жертвой моды до самоистязания. Возможно, я ошиблась в причине своего обморока. Не шок от путешествия во времени, а тотальная гипоксия свела с ума мой мозг.
– Сегодня я предпочту дышать, – хриплю я.
Марфа с немым осуждением слегка распускает шнуровку, но это всё равно что ослабить удавку, а не снять её с шеи. Когда же я вижу гору тканей, кринолины, фижмы, бесчисленные нижние юбки, протест вырывается сам собой.
– Меня едва держат ноги, а в этих доспехах я даже с места не сдвинусь!
– Но, госпожа, – всплеснула руками младшая горничная, – без кринолина платье не сядет по фигуре!
– Я хочу одеться… посвободнее, – отрезаю я, отбрасывая ненужные ткани. Беру лишь один пышный подъюбник и тёмно-аквамариновое платье с длинным рукавом, самое простое из предложенного.
Молчаливое недоумение красноречивее любых слов. Они переглядывались, помогая мне облачиться в выбранный наряд, движимые скорее привычным послушанием, чем пониманием.
Когда горничная застёгивает последнюю пуговицу на лифе, я ловлю своё отражение в зеркале. Передо мной стоит незнакомая знатная дама. Изящная, с бледным лицом, смягчённым лёгким макияжем, тонкой талией и аккуратно убранными в пучок волосами. Но внутри этой изысканной оболочки бьётся сердце перепуганного зверька, метаясь в поиске выхода.
– А с виду-то и не скажешь, что чего-то не хватает, – с осторожным удовлетворением произносит Марфа, окидывая меня критическим взглядом вместе с молоденькой горничной. – Хозяин, я думаю, будет доволен.
Её слова, как удар хлыста, возвращают в реальность, к главной проблеме. Киллиан.
Что мне делать, когда увижу его снова? Как вела себя с ним Алисия? Кокетничала? Была холодна и бесцеремонна? Я не знаю абсолютно ничего об их отношениях, кроме одного неоспоримого факта, перечёркивающего всё остальное: их роман закончится её смертью.
– Марфа, – осторожно начинаю я, опуская взгляд и играя складками платья, – после… падения… я многое не помню. Чувствую себя такой глупой.
Надеюсь, что симуляция потери памяти станет моим щитом. И не ошиблась. Лица горничных смягчаются, на них расплывается тёплое, почти материнское сочувствие.
– Ах, бедная вы моя! Это часто бывает после такого потрясения. Не извольте беспокоиться, всё потихоньку вспомнится.
– Боюсь, даже самые простые вещи вылетели из головы, – вздыхаю я, с наигранной слабостью опускаясь на стул у туалетного столика. – Наш с графом… сегодняшний разговор в гостиной. О чём он был? Мне смутно помнится, будто мы спорили, но…
Оборвав фразу, даю ей пространство для ответа. Это ловушка, расставленная с холодным расчётом. Если они ссорились, я получу потенциальный мотив. Если нет, ценную информацию об их обычной жизни.
Марфа хмурится, словно перебирая в памяти утренние события.
– Разговор? Вы просто обсуждали новую книгу, что господин Киллиан привёз вам из Петербурга. Поэзию какую-то, модную нынче. Потом беседовали о предстоящем бале. Никакого спора и в помине не было.
Книга. Поэзия. Бал. Ничего, что могло привести к трагедии, возникшей не из-за сиюминутной ссоры. Это чуть лучше. Или гораздо хуже, делая угрозу куда более страшной: невидимой и абсолютно непредсказуемой.
В дверь тихо постучали. Молодая горничная бросилась открывать, и в проёме, залитом светом из коридора, снова возник Киллиан. Мертвенная бледность с его лица сошла, но напряжение в широких плечах никуда не исчезло. Взгляд оценивающе скользнул по мне, от непокорных прядей волос до кончиков туфель, задерживаясь на моём «приличном», по мнению Марфы, виде.
– Вы выглядите… значительно лучше, – наконец произнёс он.
Пытаюсь изобразить на своих губах нечто, похожее на улыбку, но чувствую, как лицо сводит жалкая, натянутая гримаса. Я сжимаю пальцы, спрятанные в складках бархатного платья, в обессиленные кулаки.
Мужчина застыл в дверях, и его молчание казалось громче любого крика. Понимаю, я должна что-то сказать, сделать жест. Но разум пуст, а тело сковал страх. Все правила этикета, почерпнутые из романов, растворились в панике. Я просто сижу, сжимая в потных ладонях бархат юбки, и смотрю на него, как загипнотизированная птица на змею.
– Я вернулся убедиться, что вы подкрепились, – нарушает тягостную паузу Киллиан. Он обводит комнату взглядом и смотрит на поднос с почти пустой тарелкой. – Марфа, принеси нам вина.
Горничные тут же исчезают, прикрыв за собой дверь. Воздух в комнате становится невыносимо плотным. Он делает шаг вперёд, и я невольно отшатываюсь, вжимаясь в спинку стула.
Его лицо мгновенно искажается. Не гневом, а чем-то уязвимым, словно я нечаянно дотронулась до открытой раны. Он замирает на месте.
– Вы меня боитесь? – тихо спрашивает он с усталым недоумением.
Прямой вопрос повергает в ступор. Что я могла ответить? «Да, потому что в будущем вы убьёте женщину, в чьём теле я сейчас нахожусь»? Открываю рот, но вместо слов вырывается лишь сдавленный звук. Паника, которую с трудом сдерживала, поднимается болезненным комом в горле. По спине бегут мурашки, а руки леденеют.
– Я не… – пытаюсь сглотнуть, но во рту пересохло. – Просто голова… всё ещё кружится…
Комната и правда начинает медленно плыть, окрашиваясь в серые размытые пятна.
А в тёмных глазах Киллиана что-то меняется. Исчезает отстранённость, появляется настороженная тревога. Он смотрит так, будто я сложная рукопись на незнакомом языке.
– Странно, – тихо говорит он. – Обычно после… недомоганий… вы требуете немедленно прислать парикмахера и портного с изысканными тканями.
Его слова рисуют безжалостный портрет женщины, абсолютно непохожей на меня. Легкомысленной и капризной. Любое моё неверное движение выдаст самозванку и разобьёт хрупкий лёд его доверия.
Человек же не может полностью измениться после потери памяти?
Развернуть ситуацию не вышло. Возвращается Марфа с подносом, звенящим хрусталём. Киллиана словно отбрасывает невидимой силой, и он отступает к окну, пропуская её. Его неприступная спина обращена ко мне. Он смотрит на улицу, залитую скупым светом, но кожей я чувствую, всё его внимание приковано ко мне.
Беру бокал, рука дрожит так, что тонкий хрусталь издаёт звенящий скрежет, и делаю глоток. Тёплое, пряное вино обжигает горло, но не может растопить ледяное оцепенение внутри.
И тут меня осеняет самая страшная догадка. Главная угроза не возможная смерть в будущем, а то, что я нахожусь в теле женщины, чьи мысли мне неведомы. А Киллиан, самый проницательный свидетель этого преступления, должно быть, знает каждую её улыбку и капризную нотку в голосе.
Он оборачивается резко, словно почувствовав тяжесть моих мыслей.
– Не смею вас больше беспокоить.
На этот раз его баритон звучит безучастно. Он коротко кивает Марфе и выходит из комнаты, не оглядываясь. А я сжимаю в ладони охладевший бокал с недопитым вином, не в силах издать ни звука.
Глава 6
После ухода Киллиана комната, наполненная гнетущим молчанием, будто выдохнула. Но облегчения не наступило. Я сижу, вцепившись в подлокотники кресла, и прислушиваюсь к шагам в коридоре. Они удаляются мерно, словно отбиваемые метрономом. Ничего в нём не выдавало взволнованного человека. Но что я вообще знаю о преступниках? В моей реальности самым страшным злодеем был пьяный однокурсник, пытавшийся стащить с меня очки.
Марфа, забрав поднос и отметив мою мертвенную бледность, снова завела свою шарманку: «Прилечь бы вам, сударыня, отдохнуть».
Прилечь? Когда каждый нерв звенит, как натянутая струна? Это выше моих сил. Мне нужен план. Действие, пусть самое незначительное.
– Нет, – стараюсь звучать твёрдо. – Я лучше пройдусь. По комнате. Чтобы ноги не затекли.
Женщина одаривает меня взглядом сдержанного недоумения, но не спорит.
Да, я ходячая аномалия, и это привлекает внимание всех. Но что я могу с этим сделать?
Едва дверь закрывается за ней, я поднимаюсь и медленно обхожу свою позолоченную клетку. Мне нужна зацепка. Любая. Всё, что может рассказать о женщине, чьё имя я ношу. И подхожу к туалетному столику. Флакончики с духами, серебряная щётка для волос, шкатулка с безликими украшениями. Чисто и на удивление бездушно. Ни намёка на характер. Я тяну за ручку верхнего ящика, но он не поддаётся.
Сердце ёкает и разгоняется с новой силой.
Запертый ящик? В нём может быть всё что угодно. Ключ, документы или то самое недописанное письмо. Я лихорадочно ощупываю столешницу, переворачиваю каждый флакон, проверяю под кружевной салфеткой. Ничего. Тогда опускаюсь на колени, холод паркета проникает сквозь тонкую ткань платья, и заглядываю под столик. И вижу его. Маленький плоский ключик, искусно прилепленный кусочком воска к нижней стороне столешницы. Примитивно, но для беглого взгляда незаметно.
Пальцы дрожат, когда я скребу ногтем по воску. Ключ срывается и падает прямо в ладонь. Я вставляю его в замочную скважину, и щелчок звучит громче пушечного выстрела.
Внутри ящика на аккуратно сложенных носовых платках лежит тетрадь в кожаном переплёте. Моё дыхание застревает в горле. Это не просто шанс, а возможность понять, кем была женщина, в чьей шкуре я заточена. И найти ответ на главный вопрос: почему она умерла так рано.
Захлопываю дневник, едва мои глаза отрываются от последних строк. Слова продолжают плясать, складываясь в ужасающую картину. Это не история любви, а исповедь несчастной женщины.
Со страниц на меня смотрела ещё одна незнакомка. Не та Алисия, которую торжествующе восхваляла прабабка. Не умная и добрая графиня, что тайком помогала семьям на окраинах и метким словом ставила на место зарвавшегося аристократа. В сбивчивых строчках предстала измученная, озлобленная женщина, вышедшая за Киллиана по расчету, устроенному её обедневшей семьёй. Она писала, что он богат, влиятелен, но «человек без сердца», холоден и замкнут, а библиотека и коллекция диковинных механизмов интересуют его куда больше жены. Алисия томилась от скуки и одиночества, ища утешения в мимолётных флиртах на балах, о чём написано с вызывающим цинизмом. Но сквозь её презрение к мужу проступал куда более всепоглощающий страх. Не перед ним как тираном. Судя по всему, она боялась мрачной атмосферы особняка. Портретов с предками в длинной галерее, гробовой тишины в его кабинете и пристального, изучающего взгляда мужа.
Что-то в этом доме сломало её, превратив в ту, что писала эти полные ужаса строки?
От последней записи, сделанной за неделю до моего появления, кровь застыла в жилах: «Сегодня ночью видела его в библиотеке. Он не читал. Стоял перед тем странным механизмом из своей коллекции, похожим на часы с серебряной совой. Он что-то шептал, и глаза его горели таким нечеловеческим огнём, какого я не видела. Он выглядел… одержимым. Я убежала. Иногда мне кажется, я вышла замуж не за человека, а за какую-то тёмную энигму, которая рано или поздно поглотит меня целиком».
Серебряная сова. Часовой механизм. Одержимость.
Это может быть простым совпадением. Та самая сова, что привела меня сюда? Она здесь? И Киллиан каким-то образом с ней связан. А моё падение в прошлое не случайность. Это было… последствием?
Судорожно листаю дневник назад, пока пальцы не натыкаются на самую первую запись, сделанную через месяц после свадьбы: «К. сегодня показал мне свою сокровищницу, коллекцию древних механизмов. Среди них была любопытная вещь: письменный прибор с совой. Говорит, это семейная реликвия. Глаза у неё такие живые, словно она следит за тобой. Я поспешила уйти. От неё веяло опасностью, не от мира сего…».
По спине покатилась ледяная волна смятения от ещё одной несостыковки. Он солгал? В письме моя прабабка ясно указала, что она приобрела письменный прибор и ларец на блошином рынке, а здесь Киллиан утверждает совершенно обратное. Зачем им лгать? И где сейчас эти проклятые артефакты? В библиотеке?
Тихий скрип половиц за дверью разрезает тишину. Резко захлопнув дневник, я запихиваю его в ящик и задвигаю с глухим стуком. Сердце колотится, стремясь вырваться из клетки. Я метнулась к кровати, пытаясь принять небрежную позу и не выдать панику.
Дверь открывается, и в проёме появляется Киллиан. Его взгляд скользит по моему лицу, задерживается на вздымающейся груди и останавливаются на пальцах, судорожно сжимающих складки платья.
– Вам не кажется, что вы зачастили с визитами в мои покои? – срывается с губ, прежде чем я успеваю обдумать слова. Вопрос прозвучал резко, почти враждебно, с запинкой от адреналина.
Киллиан замирает, его лицо искажается неподдельным изумлением. Брови взметнулись вверх, а губы на мгновение приоткрылись. Казалось, я швырнула в него не слова, а горсть камней.
Видимо, эта женщина никогда не позволяла себе такой дерзости.
Он делает несколько размеренных шагов ко мне, не сводя испытующего взгляда, и протягивает книгу.
– Я лишь хотел вернуть вам подарок, – его голос тих, почти интимен, но в нём таится стальная пружина. – Вы уронили её тогда, в гостиной, перед тем как… Я подумал, она сможет вас отвлечь.
Рука сама тянется к томику. Это стихи. Тот сборник, о котором говорила Марфа.
Я машинально открываю его, а на титульном листе энергичным почерком выведено: «Алисии. В знак примирения. К. К.».
Примирения? Значит, ссоры всё-таки были. Тихие, скрытые от посторонних глаз. И горничные о них не знают, либо тщательно оберегают репутацию хозяев.
Ложь окружает меня плотным кольцом.
Поднимаю на него глаза. Киллиан стоит так близко, что я различила мельчайшие детали: тонкие лучики морщин у висков, следы бессонных ночей в тенях под глазами и тёмную щетину, оттенявшую бледность кожи. Передо мной не монстр из дневника, а уставший человек, обременённый грузом, о котором я ничего не знаю. Но строчки, выжженные страхом и обидой, кричали об обратном.
– Благодарю, – шепчу.
– Надеюсь, вам станет лучше, – отвечает он с ноткой сомнения, будто повторяет заученную фразу. – Я… впредь больше вас не побеспокою.
И уходит, оставляя меня наедине с книгой лжи, дневником отчаяния и нарастающим ужасом от понимания: я оказалась в центре семейной драмы, где у каждого своя правда.
Глава 7
У меня внутри бушует гражданская война. Обрывки фраз из дневника «человек без сердца», «одержимый» столкнулись с образом живого мужчины. Пусть его взгляд и был испытующим, а голос холодным, но он принёс книгу. В знак примирения.
Какому Киллиану верить?
Тому, что смотрел на меня с фотографии глазами, полными бездонной тоски? Или тому, что спрашивал тихим голосом, боюсь ли я его? А может, тому, о котором писала его жена: замкнутому эрудиту, поглощённому страстью к древним механизмам?
Сжимаю в руках подаренный томик стихов, пока пальцы не немеют, и отбрасываю подарок на кровать. Книга падает с глухим стуком. В руках она ощущалась тяжёлой, твёрдой, неоспоримо реальной. Как и дубовый пол под ногами. И корсет, врезающийся в рёбра.
Сидеть в этой позолоченной клетке сложа руки – значит подписать себе смертный приговор. История, пусть и зафиксированная в пыльных дневниках, уже предрешена. Алисия Крылова погибнет. Если я не сделаю что-то, не перепишу последнюю страницу, её судьба станет моей. Не метафорой, а настоящим концом.
Страх, сковывавший меня до этого момента, внезапно кристаллизуется в холодную решимость. Если невежество ведёт к гибели, то знание – единственное оружие. И я должна его раздобыть.
Подойдя к окну, я отодвигаю тяжёлую бархатную портьеру. За стеклом расстилается безупречный сад: геометрические кубы самшита, извилистые дорожки, усыпанные белым гравием. Идиллия, выверенная до миллиметра, и всё спокойно, но смертельно опасно. Где-то за гранью этого сна, за пространством времени, шумит XXI век, с утомительными лекциями, звонками подругам, планами на будущее. Та жизнь кажется теперь призрачной, словно я всегда была здесь, в этом античном платье, ожидающая конца.
Отпускаю занавес, и комната снова погружается в полумрак. Мой взгляд падает на туалетный столик, где лежит дневник. Он единственная ниточка, связывающая с настоящей Алисией. Но её правда горька, отравлена обидой. Она смотрела на мир изнутри клетки. Чтобы выжить, мне нужно понять, что происходит на самом деле. Нужны факты, а не эмоции.
И тут меня осеняет. С поразительной ясностью я прокручиваю в памяти всё, что произошло с момента пробуждения. Моё поведение… Как я заикалась от страха, с трудом подбирая слова, и отшатывалась от Киллиана. Но Алисия, судя по её ядовитым записям, жертвой не была. Она дерзкая, капризная, привыкшая к вниманию и уверенная в своей власти над мужчинами. Она бы не растерялась. Она бы… возможно, напала?
А я вела себя… прозвучит абсурдно… как перепуганная студентка, вырванная из своего времени.
Нужно стать Алисией. Не просто притвориться, а вжиться в роль до мозга костей. Из рассказов прабабки Дианы я знала о её манерах, её уверенности, её язвительности. Использовать её же оружие. Но я не смогу слепо копировать прежнюю Алисию, мне нужно создать новую. Объяснить все свои странности, страх, неловкость, провалы в памяти так, чтобы это выглядело не как безумие, а нечто… медицинское. И не вызвать подозрений, а отвлечь Киллиана от гораздо более страшной правды.
Снова подхожу к зеркалу и встречаю взгляд бледной незнакомки. Её огромные глаза смотрят на меня из глубины позолоченной рамы.
– Ладно, Алисия, – шепчу, и губы в отражении беззвучно повторяют мои слова. – Твоя история закончилась. Прости. Но теперь мне нужно написать свою.
План созревает мгновенно, жгучий и ясный: осмотреть дом, найти библиотеку, ту самую сову. Но едва я делаю решительный шаг к двери, как реальность грубо напоминает о себе. Голова кружится, в висках стучит, а тошнота подкатывает волнами. Незнакомое тело, ослабленное обмороком и стрессом, не подчиняется. А неудобное платье превращает каждый шаг в борьбу с невидимым противником.
И словно по сигналу, появляется Марфа с подносом. Её лицо искажается от неподдельного ужаса.
– Куда это вы, сударыня? – взволнованно всплёскивает она руками, широко расставив локти и намертво блокируя выход. – Доктор покой велел! На ногах ещё ели стоите, а уже порываетесь куда-то! Никакой пользы от прогулки не будет, только новые приступы наживёте.
Женщина смотрит на меня с искренней тревогой, что все возражения застревают в горле. Спорить не просто бесполезно, а стратегически невыгодно. Вызывать подозрения у единственного человека, чьё отношение ко мне пока граничит с заботой, было верхом глупости.
Пришлось принять поражение и проглотить слова. Вечер я провела запертая в своих покоях. Но это заточение не стало потерей времени, а вылилось в мою первую репетицию.
Я медленно перемещалась по комнате, привыкая к лишнему весу платья, к новому центру тяжести и отрабатывая каждое движение, пока оно не начинает казаться менее чужим. А встав перед зеркалом, я вгляделась в бледное лицо незнакомки, пытаясь поймать нужное выражение. Отстранённое, уставшее от света и собственной слабости. Вид выздоравливающей женщины, а не испуганной самозванки из другого времени.
За окном ночь опустилась на особняк, бархатная и беззвёздная, словно поглотившая весь свет. Лёжа в необъятной кровати, вцепившись в одеяло, я прислушиваюсь к малейшему звуку за дверью. Каждый скрип паркета, отдалённый шорох заставляет сердце замирать.
Где-то там, в тёмных коридорах, скрывается разгадка. И я даю себе слово: завтра, чего бы мне это ни стоило, я выйду из комнаты не сломленной жертвой, а охотником, готовым идти по следу.
Глава 8
Утро пришло не с солнечным светом, а с настойчивым стуком в дверь. Меня выдернули из глубокого омута, где сны смешивались с обрывками моей прежней жизни, суровостью постигшей реальности и образом совы с бездонными глазами.
– Сударыня, пора вставать.
Дверь открывается, и в комнату вплывают горничные. Их движения отточены до автоматизма, словно ритуал. Одна принимается расправлять шторы, впуская бледный свет, другая несёт к кровати стопку одежды и тот самый корсет, из которого я вчера выскользнула с громким вздохом.
– Не сегодня, – мой голос звучит с непривычной твёрдостью, когда я отодвигаю протянутые руки с корсетом. – Найдите что-нибудь… попроще.
Воздух в комнате застывает. Горничные замерли, переглянувшись в полном замешательстве. Для них, выросших в мире, где узкая талия была вопросом чести, мой отказ пришёлся им не по вкусу. Младшая горничная ахнула, прикрыв рот ладонью. Марфа же смотрит на меня с немым вопросом, в её глазах растёт тревога за рассудок госпожи.
– Но, сударыня, без должной поддержки… – начинает она, но я прерываю её взглядом.
– Я сказала нет.
В итоге, после минутного ошеломлённого шёпота горничная извлекает из гардероба платье из мягкой тёмно-зелёной шерсти. Крой проще, а вместо жёсткого корсета с пластинами они надевают на меня короткий лиф, поддерживающий грудь. Он всё равно стягивает рёбра, но уже не угрожает переломить их пополам. Пальцы горничной движутся неуверенно, будто совершают кощунство. Они облачали меня в наряд с видом людей, нарушающих древний завет, с говорящим взглядом: «Так не принято».
Вскоре женщин куда-то вызвали, и я осталась одна.
Вот он, шанс. С чего бы начать? Библиотека. Согласно дневнику, именно там он стоял перед механизмом с совой.
Глубоко вдохнув, я подхожу к двери. Первое стратегическое решение принято: не пытаться полностью копировать Алисию, но продолжать симулировать потерю памяти. Эта маска даст мне право быть неловкой и станет моим алиби.
Я кладу ладонь на холодную бронзовую ручку. За этой дверью лежит целый неизведанный мир, враждебный и полный загадок.
Первый же шаг за порог спальни превращается в настоящее испытание. Длинный коридор, покрытый ковром, кажется тоннелем в неизвестность. За одной из дверей доносится приглушённый девичий смех. Где-то в глубине мерно тикают маятниковые часы. Этот особняк живёт своей устоявшейся жизнью, а я в нём инородное тело, сорвавшаяся с орбиты звезда, чей свет идёт из другого времени.
Марфа, появившись из боковой двери с охапкой белья, чуть не выронила свой груз при виде меня.
– Сударыня! Вы куда это собрались? Вам бы отдыхать, – её глаза округлились от беспокойства, словно я стою на краю обрыва.
Я заставляю мышцы лица расслабиться, губы слегка дрогнуть, а взгляд наполниться влажностью. Сделать самое потерянное выражение, на которое способна, превращаясь в живое воплощение хрупкости.
– Марфа, я… чувствую себя уже гораздо лучше и… проголодалась, – сказала я тихим, дрожащим, чуть слышным голоском, – но не помню, где столовая.
– Батюшки святые! Да до чего же всё плохо! – ахает она и бережно берёт меня под локоть, будто хрустальную вазу. – Ничего, голубушка, я вам всё покажу. Вы только не волнуйтесь, ради бога.
И ведёт дальше, по лабиринту молчаливых коридоров, пропитанных запахом воска и старого дерева. Её суетливый шёпот кажется единственным живым звуком в этой гробовой тишине: «А это портрет свекрови вашей, покойной графини Анны Алексеевны, суровый был человек, до последнего дня в корсете ходила… А здесь Зеркальный зал, где проходят балы да приёмы по праздникам…».
Мой взгляд скользит по стенам, увешанным тёмными полотнами в массивных золочёных рамах. Один портрет привлекает внимание: молодой офицер с надменным выражением лица и неестественной бледностью, его рука лежит на эфесе шпаги, а на заднем плане угадывались очертания знаменитого Петропавловского шпиля. Другая картина: дама в платье екатерининской эпохи, с тонкими губами и глазами-буравчиками, следят за нами по всему залу.
Особняк огромен. Высокие потолки теряются в сумраке, а с них свисают, словно призраки, позолоченные люстры, завёрнутые в холстину. Повсюду тёмное полированное дерево, витые балясины лестниц, уходящих в ещё более густой мрак третьего этажа. Толстые ковры поглощают каждый наш шаг, создавая ощущение изоляции.
Так вот он какой, особняк Крыловых. Не просто дом, а крепость, хранящая секреты за множеством дверей.
Марфа прерывает мои наблюдения, понизив голос до конспиративного шёпота, и кивает на массивную дверь с медной совиной головкой вместо ручки: «А это кабинет хозяина. Он там с утра до ночи пропадает с книгами, и отрывать его нельзя, уж вы меня извините… Никогда не знаешь, в каком он духе оттуда выйдет».
Кабинет Киллиана. Логово зверя.
Ловлю каждое слово, впитывая информацию как губка. Так, между делом, узнаю: Киллиан почти не появляется на дневных трапезах, предпочитая одиночество в библиотеке; у Алисии есть личная камеристка (кроме Марфы), которая ушла в город по поручениям; и на вечер не ожидается гостей. Последнее становится небольшим, но ощутимым облегчением.
Когда мы проходим мимо высокого зеркала в раме, я вздрагиваю от собственного отражения. Бледное лицо, утомлённые глаза и атлетическая фигура в складках бархатного платья. Картина по-прежнему шокирует. Но теперь, присмотревшись, я увидела не только панику. В глубине зрачков незнакомки, словно стальной клинок в ножнах, читается твёрдая решимость обмануть, выстоять и докопаться до сути.
Марфа приводит меня в небольшую гостиную. В отличие от парадных залов с их величием, здесь тепло и почти по-домашнему уютно. Стены, обитые тёмно-фиолетовым шёлком, мягко рассеивают утренний свет. В центре стоит круглый столик из тёмного ореха, на котором уже ждёт изящный серебряный сервиз, а рядом мягкие кресла с высокими спинками, обиты выцветшим бархатом. С тихим потрескиванием в камине пылают поленья, отбрасывая на стены танцующие блики и наполняя комнату ароматом древесной смолы.
– Присядьте, госпожа, я сейчас распоряжусь насчёт завтрака, – говорит она, отодвигая для меня кресло. – И хозяина предупрежу, чтобы не тревожил вас расспросами.
Она выходит, а я подхожу к окну и сдвигаю портьеру. За стеклом ухоженный сад окутан утренней дымкой. И там, на дальней аллее, я увидела его.
Киллиан прогуливается неспешным шагом, его тёмный силуэт резко выделяется на фоне изумрудного газона. Но он не один. Следом идёт мужчина в строгом мундире. Русые волосы, собранные в тугой пучок, но несколько выбившихся прядей вьются на затылке, словно живое золото на фоне тёмной ткани. Он говорит горячо, жестикулируя, но его слова разбиваются о стену молчания. В непробиваемой позе Киллиана читается отстранённость, в которой проглядывается не высокомерие, а всепоглощающая задумчивость. Его взгляд устремлён в недоступные никому дали, куда не долетают ни слова собеседника, ни щебет птиц.
Но внезапно он останавливается, словно невидимая струна между нами дрогнула и зазвенела, передавая ему вибрацию моего пристального взгляда. Его преследователь, не ожидая этого, едва не налетает на него, неуклюже споткнувшись. И в следующее мгновение две головы, тёмная и светлая, поворачиваются в сторону дома с пугающей синхронностью хищников, уловивших тревожный шелест в траве, обещающий добычу или угрозу.
Сердце моё забилось с такой силой, что звенит в ушах. Я отшатываюсь от окна вглубь комнаты, стараясь скрыться.
Мне предстоит разгадать загадку этого особняка, полного шепчущих портретов и запертых дверей. Но есть самая сложная – Киллиан. Человек, который станет моим палачом… или окажется таким же пленником в этом лабиринте.
Снова выглядываю в окно, но аллея пуста. Киллиан и его спутник, словно призраки, растворились в утреннем мареве. Я возвращаюсь к столику и опускаюсь в кресло, стараясь дышать ровнее и унять дрожь в коленях. Но сердце продолжает биться чуть ли не в горле.
