Текст книги "Проклятая попаданка серебряной совы (СИ)"

Автор книги: Нана Кас

Соавторы: Мари Кир
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 37

Золотое сияние механизма медленно тускнеет, оставляя в библиотеке свет уцелевших свечей и пепельное сияние лунного света из высоких окон. Воздух чист, в нём нет больше запаха тления, лишь пыль и запах старых книг, будто вернувшиеся из долгого забвения.

На полу ровно дышит Киллиан. Его глаза закрыты, но по лицу пробегает судорога, будто даже во сне он видит кошмар. Он свободен. Якорь безумия вырван. И теперь ему предстоит жить с памятью обо всех своих преступлениях. Это, пожалуй, страшнее любой смерти.

Виктор смотрит на свои руки, а затем поднимает глаза на меня. И я не вижу триумфа или облегчение. В его взгляде глубокая, непроглядная усталость и вопрос. И что теперь?

Сделав шаг к нему, я замечаю, как что-то меняется в его лице. Лёгкую судорогу у рта. Микроскопическое подёргивание века. Не боль. Нечто иное. Как будто внутренний механизм, долго работавший вхолостую, наконец щёлкает, замыкая последнюю цепь.

– Виктор? – зову я, замирая. Он медленно поднимает руку и прижимает ладонь к груди, туда, где раньше обитала тень. Его лицо бледнеет ещё сильнее.

– Она… ушла, – говорит он хрипло.

Голос Виктора звучит странно отчуждённо, будто он слушает себя из другого конца длинного коридора.

– У всего есть цена, Лидия. Особенно у… исполнения желания. Я загадал его. Тысячу раз. В темноте. «Положить конец». Она его выполнила. А теперь… – Он не договаривает, и в его глазах я впервые вижу неприкрытый страх. Не за себя. За меня. За то, что сейчас произойдёт.

– Нет, – шепчу я, отрицая несправедливость вселенной, которая отнимает победу в самый последний миг. – Нет, она исчезла. Мы видели!

– Осколок, – выдавливает он. Судорога прокатывается по его телу, заставляя его согнуться. – Последняя… связь. Часть сделки. Она уходит… но забирает с собой то, что дала мне. Энергию… всей этой петли. Ей нужна… последняя искра.

Виктор падает на одно колено, опираясь рукой о пол. Дыхание становится прерывистым, на лбу выступает холодный пот. Я бросаюсь к нему, падаю рядом и хватаю за плечи. Его тело кажется таким же твёрдым, но внутри что-то стремительно угасает, как свеча на сильном ветру.

– Держись! – кричу я, тряся его, бессмысленно, отчаянно. – Не отдавай ей ничего!

– Не… выбираю, – хрипит он, и его пальцы впиваются в моё предплечье с силой, а взгляд затуманивается, теряя фокус. – Прости… что вовлёк… тебя…

Тончайшая нить чёрного дыма сочится из самой ткани реальности у него за спиной, из точки, где только что бушевала тьма. Она не атакует, а просто тянется к нему, как коготь отступающего чудовища, жаждущий последней жертвы для полного насыщения.

Инстинкт срабатывает быстрее страха. Быстрее даже инстинкта самосохранения.

Я накрываю Виктора собой и разворачиваюсь спиной к этой чёрной нити, прижимаю его к себе, закрываю своим телом, головой, руками, всем, чем могу.

Удар приходит, но не обжигает, не режет. Он… высасывает. Мгновенно, безболезненно, саму суть моего присутствия здесь, в этом теле. Ощущение себя, свои воспоминания о будущем, свою волю, своё «я». Всё это вытягивается, как вода через пробоину, и уходит в эту чёрную нить, которая, получив желаемое, с жадным всхлипом исчезает, растворившись в ничто.

Силы покидают мгновенно, и я заваливаюсь назад, но не на холодный пол, а в его руки. Виктор ловит меня, и в его глазах, которые только что тускнели, теперь полыхает дикий ужас понимания.

– Нет… ЛИДИЯ!

Он укладывает меня себе на колени. Его руки лихорадочно ощупывают моё лицо, шею, ищут рану, которой нет. Есть только стремительно нарастающий холод в конечностях.

– Что ты сделала… – шепчет он с надрывом, которого я не слышала даже в самые страшные моменты. – Зачем?..

Говорить тяжело. Воздух не хочет заполнять лёгкие. Но я хочу, пока ещё могу.

– Не её… вина. – Каждое слово даётся с усилием, будто я вытаскиваю его из трясины. – Она… тоже хотела… на покой. Ты… свободен. По-настоящему.

Слёзы катятся по его грязным, исчерченным болью щекам. Виктор качает головой, отрицая, отказываясь принять.

– Я не хотел этого! Не такой ценой!

– Знаю, – улыбаюсь я, и получается слабо, криво. – Но так… лучше. Она хотела душу и получила. Не твою. Не его. Справедливо.

Пытаюсь поднять руку и коснуться его лица, но пальцы не слушаются. Он хватает мою ладонь, прижимает к своей горячей и мокрой от слёз щеке.

– Слушай, – шепчу я, собирая последние крохи силы, последние искры сознания. Темнота уже краем глаза подбирается к видимости, сужая мир до его лица. – Теперь… ты знаешь… как освободить… всех. Если петля начнётся заново… больше не смей загадывать таких глупых желаний.

– А если тебя там не будет, я не справлюсь… Ты же…

– Умираю, – заканчиваю я за него. – Но попробовать… стоит. Найди меня… в следующем круге. Теперь мы… знаем как всё исправить…

Последние слова едва слышны. Темнота наступает, а его лицо расплывается. Я чувствую его руку, сжимающую мою с безумной силой, будто он хочет удержать меня здесь одной волей.

Я не хочу умирать.

– Лидия… – его голос доносится как сквозь толщу воды.

Я больше не могу отвечать, но пытаюсь кивнуть. Или мне только кажется.

И тогда я чувствую, как он поднимается. Чувствую, как он, держа меня на руках, тянется к чему-то. Слышу его хриплый голос, полный такой концентрированной воли, что она пробивается даже сквозь наступающее небытие.

– ХРАНИТЕЛЬ! – ревёт он в гневе. – СЛУШАЙ МЕНЯ! ТЫ ВЗЯЛ ДОСТАТОЧНО! ТЫ ВЗЯЛ ЕЁ! ТЕПЕРЬ ВЕРНИ ВСЁ НАЗАД! К ТОМУ ДНЮ! ДАЙ ЕЙ ШАНС! ДАЙ НАМ ШАНС ИСПРАВИТЬ ВСЁ! Я ОТДАЮ ТЕБЕ ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ! СВОЮ ЖИЗНЬ! ВЕРНИ ВСЁ!

Из последних сил я приоткрываю глаза. Вижу лицо Виктора, искажённое гримасой нечеловеческого усилия, и как от его тела к механизму тянется слабый золотистый свет его собственной, истинной жизни, которой он жертвует. Вижу, как центральный диск хронометра начинает вращаться. Не вперёд, а назад.

И мир взрывается ослепительной, всепоглощающей белизной. В ней нет боли. Только неудержимое движение вспять. Ощущение распадающейся реальности. И последняя чёткая мысль, прежде чем сознание гаснет, растворяясь в этом потоке времени: «Найди меня в начале, Виктор».

Глава 38

Я прихожу в себя с резким, коротким вздохом, словно вынырнув из ледяной воды, захлебнувшись не жидкостью, а самой тканью времени. Воздух обжигает лёгкие, слишком свежий, пахнущий воском и… лавандой. Мои пальцы впиваются в шершавую кожаную обивку кресла. Я сижу. Выпрямив спину. В гостиной.

Сознание накатывает волной тошнотворной дезориентации. Последнее, что я помню: всепоглощающая, звуконепроницаемая белизна и его голос, разрывающий тишину последним приказом вселенной. А теперь… это. Знакомые малиновые обои. Треск поленьев в камине. Давно знакомое, но теперь невыносимое ощущение.

Передо мной, в кресле напротив, сидит Киллиан.

Но это не тот Киллиан, который смотрел на меня с безумной надеждой или багровой яростью. Его лицо бледно и измождёно, будто он только что пережил долгую, изнурительную болезнь. Глаза, всегда такие глубокие и скрытные, теперь другие: прозрачные, выгоревшие от страданий, и в них живёт нечто новое. Не мягкость. Не любовь. Знание. Глубокое, выстраданное, горькое знание.

Он смотрит на меня, не отрываясь, и его взгляд кажется старше этих стен. В нём нет вопросов. Есть лишь тихое ожидание.

– Лидия? – произносит он, и его голос звучит хрипло, непривычно тихо. – Это… ты?

Моё имя падает в тишину комнаты. Липкий ужас обволакивает меня изнутри. Он знает. Он помнит. Цикл начался снова, но правила изменились. Я отчаянно оглядываюсь по сторонам, ища другую фигуру, ищу подтверждение, что не всё потеряно.

Виктора нигде нет. Его нет у камина. В дверном проёме.

– Где он? – вырывается у меня, голос срывается на полушёпот, полный паники. – Где Виктор?

Киллиан моргает медленно, с трудом, будто возвращаясь из очень далёкого путешествия. На его лице появляется лёгкая складка недоумения.

– Виктор? – переспрашивает он, и в его тоне неподдельная растерянность. Он произносит имя так, будто впервые слышит его. – Кто… кто это?

Мир рушится окончательно. Не просто перезапускается. Он переписывается. Я вскакиваю с кресла, ноги подкашиваются, и я хватаюсь за спинку, чтобы не упасть.

– Виктор! Твой друг! Брат Елены! Он был здесь! Он… он всё для нас сделал! Он пожертвовал собой, чтобы дать нам этот шанс!

Я говорю сбивчиво, отчаянно, пытаясь вбить память в его сознание, будто оно восковая табличка. Киллиан слушает, и его лицо становится всё мрачнее. Он проводит рукой по лбу, будто пытаясь нащупать там провал, зияющую дыру.

– Я помню… – говорит он медленно, с мучительным усилием. – Помню многое. Слишком много. Безумие. Боль. Тебя… Пламя в библиотеке… и души… Я помню, что был не один в тот первый раз, у механизма. Рядом был кто-то, кто… заслонил нас. Меня и Елену. Но лицо… имя… – он качает головой, – стёрто. Как будто его вырезали ножом из моей памяти. Осталось только… ощущение. Пустоты. Там, где должен быть человек.

Виктор не просто умер или исчез. Он был стёрт? Из памяти, из истории, из самой реальности? Он заплатил слишком высокую цену, собственное существование как факт?

– Он отдал всё, – шепчу я, и слёзы, наконец, пробиваются сквозь панцирь шока. – Свою память и душу. Чтобы разорвать петлю. Чтобы дать нам… тебе… знание. Чтобы мы могли всё исправить.

Киллиан смотрит на меня, и в его выгоревших глазах появляется что-то похожее на понимание. Не полное, не ясное, а смутное, как отголосок чужой боли.

– Иди со мной, – говорит он вдруг, поднимаясь. Его движения скованы, будто каждое причиняет боль. – Есть место… где правда, возможно, осталась.

Он ведёт меня в библиотеку. В тот самый эпицентр всех бед. Дверь поддаётся его толчку, и мы входим.

Библиотека не та, что была. Она не разрушена, но и не цела. Это пространство существует в каком-то ином состоянии. Воздух здесь переливающийся, будто мы стоим внутри гигантского хрусталя или на дне океана времени. Книжные стеллажи теряют чёткость очертаний, сливаясь с тенями, которые сами по себе светятся мягким перламутровым светом. В центре зала, на прежнем месте, стоит Хранитель. Но он больше не похож на хронометр. Он сердце этого странного места. От него исходят едва уловимые волны энергии, они колышут волосы и заставляют кожу покрываться мурашками. И у его подножия, на низком стуле, который кажется отлитым из того же мерцающего вещества, что и воздух, сидит женщина.

Елена. Не призрак, не видение. Плоть и кровь, одетая в простое светлое платье, которое, кажется, соткано из того же сияния, что наполняет комнату. Её русые волосы свободно спадают на плечи, лицо спокойно, но в глубине огромных, ясных глаз плещется океан печали.

Она поднимает голову при нашем входе. Сначала смотрит на меня с тихим, внимательным любопытством. Потом её внимание переходит на Киллиана, и в глазах вспыхивает буря чувств: любовь, боль, сострадание, усталость.

Киллиан останавливается как вкопанный. Он смотрит на неё, и по его лицу я вижу тени воспоминаний, неверия и неумирающей нежности.

– Елена… – это даже не имя, а стон, вырвавшийся из самой глубины его души.

– Я здесь, мой любимый, – говорит она, и её голос звучит тихо, мелодично, но с металлическим отзвуком вечности. – Я всегда была здесь.

Киллиан делает шаг, потом ещё один, и падает перед ней на колени. Он не решается прикоснуться, наверное, боится, что она растворится, как когда-то.

– Как?.. Почему?.. Я думал… Я думал, ты…

– Исчезла? – она завершает за него, и её рука касается его щеки. – Нет. Механизм… Он не просто забирает. Он архивирует. Сохраняет в своей памяти то, что не может отпустить. Я стала частью его устройства. Без моей души, запертой здесь, энергия всех поглощённых до меня разорвала бы реальность на части в тот же миг. Моё присутствие… удерживало петлю. Делало её устойчивой. Позволяло времени замыкаться снова и снова, не уничтожая всё вокруг.

Она говорит о чудовищных вещах с невозмутимым спокойствием человека, который слишком долго жил внутри катастрофы.

– Все эти годы… Ты видела? – хрипит Киллиан, и по его лицу текут слёзы.

– Видела, – кивает Елена, и её пальцы мягко вытирают его слезу. – Видела твою боль. Видела… – она смотрит на меня, – … появление. И видела его. Того, кого ты не можешь вспомнить.

– Виктор, – говорю я, и имя звучит как молитва в этом странном месте.

– Да, – Елена переводит взгляд на меня, и в её глазах – глубокая признательность и собственная тихая скорбь. – Мой брат. Он был… Щитом с самого начала. Он взял на себя первый удар, когда тьма вырвалась. И он нёс этот осколок в себе все эти годы, пытаясь найти выход. А когда выход нашёлся… Цена оказалась слишком высока. Для него. Но не для вас.

– Что он сделал?

– Он совершил обмен, – объясняет Елена. – Он предложил Хранителю сделку. Свою непрерывную закольцованную жизнь, источник энергии петли, в обмен на её разрушение. Но петля не могла просто исчезнуть. Ей нужна была новая точка опоры. Новая память, чтобы начать сначала, но иначе. Он отдал своё место в истории. Свою память у тех, кто его знал. Он стёр себя, чтобы вы двое остались. Со знанием. С шансом. Теперь его нет в вашем времени. Он цена, которую заплатили за эту новую, хрупкую реальность.

Опустив взгляд на пол у основания механизма, я вижу там, среди мерцающих бликов, небольшой, обгоревший с одного края металлический предмет. И наклоняюсь поднять его.

Офицерский жетон.

На почерневшем металле едва угадывается гравировка – вензель и часть номера. Всё, что осталось от него. Вещественное доказательство жертвы, которую не помнят.

Я сжимаю жетон в ладони. Металл холодный, но в нём, кажется, сохранился отблеск его последней, яростной воли.

– Теперь, когда его ноша… его жертва освободила энергию цикла, – продолжает Елена, – якорь больше не нужен. Я свободна. Но мир… теперь другой. Он существует по новым правилам, которые мы должны написать сами.

Она смотрит то на Киллиана, то на меня. В её взгляде не указание, а доверие. И огромная, неизбывная усталость. Я смотрю на жетон в своей руке, потом на Киллиана, который, наконец, обнимает Елену, прижимаясь лицом к её платью, как заблудившийся ребёнок. Он плачет. Тихими, сокрушительными рыданиями, в которых растворяется восьмилетний кошмар.

Глава 39

Тишина, воцарившаяся после слов Елены, не похожа ни на одну другую, в ней звенят последние отголоски того, кем она была на протяжении восьми лет. Воздух в библиотеке-чистилище всё ещё мерцает, но теперь его переливы кажутся не таинственными, а скорбными, как свет сквозь слёзы.

Острые края обгоревшего жетона впиваются в кожу, когда я сжимаю его в ладони, напоминая о реальности боли, о потере, которая для меня живое воспоминание, а для этого мира стёртая страница.

Елена медленно поднимается со своего стула из сияющей субстанции, который тут же растворяется. Её движения грациозны, но в них чувствуется непривычная тяжесть, будто она заново учится владеть своим освобождённым телом. Она подходит к Хранителю и кладёт ладонь на его сложный корпус.

– Он здесь, – говорит она тихо, сливаясь с едва слышным гулом механизма. – Виктор стал ядром. Новым стабилизатором. Когда он отдал своё место в линейном времени, чтобы разорвать петлю, его сущность… не исчезла полностью. Она вплелась в структуру этого места. Он держит теперь то, что раньше держала я. Хрупкое равновесие между тем, что было, и тем, что могло бы быть.

Я смотрю на мерцающий циферблат, на застывшие шестерни, и мне представляется не механизм, а клетка. Прекрасная, совершенная, и Виктор внутри.

– Его можно освободить? – спрашиваю я хрипло, сдерживая эмоции. Елена оборачивается с глазами бездонной печали.

– Да. Но цена… будет последней. И окончательной. – Она делает паузу, собираясь с мыслями, чтобы произнести приговор. – Артефакт должен быть разрушен. Не просто деактивирован, как мы сделали, а уничтожен полностью. Его структура, связь с временной тканью, всё должно быть разорвано. Это действие… разомкнёт петлю до самого основания. До той самой точки, когда предок Киллиана впервые нашёл чертежи и решил воплотить их в металле. До того, как Хранитель Времени был создан.

Киллиан, всё ещё стоящий на коленях, поднимает голову. Его лицо, мокрое от слёз, выражает мучительное понимание.

– Всё вернётся назад, – шепчет он. – Крыловы… никогда не найдут его? Никто не начнёт эту цепь?

– Да, – подтверждает Елена. – История перепишется. Трагедии не произойдёт. Я… – она касается своей груди, – я останусь жива в том времени. Мы с тобой, Киллиан, возможно, никогда не встретимся. Или встретимся иначе. Мир пойдёт по другой ветви.

– А Лидия? – спрашивает Киллиан, глядя на меня.

– Лидия вернётся туда, откуда пришла, – говорит Елена. – Алисия никак не влияла на прошлое или будущее, поэтому мир Лидии не изменится. Проход между эпохами, который пробило создание механизма, навсегда закроется. Она вернётся в своё время. Но это будет реальность, где проклятия Крыловых не существует.

– А Виктор? – задаю я самый главный вопрос, сжимая жетон так, что он готов раскрошиться. На лице Елены появляется болезненная улыбка.

– Виктор… получит шанс. Когда артефакт исчезнет, его душа освободится. Он вернётся к жизни, где я не исчезла, где его друг не сошёл с ума. У него будет… обычная судьба. Без памяти о нас.

Вот почему его не помнит Киллиан. Не просто стёрли память, а стёрли саму возможность существования Виктора в этой линии событий. Он стал платой за перезапуск, которого вычеркнули из истории, чтобы спасти всех остальных.

– Но для этого, – продолжает Елена, и её голос становится твёрже, – нужно согласие. Всех, чьи судьбы сплетены здесь. Моё. Киллиана. И твоё, Лидия. Это должен быть акт… абсолютного самоотречения. Мы должны добровольно отказаться от того, что получили. От шанса быть вместе здесь и сейчас. Чтобы гарантировать, что этот кошмар никогда не повторится.

Смотрю на Киллиана, а он на Елену, а она переводит свой светящийся взгляд между нами. В её глазах не просьба, а предложение. Самый трудный выбор, перед которым я когда-либо оказывалась.

Киллиан поднимается, будто его тянет вверх невидимая сила, и встаёт перед Еленой. Восемь лет безумия тоски, восемь лет боли навсегда отпечатались в его осанке, но теперь в них нет одержимости. Есть лишь бесконечная страшная ясность.

– Я потратил жизнь, – говорит он, и каждый звук даётся ему с усилием, – чтобы вернуть тебя. Украл чужую, – его взгляд скользит по мне, – пытался перекроить реальность. Всё из-за любви к тебе, которую тень довела до фанатизма. – Он делает шаг к Елене, его рука тянется, чтобы коснуться её вновь. – И теперь… я понимаю. Чтобы по-настоящему тебя любить… я должен тебя отпустить в тот мир, где я, возможно, никогда не причиню тебе боли. Где ты будешь жива и счастлива… даже если не со мной.

Его голос дрожит, но в нём слышится железная воля, выкованная в горниле страдания. Елена кладёт свою руку поверх его, прижимает его ладонь к своей щеке. В её глазах светятся слёзы, но она улыбается бесконечно грустно.

– И я тебя, мой безумный, мой бесконечно любимый гений, – шепчет она. – Чтобы спасти брата… я готова на забвение. На ту жизнь, где я не знаю, через что мы прошли. Где он жив. И где ты… свободен от своего демона.

Я смотрю на них, и сердце в моей груди сжимается благоговением перед силой такой любви, которая способна на последнее, самое трудное самопожертвование, отпустить объект своей любви ради его же спасения.

– Шестерёнка, – говорю я, вдруг вспоминая. – Та, что я нашла в твоей комнате.

– Когда я осознала, что стала частью механизма… – Елена отрывает взгляд от Киллиана. – Я попыталась вмешаться в момент активации, в тот первый раз, когда я поняла, что Киллиан хочет сделать с Алисией.… Мне удалось вытолкнуть из схемы одну ключевую деталь, что связывала механизм с моей личной памятью, с моей любовью к Киллиану. Я надеялась, что без этого звена у него ничего не сработает. Но ошиблась. Он сработал иначе, стерев всё, чем она была, но не до конца. Эта шестерёнка стала… лазейкой. Физическим ключом к моей тюрьме. И когда ты коснулась её… ты стала тем самым внешним фактором, который мог всё изменить. Моя маленькая надежда, спрятанная в шкатулке, наконец-то нашла того, кому была предназначена.

Так вот откуда моё «везение». Не каприз времени. А воля женщины, заточенной в сердце бури, протягивающей руку помощи сквозь годы и слои реальности.

Разжав кулак, в котором до сих пор лежит жетон Виктора, я кладу его рядом с основанием Хранителя. Рядом с тем, что осталось от него здесь.

– Значит, решено, – произношу я, и мой голос звучит удивительно ровно. – Мы освободим его. И… отпустим друг друга.

Киллиан и Елена смотрят на меня, а затем переводят блестящие глаза друг на друга. В их взгляде целая жизнь и целая вечность прощания. И согласие.

– Как? – спрашивает Киллиан, в его голосе снова слышны отголоски инженера, человека, который привык видеть механику мира. – Как разрушить то, что питается самой временной тканью?

Елена оборачивается к Хранителю, и её лицо становится сосредоточенным.

– Обратным резонансом, – говорит она. – Он создавался для контроля и стабилизации времени. Чтобы его уничтожить, нужно создать вибрацию абсолютного отказа от порядка, который он представляет. Наша воля… отказывающаяся от своих самых сокровенных желаний, от своих исправленных судеб… сконцентрированные в одном импульсе. Вместе мы будем сильнее любой магии. Это будет… чистым актом свободы.

Она протягивает руку Киллиану и мне. Её муж без колебаний берётся за неё, я же делаю глубокий вдох, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, и кладу свою руку поверх их соединённых ладоней. Её кожа тёплая, его холодная. Под нашими руками лежит обгоревший жетон, символ того, ради кого мы это делаем.

Мы образуем полукруг перед пульсирующим сердцем Хранителя. Трое людей, чьи жизни были искалечены одной машиной, и теперь становимся её могильщиками. И ценой прощания со всем, что едва успели обрести в этом исправленном, но таком хрупком мире, мы даруем тому, кто пожертвовал собой.