Текст книги "Сироты квартала Бельвилль"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

31. «Капитану наплевать»

И все-таки Финэ оказался гостем на ребячьей вечеринке и сидел в зале рядом с Анриетт и Патошем и оживленно говорил о чем-то, то и дело хватаясь за свою трубочку и тут же спохватываясь, что курить здесь строго-настрого запрещено.

И уже все, и взрослые и дети, в республике знали, что Жюльены ответили Боболь, когда она сказала им о приглашении Клоди:

– Что же, девочка такой же полноправный член нашей республики, как все мы. Она приглашала гостя от имени республики, и никто не имеет права отменить это приглашение, хотя бы гостем был самый отпетый человек.

– Но она может пойти к Финэ и извиниться, что не знала о наших правилах или что-то напутала, – попробовала возразить Боболь.

Но Мать вспыхнула почти так же, как Клоди:

– Ни в коем случае! Мы не станем так обижать ни ее, ни семью Финэ.

И теперь в зале она сидела рядом с гостем и звала его «соседушкой».

Среди ребят уже полз шепоток, что «похитительница детей» добивается своего даже у Жюльенов и вообще особа очень принципиальная. А блондинка с челкой, которую звали Брижит и которую уважали все ребята, сказала задумчиво:

– Мне кажется, я могла бы с ней подружиться. Она начинает мне нравиться.

Анриетт захлопала в ладоши:

– Сейчас мы покажем нашему гостю и новенькой, как мы умеем петь.

И ребята, сидящие на полу у стен светлого уютного зала с навощенным полом и картинами, рисованными самими воспитанниками республики, встали, и свежие, как лесные колокольчики, ребячьи голоса запели главную песню – гимн республики, песню Дружбы.

Клоди слушала песню, а сама смотрела в незанавешенное окно: там, обрамленная острыми зубцами гор, лежала укутанная снегами долина и в черноте неба блестели и перемигивались крупные, как цветы, звезды, и где-то поблизости отзванивал часы церковный колокол.

Девочка вдруг почувствовала, как далека эта долина от остального мира, как далеко ушла вся прошлая ее жизнь, и ей внезапно показались особенно уютными и этот тепло освещенный зал, и уже хорошо знакомые лица ребят, а главное – главное, лицо Анриетт, такое внимательное и мягкое… «Надо будет написать Рири, что мне здесь хорошо», – подумала она.

Песня кончилась. Клоди и Финэ громко зааплодировали.

– Вам понравилось? – спросила Анриетт, а Патош сказал:

– Поиграем с новенькой в какую-нибудь игру. Согласны?

– Давайте в «Капитану наплевать»! – выкрикнула Брижит и подмигнула соседям. – Пусть водит новенькая!

– Да, да, сыграем в «Капитану наплевать»! – подхватили ребята, лукаво поглядывая на Клоди. – Чур, водит парижанка!

– Гм… Будь по-вашему, – согласился Патош. – Расскажите же ей правила игры.

– Садись посередке. – Один из старших мальчиков, вихрастый и улыбчивый Дидье, выдвинул стул на середину зала и указал на него Клоди. – Ребята, у кого есть куртка поплотнее?

Тотчас же появилась чья-то стеганая спортивная куртка, которой накрыли Клоди с головой. Теперь она сидела в полной темноте, ей было и душно и любопытно, что будет дальше.

– На все, что тебе будут говорить, ты должна отвечать: «А капитану наплевать», – продолжал Дидье, еще плотнее укрывая девочку. – Идет?

– Идет, – таким глухим голосом, что всем стало смешно, отвечала из-под куртки Клоди.

– Итак, начинаем, – объявил Дидье. Он взял в руки один из рукавов куртки и, пользуясь им как рупором, заговорил: – Капитан, на море – волнение. На горизонте собрались темные тучи.

– А капитану наплевать, – загробным голосом объявила Клоди.

Послышался смех.

– Капитан, волнение все сильнее, тучи обложили все небо, – продолжал Дидье.

– А капитану наплевать, – отвечал все тот же загробный голос из-под куртки.

– Капитан, сверкают молнии, приближается гроза, волны уже перекатываются через палубу.

– А капитану наплевать, – отозвалась куртка. Очевидно, Клоди было очень жарко: куртка ходила ходуном.

Все же девочка заподозрила что-то неладное. Ей начало казаться, что в словах Дидье упоминается слишком много воды. На всякий случай она крепко зажала изнутри рукав-рупор.

– Капитан, разразилась страшная гроза! Огромные валы вот-вот потопят корабль. Ливень обрушился на палубу, – донеслось до нее.

– А капитану нап… – только успела произнести Клоди, как вдруг струя холодной воды из второго рукава полилась ей за ворот, и она, отряхиваясь, как мокрый пес, выскочила из-под куртки.

Кругом все хохотали, от смеха ребята падали друг на Друга, хлопали друг друга по плечам, вопили. Хохотали и Патош с Анриетт, а особенно неистовствовал и даже повизгивал от смеха Финэ.

Клоди секунду ошеломленно смотрела на это веселье, машинально отирая мокрое лицо. Вдруг улыбка раздвинула ее губы, все шире, шире, и девочка, не выдержав, сама покатилась со смеху.

– Ой, какая же я мокрая! Ой, вот так «капитану наплевать»! – выговаривала она сквозь взрывы смеха. – Это вы всем такую встречу устраиваете?

– Не обиделась! Не обиделась! Парижанка смеется! – восторженно заорал какой-то веснушчатый парень. – Молодчина, парижанка!

– Предлагаю отныне переименовать ее в «капитана»! – громко на весь зал объявила Брижит. – Как, ребята, принимаем?

– Принято! Принято! – закричали ребята. – Браво капитану! Молодчина, парижанка, не обиделась! Смотрите, как хохочет!

Анриетт переглянулась с Патошем.

– Кажется, нам не о чем теперь беспокоиться, – шепнула она. – Прежнее прозвище отменено.

Патош кивнул, собрался что-то ответить, но увидел перед собой коренастую низенькую фигуру Финэ, который взирал на него в великом смущении, изо всех сил теребил свою пустую трубочку и силился что-то выговорить.

– Вы что-то хотите мне сказать, соседушка? – обратился он к крестьянину.

Маленькие глазки Финэ сощурились, забегали на обветренном лице.

– М-м… Вы так любезны, мсье Жюльен. И эта ваша девочка-парижаночка так сердечно со мной говорила, пригласила… М-м… Даже соседом меня величаете. Вот я хотел сказать… между нами были недоразумения… Все это знают – и ваши и наши деревенские. Я хочу сказать: больше их не будет. Недоразумений то есть… Даю вам слово. И парижанке это скажите: Финэ, мол, дал слово.

Патош и Анриетт торжественно обменялись с ним рукопожатием.

Когда он наконец ушел, раскурив у порога свою трубку, Патош сказал потихоньку Матери:

– Пять с плюсом нашей рыжей Клоди. Она дала нам сегодня наглядный урок педагогики.

32. Страшное лицо

В багажнике на крышах машин везли лыжи – простые беговые, слаломные, тяжелые горные, с подрезами, с хитрыми креплениями, с целым набором ремней. Машины пролетали через деревню, направляясь в Ла Морт, где была подвесная дорога, или к Лотарэ, к большим подъемникам. Зимний сезон был в разгаре, и в республике уже толковали о марсельских школьниках, которые должны, как каждый год, приехать на рождественские каникулы учиться горнолыжному спорту у лучших лыжников республики. Рано утром, перед уроками, ребята готовили каток на месте бассейна, в самом укромном углу долины, где сосны спускались с гор, обрамляя цементные берега застывшего водоема. Клоди зачеркнула уже много дней в своем календарике, дней, остающихся до каникул, и все-таки ждать оставалось еще так долго! От Рири она получала коротенькие, торопливые записочки – он тоже завел календарь, он начал здорово учиться, а то пропущено много времени, он собирал деньги для Вьетнама, он проводил в гастрольную поездку Жаклин и Сими, он часто бывает у Андре Клемана, он все-все помнит, он ждет встречи… А Клоди? Помнит ли она его? Ждет ли?

Клоди хранила эти записочки в потертом бумажнике, оставшемся после отца, часто их перечитывала, но грусть не проходила, как будто даже становилась сильнее. Девочка вспоминала Сими, которая говорила в такие минуты: «У меня душа голодает», и ей казалось, что это лучше всего определяет ее состояние. «Голодная душа» – вот что она такое!

Между тем она уже совершенно вошла в жизнь республики, как будто век жила здесь, в этих горах, в серой каменной деревушке с далеко видной церковью, с овином у дома матушки Венсан (ей помогали управляться с хозяйством ребята из республики), с мулом мсье Финэ, который часто стоял на дороге у изгороди и обнюхивал прохожих, как собака, с каменным корытом колодца, где всегда под звонко льющейся струей лежит горкой чье-нибудь белье и проходящие мимо коровы непременно останавливаются и окунают розовые мягкие губы в ледяную горную воду. Привыкла она и к тому, что ее окончательно признали все мальчики и девочки республики, зовут «капитаном», выбрали в совет старейшин, решающий все республиканские дела, что Шанталь серьезно считает ее своей мамой и поминутно требует внимания, а Патош и Анриетт призывают вместе с самыми старшими ребятами к себе «наверх», когда надо посоветоваться о чем-то важном.

Внешне Клоди тоже сильно переменилась. Исчезла парижская бледность, порозовела кожа, распрямились плечи, как будто даже удлинились ноги и руки, на диковинный цветок стала похожа золотистая голова на стройной шее, а главное – главное, эта уверенная осанка, это спокойное и отважное лицо. Нет, никто не посмел бы сказать теперь, что она точь-в-точь бездомный котенок!

Снег, снег, снег… Из автобуса высыпают ребята. Субботний вечер, и они только что ездили развлекать людей в Доме для престарелых в Ла Мюре. Недавно приезжал мэр городка, старый коммунист и друг Жюльенов. Попросил:

– Придумайте что-нибудь, чтобы поднять дух у старых людей в доме. Они этого достойны – славные рабочие люди, трудившиеся всю жизнь. Конечно, с непривычки им очень там скучно.

Патош и Мать вызвали Клоди и Брижит, представили их мэру:

– Вот эти две – наши доверенные. Мы им поручим организовать концерт для ваших ветеранов. Они и здесь, в Мулен Вьё, часто ходят в деревню к местным старикам, помогают им в хозяйстве, а заодно и развлекают: поют им или читают газеты, а иногда даже рассказывают что-нибудь. Клоди и Брижит очень это умеют.

Конечно, мэр обрадовался. Решили ехать в Дом престарелых в ближайшую субботу.

И вот они вернулись к себе в республику, Клоди, Брижит и десять мальчиков и девочек, участвовавших в концерте. Перед глазами ребят еще стояли оживленные, с блестящими глазами лица людей из Дома престарелых. Как им были рады! Как аплодировали, с каким жаром требовали повторения чуть не каждой песни, как расспрашивали о жизни в республике, об ученье, о Матери и Патоше! И, конечно, ребятам было приятно: все с таким уважением и любовью говорили о Жюльенах: «Это такие люди… такие люди… Вам, ребята, повезло, что вы к ним попали».

Топоча, как молодые лошадки, они побежали по расчищенному у дома куску асфальта в столовую ужинать. Брижит, влетевшая в столовую первая, обернулась, радостно объявила:

– Приехал Пьер Тоди! Наверное, он на все воскресенье. Сидит за нашим столом.

В самом деле, за столом, где обычно ужинали Брижит, Клоди и Дидье, сейчас сидел вполоборота кто-то четвертый. Клоди увидела массивную фигуру борца, подстриженный затылок и завитки русых волос. Но когда она подошла ближе и новый пришелец обернулся, девочка невольно отступила.

На нее смотрело исполосованное шрамами лицо с перебитым носом, искривленным ртом и широкой красной полосой, идущей от лба к подбородку.

– Что это? Кто? – пробормотала Клоди, не в силах отвести глаз от этого страшного лица.

– Я тебе потом… потом все скажу, – шепотом бросила Брижит. Она заторопилась к столу, заговорила с приветливой улыбкой: – А мы тебя ждали, Пьер! Мать сказала нам, что ты ей звонил и обещал приехать. Ты еще не знаком с нашей новенькой? Она приехала из Парижа недавно. Пьер, Клоди, – представила она их друг другу. – Будьте знакомы, друзья.

Однако юноша, видимо, заметил впечатление, которое произвело на Клоди его лицо. Он пожал протянутую ему руку, но тут же потупился и снова отвернулся, пытаясь укрыться от взгляда новенькой. Брижит изо всех сил старалась смягчить положение – она принялась весело болтать, расспрашивать Пьера о весенней велосипедной гонке, в которой он должен участвовать, и то и дело поворачивалась к Клоди, объясняя:

– Пьер отличный велосипедист. Он тренируется у самого Мило.

Но разговор все не клеился. И только когда пришедший Дидье спросил Пьера: «А что-нибудь новенькое привез? Стихи или песни?» – Пьер поднял голову, и Клоди увидела огромные глаза, которые, казалось, освещали и заполняли все его лицо и заставляли забыть о его уродстве.

– Две песни новые были, да я отослал их Жаклин Мерак, как обычно, – сказал он с явным провансальским выговором.

Девочка задержала дыхание:

– Так это вы сложили песню «В двадцать лет мы легко забываем печали»? Вы? И другие песни Жаклин тоже вы?

Пьер кивнул:

– Я. А вы их слышали? Где? Когда?

– Я слышала в доме у Жаклин, – с готовностью отвечала девочка. – Мы же с ней друзья. Я даже у нее жила некоторое время…

И тут она прикусила язык: этот юноша, как все они здесь в республике, конечно, знает из газет историю похищения ребенка, историю самой «похитительницы»…

Теперь она уже боялась взглянуть на Пьера. И вдруг услышала его спокойный голос:

– И как вам показались мои песни?

– Очень, очень понравились! – горячо сказала она, все еще не смея взглянуть на него. – Да и на концертах их принимают с восторгом… Жаклин стала настоящим «идолом». Она теперь в Советском Союзе.

– Расскажите о ней, – попросил Пьер. – Я ведь никогда ее не видел. Она иногда звонит в автомобильную мастерскую в Ла Мюр, где я работаю, и просит что-нибудь переделать в песне, если ей не подходит какое-то слово. Или просит что-нибудь новенькое и дает мне тему. Так расскажете?

– Слушайте, ребята, что это за глупости: почему вы говорите друг другу «вы»? – вмешалась очень довольная Брижит. – Ведь здесь все свои и все должны быть на «ты».

– Ты не возражаешь, Клоди? – спросил Пьер, и девочка увидела просящее выражение его глаз.

– Ты просто смешной, Пьер, – сказала она вместо ответа. – О чем спрашиваешь? Брижит права: мы все здесь свои, друзья.

В тот вечер они долго стояли одни на снежной дороге почти у самого дома и все не могли распрощаться. Луна еще пряталась за горами, и вся долина стояла облитая мутно-голубым далеким отсветом. Где-то ухало, слышались будто отдаленные залпы.

Глухие и сильные удары точно сотрясали горы.

– Что это? – прислушалась Клоди.

– Лавины, – сказал Пьер. – Сколько людей они уже погребли здесь, в горах.

– И ничего нельзя с ними поделать? Взорвать, например, если они опасны?

– Можно, но на это нужны деньги. А кто их даст? Уж не думаешь ли ты, что наше начальство будет заботиться о безопасности людей?

Клоди замолчала, о чем-то раздумывая. Потом спросила:

– А ты когда-нибудь видел лавину близко?

Пьер усмехнулся:

– Если бы видел близко, не разговаривал бы сейчас здесь, с тобой.

Она съежилась, повела плечами:

– Это действительно так опасно?

– Я же тебе сказал: в прошлом году в районе Лотарэ завалило пятерых. Раскопали только через неделю. Все молодые, как мы.

– Они остались живы?

Пьер махнул рукой:

– Какое! Ведь на них лежало, наверное, несколько десятков, а то и сотен тонн снега. Все газеты тогда писали об этой катастрофе. Неужто не читала?

– Все газеты? – мрачно повторила Клоди. – В прошлом году мне было не до газет. У меня было достаточно и собственных катастроф.

У Пьера сделалось виноватое выражение лица.

– Извини, – сказал он смущенно, – я не хотел…

– Ничего. Я уже привыкла. – Клоди смотрела упрямо перед собой.

– Тем более, – не сдавался Пьер. – Ведь я все о тебе знаю.

– Что – все?

– Все, – повторил он. – Мне все известно. И ребята рассказали, и газеты я читал, и Рири сюда присылал подробные отчеты.

– Ты знаешь и Рири? – удивилась Клоди, и холодок пополз у нее по спине.

Она хотела было еще что-то спросить у Пьера, но над ними распахнулось окно, и голос Боболь прокричал:

– Клоди, где ты? Тебя требует Шанталь. Иди скорей!

– Я должна идти, – торопливо бросила Клоди. – Меня зовет моя дочка.

– Что? Дочка? – Клоди увидела, как еще шире открылись глаза Пьера.

– А говорил, что все обо мне знаешь, – поддразнила его Клоди. – Выходит, не все…

– Значит, узна́ю. Так до завтра? – пробормотал Пьер.

– До завтра.

В спальне девочек Брижит уже заснула, а Шанталь в постели капризничала:

– Где моя мама Клоди? Почему она не пришла рассказать мне сказку на ночь?

Клоди, с нетерпением поглядывая на безмятежно сопящую Брижит, начала рассказывать…

– Жила-была на свете Красная шапочка…

– Другую! Давай другую! Это я уже много раз слышала… – захныкала Шанталь.

– Ну, тогда о мальчике с пальчик…

– Не хочу! – уже начинала плакать Шанталь. – Ты мне уже рассказывала! Хочу новую сказку!..

Клоди быстро перебирала в уме все сказки, которые она знала. Что же, в самом деле, рассказать неугомонной дочке? Ага, вот, кажется, «Принцессу на горошине» она еще не знает…

Под сказку о требовательной принцессе Шанталь наконец-то заснула. Клоди принялась безжалостно расталкивать Брижит – слишком важно было для нее то, что она хотела узнать. И как можно скорее.

– Что тебе? Что? – Разбуженная девочка никак не могла взять в толк, чего хочет от нее Клоди.

– Я спрашиваю, что с Пьером? Отчего у него такое страшное лицо? Что он, неудачливый боксер на ринге или разбойник с большой дороги?

– Оставь свои шутки при себе, – нахмурилась окончательно проснувшаяся Брижит. (Они говорили шепотом. Все кругом уже давно спали.) – Пьер чудесный парень, но судьба у него самая несчастная. Мать умерла, родив его, а отцу-пьянице он был совершенно ни к чему. И вот однажды отец вернулся домой после пьянки, совершенно ничего не соображая. Это было, когда Пьеру исполнилось пять лет. И этот пьяный изверг, придравшись к чему-то, стал избивать сына. Бросил его на пол, начал топтать сапогами лицо, раздавил ему нос и губы, чем-то тяжелым нанес раны. Ты их видела зажившими и можешь вообразить, что это было! Прибежали соседи, отняли мальчика, по суду лишили отца родительских прав, даже посадили в тюрьму на какое-то время, да что толку? Дело-то было уже сделано, мальчик изуродован на всю жизнь. – Брижит развела руками, вздохнула. – А парень он замечательный, талантливый, добрый, всегда готов всем услужить. Мама и Патош души в нем не чают.

– Что же теперь делать? – растерянно произнесла Клоди.

– Все будет в порядке. Можешь не беспокоиться. – Брижит теперь улыбалась. – Пьер прошел воспитание в республике, окончил школу и теперь работает механиком в автомобильной мастерской в Ла Мюре. В рождественские каникулы Мать и Патош решили отправить его в клинику, где их друг, один известный профессор, делает пластические операции – исправляет людям лица. Он уже видел Пьера и сказал, что сделает из него красивого парня с нормальным, привлекательным лицом… Ты знаешь, как дорого стоят у нас такие операции? Люди платят целые состояния, чтобы избавиться от родимого пятна или исправить уродливый нос. Но наши Жюльены идут на все и ничего не жалеют, никаких денег. Они считают, что Пьер заслуживает любых жертв…

Брижит сказала это с немыслимой гордостью за своих названых родителей.

Клоди слушала историю Пьера и видела перед собой его огромные, в пол-лица, глаза. В этот вечер девочка впервые позабыла вычеркнуть из календарика еще один прошедший день.

33. Записки Старого Старожила

Передо мной был Московский Кремль, известный по тысячам изображений. Очевидно, Жаклин и Сими не пожалели денег и прислали очень хороший цветной офорт. Обе они пишут, захлебываясь, о своих впечатлениях. И публика в Советском Союзе вдумчивая и все понимает, и задарили Жаклин на концертах: такие же «фаны», как у нас, вскакивают на сцену, кричат, вешают на шею Жаклин медальоны, амулеты, какие-то кулоны на счастье в знак благодарности. Особым успехом пользуется песня молодого автора из Мулен Вьё «В двадцать лет мы легко забываем печали». Жаклин выступает по радио, по телевидению, в студии записывают ее на пластинку – словом, полный успех.

Жаклин довольна еще и тем, что Сими стала много спокойнее, уже не твердит, что Ги виноват только тем, что хотел создать ей «королевскую жизнь», регулярно пишет в тюрьму, но явно не тоскует, не плачет ночами и всерьез занимается своими обязанностями компаньонки, антрепренера и парикмахера Жаклин. После Советского Союза их пригласили на гастроли в Японию. Вот повезло Сими – повидает мир, а не было бы всей этой истории с Круабонами и преступления Ги, оставаться бы ей весь свой век маленькой парикмахершей у Мишлин… И все-таки, все-таки не знаю, что бы предпочла она сама…

Своими описаниями советских городов Жаклин разбудила во мне «путевую лихорадку», как говорят. Я уже подумываю о том, чтобы стронуться с места. Был я в Америках, Северной и Южной, был в Сомали, Тунисе, Марокко, путешествовал по всей Европе, а на родине моей Лианы побывать не удосужился. А надо бы… Но я дал слово Жюльенам приехать к ним, в Мулен Вьё, на рождественские каникулы, тем более что мне самому любопытно посмотреть, как там, в республике, прижилась и существует наша рыженькая подопечная. Надя Вольпа тоже не дает мне покоя: «Узнай да узнай, как она, как ее успехи, что думают о ней старые Жюльены. Ты понимаешь, конечно, что и мы с тобой несем за нее ответственность».

Я специально писал старикам. Узнал, что учится Клоди отлично, возится, как всегда, с малышами, ребята с ней сдружились – словом, все как будто идет хорошо, но хотелось бы посмотреть самому. Тем более, что Анри уже давно меня подбивает на эту поездку. Впрочем, в последнее время он не так часто говорит о каникулах и даже, я заметил, избегает разговоров о Мулен Вьё. Зато задает вопросы, которые иногда ставят меня в тупик. Например, можно ли влюбиться в урода или в инвалида и знаю ли я роман, где действовали бы изуродованные войной или случайностью люди и которых, несмотря на уродство, преданно любили бы девушки. Я припоминал, припоминал – ничего не вспомнил, и он ушел, очень недовольный. А вчера снова забежал хмурый и неразговорчивый.

– Я к вам, дядя Андре, на минутку. За книгами.

– За какими книгами?

Он забормотал что-то о классном задании, о греческих мифах, о рыцарских романах – словом, что-то невразумительное. Потом, густо краснея, спросил:

– Не дадите ли вы мне что-нибудь о… любви.

Вот те на́! Я дал ему «Манон Леско».

– Одна из самых знаменитых книг о верности и любви. Ее непременно нужно прочитать каждому.

Он повертел «Манон» в руках, полистал несколько страниц, потом со вздохом протянул ее обратно:

– Это уж чересчур классика. И далеко от нас, от наших времен. Теперь все по-другому… Мне бы что-нибудь посовременнее.

– Тогда могу дать «Климаты» Моруа.

Но и эту книгу он не захотел взять. Я рассердился:

– Ты, верно, сам не знаешь, чего хочешь! Нельзя быть таким привередой! – но встретил такой несчастный и сумрачный взгляд, что тут же перестал ворчать. Что происходит с мальчиком?.. – Ты получаешь что-нибудь из Мулен Вьё? – отважился я спросить.

Он хмуро кивнул.

– Получил записочку от Клоди, вашей «крестницы». Так, ерунда какая-то… Про всякие там встречи, разговоры. Ей, видно, так хорошо, что о Париже она и думать забыла! Веселится вовсю!

Он хмыкнул презрительно. Но что-то более серьезное почудилось мне в его словах.