Текст книги "Преступный мир и его защитники"

Автор книги: Н. Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

ПОБЕГ В АМЕРИКУ

Летом 1901 года в квартире богатой купчихи А. А. Мальм в Петербурге было обнаружено крупное хищение.

4 июня госпоже Мальм понадобились деньги, и она стала отпирать свой несгораемый железный сундук. К ее удивлению, однако, ключ решительно не входил в замочную скважину, и ей пришлось наконец обратиться к помощи своего брата. Тот, осмотрев замок, сразу догадался, в чем дело: в замочной скважине находился сломанный конец другого ключа.

После долгих усилий сундук удалось все-таки открыть, и госпоже Мальм оставалось только наглядно убедиться, что она сделалась жертвой дерзкой кражи. Все процентные бумаги, хранившиеся в сундуке, на сумму свыше 42 000 рублей, оказались исчезнувшими.

Так как за два дня до этого из квартиры госпожи Мальм неизвестно куда скрылся ее лакей, молодой, 25-летний человек, Ян Латтик, то подозрение в краже процентных бумаг невольно пало на него. Тем не менее, несмотря на тщательные розыски, местопребывание его долгое время оставалось неизвестным. Удалось лишь обнаружить, что исчезнувший лакей был близко знаком с крестьянином Яном Мустом, служившим слесарем на заводе «Феникс», и часто виделся с ним. 2 июня этот слесарь, тоже молодой человек, подарил своему брату Югану 120 рублей, передал 5 рублей на подарок невесте и, не взяв на заводе расчета, внезапно поспешил уехать из Петербурга.

Прошло некоторое время. За братом Муста был учрежден тайный надзор, и в конце июня полиция узнала наконец, что на его имя пришло из Гамбурга письмо. Оно было перехвачено и передано для прочтения служившей у госпожи Мальм немке Вильгельмине Михлер. Последняя, ознакомившись с содержанием письма, сообщила полиции, что Муст находится в Гамбурге вместе с Латтиком и намеревается ехать через «большое море», если только Латтик не обманет и даст ему деньги.

Таким образом, становилось несомненным, что процентные бумаги госпожи Мальм были украдены ее лакеем, бежавшим за границу. По поручению потерпевшей Вильгельмина Михлер поспешила выехать в Гамбург, чтобы задержать его, но было поздно, и она не застала там ни Муста, ни его приятеля. Оба они, как оказалось, еще 30 июня успели выехать на пароходе «Св. Патриций» в Нью-Йорк.

Полгода о них не было ни слуху ни духу, как вдруг 30 декабря Ян Муст снова появился в Петербурге. Его немедленно арестовали, а через месяц после этого в Петербург возвратился из-за границы и сам Латтик.

На допросе лакей-беглец чистосердечно сознался в похищении процентных бумаг и объяснил, что кража эта была совершена им по предварительному уговору с Мустом, который изготовил для него поддельный ключ. Разменяв процентные бумаги в банкирских конторах, оба они бежали из России в Гамбург, а оттуда уехали в Северную Америку. Первоначально они поселились в Нью-Йорке, а затем начали кочевать по различным американским городам. Муст вскоре заскучал по России, где у него оставалась невеста, и наконец, рискуя своей свободой, решил во что бы то ни стало вернуться на родину. После его отъезда Латтик почувствовал себя совершенно одиноким в чужой стране. Его стала одолевать тоска, бывшие при нем деньги быстро уходили, и в довершение всего его обокрали в Филадельфии на крупную сумму. Волей-неволей и он принужден был возвратиться в Россию.

Однако приятель Латтика решительно отвергал свое соучастие в похищении процентных бумаг и утверждал, что хотя он и был знаком с Латтиком, но ездил в Гамбург исключительно на свои собственные средства, чтобы приискать работу.

Впоследствии и Латтик значительно изменил свое первоначальное показание и стал настаивать, что он оговорил своего приятеля и что тот действительно ничего не знал о совершенной у госпожи Мальм краже.

Осенью прошлого года и лакей и слесарь предстали перед присяжными заседателями.

На суде Ян Латтик подтвердил свое признание в краже процентных бумаг. По его словам, зная, где хранился капитал хозяйки, он сам смастерил поддельный ключ, открыл сундук и вынул из него сверток с процентными бумагами. Когда он вышел на улицу, ему случайно попался навстречу слесарь Муст. Из опасения, чтобы кто-нибудь не отнял у него деньги, Ян Латтик стал уговаривать приятеля ехать с ним за границу. Муст подумал, что госпожа Мальм сама наградила деньгами своего лакея за хорошую службу, и согласился на предложение приятеля.

В Филадельфии Латтику пришлось познакомиться с представительным господином еврейского происхождения, и тот, пообещав приискать для него хорошее место, завел его в подозрительный дом. Там было очень весело, танцевали разряженные женщины и царил бесшабашный разгул. Латтику любезно поднесли стакан особой настойки. Он выпил ее и вскоре впал в бессознательное состояние.

Очнулся Латтик уже на мостовой, посреди улицы. Представительного незнакомца нигде не было видно.

Хватившись за карман, в котором было зашито до 30 000 рублей банковыми билетами, «русский американец» заметил, к своему ужасу, что он сделался жертвой наглого грабежа. На дорогу оставалась только небольшая сумма, и Латтик еле-еле добрался до России.

Несмотря на то что Ян Латтик, выгораживая своего приятеля, принимал всю вину на себя, товарищ прокурора Христианович поддерживал обвинение против обоих подсудимых.

Защищали обвиняемых присяжный поверенный Бобрищев-Пушкин (слесаря) и помощник присяжного поверенного Крепе (лакея).

После продолжительного совещания присяжные заседатели вынесли обвинительный вердикт только одному Латтику.

Резолюцией санкт-петербургского окружного суда он был приговорен к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и к отдаче в исправительные арестантские отделения на два года шесть месяцев.

Ян Муст был признан оправданным по суду.

ОТРАВЛЕНИЕ

На рассмотрение санкт-петербургской судебной палаты зимой прошлого года поступило интересное бытовое дело о мещанине Якове Ворстмане, обвинявшемся в отравлении своей родственницы.

Как выяснилось на следствии, подсудимый проживал вместе со своей семьей в окрестностях Ревеля и пользовался обыкновенно репутацией хотя и бедного, но скромного труженика. Семья его состояла из жены и нескольких малолетних детей. Достатки были небольшие, приходилось урезывать расходы и нередко отказывать себе в самом необходимом. Тем не менее Ворстманам все-таки жилось сравнительно хорошо благодаря согласию в семье.

И вдруг скромная, обыденная жизнь этой семьи была резко нарушена приездом богатой тетки Ворстманов.

Старушка преклонных лет, смотревшая уже в могилу, Христина Вебер обладала довольно значительным капиталом, и немудрено, что все Ворстманы встретили ее с распростертыми объятиями.

Началось усердное соревнование между Яковом Ворстманом и другими родственниками. Все наперебой желали переманить к себе богатую старушку, чтобы чем-нибудь поживиться от нее. В конце концов победа осталась за Ворстманом, и тетка поселилась в его семье.

Мало-помалу он стал прибирать старушку к рукам и предлагал ей различного рода денежные комбинации, чтобы капитал приносил пользу. Старушка вполне доверилась своему любезному племяннику, и, воспользовавшись этим, Ворстман весь ее капитал положил в банк на свое имя. После этого обращение его с теткой уже изменилось. Он начал небрежно относиться к ней, перестал быть почтительным, и отношения между ним и Христиной Вебер постепенно все более и более ухудшались.

Наконец старушка принуждена была оставить семью Ворстмана и решила переехать к его матери и сестрам.

Очевидно, это совсем не входило в расчеты племянника, и он стал явно противодействовать свиданиям старушки с другими родственниками. Все Ворстманы перессорились между собой и озлобленно смотрели друг на друга. Ни о каких родственных чувствах уже не было и помина.

Так продолжалось до осени 1901 года, когда Христина Вебер вдруг тяжко заболела. Болезнь ее оказалась загадочной. 16 ноября старушка, бывшая раньше здоровой, внезапно почувствовала в организме сильные боли, 19 ноября Яков Ворстман поспешил зачем-то уехать из дому, а через два дня его тетка отдала Богу душу. Скоропостижная смерть ее носила ясные следы отравления, и в результате все упорно заговорили, что в этом виновен не кто другой, как ее племянник, польстившийся на деньги Вебер.

Собранные против Ворстмана улики казались несомненными, и он был привлечен к уголовной ответственности как обвиняемый по 1451 ст. улож. о нак.

Предварительное следствие складывалось неблагоприятно для него. Факт отравления Вебер был безусловно подтвержден врачебной экспертизой. Жена Ворстмана старалась убедить всех, что старушка-тетка могла и сама нечаянно отравиться, принимая лекарство вроде гофманских капель. Однако при расследовании во всей квартире Ворстманов не только не оказалось какого-либо лекарства, но даже и аптечных склянок. Между тем против подсудимого было и его бегство из дому незадолго до смерти тетки, и различные косвенные обстоятельства: захват денег старушки, ссоры с ней.

Помимо того, Яков Ворстман неожиданно обрел себе на судебном следствии суровых обвинителей в лиде своей матери и сестер. Все они представили целый ряд случаев враждебных отношений между подсудимым и его теткой, которые, по их мнению, и привели к роковой развязке. Ворстмана они считали, несомненно, виновным в смерти Вебер. Это далеко не родственное показание матери с сестрами на сына и брата производило тяжелое впечатление.

Основываясь на данных следствия, товарищ прокурора Гриневич находил преступление Якова Ворстмана вполне доказанным фактом и потому поддерживал против него обвинение.

Защитником подсудимого выступал присяжный поверенный В. И. Добровольский, который произнес следующую речь:

– Господа судьи! Нельзя отрешиться от того впечатления, которое оставляют в настоящем деле обличительные показания матери и сестер подсудимого Ворстмана. При поверхностном, не критическом отношении эти показания должны послужить основанием к безусловному обвинению. Но для меня это свидетельство матери и сестер, которое составляет главный материал по делу, не уличает, а оправдывает Ворстмана. При естественных отношениях нельзя себе представить, чтобы мать и сестры обвиняли своего сына и брата в тягчайшем преступлении, хотя бы у них и существовала полная и несомненная в том уверенность. Раз же мать выступает обвинительницей своего сына, то мы можем сказать, что вражда и ненависть этих лиц между собой дошли до сверхчеловеческих отношений, и правосудие с подобным негодным материалом, конечно, оперировать не может. Раз мы отбросим показание матери и сестер подсудимого Ворстмана, то вместе с тем из дела выпадает целый ряд ими же выставленных, или, правильнее говоря, созданных ими, улик. Стремление Ворстмана поселить у себя старуху, захват им ее денег, внесение их в банк, по его настоянию, на его имя, недопущение родственников до свидания со старухой и, наконец, дурное с ней обращение после захвата ее денег – ведь все это есть та накипь в деле, которая создана той враждой и ненавистью, которые возникли между Ворстманом, его матерью и сестрами.

Что же далее выставляется обвинением против Ворстмана? Единственно – факт неестественной смерти старухи Христины Вебер. Но этого, естественно, недостаточно не только для доказательства виновности Ворстмана, но даже для доказательства наличности в данном случае преступления. Из показания жены подсудимого видно, что в доме Ворстмана для истребления мышей всюду были разложены куски хлеба, отравленные так называемой швейнфуртской, или французской, зеленью. Старуха Вебер была подслеповата и, естественно, могла не различить отравленного хлеба. Слова жены подсудимого о нахождении в доме швейнфуртской зелени нашли себе подтверждение как в показаниях некоторых свидетелей, так и в данных экспертизы. Эксперты-врачи и химики первоначально признали, что отравление произошло при посредстве мышьяка, но затем, после показания жены подсудимого, удостоверили, что действительно имеется более данных, подтверждающих предположение, что отравление произошло посредством швейнфуртской зелени. Итак, мы имеем полное основание прийти к выводу, что в данном деле нет преступления, а лишь несчастный случай.

Но если даже предположить, что преступление доказано, что Вебер была отравлена, то возникает еще второй вопрос, который не разрешило и бессильно разрешить обвинение. Нам говорят о виновности мужа Ворстмана, но с таким же вероятием и даже с большим основанием можно говорить о виновности жены Ворстмана. Как известно, смерть старухи Вебер произошла 21 ноября, подсудимый же Яков Ворстман уехал из дому 19 ноября. Между тем, согласно всем свидетельским показаниям, смерть старухи сопровождалась картиной весьма острой формы отравления, что приводит к заключению, что яд был введен в организм умершей в ближайшее время до ее смерти. Таким образом, если старуха Вебер умерла от отравления, то оно должно было быть совершено одним из лиц, находившихся при ней в ближайшие часы пред наступлением смерти. Подсудимый Яков Ворстман в это время отсутствовал и стоит, следовательно, вне подозрения.

Если далее остановиться на уликах, специально уличающих, по взгляду обвинения, Ворстмана, то мы увидим, что они представляют ряд фактов, которые с одинаковым успехом могут быть обращены «за» и «против» подсудимого. Совершить преступление у Ворстмана не было ровно никакого стимула. Капитал старуха Вебер положила в кредитное учреждение на его имя без всякого принуждения, и, следовательно, для завладения капиталом Ворстману не требовалось прибегать к убийству. Переезд старухи к Ворстману также объясняется весьма просто: ее не захотело принять к себе семейство родственников ее Лимберг, а потому, получив там отказ, старуха поселилась у Ворстмана. Наконец, отъезд подсудимого не был бегством, как говорит обвинение, с места преступления; отъезд был вызван торговыми делами, подтверждением чего служит специальное приглашение, полученное Ворстманом от некоего Лифлендера.

В чем же основания для обвинения Ворстмана? – закончил защитник свою убедительную речь. – В настоящем деле можно найти основания для предположения несчастного случая с Вебер, для предположения виновности лиц, бывших при ней в день смерти, но в отношении подсудимого Ворстмана можно найти лишь достаточное основание для его оправдания.

После непродолжительного совещания санкт-петербургская судебная палата постановила считать Якова Ворстмана оправданным по суду.

КРАХ «РОССИЯНИНА»

Около 15 лет тому назад один из петербургских обывателей задался мыслью организовать на широких началах акционерное страховое и транспортное предприятие. Он выработал проект устава такого предприятия и познакомил с ним Э. Ф. Ландезена, камергера Д. В. Князева и П. П. Черемисинова, которые увлеклись этой идеей и согласились быть учредителями нового предприятия. В результате в Петербурге возникло страховое и транспортное общество «Россиянин», устав которого был высочайше утвержден 3 июля 1890 года. Основной капитал общества был определен в 2 500 000 рублей, для реализации которых следовало выпустить 10 000 акций стоимостью в 250 рублей каждая. Однако уже через полгода учредители возбудили ходатайство об уменьшении основного капитала до 1 500 000 рублей с выпуском только 6 000 акций. Подписка на акции пошла плохо, и к сроку оплаты их 50-процентным взносом – на 14 марта 1891 года – в кассу учредителей поступило лишь 311 000 рублей. Чтобы выпутаться из затруднительного положения и как-нибудь открыть действия общества, учредители решили обратиться к содействию Российского торгового и комиссионного банка, и последний через своего директора-распорядителя И. А. Слепушкина открыл им широкий кредит. Благодаря этому «Россиянин» мог уже начать свои операции, и 19 марта 1891 года состоялось первое общее собрание акционеров. В правление «Россиянина» были избраны: В. А. Евреинов – председателем, князь Н. И. Вадбольский, А. П. Менюшский, Н. А. Ухин и П. П. Черемисинов – директорами. Уже в начале деятельности правления возникли серьезные недоразумения между его директорами, принявшие вскоре такой острый характер, что И. А. Слепушкин признал необходимым устранить из правления некоторых лиц. Благодаря своему огромному влиянию он вскоре достиг того, что В. А. Евреинов принужден был сложить с себя звание председателя. После этого И. А. Слепушкин направил все усилия к тому, чтобы поставить возможно ближе к заведованию делами «Россиянина» своего знакомого – Н. П. де Росси, с которым он имел особое конфиденциальное соглашение по вопросу о возможно более широком и спешном сбыте имевшихся в комиссионном банке акций «Россиянина».

19 июля 1891 года состоялось чрезвычайное общее собрание акционеров «Россиянина», где наиболее крупными акционерами явились Российский комиссионный банк (1 296 акций), де Росси (800 акций), купец А. С. Семенов (400 акций), надворный советник Э. Ф. Пипер (200 акций). Оказалось, что ко дню этого собрания, по инициативе И. А. Слепушкина, из числа заложенных в комиссионном банке акций «Россиянина» были переведены 1 600 акций номинально на имя де Росси, который, в свою очередь, 800 акций перевел на имя старого знакомого Э. Пипера и еще на двух лиц, которые служили в страховом обществе «Помощь», где Н. П. де Росси занимал видный пост директора-распорядителя. Конечно, все они подали свои голоса за де Росси, который после собрания взял акции обратно, а оказавших ему дружескую услугу в награду перевел впоследствии на службу в общество «Россиянин».

В собрании 19 июля произошла полная перетасовка правления «Россиянина». Господа Евреинов, Ухин и Черемисинов вышли из его состава, и их место заняли де Росси, Семенов и Пипер, причем князь Вадбольский стал председателем правления, а де Росси – директором-распорядителем, с жалованьем в 12 тысяч рублей в год; кроме того, в его пользу отчислялись еще два процента с чистой прибыли общества. В этом же собрании было постановлено избавиться от одного из бывших директоров, «по его неблагонадежности», и возбудить против него уголовное преследование.

В результате Н. П. де Росси вступил в управление делами «Россиянина», но не как акционер, заинтересованный в правильном развитии общества, а лишь как агент Российского торгового и комиссионного банка, заботившийся только об интересах этого банка.

Князь Вадбольский только десять дней занимал председательский пост, а затем отказался от этого почетного звания и совсем ушел из состава правления. Его же место немедленно занял купец А. С. Семенов. Оставить должность председателя князь Вадбольский принужден был исключительно из-за де Росси, который систематически противодействовал ему во всем. Добившись удаления князя, де Росси предложил ему через Черемисинова «отступного» в сумме 24 000 рублей. Вместе с тем, удаленному «по неблагонадежности» директору за прекращение претензий к «Россиянину» дано было «отступного» в сумме 37 500 рублей, а какому-то мещанину Машкауцану за удачное в этом деле посредничество – 5 000 рублей.

3 августа 1891 года де Росси обратился в правление с докладом, в котором просил назначить ему в товарищи Э. Ф. Пипера, «так как он, де Росси, имел случай с давних лет близко познакомиться с высокими качествами и достоинствами господина Пипера». Правление согласилось, и Э. Ф. Пиперу было назначено особое, добавочное вознаграждение в сумме 8 000 рублей в год, с прибавлением одного процента из прибылей общества.

Наконец 28 сентября 1891 года «Россиянин» начал свою деятельность под непосредственным руководством Н. П. де Росси, который выговорил для себя по контракту годовое вознаграждение в сумме 19 000 рублей с неустойкой, на всякий случай, в размере 95 000 рублей.

Стремясь захватить в свои руки власть, де Росси вскоре добился от правления особой доверенности, которая делала его единоличным и бесконтрольным распорядителем всех дел общества. Тем не менее сознавая свою зависимость от Российского комиссионного банка, который имел большинство акций общества, де Росси заботился лишь о выгодах банка. Вся деятельность его красноречиво свидетельствовала о том, что существенные интересы «Россиянина» стояли в его глазах на втором плане и приносились в жертву интересам банка, самого де Росси и близких ему людей.

В течение короткого времени обществом было учреждено в России 368 транспортно-страховых и 85 исключительно страховых агентств, но дело в них велось в высшей степени беспорядочно. Никакого контроля над ними не было, и во всем царил полнейший хаос. Правление общества, например, насчитывало за томским агентством не сданных 43 513 рублей, а агентство утверждало, что оно имеет всего лишь 70 рублей. Пользуясь беспорядками, некоторые агенты не клали охулки на руку и брали все, что возможно; другие же занялись даже так называемой «торговлей пожарами». Само собой разумеется, что все это гибельно отражалось на материальных средствах общества.

Ссоры и крупные недоразумения возникали в обществе сплошь и рядом, причем они заканчивались обыкновенно тем, что лицам, могущим повредить молодому обществу, выдавалось крупное «отступное». Поссорился де Росси, между прочим, и с мещанином Машкауцаном, но последний, оказалось, знал очень многие «тайны», и де Росси поспешил выплатить ему 10 500 рублей, мало того, по его же распоряжению выдано было 7 000 рублей и брату Машкауцана, который почему-то тоже оказался неудобным человеком.

Собственные дела де Росси, по-видимому, процветали. В начале 1892 года ему, по предложению И. А. Слепушкина, было увеличено годовое содержание до 25 000 рублей в год. Не довольствуясь этим, де Росси ухитрился еще взять из кассы общества, без всяких оправдательных документов, 64 352 рубля, под видом особого комиссионного вознаграждения за привлеченные будто бы им страхования. Какие это были страхования – для всех осталось тайной, и в делах «Россиянина» никакого разъяснения по этому поводу не имелось.

В конце 1892 года де Росси, Семенов и Черемисинов узнали, что вдова купца Елена Григорьева желает продать свое пароходное предприятие на реках Волге и Каме. Предприятие это было приобретено на имя Семенова за 300 000 рублей, причем половину этой суммы госпожа Григорьева обязалась принять акциями «Россиянина». После этого де Росси заключил с Семеновым договор, согласно которому последний должен был перевозить все грузы «Россиянина», а в виде задатка, в счет будущих фрахтов, ему было выдано обществом 140 000 рублей. После же оказалось, что Семенов вовсе этих денег не получал из кассы. Вообще происходило что-то странное, и средства «Россиянина» исчезали как дым.

Де Росси, пользуясь своим исключительным положением, не стеснялся брать деньги из кассы на собственные надобности. То у него являлись «секретные расходы», то нужно было дать «отступное» или наградить кого-нибудь из служащих за вечерние занятия, хотя, как выяснилось после, некоторые служащие вовсе не получали этих наград. Под видом жалованья де Росси взял из кассы за два года до 45 500 рублей, а его товарищ Э. Ф. Пипер – свыше 29 000 рублей.

Положение «Россиянина» становилось все более и более шатким, и к 1 января 1893 года из общего количества пожарных убытков в 584 000 рублей общество не могло удовлетворить своих страхователей на сумму 283 000 рублей. Касса общества была истощена до крайности и не могла покрывать даже мелких расходов. Провинциальные клиенты, не получая удовлетворения, начали предъявлять обществу иски. Наконец, служившие в самом правлении «Россиянина» артельщики потребовали возвращения своих залогов в сумме 25 000 рублей.

Злополучное общество находилось уже в агонии. Чтобы поправить дело, де Росси решился на последнее средство: телеграммой от 1 июня 1893 года он предписал всем агентам поступившие от грузополучателей наложенные платежи переслать в Петербург, в правление общества. Таким образом ему удалось собрать 83 000 рублей, которые почти все были израсходованы на нужды правления, – грузоотправители же остались при пиковом интересе.

Между тем повсюду пошли слухи о крайне плохих делах «Россиянина», и ничего не подозревавшие до этого акционеры не на шутку встревожились. Поднялся переполох. Де Росси волей-неволей пришлось успокаивать их и уверять «честным словом», что все обстоит благополучно. Однако начало конца подходило. Один из крупных акционеров, присяжный поверенный фон Краузе, потребовал от правления «Россиянина» возбуждения ходатайства о назначении правительственной ревизии дел общества. Правление оставило это ходатайство без последствий, и фон Краузе, видя, что «Россиянин» доживает последние дни, довел обо всем до сведения директора департамента торговли и мануфактур.

Агония общества стала наконец подходить к концу. В кассе не оставалось ни гроша, и служащие тревожно ожидали, что будет дальше. Главные заправилы разбежались. Ежедневно поступали повестки от судебных приставов.

Семенов и Пипер отказались от своих должностей, и только де Росси до конца оставался на своем посту, с клятвой уверяя, что у него нет денег и что он ничем уже не может помочь делу. Тем не менее ему все же удалось временно оттянуть крах общества, уговорив нескольких лиц оказать «Россиянину» денежную помощь. Господа фон Краузе, Усачев и Седых согласились внести в кассу общества 170 000 рублей, но устранили из состава правления де Росси, Семенова и Черемисинова. Однако 170 000 рублей оказалось недостаточно для покрытия предъявленных к «Россиянину» претензий, и дальнейшее существование его стало невозможным. Из баланса на 1 октября 1893 года обнаружилось, что от основного капитала общества оставалось только одно воспоминание, между тем как общая сумма долгов «Россиянина» доходила до 1 130 630 рублей.

Исследовав положение дел общества, правительственная ревизионная комиссия пришла к заключению о его полной несостоятельности. Ввиду этого 4 декабря 1893 года, по распоряжению министров внутренних дел и финансов, действия «Россиянина» были прекращены повсеместно. Учрежденное впоследствии конкурсное управление по делам несостоятельного должника «Россиянина» признало к февралю 1898 года правильных претензий к этому обществу на сумму 787 483 рубля, на удовлетворение же этих претензий от реализации имущества «Россиянина» поступило всего лишь 226 263 рубля.

Общество было признано погибшим, главным образом, благодаря противозаконным и своекорыстным действиям второго состава его правления во главе с де Росси.

Во время проведения предварительного следствия по этому делу Черемисинов и Усачев умерли, и в качестве обвиняемых к уголовной ответственности были привлечены де Росси, Пипер и Семенов. Все они не признали себя виновными в злоупотреблении доверием общества и в присвоении и самовольных растратах принадлежавших обществу денежных сумм. При этом де Росси оправдывался тем, что гибель общества была вызвана внезапным закрытием его. Действия правительственной ревизии он называл «несообразными», а неблагоприятные для него свидетельские показания – «пустыми рассказами и баснями».

До судебного разбора и де Росси не дожил, и, за его смертью, скамью подсудимых в санкт-петербургском окружном суде заняли только А. С. Семенов и Э. Ф. Пипер.

Дело это слушалось весной 1903 года в течение шести дней.

Председательствовал господин Карчевский и со стороны обвинительной власти выступал товарищ прокурора Бибиков.

Защищали подсудимых присяжный поверенный Миронов и Таунлей (Пипера), Нестор (Семенова) и помощник присяжного поверенного Гольдштейн (покойного де Росси). А качестве гражданских истцов выступали: присяжные поверенные Марголин и Оппель – от имени госпожи Григорьевой, продавшей свое пароходство «Россиянину», и присяжный поверенный Тиктин и Спешнее – от конкурса его кредиторов.

Из вызванных судом свидетелей по делу о злоупотреблениях в обществе «Россиянин» многие не явились по разным причинам. Но и показаний тех свидетелей, которых суд опрашивал, в связи с обвинительным актом, вполне достаточно, чтобы создать яркую картину постепенной гибели грандиозного предприятия.

Первоначально Н. П. де Росси, по-видимому, и не мечтал когда-либо сделаться главарем «Россиянина». Это видно из его письма на имя комиссионного банкд от 31 октября 1891 года, в котором говорится, что «лично он, де Росси, не имеет ни намерения, ни средств сделаться акционером общества «Россиянин». Банк, однако, не остановился перед этим и передал де Росси 1 600 акций «Россиянина», открыв под них кредит. Делалось это исключительно с целью поставить де Росси во главе всего предприятия, существование которого было тесно связано с интересами банка. Банк рекомендовал де Росси как человека очень компетентного в страховом деле и пользующегося репутацией выдающегося общественного деятеля.

Тем не менее этот «деятель» оказался далеко не в курсе дела.

Успешная организация и деятельность транспортного отдела «Россиянина» всецело зависели от умелого и осторожного выбора личного персонала, особенно главных агентов и инспекторов общества. Важное значение в этом деле имели также устройство рациональной сети агентств и правильное распределение их в зависимости от экономического значения местностей и количества перевозимых грузов. Все это безусловно игнорировалось де Росси, и при назначении агентов на службу общества принимались в расчет не их личные качества и знакомство с транспортным делом, а лишь только то, сколько они могли купить у де Росси акций «Россиянина». Нечего и говорить, что о хорошем составе агентов при таких условиях нечего было и думать.

– Географическое распределение контор общества нельзя было признать целесообразным. Молодое, еще не установившееся предприятие, не имевшее ни достаточных средств, ни надлежащего контроля, стало на первых порах своей деятельности заводить агентства в таких отдаленных местностях, как Семиреченская и Забайкальская области.

Как велось агентами транспортное и страховое дело и как бесцеремонно относились они к самым существенным интересам общества, можно видеть из показаний члена правления общества Евреинова, юрисконсульта Кьорозовского, кассира Энгмана. По их словам, в деятельности агентов царил полнейший произвол; систематического контроля над ними не было; отчеты присылались неаккуратно и составлялись так запутанно, что не было никакой возможности разобраться в них; мало того, некоторые агенты не представляли отчетов в течение многих месяцев, и операции их даже для самого правления составляли непроницаемую тайну.

Иногда де Росси приглашал на службу в правление таких лиц, в которых не было ни малейшей надобности. Лица эти преспокойно получали тысячные оклады и… ничего не делали.