Текст книги "Преступный мир и его защитники"

Автор книги: Н. Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Такой приблизительно материал дали бы нам врачи, и разбираться в этом материале, в конце концов, пришлось бы опять-таки вам. Поэтому я решил не настаивать на вызове психиатрической экспертизы; вопрос этот я спокойно предоставляю вам, глубоко уверенный, что при малейшем убеждении, что врачи могут пролить свет на это дело, вы и сами не преминете воспользоваться вашим правом потребовать от суда направления дела к доследованию.

Итак, мое убеждение, господа присяжные заседатели, что Сапогов стоит на границе преступников по страсти и преступников психически больных. Что делать с такими людьми? Преступников явно ненормальных надлежит заключать в уголовный дом умалишенных, здоровых следует карать по законам, но с такими пограничными типами нельзя делать ни того, ни другого.

Так неужели отпускать их безнаказанно? – спросите вы.

Нет, есть кара и для них! Природа, на вид немая и безучастная, является их неумолимым судьей. В наше время, когда учение любви к ближнему уже двадцать веков главенствует над миром, культурный человек складывается так, что не может безнаказанно попирать заповедь «не убей». Пусть, как некогда, разобьется скрижаль, на которой эта заповедь написана, все равно она будет жить в плоти и крови человеческой, она сделалась второй природой его, а природу нельзя попирать безнаказанно. Она налагает свою кару, не ту кару срочную, которая в конце концов, примиряя человека с содеянным им злом, вносит мир и облегчение в измученную душу, – нет, карающая природа вносит разложение в самую душу человеческую. Взгляните на подсудимого: разве, убив товарища, он тем же ударом ножа не поразил и самого себя? Разве он не связан на всю жизнь свою с трупом убитого? Два дня после убийства проводил он время в вертепах, заглушая голос совести в жалких оргиях, а на третий день его потянуло к трупу, и он пошел расспрашивать об убитом. И всегда в жизни будет он возвращаться к этому трупу, все будет напоминать ему о том, что он – убийца. Заведут ли перед ним когда-либо речь о случившемся где-нибудь убийстве, уж он не скажет, как бывало: «А я бы вешал убийц»; он подавит эту мысль, и она ядовитым осадком останется в его душе. Зайдут ли в праздничный день в мастерской шутки и игры, он может быть спокоен, – никакая шутка его не коснется: он купил себе покой ценой убийства. Куда бы ни шел, что бы ни делал, голову его всегда будет клонить к земле, где вместе с убитым товарищем зарыты его покой, его счастье.

И это в двадцать один год, когда перед человеком заманчиво и опьяняюще стоит непочатая чаша жизни!

– Чаша эта теперь вверяется вам, – красиво закончил присяжный поверенный М. Г. Казаринов, – через полчаса вы возвратите ее нам. Чем дополните вы ее?.. Будет ли то прощение, будет ли осуждение… не все ли равно, – чаша отравлена.

Другой защитник, помощник присяжного поверенного О. С. Трахтерев, с своей стороны, указал присяжным заседателям на то, что они имеют дело не с уголовным преступником, а с несчастным человеком.

После непродолжительного совещания присяжные заседатели признали Василия Сапогова виновным лишь по последнему вопросу и дали ему снисхождение. На основании этого вердикта окружной суд приговорил Сапогова к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и к отдаче в исправительные арестантские отделения на полтора года.

ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНИЙ РАЗБОЙНИК

В санкт-петербургском окружном суде рассматривалось дело о разбойническом нападении на эконома Александро-Невской лавры, архимандрита Никона.

Происшествие это имело место в самой лавре в начале 1902 года.

Находясь в своей келии, отец Никон вечером, 11 февраля, услышал, что кто-то вошел в переднюю комнату его келии.

– Кто там? – спросил архимандрит.

Дверь келии тихо отворилась, и на пороге ее показался неизвестный молодой человек.

– Вам что угодно? – осведомился отец Никон.

– Меня прислал к вам отец протоиерей Владимирской церкви. Он просит, чтобы вы, батюшка, отслужили панихиду по скончавшемуся регенту этой церкви, – объяснил незнакомец, оглядываясь по сторонам.

Отец Никон чувствовал себя в это время нездоровым и потому принужден был отказаться от служения панихиды.

– Обратитесь к кому-нибудь другому, а я не могу сейчас ехать, – сказал он.

– Так вы, батюшка, напишите об этом записку.

– Что ж мне писать? Вы так передайте.

– Нет, все-таки напишите, – настаивал незнакомец.

Архимандрит, ничего не подозревая, вышел в соседнюю комнату и стал писать.

Когда он вернулся через минуту к незнакомцу, последний показался ему возбужденным.

– Вот и записка, – проговорил архимандрит.

Незнакомец взял записку и направился с ней в переднюю комнату.

Вдруг отец Никон заметил, что лежавшие до этого на столе два дорогих наперсных креста из серебра с позолотой, осыпанные драгоценными камнями, исчезли.

– Молодой человек! – крикнул отец Никон. – Не входил ли кто-нибудь сюда, пока я писал?

– Нет, никого не было, – смутился незнакомец.

– Как же? У меня тут два креста находились.

– За кого ж вы меня считаете?! – обиженно произнес незнакомец, сжимая что-то в руке.

– А что у вас там в руке? – стал допытываться архимандрит.

– Ничего…

Молодой человек резко шагнул к отцу Никону и взмахнул рукой.

Тяжелый железный молоток ударил отца Никона по голове.

Кровь хлынула из половы архимандрита, и он едва устоял на ногах, ошеломленный неожиданным разбойническим нападением. Воспользовавшись этим, незнакомец быстро побежал из келии.

– Держите его! – закричал отец Никон и, обливаясь кровью, в свою очередь выбежал к привратнику.

Несмотря, однако, на погоню, дерзкий злоумышленник успел скрыться в темноте.

При осмотре около ворот Александро-Невской лавры было найдено в снегу и орудие преступления – массивный молоток с раздвоенным концом.

Немедленно были произведены необходимые справки, и оказалось, что история с панихидой была вымышлена незнакомцем.

Протоиерей Владимирской церкви и не думал посылать кого-либо к отцу Никону, тем более что регент этой церкви был здрав и невредим.

Вскоре полиция узнала, что на третий день после разбойнического нападения в Александро-Невской лавре в магазине античных вещей Рукавишникова, на Казанской улице, явился неизвестный молодой человек и продал за бесценок несколько обгорелых серебряных кусков, по-видимому, от креста.

Купив эти куски, магазин, для безопасности, взял у молодого человека его визитную карточку, на которой было напечатано:

«Михаил Степанович Гаврилов. Лесной корпус, Новая, 18».

При расследовании обнаружилось, что в Лесном корпусе, в том же доме проживал некто Лебедев, служивший чиновником в управлении государственных сберегательных касс.

Прибыв в его квартиру, агенты сыскной полиции застали в ней молодого человека, подозрительно державшего себя. По описанным отцом Никоном приметам, человек этот очень походил на нападавшего на него разбойника.

Когда был произведен обыск в квартире, то под подушкой молодого человека было найдено небольшое Распятие, сделанное из синей эмали.

Молодой человек был арестован, и, назвавшись на допросе нигде не приписанным Федором Ивановым, он сознался в разбойническом похищении драгоценных крестов у архимандрита Никона.

По его словам, к преступлению побудила его безысходная нужда. При жизни отца он сравнительно жил хорошо; но когда отец умер, он стал бедствовать вместе со своей матерью. Последняя с каждым днем начала все более и более пьянствовать и тратила на водку все свои скудные деньги, которые зарабатывала шитьем.

Сыну приходилось голодать, и он, наконец, решил бросить мать.

Так как покойный отец служил раньше в управлении государственных сберегательных касс, то Федор Иванов обратился за помощью в это учреждение. На первое время сослуживцы отца оказали ему некоторую материальную поддержку и по их протекции Федор был даже принят на службу в управление, в качестве писца. Однако жалованье ему было положено самое ничтожное – всего 10 рублей в месяц. Ему пришлось бедствовать и задолжать всем своим знакомым. Под конец ему перестали давать взаймы деньги, помощи ниоткуда не предвиделось, и он задумал во что бы то ни стало раздобыть нужные средства.

Раньше обыкновенно ему часто приходилось бывать в Александро-Невской лавре, и потому он хорошо успел ознакомиться с ее расположением.

Не долго думая, Иванов остановился на мысли «попытать счастья» в этой священной обители и украсть какую-нибудь дорогую вещь.

С этой целью он купил по дороге, на случай защиты, железный молоток, спрятал его в карман пальто и вошел в лавру через незапертую входную дверь…

После преступления, когда Иванову удалось скрыться от погони, он приступил к сбыту похищенных крестов, стоивших около 300 рублей. Первоначально он снял с них серебряные цепи и снес их в заклад; потом вынул драгоценные камни и, сбыв их в Чернышевой переулке, остальное серебро в ломе продал в магазин Рукавишникова.

Незадолго до этого Иванов, по его же признанию, похитил из управления сберегательных касс, где служил, пишущую машинку и часы. Заложив эти вещи, он растратил вырученные деньги и к 11 февраля остался с 75 копейками в кармане. Из этих денег ему пришлось еще издержать 40 копеек на приобретение молотка, в надежде на выгодную кражу.

Преступнику от роду было всего 16 лет.

Ввиду такого юного возраста возникло сомнение в его умственной зрелости, и 20 марта он был освидетельствован в заседании санкт-петербургского окружного суда, который признал его действовавшим во время преступления с разумением.

В результате Иванов предстал перед присяжными заседателями.

Дело слушалось по 1-му уголовному отделению, под председательством П. К. Камышанского.

Защищал подсудимого присяжный поверенный Клименко и со стороны обвинительной власти выступал товарищ прокурора Попов.

Подсудимый, незаконнорожденный сын мещанки, выглядел совершенным мальчиком, в котором трудно было заподозрить разбойника. Только жесткое, холодное выражение его глаз производило неприятное впечатление. Держался он на суде самоуверенно и спокойно, хотя, видимо, пытался временами вызвать к себе жалость со стороны присяжных заседателей.

– Признаете вы себя виновным? – задал обычный вопрос председательствующий.

– Да, виноват, – без колебания ответил Иванов.

– Что же вас побудило к этому?

Подсудимый начал рассказывать о своей жизни.

– Мне много раз приходилось голодать, – говорил он. – Я страшно нуждался, хотя и служил в управлении. На квартиру свою я принужден был не ходить.

– Почему же?

– Я… украл у одного жильца шесть рублей. Мне очень нужны были деньги.

– На что вам деньги? Ведь вы же еще мальчик.

– Ну, как же… одеться и все прочее такое… После я украл пишущую машинку.

– Сколько ж вы выручили за нее?

– Тридцать пять рублей. Купил себе костюм и сапоги… Через две недели я снова остался без денег. Все бедствовал. Вот я и направился в лавру.

На суде фигурировал, в числе других свидетелей, и пострадавший архимандрит Никон.

Это – почтенный, бодрый старец, лет 73. При освидетельствовании, у него была найдена на голове, в темяной области, большая рана. Тем не менее, благодаря своему здоровому организму, отец Никон легко перенес ее, хотя и проболел месяца полтора.

Свидетельские показания лишь подтвердили данные обвинительного акта.

Поэтому, основываясь на судебном следствии, товарищ прокурора поддерживал против Иванова обвинение.

С своей стороны, защитник подсудимого сослался на его молодость и на тяжелые ненормальные условия жизни, в которых он находился, и ходатайствовал о снисхождении.

После резюме председательствующего присяжные заседатели удалились в совещательную комнату и вынесли Федору Иванову обвинительный вердикт, признав его виновным в разбойническом нападении, но заслуживающим снисхождения.

Резолюцией суда он был приговорен к заключению в тюрьму на три года.

Ввиду несовершеннолетия его поместили в особое отделение тюрьмы.

ДРАМА В БУЛОЧНОЙ

А. М. Головкин был простой рабочий, каких много в Петербурге, но тем не менее любил прифрантиться, щеголял белыми бумажными воротничками и считал себя неотразимым победителем женских сердец.

Зимой 1901 года он одно время был без дела, а затем ему удалось поступить пекарем в булочную Скробина.

За кассой в этой булочной обыкновенно сидела миловидная девушка, хозяйская дочь, и на нее-то вновь поступивший пекарь обратил свое благосклонное внимание. Однако – увы! – несмотря на все ухаживания Головкина, девушка оставалась равнодушной к нему. Мало того, новый пекарь почему-то не понравился и самому хозяину, и тот вскоре уволил его.

Такой неожиданный оборот дела не входил в расчеты Головкина, и потеря места, по-видимому, сильно взволновала его.

Потерпев неудачу, он стал задумываться и затаил что-то на сердце.

2 февраля в полдень Головкин зашел в булочную к своим прежним сослуживцам-пекарям и вместе с ними ушел в ближайший трактир. Просидев там некоторое время, он около 6 часов вечера возвратился обратно в пекарню.

В булочной находились около кассы дочь хозяина Анисья Скробина, ее мать и приказчик Масолов. Сюда же вскоре пришел за хлебом и домовый дворник, крестьянин Левин.

Оставив вместо себя за кассой мать, Анисья Скробина хотела уйти домой и вышла в соседнюю комнату, чтобы надеть зимнюю кофту. Следом за ней туда же прошел и Головкин.

Не успела молодая девушка одеться, как вдруг Головкин выхватил из кармана револьвер и пустил в нее в упор три пули. Одна из них слегка задела ее грудь, а две другие попали в спину и подмышку.

Внезапно раздавшиеся выстрелы произвели переполох в булочной. Старик Скробин и дворник прибежали на помощь к девушке и увидели в руке Головкина дымившийся еще револьвер. Дворник не растерялся и немедленно отнял у преступника револьвер и хранившиеся в кармане 37 боевых патронов.

Затем Головкин был препровожден в полицейский участок, где на допросе признался, что он имел намерение убить и себя, и хозяйскую дочь. По его словам, он был влюблен в последнюю, и она отвечала ему первоначально взаимностью. Но спустя некоторое время девушка, видимо, охладела к нему и стала обращать особенное внимание на приказчика Масолова.

Получив отказ от места, Головкин уехал в Выборг искать себе занятий, но чувство ревности не давало ему покоя. И вот, чтобы отомстить изменнице, он решил застрелить ее, а затем покончить и с собой. С этой целью Головкин приобрел в Выборге револьвер и пачку патронов и вернулся в Петербург.

Пострадавшая девушка была отправлена в Обуховскую больницу. Раны, к счастью, оказались легкими, и она вскоре выздоровела.

На допросе Анисья Скробина утверждала, что рассказ Головкина – наглая ложь. Он ей нисколько не нравился и не пользовался никаким вниманием с ее стороны, несмотря на его назойливые ухаживания. Так же равнодушно она относилась и к воображаемому Головкиным сопернику, приказчику Масолову.

Несмотря на такое категорическое утверждение Скробиной, некоторые рабочие все-таки высказались, что она иногда целовалась с Масоловым и вообще любила «канителиться» со служащими своего отца.

На следствии Головкин добавил, что он сам видел, как Анисья Скробина садилась на колени к Масолову и целовалась с ним.

Раньше же она благоволила к нему, Головкину, и дарила его своими поцелуями. Поэтому он не раз провожал ее из булочной на квартиру и твердо был уверен в ее любви, пока не убедился в противном.

Привлеченный к уголовной ответственности за покушение на убийство, А. М. Головкин осенью прошлого года занял скамью подсудимых в санкт-петербургском окружном суде.

Обвиняемому всего 19 лет. Безусый, франтоватый парень, коротко остриженный, он невольно обращал на себя внимание своей растерянностью. Говорил он медленно и бессвязно.

– Хотел убить ее, – с тупым видом объяснил он на суде и рассказал, что он знаком был со Скробиной всего три недели, но, несмотря на это, все-таки успел завоевать ее расположение. Когда об этом узнал старик Скробин, он немедленно же рассчитал его.

После, когда Головкин узнал про поцелуи хозяйской дочери с приказчиком Масоловым, он начал упрекать Анисью в коварстве.

– Что ж я поделаю? Он сам пристает ко мне, – возразила будто бы на это Скробина.

С горя отвергнутый пекарь стал пить. Возвратившись из Выборга в Петербург, он выпил в трактире коньяку, а затем направился в Спасский переулок, где была булочная Скробина, чтобы покончить с коварной девушкой.

– Говорила ли вам Анисья Скробина, что любит вас? – спросил у Головкина председательствующий.

– Нет, не говорила.

– Почему же вы считали себя вправе стрелять в девушку, которая ничего вам не говорила о своей любви?

– Не знаю, – ответил подсудимый и растерянно посмотрел на присяжных заседателей.

– Вы ее любили?

– Любил.

– Неужели вам доставило бы удовольствие видеть ее мертвой?

– Я хотел и ее, и себя застрелить, чтобы она не принадлежала другому.

Из свидетельских показаний обнаруживается также, что, задумав преступление, Головкин попросил у своих товарищей-пекарей папиросу.

– Это в последний раз покурить мне на воле, – говорил он при этом загадочно.

В качестве свидетельницы фигурировала и пострадавшая Скробина – молодая девушка, 18-ти лет, с красивым лицом.

– Он мне не нравился и к тому же был совершенно неподходящей партией для меня, – откровенно заявила она.

Основываясь на судебном следствии, товарищ прокурора Воронов поддерживал против Головкина обвинение в предумышленном покушении. Судя по хладнокровным йриготовлениям подсудимого к преступлению, он должен был действовать вполне расчетливо и предусмотрительно. Между тем решительно никакого повода к сведению кровавых счетов с молодой девушкой он не мог иметь. Да если бы даже и признать мотивом преступления – ревность, то откуда она могла появиться? Ни молодая девушка, ни ее ухаживатели не имели никакого близкого отношения к Головкину и не давали ему права для жестокой расплаты за отвергнутую любовь. Анисья Скробина, как хозяйская дочь, едва ведала о существовании ревнивого пекаря и совсем не подозревала, что она может дать своему рабочему какой-либо повод к мести. А между тем физически и нравственно ничтожный Головкин мстит ей и приговаривает ее к смертной казни через расстрел. Как возмездие за это, суд должен применить к нему высшую меру наказания, и присяжные заседатели не должны поощрять диких, кровавых расправ, учиняемых разными Головкиными якобы во имя любви.

Наоборот, защищавший подсудимого помощник присяжного поверенного М. С. Маргулиес указал на резкий контраст между формулой, в которую облечен законом поступок Головкина, и житейской обстановкой этого уголовного дела. Кто такой Головкин? – 19-летний, тупоумный субъект, недоразвившийся физически, но зато всецело отдавшийся во власть захватившего его чувства. В связи с этим становится несколько странным, когда его называют «убийцей», а его деяние – покушением на убийство. Ведь сама «жертва» его, Анисья Скробина, в настоящее время жива, здорова и полна надежд на счастливое будущее.

Какой путь избрать для решения участи подсудимого – должны догадаться сами присяжные заседатели: тот ли, на который властно указывает закон, или другой – путь жизни?

По мнению защитника, Головкин не понимал ясно всех своих действий, точно так же, как не понимал и того, что легкие, поверхностные отношения между ним и молодой девушкой не представляют никаких существенных данных для его дальнейших претензий. Вся ошибка его заключается в том, что, ничего еще не испытав раньше, он в каждом ласковом слове любимой девушки, в ее мимолетной улыбке обманчиво видел уже надежду и право на чувство. В результате под влиянием любви и ревности он дошел до исступления.

Если же отвергать любовь, как мотив преступления, то надо будет признать, что он не более, не менее как психически больной человек. Другого какого-либо мотива для его действий нельзя подыскать. Именно только любовью, первой любовью молодого юноши, и можно объяснить зарождение у него дикой мысли покончить смертью с любимой девушкой.

Присяжные заседатели должны судить его не как преступника, а исключительно как блудного сына.

На эту речь товарищ прокурора сделал возражение в том смысле, что предложение помиловать Головкина является со стороны защиты как бы призывом к беззаконию.

– Господа присяжные заседатели! – с своей стороны заметил защитник. – Меня обвиняют в беззаконии. С высоко, поднятой головой встретил я это обвинение. С той скамьи, которую я имею честь занимать, десятки лет мои товарищи по оружию призывают вас к этому беззаконию и десятки лет с вашей скамьи, господа присяжные, в ответ на этот призыв, раздается: «Нет, не виновен».

После непродолжительного совещания присяжные заседатели вынесли А. М. Головкину оправдательный вердикт.