Текст книги "Проклятая попаданка серебряной совы (СИ)"
Автор книги: Нана Кас
Соавторы: Мари Кир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Глава 31
Солнечный луч, пойманный на клинке старинных сабель, пляшет перед моими глазами ослепительным зайчиком. Этот беззаботный блик кажется насмешкой в мрачном царстве оружейного зала. Воздух здесь густой, пропитанный запахом олифы, металла и вековой пыли. Каждый стеллаж, уставленный смертоносным железом, напоминает мне о хрупкости собственной жизни. Я сжимаю в кармане платья холодный футляр с шестерёнкой, и его форма впивается мне в ладонь.
Виктор неподвижен, как изваяние. Он стоит у высокого окна, его могучая фигура заслоняет свет, отбрасывая на каменные плиты пола длинную, искажённую тень. Он смотрит в сад, но взгляд его пуст. Моё заявление повисло между нами тяжёлым, ядовитым облаком. Мои нервы натянуты до предела. Каждый мускул тела призывает к действию. Я больше не могу терпеть эту пассивность, это ожидание следующего удара из темноты.
– Мы не можем больше ждать, – мой голос разрывает тишину, как нож рвёт шёлк. – Ты сам видишь, что происходит. Марта бесследно исчезла. Тварь, что прячется в этом доме, перестала скрываться. Она показывает свою силу. Я следующая на очереди. Или ты. Разве ты не понимаешь?
Он не двигается. Кажется, он даже не дышит. Его прямая и непреклонная спина внезапно представляется мне самой ненадёжной защитой в мире.
– Твой план, Виктор? – настаиваю я, делая шаг вперёд. Скрип половицы под моей ногой звучит оглушительно. – В чём он? Продолжать эту жалкую пародию на нормальность? Шептаться украдкой, прятаться по углам, пока тьма не пережуёт нас и не выплюнет, как косточки? Мы должны сказать Киллиану. Сегодня же. Пока у нас ещё есть хоть капля контроля над ситуацией.
Он медленно поворачивается. Его лицо – высеченная маска изо льда, но в глубине глаз бушует ад. Гнев, страх, отчаяние. Всё смешалось в этом взгляде.
– Это чистейшее безумие, – произносит он отточенно, отчеканивая каждое слово. – Я знаю, что он из себя представляет. Мы не в состоянии его сдержать, когда… если всё пойдёт не по плану.
Я уже не раз ловлю его и себя на слове «снова», или «когда», или «в этот раз». Мне известен мой конец, а Виктор продолжает говорить так, будто уже проходил через это. Не раз. Может, Алисия была не первой? Может, до неё были другие, в чьи тела Киллиан пытался вдохнуть душу Елены, и Виктор был свидетелем каждой такой попытки? От этой мысли становится не по себе, но мы не можем просто стоять на месте и ждать конца.
– А мы что-то контролируем сейчас? – в моём голосе проскальзывает истеричная нотка. – Мы просто марионетки, пляшущие под дудку этого проклятого места! Он знает механизм, он изучал его годами! Он понимает природу силы, что в него вселилась! Только объединившись втроём, мы сможем ей противостоять! Вместе мы угроза. По отдельности – просто жертвы.
– Втроём? – он издаёт короткий, безрадостный звук, похожий на треск ломающейся ветки. – Ты призрак из будущего. Я… – он запинается, его взгляд на мгновение становится остекленевшим, – я слишком долго нахожусь в эпицентре этого шторма. А он одержимый гений, уверенный, что ты реинкарнация его умершей любви. Прекрасный союз. Что может пойти не так?
– А что наша альтернатива? – я почти кричу, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в кожу. – Бежать? Или ты предлагаешь сидеть сложа руки и ждать, когда он окончательно смешает реальность с бредом и решит, что пришло время «вернуть память» своей Елены каким-нибудь чудовищным ритуалом? Ты действительно готов наблюдать за этим? Опять?
Последнее слово вырывается случайно, но оно висит в воздухе. Опять. Виктор вздрагивает, его выкованная броня даёт глубокую трещину. Он отворачивается, проводя рукой по лицу, и этот жест выдаёт немыслимую усталость, копившуюся не недели, а, судя по всему, годы.
– Он… он мой друг. – В его словах я слышу груз десятилетий доверия, братства, совместно пережитых потерь и боли.
Внезапно горячий порыв сострадания поднимается во мне. И прежде чем я успеваю осознать, моя рука тянется и касается его кулака. Кожа холодная, а под ней стальные, напряжённые мышцы.
– Я понимаю, – чужим мягким голосом говорю я. – И поэтому мы должны попытаться. Не как враги, а… как те, кто помнит о его человечности. Иначе тьма заберёт Киллиана безвозвратно. И его, и тебя, и последние обломки вашей дружбы.
Виктор оборачивается и растерянно смотрит на мою руку, сжимающую его. Затем он поднимает глаза на меня. Я подошла к нему близко и теперь вижу крошечные крупинки на золотистой радужке. И следы бессонных ночей, морщинки у глаз, которые появились явно не от смеха. В нём нет привычной насмешки, только оголённая уязвимость и что-то неловкое, трепещущее, притяжение, которое вспыхнуло здесь и застало нас обоих врасплох.
Он медленно, будто во сне, разжимает кулак, но пальцы не обвивают мои, он разворачивает руку, и моя ладонь теперь лежит в его раскрытой, шершавой от оружия. Это точка контакта, крошечный островок тепла в ледяном океане кошмара, отчего дыхание у меня перехватило.
В миг что-то меняется. Борьба на его лице не утихает, но в ней появляется решимость иного рода. Не от отчаяния, а от чего-то хрупкого, что мы только что ненадолго создали между нами.
Он закрывает глаза и обхватывает мою руку, а другой подносит пальцы к вискам, с силой надавливая на них, будто пытаясь вытеснить назойливый голос.
– Нельзя… – бормочет он, но уже не мне, а куда-то в пространство, и его голос становится чужим, с металлическим отзвуком. – … рисковать всем… опасно… не время…
Это тень? Диалог длится всего мгновение. Его пальцы под моей ладонью на мгновение дёргаются, будто собираются сжаться сильнее. Он резко, с силой встряхивает головой, словно сбрасывая с себя невидимые оковы. А когда снова открывает глаза, в них читается изнеможение, но взгляд его собственный.
– Хорошо. – Он выталкивает из себя слова с таким трудом, будто каждый слог ранит его горло. – Будет по-твоему. Мы попробуем.
Медленно я вытягиваю свою руку из его ладони, и внезапное облегчение смешивается с целой бурей новых чувств, которые я не в силах сейчас распутать. Оно пьянящее, но тут же тонет в волне нового, ещё более пронзительного страха. Мы действительно это сделаем.
– Мы расскажем ему, – быстро говорю я, пока он не передумал. – От начала и до конца. Не как обвинение. Как… как просьбу о помощи. Ему необходимо знать всю правду. Только так он осознает масштаб катастрофы.
– Да, мне тоже есть чем поделиться. – Виктор кивает. Решение принято, но оно не принесло ему мира. – Сегодня вечером, в гостиной, после ужина. Я приведу его туда под каким-нибудь благовидным предлогом. Ты будешь ждать нас там. И… – Он заглатывает воздух, его горло двигается с усилием. – И будь осторожна.
Он разворачивается и уходит, не оглядываясь. Шаги эхом отдаются в пустом зале, а потом затихают в коридоре. Воздух, кажется, всё ещё вибрирует от того короткого, немого диалога, который произошёл между нами без единого слова.
Оставшиеся до вечера часы, пытка иного рода. Каждая минута наполнена этим новым, неосознанным чувством, которое путает все карты. За обедом я ловлю себя на том, что ищу взгляд Виктора, а не слежу за Киллианом, который кидает милые, но ничего не значащие фразы. Это безумие. Самое опасное из всех возможных здесь.
Наконец наступает время. Перед зеркалом в своих покоях я вглядываюсь в своё отражение. Глаза всё такие же чужие, но в них есть что-то от меня, которая решилась на отчаянный шаг. И бледность, синяки под глазами и бездонный страх.
Пора. Я протягиваю руку к двери, чтобы выйти в коридор. И замираю.
Прямо за дверью раздаются шаги. Размеренные, незнакомые. Чьи-то ноги движутся по старому паркету с мерным, почти механическим стуком. И, приблизившись к моей двери, останавливаются. Совсем близко. Прямо по ту сторону деревянной панели.
Моё сердце замирает, и я перестаю дышать. Кто бы это ни был – это не Виктор. И не Киллиан.
Шаги не возобновляются. Не доносится ни звука дыхания, ни шёпота, ни малейшего шороха одежды. Только оглушительная, звенящая тишина и острейшее, неоспоримое ощущение, кто-то там стоит и ждёт. Прислушивается к моему затаённому дыханию так же внимательно, как и я к его безмолвию.
Проходят секунды, растягиваясь в вечность. Я не могу пошевелиться, не могу сделать вдох.
И тогда шаги раздаются вновь. Тихо, неспешно, они начинают удаляться, растворяясь в гулкой глубине коридора. Но ощущение чужого, незримого присутствия не исчезает.
Кто-то только что вынес мне предупреждение. Или приговор.
Глава 32
Гостиная встречает меня неестественной тишиной. Густые ковры поглощают каждый звук, а портьеры, хоть и не полностью задёрнутые, пропускают лишь угасающий свет заката, окрашивая бордовую комнату в цвет запёкшейся крови. Воздух стоит неподвижный, спёртый, с примесью сладковатого аромата увядающих цветов в вазе и пыли, кружащей в лучах солнца. В камине потрескивают несколько поленьев, но их жар кажется бутафорским, неспособным прогнать пронизывающий холод, исходящий от стен.
В высоком кресле прямо напротив входа сидит Киллиан. И только он. Его поза расслаблена, пальцы сложены домиком, он смотрит на дверь, в которую я вошла, будто ожидал моего появления.
– Ты пришла, – бархатным голосом обращается ко мне он. – Виктор прислал гонца с письмом, что задержится из-за неотложного дела в городе и присоединится к нам позже. Он сказал, тебя что-то беспокоит.
Виктора задержали в городе. Надеюсь, это правда, и с ним ничего не случилось.
Я заставляю себя сделать шаг вперёд, потом ещё один, двигаясь, как марионетка на невидимых нитях.
– Ничего страшного, – отмахиваюсь я наигранно. – Надеюсь, с ним всё в порядке.
– О, с Виктором всегда всё в порядке, – мягко отвечает Киллиан, и в его тоне слышится знакомая, тёплая снисходительность. – Он скала, о которую разбиваются все житейские бури. Прошу, садись.
Я опускаюсь в кресло напротив, на самый край. Спина напрягается до боли. Мой взгляд скользит по комнате, выискивая хоть какой-то признак…
Чего? Помощи? Спасения? Но комната пуста и молчалива.
– Странный вечер, – замечаю я, просто чтобы нарушить гнетущую тишину. – В доме как-то… непривычно тихо.
Киллиан слегка наклоняет голову, его взгляд задерживается на мне с лёгким любопытством.
– Тишина? – переспрашивает он. – Напротив, мне кажется, сегодня особняк наполнен звуками. Старые балки поскрипывают с особенным усердием, ветер в трубах напевает свою вечную песню. Ты, должно быть, просто устала, моя дорогая. Послеобеденный отдых тебе явно пошёл на пользу, но, возможно, стоило отдохнуть подольше. – Его слова звучат заботливо, но в них есть что-то от программированной фразы, лишённой истинного смысла. И я решаюсь на более прямой выпад.
– Я давно не видела Марту, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Она не появлялась с прошлой недели. Никто из слуг не может сказать, где она.
На его лице на мгновение появляется лёгкая тень недоумения, будто он пытается вспомнить кого-то малозначительного.
– Ах да… – Он медленно проводит пальцем по ручке кресла. – Миссис Эпсворт получила письмо от родственников. Кажется, у неё там заболела сестра. Она попросила отпуск. Я, разумеется, не мог отказать. Она так давно и преданно служит нашей семье.
Его объяснение звучит слишком гладко, как заученная легенда. И это полное отсутствие беспокойства за женщину, которая, по его же словам, служит верой и правдой долгие годы, леденит мне душу.
– В последнее время… прислуги в доме поубавилось, – продолжаю я, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – Раньше я постоянно слышала девичьи голоса в коридорах, звон посуды. Теперь же… мне практически никто не попадается. Даже Марфа стала немногословна…
– Тебе мерещится. – Он смотрит на меня с мягким укором. – Дом велик, и у каждого есть свои обязанности, которые не всегда выполняются с громким топотом. Ты стала излишне впечатлительна после своего недуга. Тебе нужно больше… сосредоточенности на себе. На своих воспоминаниях.
Киллиан произносит последнее слово со странным, напряжённым акцентом. В этот момент я замечаю нечто странное. Свет в комнате начинает меняться, но не то чтобы гаснуть, он будто сгущается. Тени в углах комнаты, под столом, за креслами кажутся более плотными, чем должны быть. Одна из свечей в канделябре на каминной полке вдруг меркнет, её пламя съёживается до крошечной голубоватой точки, а затем гаснет совсем, выпустив тонкую струйку дыма, которая извивается в воздухе, как змейка.
Сердце начинает колотиться где-то в горле, громко и неровно. Темнота наступает, ползучая и неумолимая. Виктора нет. Он или мёртв, или его тоже чем-то задержали намеренно. Я одна. В ловушке? Или нет?
– Киллиан, – мой голос срывается, я сжимаю холодную кожаную обивку подлокотников. – Мне нужно сказать тебе нечто очень важное. Нечто… что касается моей памяти.
Он молча смотрит на меня. На его лице в сгущающихся сумерках появляется гнетущая маска, а глаза похожи на две непроницаемые лужицы.
– Я слушаю, – глухо произносит он, будто из глубокого колодца.
Мне просто нужно встать и убежать, гонимой страхом за свою жизнь. Но вместо этого я начинаю говорить. Сначала медленно, с трудом подбирая слова, но по мере того как страх и отчаяние находят выход, речь льётся быстрее. Я говорю не о Елене. Нет, это слишком опасно. Я рассказываю о себе. О том, что я помню. Описываю другой мир, где нет карет, где по небу летают железные птицы, где свет рождается от прикосновения к стене. Делюсь знаниями, почерпнутыми из книг, где читала о его роде. Я пытаюсь объяснить необъяснимое: чувство потери, растерянности, ужасного осознания, что твоё тело не твоё.
– Я не та, за кого ты меня принимаешь, – выдыхаю я всю свою накопленную боль. – Моё имя Лидия. Я из другого времени. Я не знаю, как это произошло. Однажды я моргнула в своём мире… а открыла глаза здесь. В этом теле.
Я замолкаю, переводя дух, и поднимаю на него глаза, чтобы увидеть понимание, изумление, гнев. Всё что угодно, кроме того, что вижу.
Комната погрузилась в глубокий полумрак. Багровый отсвет от камина больше не освещает лицо Киллиана, он будто впитывается в кожу, придавая ей нездоровый лиловый оттенок. Черты его расплываются, теряют чёткость, и из него начинает сочиться чёрная дымка. Живая, дышащая пелена колышется вокруг его плеч и головы, клубится у ног. Она движется, и в её глубине мне мерещатся смутные, ужасающие очертания.
– И я не знаю, почему я здесь, – шепчу я, заворожённая этим кошмарным зрелищем, чувствуя, как разум отказывается верить. – Но я понимаю, что ты ожидал увидеть на этом месте не меня. Ты ждал другую. Ты ждал Елену.
В тот миг, когда её имя срывается с моих губ, в его глазах вспыхивает свет. Не отражённый. Адский, багровый огонь, пылающий из самых глубин. Лицо Киллиана искажается маской такой первобытной, всепоглощающей ярости, что по моей спине бегут мурашки.
Теперь я всё понимаю. Смысл отчаянных предупреждений Виктора. Я вижу, с чем ему приходилось сталкиваться. И я осознаю всю глубину своего легкомыслия.
Достучаться до Киллиана? Смешно. Сначала одолеть его боль и тоску по жене, а затем попытаться задобрить тень. Может, тогда я бы ещё чего-то добилась. Но это нечто, что живёт в нём, ненавидит сам факт моего существования. Я не та душа, которую оно обещало Киллиану вернуть.
Глядя в эти пылающие глаза, в шевелящуюся живую тьму, я прихожу к единственно возможному выводу. Да. Оно способно на всё. И сейчас, в этой темнеющей гостиной, в полном одиночестве, я, наконец, вижу свой конец. Не как Алисии, чью судьбу я украла. А как Лидии, которая имела неосторожность забрести не в своё время.
Глава 33
Прежняя тягучая и тревожная тишина сменяется звенящей пустотой, будто само пространство затаило дыхание в ожидании разряда. Мне трудно дышать, словно комнату медленно накачивают невидимым угарным газом. Пламя в камине больше не потрескивает, оно замерло, неестественно вытягиваясь вверх синими языками, не дающими тепла, лишь отбрасывая прыгающие, искажённые тени на стены.
Киллиан не двигается с места, но его неподвижность кажется, как у хищника перед броском. Багровые угольки в его глазницах пылают ровным, немигающим светом, впитывая в себя последние остатки цвета из комнаты, делая всё вокруг монохромным. Тень, что до этого клубилась вокруг него, теперь обретает чёткость. Она не висит в воздухе, а становится его частью, вторым скелетом, проступающим сквозь кожу, ореолом из абсолютного мрака, от которого исходит аура безжизненного холода.
И когда он начинает говорить, моё тело пронзает судорога. Двойной голос, сплетённый из знакомого бархатного тембра Киллиана и скрежещущего, лишённого не только теплоты, но и самой концепции жизни. Словно сама пустота обрела голос, чтобы изречь свою бесконечную тоску.
– Моя любимая… – прошипело это нечто, и слово, такое тёплое и светлое, прозвучало как плевок, как кощунство.
Киллиан медленно, с нечеловеческой плавностью поднимается. Движения лишены привычной аристократической неуклюжести, теперь в них змеиная грация и пугающая точность. И каждый мускул находится под контролем, но уже чужого разума.
– Я люблю Елену сколько себя помню, – голос сорвался на гортанный рык, в котором слышится скрежетание камней. – Она была законом моего существования. Основой мироздания. Солнцем, вокруг которого вращались все мои мысли, все мои помыслы. Елена была мелодией, от которой затихали все диссонансы мира. И её… не стало. – Он делает шаг вперёд, и тень ползёт за ним, как живой плащ, удлиняется и сужается, словно щупальце, ощупывающее пространство между нами. – Она исчезла. Не умерла. Не ушла. Её стёрли. Словно её никогда и не было. На моих глазах. Я протянул руку, чтобы коснуться её, а мои пальцы прошли сквозь. И от неё ничего не осталось. Ничего, кроме воспоминания, которое жгло мой мозг раскалённым железом.
Я вжимаюсь в кресло, но хочу бежать. Дверь кажется бесконечно далёкой, залитой уже непроглядным мраком.
– Мой отец, – в двойном голосе послышались нотки не насмешки, а безразличного презрения, будто он говорил о насекомом. – Старый, испуганный дурак. Он твердил о проклятии, что Хранитель Времени не исполняет желания. Он лишь питается надеждой и жизнью. Пока не насытится. Я не верил. Я думал, моя любовь особенная. Что она станет тем ключом, что обманет древние законы.
Он оказывается уже в шаге от меня. От него пахнет старым камнем и чем-то гнилостным, как запах давно забытой могилы.
– Но старик был прав, – его голос падает до сокрушающего душу шёпота, в котором скрежет стал доминировать. – Проклятие реально. Оно поглотило Елену. Оно убило моего отца, когда он попытался избавиться от механизма, чтобы остановить меня. Оно оставило меня в этом склепе. Одного. С эхом её смеха в ушах. С тенями её шагов в пустых коридорах. С горем, которое разъедало меня изнутри, как кислота. И с НИМ. – Он с силой бьёт себя кулаком в грудь. Раздаётся глухой, костяной стук, словно он ударил по пустому саркофагу. – Оно пришло тогда из глубины механизма. Из самой сердцевины времени. Древний, голодный дух. Осколок той самой пустоты, что забрала Елену. Оно вселилось в моё отчаяние и предложило… выход. Нашёптывало его мне по ночам в такт биению сердца, пируя на моей агонии, крепчая на ней. Год за годом. А потом… появилась Алисия.
Он произносит её имя с таким абсолютным презрением, что мне кажется, комната становится ещё холоднее.
– Убогая копия. Отдалённое эхо. Но этого… хватило. Семя надежды проросло снова на выжженной почве моего разума. Душа подобна воску. Её можно расплавить отчаянием, а затем… отлить заново. Моя любовь – молот. Древняя мощь артефакта – наковальня. И тьма… тьма ковка, что связывает всё воедино прочнее любой стали. Мы вселили душу Елены в это пустое тело, совершенный сосуд, не осквернённый тленом и смертью. Это не убийство… – его голос внезапно становится жалобным, как у потерянного ребёнка. – Это воскрешение! Исправление величайшей несправедливости вселенной!
Киллиан замирает в двух шагах. Его рука с тонкими длинными пальцами слегка дрожит, кажется, это не от страха, а от сдерживаемой чудовищной энергии.
– Я готовился и выжидал. Создал все условия для возвращения Елены. И потом… Всплеск знакомой энергии самого времени, искривлённую, но ту самую! Я думал… Я был УВЕРЕН… что это сработало! Что это ОНА! Что она прорвалась сквозь завесу небытия и вернулась домой! К своему Киллиану! Пусть растерянная, пусть не помнящая себя… НО ЖИВАЯ! ЛЮБЯЩАЯ! МОЯ!
Голос тени взрывается оглушительным рёвом, в котором смешиваются ярость падшего ангела и торжествующее скрежетание самой бездны. Багровый свет в глазах вспыхивает с такой силой, что ослепляет меня, выжигая на сетчатке его искажённое лицо.
– И ТЕПЕРЬ… ТЕПЕРЬ ТЫ ГОВОРИШЬ МНЕ… – он завывает голосом рушащихся миров и угасающих звёзд. – ЧТО У МЕНЯ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ! ЧТО ТЫ НЕ ОНА! ЧТО Я ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ БЫЛ ОДИН! ЧТО ВСЕ ЭТИ ГОДЫ! ВСЯ ЭТА БОЛЬ! ВСЕ ЭТИ ЖЕРТВЫ! ВСЁ ЭТО… БЕССМЫСЛЕННО!
Он резко, с молниеносной скоростью, протягивает ко мне руку. Находясь в оцепенении, я не успеваю отреагировать и зажмуриваюсь, но удара не следует. Меня бьют потоком горячего воздуха и затем лишают его. Распахнув глаза, я давлюсь в попытке вздохнуть, и затем мир переворачивается.
Мой разум захлёстывает волна чужого, обжигающего, живого воспоминания. Я не вижу его, а я становлюсь им.
Я Киллиан. Нет, мы – Киллиан и Тень. Наши пальцы (его – живые, трепещущие, мои – ледяные, стальные) сжимают тонкое запястье Алисии. Она пустой сосуд, убеждаю себя я. Её глаза широко раскрыты от ужаса, в них плещется неконтролируемый страх. Мы несём её в библиотеку. Свечи горят слишком ярко, их пламя чёрное по краям. Воздух трещит от накопленной мощи. Механизм метронома Совы в центре комнаты сияет, как чёрное солнце. Мы заставляем её прикоснуться к нему. Её рука холодна как лёд. Мы произносим ужасающие слова, что должны разорвать ткань реальности. Мы вкладываем в них всю боль, всю любовь, всю свою ярость. Мы хотим только одного – вернуть… ВЕРНУТЬ ЕЛЕНУ!
Механизм взрывается светом. Но свет не белый и не золотой, а цвет распада. Цвет небытия. Он не собирает, не ткёт. Он рвёт. Он кромсает. Я/мы чувствуем, как хрупкая душа Алисии, её страх, её наивные мечты, её маленькая, несчастная жизнь – всё это рвётся на клочья, поглощается ненасытной чернотой. Она не кричит. Её тело становится пустым и падает на пол. А мы стоим над ним. И в наших глазах всепоглощающая, бешеная ярость обманутой надежды.
Видение исчезает. А я стою, опершись о кресло, и вся дрожу, как в лихорадке, с вкусом меди и пепла во рту. Это кощунство. Надругательство над самой жизнью, совершённое не из злобы, а из искажённой, изувеченной любви. Взрыв магии и отчаяния, уничтожающий одну душу в тщетной попытке воскресить другую.
Осматриваюсь и замечаю, что Киллиан далеко в стороне сидит на полу, словно что-то отшвырнуло его. Он в сознании, но слегка дезориентирован, постепенно приходит в себя.
Не понимаю, зачем тень показала мне фрагмент своих воспоминаний. Или это остаток разума Киллиана хочет мне что-то сказать и отгородить от грядущего конца?
Я смотрю на слившихся сломленного гения и древнего голодного духа и вижу самую страшную трагедию из всех возможных. Он и палач, и самая изощрённая жертва. В его тюрьме нет ни окон, ни дверей, только стены из воспоминаний и скрежет безумия в качестве надзирателя.
