Текст книги "Преступный мир и его защитники"

Автор книги: Н. Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

«При благоприятных условиях из меня может выйти искренно преданная, любящая жена, – говорится в начале дневника. – Приятно, когда есть цель в жизни, когда есть для кого усовершенствоваться и быть хорошим человеком…» «Я хочу видеть в муже авторитет, чтобы он являлся главой дома… Трудно прожить девушке без цели в жизни. Старая дева – это лишняя, скучная гостья на жизненном пиру… Думаю, что буду хорошей матерью. Мой идеал – воспитывать детей и развивать их нравственную сторону. Для семейного счастья надо, чтобы обе стороны поклялись никогда не иметь друг от друга секретов, чтобы они составляли одну душу (приводятся ссылки из сочинений Вольтера о семейной жизни). Писала совершенно секретно, что чувствую, что думаю, – не судите».

В другом месте дневника Ольга Геккер, тогда еще девушка, пишет: «Все равно, где ни жить. Мой идеал – ровная, покойная жизнь. Вдвоем с мужем – любимым человеком это легко. Я готова пойти на всевозможные уступки, чтобы в доме был мир и довольство. Для мужа я готова сделать все, все решительно».

Со скамьи поднимается в то время Геккер и предлагает дать суду объяснение относительно происхождения дневника жены.

– Когда она была еще моей невестой, – говорит подсудимый, – она сказала мне однажды: «Я постараюсь свой образ мыслей, все увековечить для вас». И она стала писать дневник. На основании высказываемых ею взглядов я и считал ее очень хорошей женщиной. После она часто' говорила, что ее желаниями добрая середина ада вымощена.

Суд снова приступает к чтению дневника.

«Я привяжусь к моему мужу, и его Бог будет моим Богом, его народ – моим народом (Юлиан Геккер – лютеранин из поляков). Детей своих я воспитаю в польском духе. Мой обожаемый Юля!.. Как я желаю, чтобы Бог помог мне доставить ему счастье! Я так непозволительно счастлива, что не знаю, как и отплатить. Все сделаю, чтобы он был счастлив, горячо любимый Юля… Эти строки писала моя душа, мое сердце».

После замужества, когда первый пыл страсти прошел, она заносит в свой дневник:

«Меня он, кажется, не понимал и считал меня хуже, чем я есть… Я постараюсь переделать себя и заменить кишени (сварливость) лаской. Постараюсь сделать Юлека счастливым, но прошу и его не делать мне неделикатных замечаний, хотя бы наедине не кричать и не ссориться из-за денег… Скандалов больше не буду делать… Теперь у меня два желания: поехать на воды и быть здоровой».

В своем письме из Мариенгофа в 1897 году Ольга Геккер говорит: «Душа, золото мое, милый мой, желанный, душа Юлианчик, мой милый… Страшно скучно без тебя. Я бы отдала полмира, чтобы видеть тебя, расцеловать твои пухлые, аппетитные ручки… Зимой все улучшится, и характер свой, честное слово, изменю».

Судя по письмам, она в это время лечилась сеансами гипнотизма. Сеансы были неудачны, она не засыпала и жаловалась мужу на «врачей-шарлатанов», даром получающих деньги.

«Ненавижу знакомиться и глубоко ненавижу гостей обоего пола, – пишет она дальше. – Солнышко ты мое красное, пиши мне скорей. Обнимаю тебя и целую так же горячо, как люблю. Горячо любящая тебя жена и друг…» «Моя духовная жизнь постоянно с тобою. Я влюблена в тебя и обожаю…»

«Теперь будут жалеть тебя, – прорывается у нее в другом письме, – что ты – несчастная жертва, женился на нервнобольной… За все мерзости, которые я тебе делала, чувствую себя виноватой перед тобой…»

В 1898 году в ее письмах попадаются фразы: «Я буду прежней, но в улучшенном виде… Как хорошо иметь деньги и быть самостоятельной!»

В следующем году у нее уже прорывается глухое отчаяние и недовольство жизнью:

«О как на душе гадко и темно! Мне так жутко, так жутко!» В это время она была уже на высших курсах в Петербурге и высказывала намерение оставить их. Мужу она пишет:

«Дуся! Почему ты не едешь в Варшаву? Тебя это развлекло бы». В том же году она получает от Донберга записку на немецком языке: «Мое милое сердечко! Сегодня я прибыть не могу», а через день пишет мужу: «Обнимаю тебя, мой дорогой Юля».

Одно из ее писем читается при закрытых дверях.

Когда отношения супругов обострились в высшей степени, Юлиан Геккер в своем письме к родным горько жаловался на жену. Он узнал, что она оговаривала его перед знакомыми во всевозможных подлостях, выдумывая небылицы.

«Что это: квинтэссенция человеческой подлости или сумасшествие? – пишет он. – Если первое, то надо взять себя в руки и не обращать внимания на негодную, скверную женщину. Если второе, то ее, бедную, надо лечить».

Дальше в переписке Ольги Геккер попадается: «Я каждую ночь вижу смерть… страшно страдаю. Меня угнетает мысль, что я не человек, а лишняя тварь и тебе не нужна. Но должна же, наконец, наступить перемена в моей духовной жизни!.. Ах, если бы быть здоровой! Это самое главное, а то болезнь тормозит все». «Как человека, я тебя люблю, но как мужа – нет, не знаю. В душе у меня холодно, сыро, затхло, как в сарае. Мужем и женой мы уже не можем быть».

В марте 1900 года Юлиан Геккер обращается к жене с укоризной: «Ты – скверная по своей натуре, душонка у тебя мелкая».

«Тоска, хоть топись, – попадается в последних письмах жены. – Если мой магазин пойдет плохо, к черту, то я покончу свою проклятую жизнь. Он оказался патентованным мерзавцем и подлецом, а ты – мой милый, дорогой. Твой друг-жена Леля».

Донбергу она пишет: «Я все та же» – и обрушивается на Юлиана Геккера с бранными выражениями, называя его в письме к профессору «этот проклятый муж».

Судебное следствие закончилось опросом экспертов. В общем экспертиза приходит к убеждению, что подсудимый во время преступления не страдал душевной болезнью и находился лишь в возбужденном состоянии. В отношении самой Ольги Геккер эксперты высказались, что она является наиболее типичной представительницей истерии.

Слово предоставляется обвинительной власти.

Во всем этом деле товарищ прокурора Новицкий усматривал мрачную картину одной из семейных драм, которые, к сожалению, все чаще и чаще разыгрываются в наше нервное время. Заключительный акт этой драмы – кровавая развязка и неожиданная смерть видного общественного деятеля-ученого. Убийство это произвело в публике огромную сенсацию. Профессора Донберга знали не только в Петербурге, но и во всей обширной России, и за границей. Допустим ли подобный ужасный самосуд со стороны обвиняемого? Вот вопрос, на который должны ответить присяжные заседатели. Со своей стороны обвинитель находит, что на любовь, как на причину преступления, нельзя ссылаться в данном деле. Истинная любовь тесно связана с уважением и доверием к любимому человеку. Истинная любовь отдает свою жизнь, свое «я» на благо другому. В настоящем случае это – не святая, а плотская любовь, с ее эгоизмом и чудовищной ревностью со стороны подсудимого. В семье столкнулись два человека: нервная, озлобленная жена и пожилой, уже утомленный жизнью муж. Они тяготились друг другом, и, к несчастью, у них не было детей, которые могли бы еще спасти расползавшуюся семью.

Товарищ прокурора набрасывает общую характеристику действующих лиц этой тяжелой драмы, указывая на важную потерю, какую понесло общество в лице убитого профессора. К обоим Геккерам он относится предубежденно в отношении роли, сыгранной ими с покойным Донбергом. Последний мог пожалеть молодую женщину, поверив в ее несчастно сложившуюся судьбу, и она, поставив себе целью выйти замуж за богатого, известного профессора, сама пошла к нему со своей любовью и кокетством. Юлиан Геккер свел за это счеты с Донбергом, и тот заплатил своею жизнью. Теперь наступил для убийцы момент свести счеты с правосудием. Поднявший меч да погибнет от меча!

Защитник подсудимого присяжный поверенный С. П. Марголин начал свою речь с указания на дневник и первоначальные письма жены подсудимого, в которых рисуются прекрасные картины семейного счастья:

– Был канун свадьбы, два часа ночи. Молодая Фрейганг проводила свой последний девичий вечер. Ей хотелось поделиться своими мыслями, и она послала своему возлюбленному дневник и письмо. Пробегая дневник, мы наблюдаем в нем много экстаза. Она не находит имени тому человеку, который предложил ей «руку помощи» в минуту нравственного и духовного упадка. Человек, женившийся на ней, никогда об этом не пожалеет. Дневник обрывается страстной молитвой к Пречистой Божией Матери за ниспосланное ей счастие.

Перед нами письма Ольги Андреевны Геккер. Какая пылкая любовь! Она называет своего мужа: «Милый и дорогой Юлианчик», «Мое красное солнышко». «Мой дорогой, – пишет она ему, – днем и ночью, во всякое время, моя любовь духовная и жизнь с тобой, мое золото, моя радость…»

И вдруг неожиданно восьмого декабря – письмо Донберга, точно молния, упавшая с безоблачного неба. Ничто не предвещало этого письма. Это было неожиданное несчастие, упавшее на голову Геккера. Оно исказило его жизнь, захватило его могучей, железной рукой и выбросило его сюда, в зал судебного заседания, как преступника, как убийцу.

Подсудимый Геккер не защищается и не умаляет своего поступка. Все так ясно и просто. Под развалинами семейных неурядиц тысячи людей гибли от любви, ревности и оскорбления их чести. Геккер – один из многих, и вся его история стара как мир.

Задача защиты сводится прежде всего к устранению той накипи и тех наслоений, которые легли на это дело. Эта темная сторона дела создана Ольгой Андреевной Геккер в виде жалоб на мужа и оправдания своего поведения. Кто не слышал ее жалоб? Они рассеяны по всем уголкам настоящего дела, их слышала ее семья, все знакомые и между ними покойный Донберг. Она обвиняла своего мужа в скупости, скаредности, дурном характере. Что же мы видим в действительности? Мы видим, что сейчас после брака Юлиан Геккер, человек небогатый, повез свою жену за границу. Она была в Ялте, Стокгольме, в Финляндии, в Мариенгофе, в Евпатории. Все эти траты производились одним только Геккером, они превышали его средства и вели его к разорению. В августе тысяча восемьсот девяносто девятого года Ольга Андреевна пожелала покинуть Псков и переехала в Петербург. Муж немедленно уступил ее желаниям. Вынужденный жить по делам службы на небольшой железнодорожной станции, он мечется между местом своего служения и Петербургом, спит на засаленном кожаном диване, вызывает замечания со стороны начальства и в конце концов теряет службу. Все эти факты не вяжутся с обликом скупого, скаредного и неуступчивого мужа. Столь же неверно объяснение Ольги Андреевны об ее отношениях к мужу за время с седьмого мая по тридцатое июня. Она утверждает, что за этот период времени все нити их семейной жизни были перерезаны; между тем мы имеем свидетельские показания, что за этот период времени муж оставался у нее ночевать. В письме от одиннадцатого мая она пишет, мужу: «Приезжай в магазин, я тебя расцелую, и все будет хорошо». В письме от двадцать второго мая она говорит своему мужу: «Дуся, приезжай». Двадцать третьего мая она видит своего мужа во сне. Все эти письма дают нам право утверждать, что с седьмого мая по тридцатое июня Ольга Андреевна обращалась с подсудимым" как с мужем. Последнее обвинение, проникшее в дело от имени госпожи Геккер, подчеркивает разницу лет между мужем и женой. Об этой разнице лет здесь много и настойчиво говорилось. Что сказать по поводу этого? Ольге Андреевне, когда она вступала в брак, было двадцать три года, она вышла из интеллигентной семьи, получила воспитание и образование. Никто не заставлял ее писать сорокалетнему жениху: «Я обожаю своего золотого Юлека».

Касаясь существа настоящего дела, присяжный поверенный Марголин видит, что в центре его скрывается семейное правонарушение. Здесь гнездо дела и отсюда все. Это семейное правонарушение доказано всем судебным следствием. На суде было оглашено письмо подсудимого, в котором прямо сказано: «Пока ты считаешься юридически моей женой, ты должна себя вести так, как это требуют светские приличия и каноны Церкви». Затем в другом письме Геккер пишет: «Живи отдельно, в твои дела я вмешиваться не буду, тебя к себе не потребую. Если ты действительно кого-нибудь полюбишь, я дам тебе развод, но я тебя предупреждаю, что пока ты носишь мое имя, ты должна себя вести как женщина честная». Несмотря на эти предупреждения, Ольга Андреевна 17 июня 1900 года, зная хорошо, что муж ее находится в Петербурге, спокойно отправилась на яхту Донберга, предварив прислугу, что она вернется домой через два дня…

Защитник переходит к нравственной оценке личности профессора Донберга:

– Это был человек пятидесяти лет, в сущности уже уставший и страшно занятой. Он видел в госпоже Геккер замужнюю женщину, не любящую мужа. Ему рисовалась картина маленького флирта, отдых от трудов с хорошенькой женщиной. Его действительные отношения к Ольге Андреевне всего лучше определяются тем фактом, что он дважды от нее отказался. Его поведение на яхте равным образом не свидетельствует о серьезности его намерений. Спокойно играя сердцем Геккера, он привез его жену на яхту и среди матросов провел с ней две ночи. На требование мужа жениться он ответил, что это не входит в его планы, и утратил свое спокойствие только тогда, когда красный огонек выстрела поразил его насмерть.

Где же скрываются нормальные и легальные выходы из той ужасной коллизии, жертвой которой стал Геккер. Вопрос этот обсуждался философами и моралистами. Где же эти выходы?

Подумайте только, сколько пережил подсудимый прежде совершения убийства? Его несчастия начались с восьмого декабря. Письмо Донберга, перехваченное им, терзало и мучило. Доверчивый и простодушный раньше, подсудимый стал шпионом; он подслушивает сплетни, ищет признания на лице жены, готов подкупить слуг. Потом он пережил две ужасные ночи, в течение которых метался как зверь, разыскивая свою пропавшую жену. Он пережил утро на яхте, когда истина предстала пред ним во весь ее рост. Он сам видел эти каюты, где спала его жена. Матрос повторил ее имя… Встаньте рядом с этим человеком! Три года тому назад он был с этой женщиной в церкви, его соединили с ней молитвы и благословение Божие. Кругом горели свечи, его окружала семья, он принимал эту женщину от Бога, – и вот вчера на яхте она открыто ушла в эту спальню! Соберите эти усилия человека удержаться от кровавой расправы – и вы увидите, какую ужасную тяжесть нес на себе подсудимый в последнюю ночь накануне убийства. О чем он только не передумал! Он говорил себе: «Я все сделал, я ходил к нему, предостерегал и ничего не получил, кроме новой обиды». И чем больше думал о своем несчастий, тем крепче и властнее его охватывала ревность. Эта страсть уже давно душила его в своих объятиях. Она не отставала от него с восьмого декабря и все шептала ему в уши: «Заступись за себя и за жену. Разве ты не знаешь, что она больна, что она любит тебя одного». А над всем этим высилось сознание о поруганной чести.

Рано утром он встал, зарядил револьвер и пришел к Донбергу. Положив пред ним письмо, он потребовал женитьбы. Тот стал читать и что-то говорить. Но Геккер его уже не понял. Он жадно рассматривал лицо Донберга, и вдруг какое-то бешенство нахлынуло в его душу. Перед ним выросло что-то бесформенное, отвратительное, и он убил его…

В заключение защитник обрисовал духовный мир подсудимого после совершения преступления и просил судей быть снисходительными к делам подобного рода.

Другой защитник, присяжный поверенный П. Г. Миронов, дав обстоятельный анализ дела, также подробно остановился на пережитой Геккером семейной драме:

– Профессор Донберг, преступивший свое слово, являлся для него палачом в этой драме, и опозоренный муж, спасая свое доброе, незапятнанное имя, решительно потребовал, чтобы его вероломная жена и по закону принадлежала своему любовнику. Профессор отказался от женитьбы на ней. Произошло глубокое несчастие, которое лишило общество одного из лучших врачей и искалечило две жизни. Но здесь нет преступника, а только несчастный человек, бывший хорошим, добрым мужем. Оправдать его можно не ради милости, но ради правды. Это не будет помилование, а только правдивый, святой суд.

После всестороннего резюме председательствовавшего присяжные удалились в совещательную комнату и через 1 1/2 часа вынесли Ю. А. Геккеру обвинительный вердикт, признав его виновным в убийстве в состоянии запальчивости и раздражения, но заслуживающим снисхождения.

Резолюцией суда Ю. А. Геккер был приговорен к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и к отдаче в исправительные арестантские отделения на три года.

АННА КОНОВАЛОВА

Молодая, красивая женщина двадцати лет Анна Коновалова обвинялась в убийстве своего нелюбимого мужа.

Преступление было открыто совершенно случайно.

9 декабря 1896 года, охотясь в нескольких верстах от Старой Руссы, отставной подполковник С. Орловский заметил на Дубовицком выгоне неизвестного человека, лежавшего ничком в снегу. Присмотревшись, охотник, к своему ужасу, увидел, что неизвестный был мертв, и немедленно сообщил о своей страшной находке ближайшей сельской полиции.

После медицинского освидетельствования было выяснено, что неизвестный, имевший на вид не более тридцати лет, за несколько дней до этого был удушен во время сна.

С найденного трупа было снято несколько фотографий, но, несмотря на предъявление их окрестному населению, мертвый никем не был опознан, и в течение двух лет звание убитого оставалось тайной для судебного следствия.

В январе 1899 года старорусской уездной полиции случайно удалось узнать, что несколько месяцев тому назад в деревню Пеньково, Старорусского уезда, приезжала старуха Анна Киселева и хвалилась знакомым, что дочь ее сделалась певицей и, овдовев в последнее время, может снова выйти замуж.

Одновременно с этим полиция узнала также, что крестьянка Екатерина Павлова проговорилась как-то своим знакомым о том, что найденный на Дубовицком поле в 1896 году мертвый человек и есть именно первый муж дочери Киселевой. По ее намекам оказалось, что он был преднамеренно убит в Петербурге, затем для сокрытия следов преступления его перевезли в сундуке в Старую Руссу.

– Стоит только мне захотеть, и я всегда могу получить деньги от певицы Коноваловой за то, что хорошо спровадила ее мужа, – загадочно говорила Павлова.

На произведенном по этому поводу следствии обнаружилось, что с ноября 1896 года в Старой Руссе, часто меняя квартиру, проживали крестьянка Анна Коновалова, прописанная в участке под именем «певицы», и ее подруга Екатерина Павлова. Обе они вели разгульный образ жизни, часто выезжая в Петербург, и слыли всюду за особ легкого поведения.

Узнав, что у Коноваловой действительно в начале декабря 1896 года пропал без вести муж, полиция предъявила его матери и сестре в Петербурге фотоснимок с найденного около Старой Руссы трупа. Присмотревшись к изображению на карточке убитого, обе женщины тотчас же признали в нем исчезнувшего крестьянина Петра Коновалова.

По справкам оказалось, что семейная жизнь Коновалова сложилась очень неудачно. Жена его Анна вскоре же после свадьбы обзавелась любовником, бросила мужа и ступила на скользкий путь порока. Прельстившись вольной, беспечной жизнью, она падала все ниже и ниже и, наконец, превратилась в одну из «этих дам», продающих свои ласки каждому встречному.

В первых числах декабря 1896 года Коновалов, живший отдельно от нее, сказал своей матери, что беспутная жена просит у него отдельный вид на жительство.

5 декабря он отправился, по приглашению жены, к ней на квартиру и с того времени не возвратился более домой.

Через два дня после этого в Старую Руссу приехала с утренним поездом из Петербурга подруга Коноваловой Екатерина Павлова и привезла с собой большой, тяжеловесный сундук. Подрядив на вокзале извозчика, она отправилась в деревню Большое Вороново и свалила здесь сундук во дворе знакомого крестьянина.

Затем таинственный сундук был отвезен в деревню Жилой Чернец, где проживал отец Павловой Павел Анисимов.

Загадочное исчезновение мужа Коноваловой, путешествие со странным сундуком ее подруги и, наконец, обнаружение трупа в окрестностях Старой Руссы – все это подтверждало подозрение против Анны Коноваловой, и в том же году 19 февраля она была арестована.

Когда ей показали фотоснимок с найденного около Старой Руссы трупа, она задрожала и тотчас же чистосердечно созналась в своем преступлении.

Да, она виновата в ужасной смерти мужа. С ее ведома Екатерина Павлова и ее дальний родственник Дмитрий Телегин накинули петлю на мужа и задушили его. Знавшая об убийстве мать Коноваловой после дала свой сундук, и Павлова увезла в нем труп.

В результате к уголовной ответственности, помимо Коноваловой, были привлечены также Дмитрий Телегин, Павлова, ее отец и Анна Киселева.

Рассмотрение дела продолжалось четыре дня (в декабре 1899 года) и привлекло в зал санкт-петербургского окружного суда многочисленную публику.

Заседание открылось монотонным чтением обвинительного акта, в котором подробно описывались обстоятельства, при каких был найден труп Коновалова в 1896 году.

Жена убитого начинает все более и более волноваться, раздаются истерические крики, и с ней делается дурно. По предложению председательствующего чтение акта приостанавливается и, чтобы успокоить подсудимую, объявляется временный перерыв заседания. Далее Коновалова спокойно выслушивает обвинительный акт, и только багровый цвет лица выдает ее внутреннее напряженное состояние.

На вопрос председателя, признает ли она себя виновной в предумышленном лишении жизни ее мужа, она взволнованно встает со своего места и тихо произносит: «Виновата». Так как другие подсудимые на предварительном следствии отрицали свою виновность, то они на время удаляются из зала, и слово предоставляется Анне Коноваловой.

Прерывающимся голосом, беспомощно взглядывая вокруг себя, она передает историю своей жизни.

Семи лет от роду она была привезена матерью из деревни в Петербург, попала в детский приют и пробыла в нем до пятнадцатилетнего возраста, обучившись за это время грамоте и шитью. Шестнадцати лет ее увидел Петр Коновалов, простой рабочий-слесарь, и, не спрашивая ее согласия, через свою сестру и мать посватался к ней. Мечтавшая о лучшей доле, чем брак с мастеровым, Анна не могла полюбить своего жениха, тем более что ей и встречаться с ним пришлось всего два раза, и стала умолять свою мать не губить ее, выдавая замуж за нелюбимого, противного ей человека. Но на ее мольбы никто не обращал внимания, и, против воли девушки, ее вскоре выдали замуж. Во время венчания она впала в полнейшее отчаяние и находилась в бессознательном состоянии.

– Настала тяжелая жизнь с нелюбимым мужем, – с плачем продолжала свой грустный рассказа Анна, – муж был груб, циничен и как дикий зверь набросился на меня. На все мои просьбы пощадить меня, относиться ко мне более человечно, он только со смехом говорил: «Зачем же ты замуж выходила, когда так нежничаешь?» И, не обращая внимания на то, что я невыразимо страдала от его дикого отношения ко мне, он каждый день продолжал меня беспощадно мучить. Никогда я не слышала от него ласкового, задушевного слова, и хотя он не бил меня, но зато сплошь и рядом, в особенности по ночам, жестоко щипал меня. С течением времени он стал возвращаться с работы домой пьяным и, когда я укоряла его, заводил со мною ссоры, продолжая беспрестанно оскорблять меня, как женщину. Когда он не пил, характер его был сравнительно тихий, скромный; но после водки он делался невозможным, и я с трудом переносила его присутствие. Чтобы улучшить свое положение, я просила его бросить совсем пить водку; он несколько раз обещал исполнить эту просьбу, воздерживался от пьянства, но затем снова прорывался, и снова возобновлялась моя горькая доля.

В конце концов, жизнь с постылым человеком стала ей в тягость; молодую женщину неудержимо потянуло на волю, и, бросив мужа, она перешла жить к своей матери. В 1895 году, чтобы зарабатывать себе кусок хлеба, она делается певицей в одном из увеселительных садов. Красивая внешность ее обращает на себя внимание любителей прожигания жизни, и она вскоре поступает на содержание к одному из них, нанявшему для нее квартиру и давшему на первоначальные расходы четыреста рублей. Через четыре месяца она, однако, бросает своего любовника и начинает ездить в Старую Руссу, где зарабатывает деньги пением. Зимой 1896 года Коновалова стала просить мужа, чтобы он выдал ей отдельный паспорт. Несмотря на ее мольбы, муж все более и более оттягивал выдачу паспорта, стал приходить к ней на квартиру, пьянствовал и вообще вел себя предосудительно. Не зная, как отвязаться от опротивевшего ей человека, погубившего ее молодость, Коновалова с плачем пожаловалась на него своей близкой знакомой Екатерине Павловой. Последняя пообещала избавить ее от постылого мужа под условием, что Коновалова будет признательна ей за это; но что она задумала сделать – Коновалова, по ее словам, первоначально не догадывалась.

В роковой день убийства, после неудачных попыток споить Петра Коновалова водкой, Павлова объяснила своей подруге, что она вместе со знакомым их Дмитрием Телегиным задушит ее мужа.

– Но как же ты это сделаешь? – испугалась Коновалова. – Ведь он очень сильный, с ним трудно справиться.

– Не бойся… Мы уж сделаем как следует.

В план Павловой были посвящены также мать Коноваловой, Анна Киселева, и крестьянин Дмитрий Телегин, и они все сообща стали совещаться, как бы без хлопот справиться с мужем Коноваловой. В результате они остановились на мысли напоить его до беспамятства, во избежание сопротивления, а затем, пользуясь его беспомощным положением, удушить. С этой целью пришедшего в этот день в гости к жене Петра Коновалова умышленно начали спаивать водкой. Ничего не подозревавший муж безостановочно пил, все более и более пьянел и, наконец, свалившись на стул в гостиной комнате, погрузился в мертвецкий сон.

– Ну! – начала торопить Павлова.

– Какой праздник-то завтра! Николая Угодника! А мы что затеяли… – нерешительно протянул Телегин.

– Ничего, Бог постит. Вот давайте лучше помолимся Николаю Угоднику, чтобы он послал нам успех, – сказала Павлова.

И они начали истово креститься, обратившись к иконе Святителя.

– Ой, страшно! – с ужасом говорила жена Коновалова.

– Пустяки! Перестань глупить, – ответила ее подруга.

Телегин с Павловой подошли к спавшему Коновалову, взяли его за голову и ноги и, перетащив на ковер в спальню, спустили на окнах шторы.

Было два часа ночи, и в комнате, где подготовлялось преступление, был оставлен горевшим только один ночник.

Павлова взяла шелковый шнур от корсета своей подруги и, попробовав его крепость, сделала мертвую петлю.

В это время, по словам Коноваловой, мать ее, видя, что Павлова действительно собирается привести в исполнение свой злой умысел, начала горячо протестовать против готовящегося преступления. Но ее уже никто не слушал, и, пригрозив позвать полицию в квартиру дочери, Киселева вышла на улицу.

– Жаль мне было мужа, – поясняет Коновалова с дрожью в голосе и подносит платок к побледневшему лицу. – Но так уж Бог судил…

Прежде чем приступить к делу, удостоверились, насколько сильно опьянела жертва. Но на все толчки Коновалов только глухо мычал.

– Готов, – сказала жена и на всякий случай стала у дверей спальни на карауле.

Телегин связал веревкой ноги спавшего, и Павлова приблизилась к нему с шелковой петлей. Через минуту оба они наклонились над своей жертвой – и у Коноваловой похолодело сердце. Преступная жена задрожала, глаза ее застлало туманом, и она уже не видела, кто душил несчастного Коновалова. Послышалось короткое, сдавленное хрипение, и Анна Коновалова почувствовала сильный удар в ноги. Это задыхавшийся муж в предсмертной агонии забился на полу и задел ее своими связанными ногами.

После настала зловещая тишина…

Коновалова волнуется, вспоминая эти подробности. Несмотря на три года, истекшие со времени убийства ее мужа, картина ужасного преступления как бы запечатлелась в ее мозгу. Она тяжело, порывисто дышит, и председательствующий, чтобы дать успокоиться ей, объявляет перерыв.

Когда заседание возобновляется, Коновалова тихим голосом продолжает свой рассказ.

Труп задушенного решено было поскорее убрать из Петербурга. С этой целью преступники взяли у матери Коноваловой объемистый сундук, длиной до двух аршин, выбросили вещи и втиснули в него боком тело убитого. Сундук зашили в простыню и обвязали веревками. Все проделывалось очень хладнокровно, как будто это был самый обыкновенный багаж.

На рассвете, когда в городе еще горели фонари, Телегин нанял двух легковых извозчиков. На одну пролетку положили сундук с убитым, в другой поместились

Коновалова и ее подруга, и через полчаса они уже были на Николаевском вокзале. Здесь Коновалова купила подруге билет для проезда по железной дороге и дала ей на расходы сорок пять рублей. Сундук был сдан в багаж, и с девятичасовым утренним поездом Екатерина Павлова выехала в Старую Руссу. Через несколько дней она возвратилась в Петербург и похвалилась подруге, что все обделано благополучно. За свои «труды» она стала просить еще денег, взяла у подруги несколько шелковых платьев и вообще, пользуясь случаем, по словам Коноваловой, буквально начала систематически обирать ее. Телегину за участие в преступлении Коновалова дала сто рублей.

Председательствующий приказывает ввести в зал суда Екатерину Павлову.

Подсудимая – лет тридцати, с некрасивым, скуластым лицом. Слегка калмыцкий тип и беспокойное выражение запавших глаз. Держится на суде хладнокровно. Она решительно отрицает свою виновность, и вслед за ней вводятся один за другим остальные подсудимые.

Человек лет тридцати семи, с антипатичным, хищным выражением лица, с хитрыми подслеповатыми глазами, Дмитрий Телегин производит отталкивающее впечатление. Анна Иванова Киселева, сорока шести лет, представляет собой безликую фигуру, с тупым, покорным взглядом глаз. Крестьянин Павел Иванов Анисимов, сгорбившийся шестидесятилетний старик, с спускающимися на лоб седыми космами волос, простодушно-недоумевающе посматривает на окружающую его обстановку.

Председательствующий опрашивает Анисимова, обвиняющегося в том, что, не принимая участия в убийстве Коновалова, он с целью сокрытия следов преступления отвез труп на Дубовицкий выгон и бросил в снег.

– А Бог ведает… Пришел, значит, я пьяный из гостей; ну, дочка и стала просить – отвези, мол… Вижу – человек мертвый, много хлопот с ним, и повез, – говорит старик. – А что был ли он убит – я про то не ведал. Думал – мертвец, да и только.

В свою очередь Павлова сознается только в вывозе трупа убитого из Петербурга в Старую Руссу. По ее словам, она также не знала, что Коновалов был убит, а считала его помершим естественной смертью. Кто задушил его – она не знает, но в ночь на 6 декабря видела будто бы в гостях у подруги неизвестного ей «черного мужчину». После Коновалова вошла к ней в комнату и стала просить отвезти куда-нибудь ее умершего мужа.