Текст книги "Сироты квартала Бельвилль"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

19. «Кошки-аристократки»

Они уехали, наверное, на рассвете, когда Клоди еще крепко спала. Единственный их след – отпечаток шин на песчаной дороге у дома – Клоди обнаружила, когда вышла утром на крыльцо.

Утро было золотое, солнечное, как будто не октябрь стоял на дворе, а июль или начало августа. В саду заливались дрозды, синицы прыгали по кустам жимолости, ворковали где-то под крышей голуби – все было мирно, по-деревенски покойно, пахло нагретой землей, травой, немножко свежим навозом – запахи, которые тоже вселяли успокоение. И все-таки Клоди чувствовала какую-то тревогу, неуверенность, ей было не по себе в этой тихой и на вид такой приятной вилле.

Почуяв девочку, опять заскулил по-щенячьи Казак в своей клетке.

– Сейчас приду, Казак! – крикнула собаке девочка.

Но в эту минуту сверху, из открытого окна спальни, послышался жалобный детский голосок, и Клоди бросилась в дом.

Бабетт сидела на постели, тараща еще сонные глаза.

– А где Жанин? – опять захныкала она, увидев Клоди. – Я хочу Жанин… И где мое молоко?

– Молоко я сейчас тебе принесу. А Жанин скоро приедет, – отважно лгала Клоди. – Сейчас мы с тобой оденемся, попьем тепленького молочка, а потом пойдём смотреть собачку… Ведь ты еще не видела здешнюю собачку, Баб? Ее зовут Казак, и она очень хорошая…

Но, говоря так, Клоди со страхом думала о встрече Бабетт с Казаком. А вдруг Казак станет бросаться на малышку, как он бросается на Жюля и Ги, напугает ее до полусмерти, а потом ее за целый день не успокоишь?.. И еще одна забота угнетала девочку: есть ли в доме молоко? Позаботились ли оба приятеля об этой насущной пище детей или привезли одни только острые закуски для себя? Что делать, если молока не окажется?

Однако в холодильнике стояли две пузатые белые бутылки, и Клоди облегченно вздохнула: втайне она и сама хотела выпить молочка за завтраком.

Она быстро одела Бабетт, причем заметила, что нарядный матросский костюмчик девочки уже изрядно помят и запачкан. «Интересно, подумал ли Жюль о платьицах для своей дочки?» – мелькнула у нее мысль. Впрочем, остановиться на этой мысли ей не пришлось: Бабетт торопила завтракать и идти смотреть собаку. На время малышка как будто позабыла о Жанин и о маме с папой – Казак поглощал все ее мысли. Приближаясь к клетке собаки, Клоди крепко прижала малютку к себе: что-то сейчас будет?

Вот и Казак – его большая пушистая голова, круглые уши, волнистая рыже-белая шкура, медвежьи, глубоко запрятанные в шерсти блестящие глаза.

– Казак, Казак, здравствуй, вот и мы! – нарочито беспечно заговорила Клоди, крепко держа за руку малышку. – Казак хороший, Казак добрый… Ты его не боишься, правда? Только не нужно пока подходить слишком близко. Казак ведь с тобой еще незнаком, он даже никогда, наверное, не видел таких маленьких девочек…

Однако Казак, обнюхав их издали, вдруг запрыгал, затанцевал, приветливо виляя хвостом. Верхняя губа его приподнялась, показывая кипенно-белые зубы.

– Смотри, Бабетт, он тебе улыбается! – закричала радостно Клоди. – Смотри, какие у него красивые зубки, какой он пушистый…

– Казак… хочу Казака… – пролепетала малышка, храбро приближаясь к железной решетке.

– Он не может к тебе подойти. Видишь, он за решеткой, – сказала Клоди.

Личико малышки мгновенно сморщилось, рот искривился.

– Казак… Иди сюда, ко мне, Казак… – заныла она, уже приготовляясь плакать.

– Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, не плачь, – заторопилась Клоди. – Ну знаешь что: хочешь, мы возьмем собачку к себе в домик? Хочешь?

– Хочу, – пролепетала Бабетт.

– Ох, и влетит мне за Казака, если ненароком приедут дяди и застанут собаку в доме! – вслух рассуждала Клоди, с трудом отстегивая тугой карабин цепи, который никак не хотел подаваться: видно, давно никто не отпускал собаку побегать на воле.

Но вот цепь упала на землю. Казак, еще не веря своему счастью, помотал головой, взвизгнул пронзительно и вмиг перемахнул через решетку. На дорожке перед домом он исполнил буйно-радостный танец с прыжками выше головы и счастливым визгом. Клоди крепко прижимала к себе Бабетт, но Казак, натанцевавшись, улегся у ног девочек и положил свою круглую ушастую голову прямо на лакированные туфельки Бабетт. Клоди ласково погладила его, и Казак в ответ облизал ей нос.

Бабетт была в восторге, она радостно смеялась, теребила пса за уши и хвост, даже лежала с ним рядом, а Клоди радовалась, что вот наконец девочка успокоилась, не капризничает, не требует свою Жанин и, видимо, совершенно довольна жизнью. Все трое устроились на ковре в холле: Клоди принесла игрушки Бабетт, которыми заинтересовался Казак, облюбовавший небольшой мячик и резинового ежа. Он то подкидывал высоко мячик и ловил его на лету, то бросался на ежа, делал вид, что охотится за ним, брал его в зубы и, услышав резиновый писк, далеко отбрасывал от себя. А Бабетт валялась на ковре, заливаясь смехом, тиская собаку, и Казак в ответ только улыбался да лизал ей руки.

– Вот видишь, какой у нас завелся друг, – трепля собаку за уши, говорила Клоди малышке.

Однако скоро Клоди заметила, что Бабетт уже не так охотно играет с собакой, что все чаще она начинает грустно поглядывать по сторонам. И правда, вскоре послышалось знакомое:

– Хочу к маме… Где Жанин?..

И опять хныканье, капризное и печальное.

К счастью, у Клоди был большой запас сказок. В ход пошли Сандрильона, и «Мальчик с пальчик», и «Три поросенка», и «Красная шапочка». Под эти сказки Бабетт заснула, и Клоди смогла приготовить несложный обед, пока Казак караулил спящую на ковре малышку. Бульон, вареный цыпленок – все это Клоди умела сготовить еще для отца.

Однако за обедом снова полились капризные слезы:

– Не буду-у… Не хочу-у… Не люблю куру-у…

– Но это же очень вкусно, Бабетт, маленькая… Смотри, и я ем, и Казак ест, и ему нравится… Казак, ты хочешь бульона? И косточку тоже будешь?

Казак гарцевал вокруг стола, всем своим видом показывая, что и бульон и цыпленка он съест с благодарностью. Его пример заставил Бабетт проглотить только полчашки бульона. Ни кусочка второго она съесть не пожелала.

– Господи, что же я стану с тобой делать! – с отчаянием твердила Клоди. – Ведь ты почти ничего не ела со вчерашнего утра! Ну, скажи своей подружке Клоди, чего бы тебе хотелось покушать: кашку, салат, мяса?

– Котлетку Жанин… – опять раздался жалобный голосок. – Жанин… Котлетка…

Клоди чуть не расплакалась сама:

– Ну где я возьму тебе эту котлетку? В Онфлёре хозяйка ухитрилась что-то сварганить для тебя, а я ничего такого не умею… Вот, оставили меня с тобой на мученье! А вдруг ты умрешь с голоду, кто тогда будет виноват? Наверное, все скажут, что это я тебя уморила! Боже мой!

Казак, видно, понимая, что девочкам несладко, терся то возле Клоди, то возле Бабетт, сочувственно подскуливал, клал им поочередно на колени свою круглую, ушастую голову, смотрел, казалось, в самое нутро умнющими медвежьими глазами.

Взгляд Клоди уже в который раз обегал уютный холл: что бы такое придумать, чтобы занять малышку, развеселить ее, заставить поесть?

Вдруг глаза ее усмотрели на низком столике в углу темный экран большого телевизора.

– Ба! Совсем позабыла! Ведь у нас есть еще развлечение! – радостно воскликнула она. – Иди сюда, Бабетт, маленькая, сейчас мы с тобой будем смотреть телевизор и есть вкусные бутерброды.

– Броды… – неуверенно повторила Бабетт.

– Да, да, бутерброды, – с деланным оживлением продолжала Клоди. – Ты же почти взрослая девочка и, конечно, знаешь: все, когда смотрят телевизор, непременно должны при этом что-нибудь жевать. Ты знаешь это, Баб? Будешь смотреть и кушать?

– Буду, – пролепетала малышка.

– Ну вот и отлично! – бесконечно обрадовалась Клоди. – Вот смотри, я делаю тебе вкусный-превкусный бутерброд с ветчиной. Держи его. А теперь иди сюда: видишь, вот я включаю телевизор. Сейчас экран засветится и заговорит…

Бабетт снова уселась на ковре перед телевизором. Рядом растянулся Казак. Он получил остаток малышкиного бульона и кусок цыпленка и, видимо, чувствовал себя вполне в своей тарелке.

Экран телевизора замерцал призрачно-голубоватым светом, на нем промелькнули какие-то беглые тени, тени превратились в молодого, щеголеватого диктора, который, жеманно поджав губы, что-то, видимо, говорил. Однако звука не было. Сколько ни нажимала, сколько ни крутила Клоди кнопки телевизора, он молчал. Девочка вспомнила, что накануне Ги и Жюль намеревались смотреть футбольный матч, но телевизор молчал. Они пытались его чинить, бранили на чем свет стоит какого-то мастера Брасье, который копался в его внутренностях и, как видно, все испортил.

Бабетт жевала свой бутерброд и смотрела скучными глазами на диктора с кокетливыми бачками, продолжавшего что-то говорить. Клоди понимала, что вскоре малышка будет снова пускать слезу и звать Жанин и маму. «Что делать? Что же делать?» – раздумывала Клоди.

И вдруг – о чудо! – диктор исчез, и на его месте появились прелестные кошечки: одна взрослая, пестрая, и три котенка – черный, белый и тигровый.

– Бабетт, смотри, смотри, да ведь это «Кошки-аристократки»! – радостно завопила Клоди. – Смотри, Бабетт, сейчас мы увидим с тобой приключения этих кисок!

Браво! Теперь и звука никакого не нужно: Клоди отлично знает историю кошек-аристократок! Пускай только показывают, а уж она сумеет рассказать Бабетт их приключения, понятные даже самым маленьким детям.

– Вот смотри: та большая кошка – это кошка-мама, – начала она, удобно примостив Бабетт у себя на коленях. – А три котенка – это три ее дочки. Все кошачье семейство получило богатое наследство от своей хозяйки. Богатая дама оставила кошкам свой дом с садом, обстановку, много денег. Но у дамы был еще слуга, который за ней ходил и работал на нее всю жизнь. Видишь, вон на экране тот человек с усами – это и есть слуга Серж. Серж очень обиделся на хозяйку за то, что она оставила все наследство кошкам, и поклялся истребить все кошачье семейство. Ты поняла, Бабетт, что значит «истребить»? Нет? Это значит, что он поклялся уничтожить любыми способами маму-кошку и трех ее дочек. Но кошка-мама ходит очень довольная: она ничего не знает о злых мыслях Сержа, она рада, что у ее деток теперь есть деньги и они смогут учиться. Вот видишь, котятки сидят за роялем – учатся играть. Тигровый, видно, лентяй: смотри, как он жмурится, ему, конечно, хочется спать, а не упражняться на рояле. А беленькая – хорошая, прилежная киска, вон как она играет гаммы… До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до-о… – запела Клоди. – Очень красивая киска, такие у нее ловкие лапки… А сейчас, видишь, они все сидят за столом, завтракают, и мама-кошка учит своих дочек хорошим манерам. Мяукает, что за столом нужно сидеть прямо, не разваливаться, не класть локти на стол. Вот Серж принес им на блюде рыбу. Мама-кошка учит кисок резать рыбу только специальным ножичком, ловко отделять косточки. А у Сержа мрачное, сердитое лицо, он на кошачье семейство просто смотреть не желает. Может, и рыба, которую он принес, отравлена…

Клоди могла бы еще долго рассказывать о кошках-аристократках, но на экране вдруг замелькала надпись: «Конец второй серии», и снова появился диктор. Лицо его потеряло жеманное выражение, он был серьезен, даже суров и заговорил, видимо, о чем-то важном. Бабетт зевнула, скуксилась. Звука в телевизоре по-прежнему не было.

– Как жаль, что нам больше не показывают кисок, – сказала со вздохом Клоди. – Диктора смотреть, конечно, неинтересно. Сейчас мы с тобой придумаем еще что-нибудь, Баб, а пока выключим-ка этого диктора.

Она протянула руку, чтобы выключить телевизор, но в это мгновение на экране появился пожилой человек с почти белыми усами. Клоди ахнула:

– Инспектор Дени! Тот самый инспектор, который занимается детскими делами в Бельвилле! Инспектор, который занимался мной, когда умер мой папа! Смотри, Бабетт, смотри, малышка, это мой знакомый, его зовут инспектор Дени. Он был тогда очень добрый, очень заботливый, но непременно хотел меня упрятать в интернат или в детский дом. Говорил, что для меня это будет счастье. Но ты же знаешь, Бабетт, что такое детский дом, сама там была… Ведь знаешь?

– Ммм… – промычала малышка.

– Ну конечно, знаешь, – продолжала свое Клоди, разглядывая старого знакомого на экране. – Пусть даже он будет такой же шикарный, как твой, но все-таки это не свой дом, а государственный. Мне очень не хотелось туда идти, хотя я и была тогда бездомная, беспризорная. Тогда мсье Клеман, старый приятель инспектора, начал его просить за меня, чтобы меня отдали Сими. И Дени с трудом, но согласился. Какое славное у него лицо, правда, Бабетт?

– Ммм… – опять сказала Бабетт.

Кажется, ее клонило ко сну, но Клоди была так поглощена видом выступающего инспектора, что ничего не замечала.

– До чего же жаль, что нет звука, – сокрушалась она. – Так хочется узнать, о чем он говорит. Нет, нет, я еще подожду выключать. Здорово интересно, когда вдруг видишь знакомого. Правда, малышка?

На этот раз Бабетт ничего не ответила. Клоди наклонилась, чтобы убедиться, не спит ли она, но увидела широко открытые глаза, устремленные на экран.

– Мама, – пролепетала Бабетт, протягивая руки к телевизору, – моя мама…

20. Лица на экране

Клоди недовольно завозилась:

– Ну вот, опять начались фантазии… Теперь маму какую-то увидела… Трудная ты девочка, честное слово…

Однако малышка уже повысила голос до крика:

– Мама, мама! Хочу к маме! Ма-а-ма!

На экране телевизора теперь рядом с инспектором Дени стояла молодая стройная женщина в мехах, с измученным, искаженным горем лицом, которое в спокойные минуты, наверное, было очень привлекательным. Инспектор о чем-то ее спрашивал, и, отвечая, она вдруг зарыдала и закрыла лицо руками, но слезы продолжали литься даже сквозь ее сцепленные пальцы.

– Маме бобо… Мама плачет… – простонала Бабетт, продолжая тянуться к экрану.

– Послушай, маленькая, это не мама, ты ошиблась, это совсем-совсем чужая тетя, – недовольно уговаривала малышку Клоди, стараясь оттянуть ее от телевизора. – У чужой тети какая-то неприятность, вот она и плачет…

А сама между тем тихонько подавалась к экрану: ну его совсем, этот телевизор, зря она его вообще включила. Придется с ним покончить, а то потом Бабетт ничем не успокоишь…

Однако едва она протянула руку к выключателю, на экране опять появилось знакомое ей, совсем недавно виденное лицо. Теперь это был не инспектор Дени, а пожилая, хорошо причесанная женщина из парка Бют-Шомон. Та самая воспитательница, с которой отправились беседовать Ги и Жюль. На этот раз ее пышно уложенные волосы были растрепаны, видимо, она их не успела даже причесать, и то и дело с отчаянием всплескивала руками.

Бабетт проворно сползла с колен Клоди, подобралась к самому экрану.

– Жанин! – закричала она в неописуемой радости. – Моя Жанин!

Клоди задохнулась:

– Что? Что ты сказала? Это Жанин? Ты, наверное, ошиблась, Бабетт? Скажи мне, ты ведь ошиблась?

Девочка стояла на коленях возле малютки, теребила ее, повторяла:

– Ты ошиблась? Скажи мне! Ведь это чужие тети?..

А сама уже с ужасом, с дрожью во всем теле чувствовала: нет, не ошиблась Бабетт, нет, она говорит правду, она их узнала, своих близких!

Клоди тупо посмотрела на экран, где уже толпилось несколько человек с инспектором Дени и обеими женщинами. Все о чем-то возбужденно переговаривались. Но вот они исчезли, и весь экран занял большой, небрежно, как будто наспех одетый человек с орлиным носом, высоким, очень белым лбом и печальными светлыми глазами. Он заговорил, видимо, с трудом, сильно волнуясь и оглядываясь куда-то за экран.

– Папа! – взвизгнула уже отчаянным голосом Бабетт. – Папочка!

Клоди крепко держала малютку, но чувствовала дрожь всего ее маленького тельца, ее горестное возбуждение. Да и сама Клоди стояла с пересохшим ртом, обливаясь горячим потом. Она готова была бессмысленно барабанить по стеклу телевизора, прорываться сквозь экран к тем людям там, в телевизоре, чтобы услышать их слова. Звук! Звук! Вот что было самым важным, самым нужным в эту минуту! Но звука не было! Не было звука!

– Папа! Папа! – отчаянно звала Бабетт.

Человек с орлиным носом отер платком лоб, вынул из кармана Сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и показал зрителям, проговорив что-то. Клоди увидела увеличенную экраном писанную печатными буквами записку:

ВАМ ВЕРНУТ ВАШУ ДОЧЬ В ПЯТНИЦУ 29 ОКТЯБРЯ, ЕСЛИ ВЫ ПОЛОЖИТЕ ДВЕСТИ ТЫСЯЧ НОВЫХ ФРАНКОВ В ЦЕРКВИ МАДЛЕН ПОД ТРЕТИЙ ПЮПИТР СПРАВА ОТ ГЛАВНОГО ВХОДА. ПРИВЛЕКАТЬ ПОЛИЦИЮ БЕСПОЛЕЗНО. ВЫ ТОЛЬКО НАВРЕДИТЕ ДОЧЕРИ И ЗАСТАВИТЕ НАС ПРИБЕГНУТЬ К КРАЙНИМ МЕРАМ.

Что-то словно ударило Клоди: бумага! Свернутый лист бумаги, который Ги так поспешно спрятал вчера в карман куртки! «Крайние меры»? Значит, они угрожают? Они угрожают убить, уничтожить Бабетт, если ее отец не выложит за нее двести тысяч новыми? Они ждут эти деньги двадцать девятого, а сегодня? Какое число сегодня? Двадцать седьмое? Скорее, скорее надо что-то придумать!

Кровь бросилась в лицо Клоди. Мерзавцы! Мерзавцы! И конечно, главный Ги! Это он разработал весь план! Он руководил этой «операцией».

Сердце Клоди, казалось, подпрыгивало к самому горлу. И так же прыгали мысли. Но девочке ни на одну минуту не пришло в голову, что и она принимала участие в «операции», что именно она уводила малышку, пока приятели заговаривали зубы Жанин, что это она – главное действующее лицо в этом страшном спектакле, поставленном Ги и Жюлем.

Клоди внезапно вспомнила о Сими, и сердце в ней болезненно сжалось: бедная, бедная Сими, сидит, верно, одна дома, ждет их возвращения и ничегошеньки не знает. Уверена, видимо, что Ги с Клоди закатились в гости… Какое же страшное разочарование ждет ее… Как бы хотела Клоди очутиться рядом с нею, все ей объяснить, утешить, успокоить. А если Сими тоже смотрит передачу? Ух, что тогда?

А на экране между тем рядом с отцом Бабетт появился Саид. Да, да, темнолицый, сильно смущенный Саид, один из «стаи» Рири, хорошо известный Клоди, старший брат ее приятеля Юсуфа. И отец Бабетт жал ему темную руку и спрашивал о чем-то, и Саид ему что-то уверенно отвечал. Ах, если бы можно было покричать ему: «Саид, это я – Клоди, ты же меня хорошо знаешь! Я в беде, Саид, иди сюда, помоги мне и девчушке!» И Саид непременно бы прибежал, Клоди уверена. Что делать? Что же ей делать?

Экран телевизора заняла большая фотография. Девочка с золотистой челкой, падающей на крутой лобик, на смышленые глаза. Бабетт в том же матросском костюмчике, что и сейчас, но улыбающаяся, счастливая…

– Бабетт… Я… – услышала Клоди тихий, пропитанный слезами голосок.

Она подскочила к малышке:

– Слушай, как твоя фамилия? Ты знаешь?

Бабетт качнула головой:

– Нет…

– А где ты живешь? Где твой дом? Где живут мама и папа? Ты тоже этого не знаешь? Ну, на какой улице? – Клоди кричала, точно глухой, и сама этого не замечала.

– Нет… – испуганно пробормотала Бабетт.

– Тебя приводили домой. Приводила твоя Жанин. Куда? Как выглядит улица, на которой ты живешь? – продолжала домогаться Клоди, но с каждой минутой убеждалась: ничего не выйдет, девочка слишком мала, ничего она не знает и не помнит.

– А как зовут твоего папу и твою маму? Хоть это ты знаешь?

– Папа – Морис. Мама – Полин… – сквозь слезы неожиданно проговорила малышка. – Хочу домой… Хочу к маме…

– И пойдем. Сейчас же пойдем, – сказала твердым голосом Клоди.

Увы, она была нисколько не тверда, ни в чем не уверена. Просто девочка знала, что ни ей, ни малышке оставаться здесь нельзя. Надо как можно скорее бежать из этой виллы, куда вот-вот могут возвратиться ее хозяева.

Надо как можно скорее вернуть Бабетт ее родителям.

Но куда бежать и кому вернуть – этого Клоди не знала.

21. За рулем – женщина

Они стояли все трое на обочине шоссе. Трое потому, что, как ни гнала от себя Казака Клоди, как ни уговаривала то ласково, то с угрозами вернуться на виллу, собака упорно следовала за девочками. Да и Бабетт завела слезливую песню:

– Собачка… Хочу собачку… – и упиралась ножонками, не желала идти, если Казак не пойдет с ними.

Вот и пришлось Клоди принять в компанию лохматого спутника.

Время уже близилось к середине дня. Солнце скрылось, стало прохладно, начал накрапывать даже дождик, а трех «голосующих» ни одна из проносящихся мимо машин не подбирала. Некоторые вовсе не желали останавливаться, иные, завидев детей, притормаживали, съезжали на обочину, но почти всегда оказывалось, что в Париж они не едут, что им не по дороге и что вообще они торопятся. И решительно все спрашивали Клоди:

– Это твоя сестренка?

Она кивала.

– Это сразу видно. Очень вы похожи, – удовлетворенно говорили спрашивающие, и машина отъезжала.

Один шофер, небритый и сердитый, объявил:

– С собакой не повезу. Оставьте собаку, тогда возьму обеих.

Другой, тоже хмурый, шофер фургончика спросил:

– А сколько думаешь заплатить?

Клоди вспыхнула – о деньгах она не подумала, да у нее и не было ни су.

– У меня ничего нет, мсье… – пробормотала она.

– Тогда пусть в городе заплатят за вас родители, – сказал шофер.

– Родителей тоже нет… – все так же смущенно сказала Клоди.

Шофер окончательно рассердился:

– Что ты морочишь мне голову! На жалость рассчитываешь, а сама врешь! Нет ни денег, ни родителей! Ну и стой, где стояла! – И он умчался.

А старушка в клетчатом фартуке, которая везла, видимо, на продажу персики в корзинках, занявшие доверху всю ее небольшую машину, объявила:

– Есть одно место, да и то крохотное, человеку не поместиться. Могу взять собаку, если хочешь. Скажи только, куда ее отвезти?

О, если бы Клоди знала куда! Пока они стояли на обочине шоссе и ждали, что кто-нибудь их все-таки подберет, Клоди успела многое передумать. Необходимо спасти девочку – это главное. Потом позаботиться и о собственной безопасности: двое приятелей, конечно, вернутся на виллу, обнаружат, что Клоди с девочкой исчезла, и пустятся немедленно в погоню. Обшарят все мышиные норки в Париже, потому что они, конечно, будут уверены, что, кроме Парижа, Клоди никуда не могла направиться. Значит, в городе она должна быть особенно осторожной.

Трудная жизнь успела многому научить Клоди, и о многом она думала уже почти как взрослая. Куда же ей пойти в Париже? Кто даст хотя бы временное пристанище малышке и ей? И еще эта собака… Снять номер в гостинице? Но на это у нее нет денег, да и не пустят детей одних, без взрослых в гостиницу…

Инспектор Дени, вот о ком она думала как о спасителе! Как бы только добраться до него, найти его! Инспектор непременно поможет, отведет Бабетт к родителям, спрячет Клоди, убережет ее от мести тех двух… Но где искать инспектора? Ведь когда умер папа Клоди, инспектор сам приходил к ним домой. Может быть, в мэрии района знают, где его найти, и скажут Клоди? А с другой стороны, как доберется она с малышкой и собакой до этой самой мэрии 19-го района?

Деньги, деньги… На машину, на метро… Где их взять?

Голова Клоди раскалывалась от тревоги и волнения. И еще Клоди думала о темнолицем Саиде. Вернее, не о нем, а о Вожаке «стаи» – Рири. Если Саид знает, кто родители Бабетт, то наверняка знает и Рири. Вот кто помог бы, вот кто все распутал бы, поставил на свои места. У Рири есть телефон – это известно Клоди, но вот жалость – номера она не знает. И опять-таки на то, чтобы позвонить, нужен жетон, а жетон стоит пятьдесят сантимов. Значит, и этот путь закрыт. Идти же в дом, где сидит у входа Желтая Коза и живут Рири и Назеры, абсолютно невозможно: сейчас же станет известно всем, что приходила Клоди с какой-то малышкой. Ги пустится по ее следам, и тогда все пропало. Можно было бы вызвать Юсуфа, а через него Саида, но их семья тоже живет по соседству. Нет, подальше, подальше от площади Данюб, от улицы Музаи, от улицы Кримэ…

Дождь полил вовсю. Клоди мокла в своем стареньком полосатом пончо. За Бабетт она не беспокоилась: еще у самого дома накинула на малютку свою непромокаемую куртку, в которую та влезла с головой. Казак в своей пушистой шкуре тоже не чувствовал холода, только изредка шумно отряхивался от льющих на него струй.

Клоди все безнадежней и безнадежней подымала руку: в пелене дождя две маленькие фигурки были, наверное, даже плохо видны, и машины проносились мимо, иногда обдавая девочек и Казака брызгами.

Внезапно, когда Клоди потеряла уже всякую надежду, возле них остановился довольно обшарпанный, старенький автомобиль. Боковое стекло опустилось. Выглянуло бледное женское лицо, и грудной, нежный голос спросил:

– Бедняжки мои, куда это вы собрались в такую погоду?

Клоди проворно подскочила к машине:

– В Париж, мадам… Вы не могли бы…

Бледная женщина распахнула дверцу:

– Скорей, скорей, залезайте… И эта прелесть тоже с вами? – Она повернулась, разглядывая Казака, который первым вскочил в машину и уже сидел, занимая добрую половину заднего сиденья.

– С нами, – робко проговорила Клоди (вот сейчас начнутся неприятности, и их, конечно, высадят). – Он… Казак увязался за нами, хоть я его и гнала…

– Правильная собака, – сказала женщина за рулем. – Преданная, как и полагается собакам. Значит, его зовут Казак? И нечего Казака за преданность бранить. Я, например, хотела бы иметь такую собаку. И какой красавец…

У Клоди отлегло от сердца. Хоть эта похвалила Казака. А Казак, словно чувствуя, что понравился, совсем уже развалился на сиденье и положил голову на колени Бабетт.

Малышка молчала. С самой телевизионной передачи девчушка почти не разговаривала, не плакала, только просила взять с собой собаку. Сейчас она ласково теребила шерсть Казака. Клоди заботливо сняла с нее куртку. Женщина увидела в зеркальце личико с золотистой челкой, сказала восхищенно:

– Какая у тебя хорошенькая сестричка!

Клоди устало кивнула. Она знала: сейчас последуют стандартные вопросы: почему они одни, без родителей, оказались так далеко, зачем едут в Париж, сколько им лет, куда направляются в Париже… Она и отвечала так, как отвечала многим проезжающим: жили у тетки на хуторе, тетка заболела, родители в Париже, проводить девочек было некому, потому что все соседи на работе, а она, Клоди, уже достаточно большая, вот ей и поручили сестренку.

Бледная женщина за рулем, видимо, удовлетворила свое любопытство и теперь молча, внимательно следила за дорогой. Дождь перестал, но было очень мокро и скользко, приходилось быть осторожной. В машине стало тепло, даже жарко, и водитель остановилась на минуту у обочины, чтобы снять с себя короткую замшевую курточку. Когда она снова уселась за руль, Клоди увидела на ее затылке страшный сине-багровый шрам, уходящий глубоко вниз, под воротник блузы. «Ох, что же это с ней такое случилось, и как ей, наверное, было больно, когда это случилось!» – с состраданием подумала девочка. Женщина за рулем становилась ей все симпатичнее, она разговаривала так ласково и с ней и с Бабетт, и девочку, стосковавшуюся по ласке, все больше тянуло к ней.

Она спросила осторожно:

– Простите, мадам, вы не смотрели сегодня утром передачу по телевизору?

Женщина покачала темной, остриженной под мальчика головкой:

– Нет, дружок, не смотрела. Сегодня утром я выезжала из Сен-Мало. Очень торопилась, потому что проспала. Вчера у меня был трудный вечер – выступление в концерте. Видишь ли, я пою.

Клоди теперь во все глаза смотрела на хозяйку машины. Она – певица?!

Впервые в жизни девочка видела так близко настоящую, выступающую перед публикой певицу. Наверное, у нее тоже куча «фанов» – поклонников-фанатиков, которые орут в концертах, ловят ее при выходе, готовы за нее лезть в огонь и в воду.

– А как ваше имя? – решилась она спросить.

– Меня зовут Жаклин Мерак, – сказала, не оборачиваясь, певица. – Слышала, может быть, мои пластинки? Или меня?

– Слышала пластинки, – храбро солгала Клоди. Ей казалось неприличным ответить, что ничего-то она не слышала. Но что-то смутно забрезжило в ее памяти. Кажется, она действительно слышала это имя – Жаклин Мерак. Но когда, где, в какой связи? Этого девочка не могла припомнить. – Вы и в Париже выступаете, мадам? – робко спросила она.

Жаклин Мерак кивнула, и шрам на ее затылке натянулся и как будто пополз вверх под волосы.

– Как бы я хотела вас услышать не на пластинке, а в жизни! – вздохнула Клоди.

– Ну, это совсем просто, – тотчас отозвалась певица. – Ты где живешь?

– В Бельвилле, – брякнула Клоди и тут же прикусила язык.

Но было уже поздно.

– В Бельвилле? – повторила Мерак. – О, это знакомый район. Там у меня куча друзей.

Мысленно Клоди проклинала себя и свой неуемный язык: так попасться! Так глупо попасться!

– У вас в Бельвилле почти все люди какие-то особенные, – продолжала певица, зорко вглядываясь в блестящую, точно от пота, ленту шоссе. – Есть у меня там приятель-журналист, участник Сопротивления, старый чудак, некий Андре Клеман. Его там прозвали Старым Старожилом…

Клоди точно обдали кипятком: мсье Клеман! Жаклин Мерак знает самого Андре Клемана! Но тсс… Осторожность, осторожность! Теперь Клоди не даст себя так поймать!

– Не слыхала, – промолвила девочка самым равнодушным тоном. – В Бельвилле живет столько всякого народа…

– Ну понятно, где ж тебе слышать, – подхватила певица. – Да он и не слишком общителен. Правда, часто он ввязывается в дела, которые его как будто вовсе не касаются, старается делать людям добро…

Клоди слушала во все уши.

– И еще есть у меня там молодой друг, почти не старше тебя, – снова заговорила Жаклин. – Я его зову «мой опекун». Конечно, это шутка, но он мне, правда, очень во многом помогает. И, представь себе, молодежь в Бельвилле почему-то прозвала этого мальчика, доброго, великодушного, готового со всеми поделиться последним, Вожаком!..

– Как? Вы знаете и Рири! – вне себя закричала девочка. – Знаете Рири Жюльена?! Но ведь это его я хочу отыскать! Он мне нужен! Он мне так нужен сейчас! Я вам все расскажу! Раз вы знаете Рири, я все расскажу, я вас больше не боюсь!

И, торопясь, заикаясь, путаясь в словах и подробностях, Клоди принялась рассказывать Жаклин Мерак всю длинную историю похищения маленькой Бабетт, историю, так тесно сплетенную сейчас с ее собственной жизнью.

Дорога уже приближалась к Парижу. Бежали по сторонам огромные указатели направлений, над шоссе повисали ажурные пешеходные мостики, мелькали разноцветные броские рекламы папирос, коньяка, зубной пасты. Певица слушала Клоди молча, не задавая вопросов.

– Да, трудное у тебя положение, дружок, – сказала она, когда девочка кончила рассказывать и удрученно замолкла. – Ты же понимаешь, тебя могут обвинить в пособничестве преступлению. В том, что ты помогала этим двум бандитам похитить малютку.

– Что? Как вы сказали? – Клоди была потрясена. – Я преступница?! Но это же неправда! Я ничего не знала!

– Все это еще придется доказать, – сказала Жаклин Мерак. – Полиция, видишь ли, словам не верит. Наверное, ажаны теперь ищут не только Ги и Жюля, но и тебя.