Текст книги "Проклятая попаданка серебряной совы (СИ)"
Автор книги: Нана Кас
Соавторы: Мари Кир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Глава 15
Согласие Киллиана повисло в воздухе звенящим аккордом. Он не выглядит обрадованным своим уступкам, скорее смирившимся с неизбежностью, словно принял горькое, но необходимое лекарство.
– Ну что ж! – Виктор удручённо вздыхает, нарочито громко нарушая тягостную паузу. – Значит, завтра нас ждёт настоящее светское сражение. Наша выздоравливающая героиня против целого полчища сплетниц и завистниц. – Он улыбается без тени прежней легкомысленности. Теперь в ней читается аналитический интерес, будто шахматист рассматривает неожиданно ожившую фигуру на доске. – Придётся тебе, друг, следить за ней в оба. Хотя, – он переводит ястребиный взгляд на Киллиана, – с твоей-то манерой стоять у стены и изучать узор на паркете, эту миссию лучше возложить на меня.
– Виктор, уймись. – Киллиан поднимается с кресла, его высокая фигура заслоняет свет из окна, отбросив на меня длинную тень. – Я полагаюсь на тебя, но и сам могу о ней позаботиться.
Его слова, тихие и оттого весомые, повисают в воздухе многозначительной угрозой. Виктор замирает на мгновение, его улыбка не дрогнула, в глазах лишь мелькает искорка. Казалось, между ними проносится вихрь безмолвных диалогов, полных невысказанных претензий.
– Разумеется, – соглашается Виктор, вставая и с театральной небрежностью отряхивая несуществующую пыль с безупречного мундира. – Кто же лучше супруга? Я хотел обсудить с тобой детали, но раз вы ещё не закончили… Я зайду позже. Пойду подготовлю парадный мундир к завтрашнему триумфу. Алисия, – он склоняется в изящном поклоне, – до завтра. Обещаю, скучно не будет.
Он удаляется так же стремительно, как и появился, оставив шлейф дорогого одеколона и густой осадок неразрешённого конфликта.
Они абсолютные противоположности. Киллиан в строгом сюртуке, подчёркивающем плечи, с гранитной неподвижностью и взглядом, прожигающим насквозь. Виктор же воплощение свободы в сияющем мундире, с отработанными жестами и скользящим взглядом, выхватывающим каждую деталь. Один отталкивает своей ледяной глубиной, а другой – навязчивой яркостью. Оба относятся ко мне не как к человеку, а как к предмету в большой игре.
Киллиан стоит у камина, положив руку на мраморную полку, и смотрит на меня с тем же невыносимо пристальным, изучающим взглядом, будто я небезопасный экспонат в его коллекции.
– Ты уверена, что хочешь этого? – спрашивает он с оттенком предостережения. – Там будут десятки глаз. Твоя… нынешняя манера держаться не останется незамеченной.
Предупреждение? Последний шанс отступить, сохранив лицо?
– А разве моя прежняя манера держаться была лучше? – Я мысленно перелистываю отравленные желчью страницы дневника. – Может, перемены к лучшему?
– В нашем мире «лучше» понятие растяжимое, – он сухо усмехается. – Порой предсказуемая стерва удобнее, чем… загадка. Алисия, люди боятся загадок. Они предпочитают их ломать, чтобы посмотреть, что внутри.
Его слова отзываются во мне ледяной дрожью. Он говорит не только о светском обществе, но и о себе.
– Я не так хрупка, как кажусь, – выдыхаю я, поднимаясь с кресла ему навстречу. Я заставляю себя выпрямиться во весь свой новый рост, глядя ему прямо в глаза. – И я не сломаюсь.
Мы стоим друг напротив друга, разделённые лишь шагом. В тёмных глазах Киллиана бушует настоящая буря подозрения, любопытства и та самая, знакомая по фотографии, бездонная тоска.
– Хорошо, – наконец произносит он, и это звучит не как согласие, а как клятва. Или приговор. – Завтра мы едем на бал.
Он делает отрывистый жест, явно ожидая, что я покорно последую за ним. Но я не двигаюсь с места, впившись взглядом в его отступление. Секундное замешательство мелькает в его глазах, и тогда он, стиснув зубы, произносит:
– Тебе нужен отдых. Я провожу тебя.
И протягивает мне руку. Движение механическое, будто он выполняет неприятную процедуру. Его холодные пальцы придерживают мою ладонь, прикосновение столь же безличное, как металл того механизма в библиотеке.
В коридоре тут же, словно из-под земли, возникает Катя с сияющим от возбуждения лицом, пойманная на «случайном» дежурстве. Киллиан останавливается, его взгляд скользит с моего лица на горничную, и в нём мелькает не гнев, а усталое раздражение, будто увидел ещё одно препятствие на своём пути.
– Помоги госпоже, – коротко бросает он, как удар хлыста.
И, не добавляя ни слова, разворачивается и уходит. Его тёмный силуэт растворяется в сгущающихся сумерках длинного коридора, будто поглощённый тенью, которую он носил в себе.
Катя начинает щебетать, но я её не слышу. Её голос доносится будто из-под толстого стекла. Вскоре она смущённо замолкает, поняв, что её болтовня разбивается о каменную стену моего молчания.
Я иду, ощущая лишь пустоту внутри и жгучее понимание: завтрашний бал не развлечение. Это первая линия фронта.
Оказавшись в комнате и снова одна, я подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. За его пределами угасает сад в вечерних сумерках. Завтра я впервые выйду за пределы этой каменной крепости. Увижу других людей, услышу живые голоса, не искажённые шёпотом стен. Возможно, среди чужих лиц найду ответы. Или навлеку на себя новые опасности.
Но я не отступлю.
Страх всё ещё сидит глубоко внутри, сжимая горло, но поверх него теперь лежит твёрдый слой непокорности судьбе. Я вошла в эту игру, брошенная в неё чужими руками. Теперь пришло время научиться играть.
Медленно проведя ладонью по стеклу, я оставила размытый след. Чтобы вернуться в своё время, мне предстоит пройти через балы, интриги и все тёмные тайны этого мира. И через самого Киллиана Крылова, человека-загадку, одновременно и угрозу, и единственный ключ ко всему происходящему, что здесь происходило.
Птица вырывается из клетки. Пусть ненадолго. Пусть лишь в освещённый зал, полный хищников в шелках и бархате. Но этого достаточно, чтобы начать менять правила.
Глава 16
Послеполуденное солнце, пробиваясь сквозь высокие окна бального зала, превращает пространство в ослепительную шкатулку. Позолота на колоннах и зеркальных рамах плавится в лучах, а мириады пылинок, поднятые в воздух движением гостей, танцуют в световых столпах. Я стою у одного из окон, нервно теребя складки парчового платья. Ткань тяжёлая, со сложным узором, и каждая подкладка кажется мне гирей, приковывающей к полу.
Уговоры Марфы надеть «что-то подобающее» увенчались частичным успехом. Я избежала корсета, зашнурованного до удушья, устроив тихую сцену о варварских жертвах моды. В итоге мы сошлись на компромиссе: короткий лиф, туго стягивающий грудь и рёбра, но оставляющий возможность дышать. Катерина, помогавшая мне одеваться, смотрела круглыми от изумления глазами, не узнавая свою прежнюю капризную госпожу, для которой тонкая талия была вопросом чести.
Пока мы готовились, я мысленно настраивалась на другое. В моём сознании этот мир до сих пор существовал в границах поместья Крыловых, как декорация в видеоигре, за пределами которой лишь не нарисованная текстура. Мысль, что за высокими чугунными воротами простирается целый, живой, дышащий XIX век, была абстрактной и пугающей.
Реальность ударила, едва я ступила за порог. Воздух пах грязью, навозом и дымом угольных печей. Во дворе стояла закрытая карета, не музейный экспонат, а массивная конструкция из дерева и металла, запряжённая парой нервно переступающих лошадей. Рядом, не сводя с меня почтительного взгляда, стоял кучер, бородатый мужчина с лицом, испещрённым морщинами, в поношенной ливрее.
Но настоящим испытанием стала дорога. Тряска на ухабах мостовой переворачивала мои внутренности. Я сидела, вцепившись в кожаную обивку сиденья, стараясь дышать глубоко, но тошнота подкатывала едкой волной. Мир за мутным стеклом прыгал. Киллиан, сидевший рядом, молча наблюдал за моей бледностью. После особенно сильной кочки, от которой у меня потемнело в глазах, его пальцы легли поверх моей сжатой в кулак руки.
– Я же говорил, тебе было бы лучше остаться, – произнёс он с горечью. Его прикосновение было прохладным и твёрдым.
Напротив, развалившись с непринуждённым видом, сидел Виктор и наблюдал за моими мучениями с откровенным недоумением, будто не понимая, как можно быть настолько упёртой.
Всё изменилось, когда мы попали в центр города, и я невольно прильнула к окну, забыв о тошноте и спутниках. За стеклом разворачивался живой портрет эпохи. Не идеальные дома, как на открытках, а настоящие, с облупившейся штукатуркой, кривыми ставнями и дымящимися трубами. И люди, полные нравов. Одежда различалась по стилю в зависимости от статуса: от простой и практичной у бедных слоёв до элегантной у богатых горожан. Торговки в цветастых платках, громко зазывающие покупателей к своим лоткам. Извозчики, покрикивающие на заморенных кляч. Чиновники в мундирах, важно шествующие по своим делам. Женщины в длинных платьях с накидками или шалями. Дети в заплатанной одежде, игравшие в салки на площади. Это был не музей, а мир. Шумный, пахнущий, несовершенный и ошеломляюще реальный. Восторг от увиденного был таким всепоглощающим, что смыл остатки дурноты.
Без приключений мы добрались до особняка Голицыных. И теперь я стою в бальном зале, пытаясь освоиться с новой реальностью.
Пространство действительно напоминает гигантскую шкатулку. Хрустальные люстры с тысячами отражённых огней, паркет, отполированный до блеска, гул голосов, смеха и музыки, сливавшийся в нарастающий гул. Дамы в пышных кринолинах, подобные переливающимся самоцветам, кавалеры во фраках и мундирах, и все кружатся в причудливом вихре вальса под звуки оркестра.
Переминаясь на месте, я собираюсь сделать шаг, исследовать обстановку и людей, как распахиваются парадные двери, и в зал входит молодой человек в безупречном костюме, кричащем о состоянии и положении. На кукольное лицо и светлые волосы, уложенные с искусственной небрежностью, я уверена, были потрачены часы работы слуг. В холодных голубых глазах светится самодовольство охотника, вышедшего на промысел.
Мужчина скользит по залу, кивая и улыбаясь, но ни на ком не задерживаясь, его путь прям и неумолим, он направляется ко мне.
– Сын князя Голицына, Давид, – шепчет слева Виктор. В его голосе насмешка, смешанная с предостережением, а по моей спине бегут мурашки.
Имя «Давид» мелькало в дневнике Алисии, восторженными описаниями его «дьявольского обаяния» и язвительными заметками о настойчивости. Один из самых надоедливых поклонников.
Справа от меня Киллиан, до этого момента расслабленный, внезапно выпрямляется. Он не делает ни шага, не повышает голос, но всем существом излучает безмолвный сигнал: «Стой. Не приближайся». Его лицо, которое за время нашей поездки несколько смягчилось, вновь становится непроницаемой маской. Однако приближающийся молодой князь кажется совершенно неуязвимым для этого невербального предупреждения.
– Рад приветствовать вас в нашем доме! Киллиан! Мой старый друг! – Давид приближается размашистой походкой, его голос звенит, как колокольчик, но с фальшивыми нотами. – Виктор и… Алисия. Вы сияете, как всегда, затмевая само солнце.
Он ловок, как фокусник. Его рука скользит вперёд, и прежде чем я успеваю отреагировать, пальцы уже сжимают мою, а губы касаются кожи. Прикосновение быстрое, но неприятно влажное. Откровенный взгляд скользит по мне снизу вверх, полный самоуверенности и скрытой насмешки.
– Ваше сиятельство, – пытаюсь забрать я руку, но он удерживает её, усиливая дискомфорт.
– Как же я скучаю по нашим прогулкам в саду, – продолжает он, обращаясь ко мне так, будто многолюдного зала не существует. – Помните, как мы любовались вашими любимыми белыми розами? Вы тогда сказали, что их чистота напоминает вам… о чём-то очень далёком.
Он бросает намёки, играя в свою игру, правила которой для меня – тёмный лес.
Жар заливает щёки, но не от смущения, а от нарастающего гнева и беспомощности.
– Мои вкусы… изменились, – холодно отвечаю я, наконец высвобождая руку из его хватки. – После болезни многое воспринимаешь иначе.
Давид театрально приподнимает бровь.
– Неужели? А я надеялся, что некоторые прекрасные постоянства останутся неизменны. – Его улыбка приобретает язвительный оттенок, когда он протягивает руку Киллиану для рукопожатия. – Вы, как всегда, не жалуете общество, но я рад видеть вас здесь. Для такой жемчужины, как Алисия, стоит делать исключение и выходить в свет. Или вы по-прежнему предпочитаете общество пыльных фолиантов и тикающих диковинок?
Киллиан смотрит на Давида с отстранённым видом, но я, стоя так близко, уловила крошечную перемену. В глубине его тёмных глаз пробежала тень, смесь обострённого внимания и незаметного презрения, как если бы энтомолог изучал редкое, но надоедливое насекомое.
Виктор слева от меня казался его отражением. Небрежная поза сменилась собранностью, а насмешливый взгляд стал оценивающим. Он не сводит глаз с князя, готовый в любой момент вмешаться, превратившись из шута в стражника.
Они стоят как две скалы, а я между ними – корабль, застигнутый внезапным шквалом.
Глава 17
Киллиан жмёт руку Давиду в жесте безупречной вежливости, но в нём нет ни капли тепла, лишь сухое соприкосновение, после которого его длинные пальцы разжимаются, будто отбрасывая нечто неприятное. Между ними пробегает невидимая искра вражды, ощутимая, как сгустившийся перед грозой воздух.
– Мои предпочтения неизменны, ваше сиятельство, – парирует Киллиан. Его бархатный голос с хрипотцой звучит тихо, но с такой чёткостью, что перекрывает гул зала и ликующие переливы струнного оркестра, заполнив собой пространство между ними непроницаемой стеной. – Я ценю подлинность. В книгах, как, впрочем, и в людях. Всё остальное – лишь суетная мишура, не стоящая внимания.
Давид фыркает, пренебрежительно взмахивая рукой с тяжёлым перстнем, блеснувшим в свете люстр. Его улыбка на мгновение дрогнула, обнажая раздражение. Он снова смотрит на меня, холодный взгляд становится настойчивым и липким, как у осенней мухи, которую невозможно отогнать.
– Алисия, вы просто обязаны разрешить мне возобновить наши беседы, – настаивает он, переходя на сладкий, заговорщический тон. Он наклоняется чуть ближе, и я чувствую терпкий аромат парфюма, смешанный с вином. – Ваш острый ум, ваша проницательность… Поверьте, я буквально изнывал от скуки. Может, завтра, во время утренней прогулки?
Он пытается поймать меня на слове, апеллируя к общему прошлому, которого для меня не существует. Каждое его слово и слащавый взгляд вызывают во мне приступ глухого раздражения, граничащего с тошнотой.
– Я ещё не оправилась окончательно, ваше сиятельство, – отвечаю я, намеренно глядя куда-то мимо его плеча, в толпу, где мелькают безликие маски светского общества. Мне приходится с силой сглотнуть комок в горле. – Доктор настоятельно предписал покой и рекомендовал оставаться в кругу… близких людей.
Я сделала небольшое ударение на последних словах, позволяя взгляду скользнуть по фигурам Киллиана и Виктора. Последний, уловив мой намёк, делает почти незаметный шаг вперёд, и его тень ложится на меня, словно живой щит.
Давид отступает, заметив манёвр офицера.
– Как жаль, – князь издаёт преувеличенно скорбный вздох, но в его холодных голубых глазах мелькает искорка неподдельного раздражения. Он вынимает из кармана фрака часовой медальон и нервно щёлкает крышкой. – Надеюсь, это лишь временные меры предосторожности. Без вашего сияния, дорогая Алисия, моё имение стало таким… тусклым и безрадостным.
В этот момент его блуждающий взгляд, скользивший по моей фигуре с оценкой коллекционера, замирает на тонкой золотой цепочке, которую Марфа, ворча о необходимости «хоть какого-то лоска», надела на меня утром. На ней висит маленький изящный кулон в виде лилии.
– Ах, вы надели его, – шепчет он со слащавым умилением. – Мой скромный подарок всё же пришёлся вам по вкусу. Я несказанно рад. Это украшение… Оно всегда было моим личным талисманом.
Ледяная волна прокатывается по телу, выжигая всё внутри.
Этот кулон… Он был от него? На страницах дневника Алисии не было ни слова о подарках, и уж тем более о чём-то настолько личном, на что он сейчас так нагло намекал!
Кровь с грохотом отхлынула от лица, кожа леденеет. По спине бегут мурашки, и я бросаю взгляд на Киллиана, ища хоть какого-то объяснения, поддержки, чего угодно.
Он тоже смотрит на кулон. Его рука, лежавшая на рукояти трости, сжимается так, что костяшки пальцев белеют. Тень в глубине его глаз сгущается, становится осязаемой, тяжёлой, как свинец. Взглядом он проходится по мне, без вопросов, безмолвным приговором. И что-то ещё… Но он тут же прячется за непробиваемой стеной отчуждения.
Князь улыбается, словно получая от этого процесса огромное, садистское удовольствие. Он прекрасно понимает, какую мину только что привёл в действие, какой яд впрыснул в и без того хрупкую атмосферу между нами. Он наслаждается эффектом.
В воздухе повисает тягостное молчание. Кажется, гул голосов отступает, уступая место тишине, наполненной невысказанными обвинениями, фальшивыми улыбками и ядовитыми намёками.
Глава 18
Мне почудилось, что музыка в зале затихла, превратившись в едва различимый шёпот гостей, невольно ставших свидетелями этого унизительного спектакля. От раздражения у меня горит всё внутри. Казалось, будто на коже запечатлелось невидимое пятно от прикосновения губ князя. А этот проклятый кулон… Инстинктивно я тянусь, чтобы сорвать его и швырнуть вещицу в лицо наглого мужчины. Но моя ладонь встречает не металл, а тёплую, сильную руку. Виктор мягко, но неотвратимо опускает мою кисть вниз. Его пальцы сжимают запястье предупреждающе, а взгляд, встретившись с моим, выразительно выдаёт: Не сейчас. Не здесь. Не подавай виду. Я замираю, чувствуя, как гнев сменяется леденящим осознанием: любая моя реакция будет искажена и использована против меня.
– Какая трогательная забота, ваше сиятельство. – Голос Киллиана звучит ровно, почти бесстрастно, но для моего обострённого слуха в нём слышится тонкое, опасное напряжение, словно струна, готовая лопнуть. Он делает один незначительный шаг вперёд, его высокая фигура вдруг заслоняет собой всё пространство, и нависает над князем. – Однако, как верно заметила моя жена, ей предписан покой и уход в кругу близких. Лечащий врач был весьма… категоричен. Никаких волнений.
Он с особой силой подчёркивает последние два слова, и его непроницаемый взгляд скользит по самодовольной физиономии Давида, губы которого растягиваются в торжествующем оскале.
– О, конечно! Здоровье Алисии – превыше всего. Я лишь хотел напомнить о… более светлых временах. Чтобы ускорить её выздоровление. – Он смотрит на меня, демонстративно игнорируя Киллиана, как назойливое насекомое. – Надеюсь, когда вы окончательно поправитесь, мы сможем возобновить наши беседы. Не хотелось бы, чтобы такой цветок, как вы, зачах в той… богом забытой глуши.
Презрительная фраза, брошенная в сторону имения Крыловых, звучит как откровенный вызов. Пальцы моего «мужа» сжимаются в тугой, белый от напряжения кулак у него за спиной, но он не поддаётся на провокацию.
– Дом Крыловых всегда рад гостям, – произносит он с убийственной вежливостью. – Но лишь тем, кто умеет уважать его покой и традиции. Всё остальное – дурной тон.
– Что ж, я не смею более утомлять вас своим обществом, – вяло фыркает Давид, так и не добившись желаемого эффекта. – Алисия, надеюсь, вскоре вы снова будете блистать в свете, как и подобает такой редкой красоте. Киллиан… знайте, я всегда готов принять вас в своём доме.
Он изящно разворачивается, звонко хлопает в ладоши, требуя от оркестра играть громче, и люди пускаются в пляс. Бросив нам насмешливый поклон, князь растворяется в толпе девушек в пышных платьях, оставляя за собой шлейф дорогого парфюма и невысказанную угрозу, витавшую в воздухе, как запах гари после пожара.
– Выйдем на балкон, – прошу я, обращаясь к своим стражам. Оба мужчины выглядят измождёнными и нервными, будто только что отразили настоящую атаку.
– Вы идите, а мне… ещё нужно провести одну деловую встречу, – сквозь зубы говорит Киллиан, провожая удаляющуюся спину Давида, и разжимает кулаки. – Виктор, не оставляй её одну, – бросает он через плечо и, не оборачиваясь, шагает прочь.
– Пойдём. – Виктор аккуратно дотрагивается до моего локтя и указывает путь к высоким стеклянным дверям.
Смотреть на него сейчас, пожалуй, ещё страшнее, чем ожидать реакции Киллиана. Во взгляде Виктора нет гнева, там лишь разочарование, подозрение, усталость. Вся моя тщательно выстроенная стратегия, всё моё шаткое равновесие рушится на глазах из-за одного появления напыщенного пижона.
– Интересно, – задумчиво произносит Виктор, когда мы остаёмся вдвоём в прохладной тишине балкона. Его голос звучит прямо над моим ухом, заставляя вздрогнуть и плотней закутаться в шерстяную шаль. – Ты не помнишь, где в доме находится столовая, путаешься в именах слуг… Но кулон от навязчивого поклонника надеваешь с готовностью. Странная избирательность у твоей памяти, Алисия.
Назойливый страж поместья Крыловых не тот, перед кем мне нужно отчитываться. Но оправдания так и роятся в голове, ведь всё, что я скажу, наверняка дойдёт до ушей Киллиана в самом выгодном для Виктора свете. Я заставляю себя обернуться к нему и обнаруживаю, что в его карих, обычно насмешливых глазах я различаю нечто глубокое и тёмное, тщательно скрываемое за клоунским остроумием. Он смотрит на меня не как на жертву обстоятельств, а как на ту самую ветреную Алисию, которая, возможно, уже предавала его доверие.
– Я… я не знала, – выдыхаю я и, схватив цепочку, срываю её с шеи. Тонкое золото впивается в пальцы, оставляя красные полосы. – Марфа дала мне его сегодня утром! Она сказала, что он подходит к платью! Я не знала, от кого он!
Я протягиваю ему кулон, как улику, стараясь выбросить из головы слащавый голос Давида. Виктор медленно, почти нехотя, берёт его. Крошечная лилия лежит на его ладони, безобидная и ядовитая одновременно, сверкая в свете из зала.
– Марфа, – повторяет он за мной, явственно выражая сомнение. Он не верит, видя лишь удобное оправдание.
– Он говорил о прогулках, о беседах… – продолжаю я, чувствуя, как тону в этом море незнания, меня затягивает воронка чужих грехов. – Я ничего не помню, Виктор. И он мне противен.
Он молчит, борясь с эмоциями. Взгляд мечется с моего искажённого отчаянием лица на кулон в его руке.
– Он опасен, – наконец говорит он, с силой сжимая кулон в кулаке. – Давид не просто легкомысленный аристократ, ищущий развлечений. У него репутация человека, который не остановится ни перед чем, чтобы получить желаемое. А он… – Виктор тяжко вздыхает, – он явно чего-то хочет. От тебя. Или через тебя – от дома Крыловых.
В сознании складываются кусочки пазла. Новый подозреваемый. Давид не просто надоедливый поклонник, а человек с сомнительной репутацией, движимый конкретными целями. Возможно, именно о нём, с его дьявольским обаянием и беспринципностью, писала Алисия в своём письме? «Он что-то замышляет…»
Кому вообще можно доверять в этом мире⁈
– Ты думаешь, он… – не могу договорить, слова застревают в горле.
– Думаю, что тебе не стоит оставаться с ним наедине, – грубо обрывает он. – Никогда. Ни на секунду. Я передам Киллиану твои слова насчёт Марфы. Чтобы он не волновался понапрасну.
В его тоне сквозит отчаянная озабоченность. Тревога за меня? За Киллиана? За благополучие рода Крыловых? Или же это страх за какие-то их собственные, скрытые планы, которые я своей глупостью могу ненароком разрушить?
– Я поняла.
Он слегка наклоняет голову, принимая мой ответ, и убирает злополучный кулон в карман мундира. Затем, не произнеся больше ни слова, скрывается в освещённом зале.
