Текст книги "Семирамида"

Автор книги: Морис Симашко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

А гость-философ продолжал говорить:

– Вы берете по восьми копеек пошлины с пуда железа. Налог небольшой, но он портит все дело. Для того чтобы увеличить доход казны, заводчиков заставляют увеличивать производство. Что же из этого выходит? Железа выделывается больше, но оно плохое. Ваше железо пользуется дурной репутацией; его никто не берет, предпочитая покупать в Швеции и Германии…

А с десяти часов, после дел литературных и исторических, производились военные и иностранные разборы. С начала войны сам собой образовался возле нее правительственный совет, где все говорилось с полной откровенностью, но разумелось ее последнее слово. В том даже у Панина не являлось никаких сомнении…

Как ничего до сих пор в жизни, ждала она мира. Планетарное движение к югу все равно исполнялось подобно Ньютонову закону. Русские армии стояли в Крыму и на Дунае. Однако командующий первой армией Румянцев, перейдя Дунай двумя колоннами генерал-поручиков Унгерна и князя Долгорукого, нацеленных схватить Варну, вдруг возвратил их назад на этот берег. Отбой был сделан также осадившему Силистрию генерал-поручику Потемкину и идущему к нему на соединение генерал-поручику Глебову. В донесении говорилось об отсутствии припасу и опасности вести столь малыми силами зимнюю кампанию на территории противника. Она сама заявляла в совете: «Требуете вы от меня рекрутов для комплектования армии. От 1767 года сей набор будет шестой. Во всех наборах близ 300 000 человек рекрут собрано со всей империи. В том я с вами согласна, что нужная оборона государства того требует, но со сжиманием сердца по человеколюбию набор таковой всякий раз подписываю». Нужно было уметь подавлять в себе историческую поспешность…

То Григорий Орлов набедокурствовал прошлым летом, когда уехал из Фокшан, где должен был с послом Обрезковым вершить мир с турками. Подстегиваемые интригой турки заупрямились и как раз сослались для откладывания мира на отъезд главного российского представителя. Только граф Орлов потому от переговоров и армии скоропостижно уехал, что была в том она сама причиной. Затем и взялась с достоинством его защищать перед врагами Паниным и Чернышевым…

Зато второй Орлов при такой же природной отваге воли себе не дал. Тот Ньютонов закон для России он доказал со всей математической холодностью. Втрое меньше русских кораблей было при Чесме, когда увидел соединенный турецкий флот, а свои корабли были наполовину таковы, что текли по швам и назад бы в порт уже не приплыли. Еще и адмиралы Эльфинстон со Свиридовым были поругавшись между собой. Тогда Алексей Орлов, даже и не смысля в морском деле, взял на себя команду. К экипажам только сказал: «Ну, с богом, ребята!» – и шпагу вынул. А когда флот турецкий от того безумства в бухту убежал, то в нарушение всех морских наук туда вошел и брандерами до одного турецкие корабли пережег. Третий из братьев – Федор – тоже там на мостиках сражался и в последний лишь момент с горящего корабля спрыгнул. Нет, не промахнулась она в Орловых, когда на невском льду их увидела…

По всему получается, что если бы не морейские греки, что от долгого турецкого плена в рабском состоянии духа пребывают, то твердой ногою можно было бы встать за спиною у султана. 1 900 000 рублей потратила una на флот. Не переставая делал он разорение и тревогу туркам по всему левантийскому берегу, где содействовал египетскому паше, восставшему на Порту. Рядом со снятыми местами осадили и пленили Бейрут, который за 250 000 пиастров передали принявшим покровительство России друзам, а деньги разделили на корабли. Задолго перед тем уже высадились в Аркадии, где бригадир Ганнибал, подвезя свой отряд на фрегатах к самой стенке, взял Наварин – лучшую там крепость и гавань…

На Черном море тоже все совершалось закономерно. Крымские Гиреи противились отложиться от султана, она же им диктовала вольность. Один из них, Шагин-Гирей, наиболее сметливый и переполненный честолюбием, уже пожил у нее в Петербурге и теперь прямо тянул русскую сторону, надеясь в будущем сделать из того Чингисханова осколка вдруг современную и самостоятельную державу. О крымской вольности, которую она гарантировала, и шли переговоры с Портою, а также о крепостях и портах Керчи, Еникале, об Очакове и Кинбурне…

Только мир был сейчас нужен как воздух. Но также и не польские дела были тому причиной, где все бурлило после трехстороннего раздела. Тот раздел назревал от начала века, ибо никто из соседей не намерен был видеть возле себя таковую стихию, которая могла бы, присоединившись к кому-то из трех, перевесить все на одну сторону. А потому всем вокруг была необходима обессиленная Польша, или совсем бы ее не было. Даже и с турками война у России началась с польского дела. А когда Австрия и Пруссия заспешили друг перед другом прибирать к себе польские земли, то как можно было оставаться в спокойствии России? Белая Русь православно и исторически склонялась сюда, а в Ливонии и не жили никогда поляки…

Она листала пахнущие духами польские письма… «Более шести лет эти затруднения составляют мучение моей жизни. Поставленный между благодарностью, влекшей меня входить в Ваши виды, и противоречащим лтим видам подчинением моим национальной воле, я провел все это долгое время в заботах, как бы уничтожить это противоречие, и встречал с обеих сторон сопротивление неодолимое. Я ссылаюсь на Ваше императорское величество, сколько употреблял я для этого усилий, со сколькими просьбами, нежными и настоятельными, я обращался к Вам…»

Да, такие слова он умел говорить безукоризненным французским языком. И целовал когда-то ей пальцы по одному. Это ему и вредило…

Она собственноручно составляла меморандум от треж дворов королю Станиславу-Августу: «Что касается конституции республики, что должно быть возобновлено и утверждено навсегда правление избирательное. «Liberum veto» остается законом неизменным. Все преобразования должны клониться к восстановлению равновесия между властью короля, сената и шляхты. Войска, находящиеся теперь под начальством короля, перейдут под начальство великих гетманов, и на будущее время польский король не должен иметь ни войска, ему принадлежащего, ни войска республики, находящегося под его начальством».

Только в таком состоянии торжества и незыблемости вольностей оставшаяся Польша не станет служить источником опасений для каждого из ее соседей… На миг представились ей летящие в бездне пространства планеты и вдруг одной из них не оказалось на своем месте. Что-то же там должно остаться, и что сгустится из того тумана в будущем? А пока здесь происходило некое высшее движение истории. Это согласно с ним атаковал со шпагой в руке турецкие корабли Алексей Орлов у Чесмы, французские короли помогали безродным колонистам в Новом Свете освободиться от английских лендлордов, а сама она упрямо защищала татарские и европейские вольности. Тому необратимому движению и Польша становилась жертвой…

Неожиданная опасность вдруг явилась за спиной. Рыжая Ульрика, с которой подралась когда-то, явственно помнилась ей. «Ваши высочества еще не заняли подобающих тронов, чтобы царапать друг друга!» Это сказал им кронпринц, будущий великий король Фридрих. То было в минувшие времена. Злопамятная Ульрика пошла с тех пор замуж за епископа Любекского, ее дядю, которого императрица Елизавета для спокойствия России сделала шведским королем. Тот король умер, и место занял Густав Третий, их сын, для которого французские идеи совпадали с призраком шведского величия. Таковое мтонкие шведского дела не переставало беспокоить. Даже и денег не жалела она при всей скудности российской казны на поддержку там республиканского духа. И все же оно случилось…

Пять лет назад ей говорили, что записывал в свой журнал молодой шведский принц: «Ах, Станислав-Август! Ты не король и даже не гражданин! Умри для спасения независимости отечества, а не принимай недостойного ига в пустой надежде сохранить тень могущества, которую указ из Москвы заставит исчезнуть…» Теперь, сделавшись королем и зарядившись свободолюбием из Версаля, сей молодец стал практически учитывать для себя польский урок.

Молодой король в один день поднял готовые к тому гарнизоны в Свеаборге и Христиании, арестовал в Стокгольме сенат и разогнал секретный комитет, призванный следить от парламента за его действиями. Затем объявил сейму новую конституцию и обязал персональною присягою армию и чины. Мать его, вдовствующая королева Луиза-Ульрика, услыхав про то, вскричала: «Узнаю свою кровь!» Старый лис Фридрих в Потсдаме делал мину неодобрения действиям своего племянника.

В первый же день переворота русскому послу там было сказано, что укрепление шведской самодержавности будет лишь способствовать русско-шведскому согласию, и король Густав по-прежнему жаждет посетить Петербург, чтобы лично излить свое восхищение и обновить родственные чувства к русской императрице. Но это было кушанье для детей. Тот же всеобщий закон действовал здесь. Поскольку вольности будут притушены и королевская власть станет способной принимать решения, северная неспокойная соседка снова делается значительною державою. А так как шведская обида на Россию еще кровоточит, и к этому прибавить французское золото, прусские чувства Ульрики и занятость России с Портою, то здесь необходимо ждать новой войны. От Петра Великого та мысль, что аннексии в тесной Европе непременно чреваты будущими войнами, и Финляндия всегда будет служить для этого камнем преткновения. Ею двинуты уже туда четыре русских полка.

Но даже не это убедительно звало ее к установлению мира с турками. На столе ее отдельно лежала некая депеша в синем конверте с молниями…

«Народонаселение Российской империи исчисляется одними в 18 миллионов, а другими в 20 миллионов. Отчего такая разница? Как велико народонаселение?»

Посредством вопросов и ответов работала она с гостем-философом. Он заранее писал, а она обдумывала, что сказать. Здесь она написала: «Эта разница зависит от того, что никто не знает подлинной цифры населения». Далее объяснила, что такое подушная подать, ревизские переписки и что только по ним можно пока приблизительно сосчитать население. Поскольку эти переписки происходят лишь через двадцать лет, то в живых подолгу числятся мертвые души, с которых берется подать. Многие же, родившиеся между двумя ревизиями, как бы и не существуют, достигши и двадцати лет.

Другой вопрос был о количестве монахов и монастырей в связи с указом Петра Первого, что в монахи разрешено поступать лишь мужчинам в тридцать, а женщинам в пятьдесят лет. На то привела цифры, что число монахов и монастырей значительно уменьшилось после того, как монастрыские земли начали управляться коллегией.

«Евреям въезд в Россию был воспрещен с 1764 года. Затем этот запрет был снят. Есть ли теперь евреи в России? Если есть, то в каких условиях они живут? В таких ли, в какие поставлены другие иностранцы? Сколько их, приблизительно, в России?»

Здесь следовало уточнить, что воспрещение евреям проживать в России последовало в 1742 году, когда императрица Елизавета стала даже невольно для себя уходить от деловитости Петра Великого. Тогда и писали с надеждою иностранные послы, что назад в Московию возращается эта империя. При ней в 1762 году шла уже речь, чтобы отменить тот закон, но признано несвоевременным. А в 1764 году было при ней как раз и разрешено евреям селиться и торговать в Новороссийских губерниях, где предстоит строительство городов и широкий товарный обмен. В Белоруссии же они проживают издавна.

А несвоевременно пускать сюда евреев потому, что двухтысячелетний опыт оборотистости в делах непременно повредит русским мелким торговцам, которых среди купцов и предпринимателей главное число. Так что наряду с очевидной выгодой такого дела для государства возникнет неминуемая вражда, которая при отсутствии просвещения перевесит все пользы.

Что же до самих евреев, то если крещеные, со всеми здесь такие же русские, как православные татары или мордва. Саму Елизавету саксонский еврей к трону принес. Да и некрещеные, как она хорошо знает, находят тут приют. Трое или четверо живут в доме ее духовника-архиерея, и никому нет до них никакого дела. Деление людей по симовым, хамовым да яфетовым признакам не присуще русской натуре…

Четвертый вопрос был о сословиях, каковых насчитал философ в России четыре: духовенство, дворянство, однодворцы, или свободные люди, и крестьяне. Она подробно разъяснила, сколь произвольно такое деление.

Пятый вопрос был об иностранных купцах, что якобы испытывают здесь множество затруднений при открытии контор и совершении торговли. Тут была прямая клевета, так как от Петра Великого идет самое хорошее правительственное отношение к иностранному предпринимательству. Изложив это, она подумала и приписала: «С другой стороны, в Европе принято смотреть на Россию и на торговлю в ней иностранцев, как на какое-то Перу – приходи и обогащайся».

Она гуляла с гостем-философом в Эрмитаже, и к ним присоединился великий князь с супругой-принцессой Гессен-Дармштадтскою. С сыном у нее была в обиходе постоянная ровность, но, как видно, француз нечто заметил и принялся преувеличенно восторгаться острым умом наследника. А тот с упорством продолжал пыжиться и недовольно морщить губы: точь-в-точь эйтинский мальчик, каким всегда его помнила. Даже прыганье при ходьбе и нелепое махание рукою было как у отца. И еще ослиное упрямство. Что великий князь не чей-то другой сын, а именно покойного мужа, она ощутила чуть не при самом его рождении. Каждую минуту жизни помнилась та ночь, когда после любимых объятий явился к ней чуждый, противный ее естеству человек и вызвал такое же немыслимое чувство…

Может быть, и пересилилось бы в ней это непреодолимое состояние гадливости к собственной своей плоти, если бы держала его на руках, давала бы из груди молоки, прикрывала от опасностей. Но тетка-императрица отстранила ее так, что лишь раз в неделю могла посмотреть на сына. А потом уже никакой Панин не был в состоянии переделать натуру…

Натужно поклонившись и дернув головой, великий князь Павел Петрович удалился, поспешая чуть впереди супруги. Гость-философ заговорил, что наследнику престола надо бы сидеть рядом с нею при решении государственных дел, чтобы приучался к будущей роли. Потом, на счастье, вдруг увидел на стене два знакомых полотна и подскочил к ним:

– Ах, ваше величество, эти Пуссены сделали меня мошенником. Мое оправдание лишь в том, что они висят здесь, перед глазами величайшей женщины всех времен, которая оставит их вместе с другими великими картинами в наследие своему народу!

Она уже слышала про то, как сосед господина Дидро, известный в Париже мот и игрок маркиз Конфлан приказал своему управляющему продать эти картины в течение одного дня, чтобы уплатить долг чести. Узнав про то, господин Дидро, посоветовавшись с известным знатоком Менажо, предложил за них тысячу экю. А когда привели их в порядок и очистили от вековой копоти, то захотели уже перекупить на месте за десять тысяч. Но великий ее библиотекарь уже запаковывал их для неё. В ее эрмитажном катологе Пуссеновы полотна теперь значились под номерами 1414 и 1415. На первой видится играющий на флейте Полифем, а внизу луг с пастушками. На другой – пещера и Геркулес, занесший палицу над поверженным Какюсом[17].

Не только с Пуссенами, а по поводу лучшей во Франции и Европе коллекции Кроза, купленной для нее гостем-философом лишь за 460 000 ливров, выражают недовольство в Париже. Господа де Бетюн и де Брольи прямо обвиняют господина Дидро, что в угоду своей подруге – русской императрице – задешево вывез оттуда целый корабль бесценных шедевров. Она же подсчитала, что усердие к пен господина Дидро только лишь на картинах оставило в русской казне не менее двух миллионов ливров, не считая, в какую цену сделаются потом…

– Конкурсы положат конец несправедливостям, называемым протекцией и милостью. Ваше величество будете раздавать только почести и богатства, а остальное станет достоянием заслуг и добродетели. Все сословия сблизятся. Дочь и сын Цицерона, вчерашнего выскочки, пошли в лучшие семьи Рима…

Но что всего важнее, мне кажется, так это то, что, пока конкурсы существуют, золото перестанет пользоваться первенствующим значением в стране. Отец скажет сыну: «Если ты хочешь быть только богат, то будешь. У тебя будет дом в городе, прелестная деревенская усадьба, собаки, лошади, любовницы, лукулловский стол, всевозможные вина – одним словом, все земные блага в изобилии. Но, несмотря на все мое богатство, я не могу тебя сделать даже судебным приставом…»

Все с той же улыбкой смотрела она на знаменитого гостя. Занятая мыслями, она пропустила начало очередной его тирады. Он опять говорил по известному ей конспекту Монтескье. У всех них есть где-то невысказанная, может быть, даже и непродуманная снисходительность ко всему, что не достигло мыслительной отметки Франции. Они и короля своего ругают, и общество высмеивают, но на других смотрят как на лишенных всякого понимания. Поэтому самоуверенно учат, не спускаясь до обстоятельств другого народа. Господин Дидерот, как зовут его здесь, не исключение.

Разбежался и ударился в нее, так что едва на ногах удержалась; спасла крепость стана, которая происходит от каждодневной верховой езды. Этот Александр Данилов Оспенный поступал так, когда было ему пять лет. Сколько же ему сейчас? Выходит, что все десять. Она привлекла вдруг к своему животу голову мальчика, погладила по жестким стриженым волосам…

Они тогда все возились с этим ребенком. Граф Григорий Григорьевич Орлов совсем забывался и катался с ним по полу, хохоча и разбрасываясь, будто сам и том же возрасте. А мальчик был неописуемо резов и дерзок: ничего и никого не боялся, поджидал ее и прыгал из засады, делая синяки. Временами она застывала и смотрела на него остановившимся взглядом. Волос трепался у него по лбу, сбиваясь набок…

Она тогда нисколько не колебалась, даже тени страха у нее не было. Неделю сидела и изучала предмет. Потом писала к королю Фридриху: «С детства меня приучили к ужасу перед оспою, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу. Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь, я бегала из дома в дом, целые пять месяцев была изгнана из города, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него…»

То она писала ему в поддержку духа, потому что воинственный и просвещенный Фридрих до смерти испугался прививки. В Европе против нее возражало большинство медицинских факультетов, и все колокола гудели против такого противного разуму дела: взять кровь от больного и перенести здоровому. Здесь вокруг нее крестились и вздыхали, когда завела о том речь.

Она призвала из Англии доктора Димсдаля, у коего из шести тысяч привитых умер лишь один. Безо всякого ажиотажу привила себе болезненную кровь, взятую от этого самого мальчика. И сразу же весь Петербург бросился делать прививки, проталкиваясь вперед по чинам и дворянству. Через неделю, проверив себя, она привила оспу сыну. Граф Орлов сразу же за ней принял прививку и, несмотря на докторские запреты, поскакал в тот же день на охоту. Да только ничего с ним не сталось…

Потом все было обиходно для государственного смыслу. В соборной церкви Рождества богородицы при сенате, правительстве и народных депутатах, что в преддверии войны кончали тогда свои заседания, старший из сенаторов и депутат Кирилла Разумовский говорил к ней речь: «Прими, всемилостивейшая императрица, из уст наших усерднейше приносимое тебе от всего народа поздравление о исцелении твоей собственной особы и твоего вселюбезнейшего сына и наследника. Прими и благодарение чистосердечное за спасение на будущие времена бесчисленных твоих рабов. Всякий возраст и обоего пола род человеческий объемлет твои ныне стопы, почитая в тебе божию ко спасению своему посредницу и, твоим примером научася, призовет бога в помощь, да исцелеет он и Дом его от неминуемой язвы посредством врачевания, тобой ныне оживотворенного». Она же отвечала: «Мой предмет был своим примером спасти от смерти многочисленных моих верноподданных, кои, не знав пользы сего способа, оного страшася, оставалися в опасности. Я сим исполняла часть долга знания моего, ибо, по слову евангельскому, добрый пастырь полагает душу свою за овцы. Вы можете быть уверены, что ныне я паче усугублять буду мои старания и попечения о благополучии всех моих верноподданных вообще и каждого особо».

А мальчика этого она тогда взяла на время к себе и возвела в дворянское звание, заменив ему фамилию на Оспенный. Только никак не предполагала, чтобы так быстро вырос: чуть не до плеча ей достает. Она справлялась о нем прошлым летом, как поживает в кадетах, а сегодня вдруг позвала его к себе. Нечто неясное при его виде стиснуло ей грудь…

В одиночестве будуара подошла она к зеркалу. Долго и спокойно смотрела: в матово-белом лице той женщины, которую там видела, не отражалось никакого чувства. Все было в нем изучено ею до последней черточки. Неужели ей уже сорок четыре года?..

Мальчика с разбросанным волосом больше не было. Этому, который вытянулся ей до плеча, она дала гостинцев и велела отвезти назад в корпус. Он опять прыгнул на нее из засады, но совсем не так. И тот, кто катался с ним по ковру, где-то в другом месте…

Граф Григорий Григорьевич Орлов – совершеннейший из мужского роду. Ослепительная улыбка его никогда не пропадала. Не в кабинетах ему, а в цорнсдорфской свалке и на невском льду место. И что древних героев телом и статью повторяет, все правда. В московскую чуму, когда дома с мертвыми грабили и архиерея забили кольями, бесстрашно на коне въехал и в три дня порядок навел. Говорить тоже способен твердо и образно. А умом не изощрен, так разве не таковы мужчины? Когда редкий из них действительный ум приобретает, то как бы уже и не мужчиною делается…

За ту чуму ему была выбита золотая медаль, и князем империи его сделала. Будто торопилась осыпать его наградами, готовя к неизбежному. От одного ее женского чувства такое бы не произошло. С первого же года он не имел для нее некоего высшего значения и входил в обиходную необходимость. И дальше все бы продолжалось, но только не один Панин или Чернышев с Румянцевым, но в народе и дворянстве обозначилась оскомина от того орловского самомнительного успеху. Черта, через которую переступала, не теряла четкости, и она минуту не колебалась в своем решении. Почему же где-то внутри пудто некая струна дребезжит?..

Дверь отворилась, и он вошел. Она с тем же спокойствием смотрела на него. С этим и не надо было назначать себе черты. Улыбнувшись по-доброму, во весь рот, он приступил раздеваться…

Она мысленно повела плечом, с легкой иронией вспоминая, как Панин с Чернышевым и партия Разумовского хотели втолкнуть ей в постель каждый своего Аполлона. Но то она сама сделала между ними выбор, а где-то в стороне искать не было времени и желания. Князя Орлова, в молчаливом согласии с другими, она направила в Фокшаны. Оттуда прискакал весь встрепанный, со злой растерянностью на лице. Он знала, что в здешнем народном обычае установлено бить разлюбившую женщину кулаками по лицу или учить вожжами. Гришка подбежал и замер у черты, которую некогда наметила между ними. Она вела себя с ним с обычной ровной приветливостью, будто ничего не произошло. А он встряхивался и недоуменно оглядывался, так ничего и не понимая…

– Базилка… милый… Ах!

Это все, что она говорила, вынужденная чувством. И он не претендовал на большее: лежал, большой, белый, улыбался всем своим добрым, открытым лицом. Его так и звали все гвардейские друзья и даже прислуга между собой. То было производное не от имени, а по фамилии: Васильчиков. По всей вероятности, от младших князей он происходил, откуда передался и характер…

Безо всяких ухищрений распоряжалась она с ним: руководила перерывами, назначая их продолжительность, потом лежала и думала о других делах…

То она вдруг поняла когда-то, сидя в комиссии по уложению и слушая депутатов. Теперь же опасность встала перед ней во всей своей реальности. Когда идеи гостя-философа, которые и для Франции не до конца вызрели, соединить с орловским размахом, то что могут родить, соединившись, такие две идеальности? А мир необходимо с Портою иметь не из-за Польши или Швеции и даже не от общей французской интриги. В синем конверте на ее столе лежало письмо московского губернатора князя Михаила Никитича Волконского о том, что самозванец занял Самару…

Монтескье с Орловым опасно соединять из-за исторически обусловленной разности их чувств и устремлений. Ну а как найдется кто-то придумающий соединить графа де Лa Бред де Секонда с маркизом Пугачевым, то что может из того выйти для человечества!..

II

Он оставил весело настроенного владельца дома и побежал наверх в свою комнату записывать, чтобы не упустить слово из состоявшегося при нем разговора. Такое редкое наблюдение, безусловно, составит ценность для императрицы. Ему же, странствующему философу, даст материал для постановки ей вопросов, направленных к дальнейшему познанию этой страны и народа. Долг порядочности не позволяет ему называть имя гостеприимного хозяина и поэтому составит как бы отвлеченную драматическую сцену между неким вельможей и его кредитором.

Вельможа. А! Это вы!

Кредитор. Да, ваше превосходительство.

Вельможа. Что хорошего?

Кредитор. Я пришел затем…

Вельможа. Садитесь, пожалуйста!

Кредитор. Много чести, ваше превосходительство. Я пришел…

Вельможа. Садитесь уж, коли я говорю! Что, вы озябли?

Кредитор. Я насчет срока векселю…

Вельможа. А не хотите ли чаю? Выпейте чайку!

Кредитор. Ваше превосходительство так добры…

Вельможа. Вы любите музыку?

Кредитор. Да… немножко, ваше превосходительство.

Вельможа. Может быть, и сами играете на каком-нибудь инструменте?

Кредитор. Нет, ваше превосходительство.

Вельможа. Но ведь вам же музыка доставляет удовольствие?

Кредитор. Точно так, ваше превосходительство.

Вельможа. Подайте мне скрипку!

Кредитор. Но я пришел, ваше превосходительство…

Вельможа. Да, да, я знаю. Зайдите в другой раз.

Дело здесь состояло не в том, что благородный человек, за неимением в данный момент денег, избегает заплатить долг. Такие казусы каждодневно происходят в Париже, Лондоне или Мадриде. И попавший в столь неудобное положение тамошний вельможа тоже изыскивает способы отсрочить расчет по векселю, однако делает это со всей серьезностью и пониманием неотвратимости расплаты. А мсье Нарышкин как будто и не чувствовал свою вину, но совершенно открыто третировал человека, от которого был зависим.

– Эй, Денис Иванович!

То был голос любезного амфитриона, с первого знакомства звавшего его так на русский манер. Когда по приезде его сюда господин Фальконе, бывший его друг, у которого предполагал остановиться, показал непонятную и не заслуженную им холодность, он оказался в весьма затруднительном положении. И тогда по личной рекомендации ее величества он поселился у одного из близких к ней сановников, а именно в доме у господина Нарышкина, человека больших достоинств, но с несколько неожиданными привычками.

Господин Нарышкин ждал его внизу в том же атласном с серебряными звездами халате, в котором разговаривал с кредитором.

– Позвольте осведомиться у вас, дорогой друг, какие мотивы или обстоятельства тому причиной, что столь необыкновенно поступили с человеком, одолжившим вас необходимою суммою? – спросил он.

Амфитрион вытаращился на него с удивлением, потом громко захохотал:

– А такая причина, что пошел вон, и все!

– Но этот человек, безусловно, опять вернется за принадлежащими ему деньгами.

– Ну и пусть вернется, – хладнокровно отвечал господин Нарышкин.

– Однако у него есть возможность прибегнуть к закону, которому обязаны повиноваться и монарх, и самый ничтожный его подданный.

– Ну и пусть прибегает.

Здесь было что-то непонятное.

Он и прежде с друзьями, не бывая еще здесь, удивлялся, как живет этот народ по существу без сословий. Когда в государстве одно лишь сословие, то его таковым и числить нельзя. Понятие «сословие» в самой сути своей предполагает наличие еще одной или нескольких паритетных сторон. Тут же всевластно было лишь дворянство, а перед тем – боярство, да и то царь Иоанн Четвертый попытался его снивелировать с прочим народом, оставив в качестве преторианцев при себе безродную и внесословную опричнину. Петр Великий тем же византийским усилием наметил пути для торгового и предпринимательского сословия, да только вон как с ним поступает господин Нарышкин…

Однако тем не менее эта держава живет и процветает. Ее величество, может быть, и увлекается, когда рассказывает, что сама наблюдала у поселянина в повседневном супе индейку, поскольку на курицу уже и смотреть здесь не хотят. Так поступает она, вероятно, от болезненною в ней патриотизма, который, кажется, является единственным недостатком этой удивительной и великой женщины. Но сам он видел стройные железные ряды гвардии на Марсовом поле, смотрел доки и ездил специально в санях рассматривать дворцы и бездействующие зимой фонтаны в окружающих столицу поместьях. А в рождественские праздники народ, хоть и грубо одетый, катался со снежных гор, громогласно выражал удовольствие и веселился от всего сердца.

Однако не только здесь подтверждался этот феномен. Недавняя угроза всей Европе, непобедимая Порта сдвигалась и пятилась с захваченных стран под ударами нового российского колосса. В прошлом веке еще не существовавший флот поджигал и топил знаменитые султанские армады в собственных их водах. И то неоспоримо, что при всей еще очевидной общественной неразвитости именно эта держава исполняет цивилизаторскую миссию в немыслимых континентальных пространствах, откуда волнами являются Чингисханы и Атиллы.

А патриотизм ее величества уже точно идет от ревнивого женского чувства. Если всячески унижает он Французские законы и своего короля, то вовсе не значит, что философ и человек Дени Дидро не любит своей Франции. То, может быть, высшая форма любви и уважения, и когда народ достигает ее, значит, созрел для истории. Самолюбованием занимаются лишь варварские народы.

Но императрица забыть не может незадачливого аббата и астронома, который имел несчастье дурно позваться о русских нравах. Еще и господин с полным именем Пьер-Поль Ле-Мерсье-де-ля-Ривьер-де-Сен-Медар, которого сам он имел несчастье рекомендовать в качестве экономического гения ее величеству, стал по приезде сюда держать себя, как на Мартинике, где исполнял когда-то королевскую службу среди индейцев. Императрица с достаточно серьезной шутливостью отозвалась о нем, что явился с проектом научить русских ходить на двух ногах, поскольку предполагал их находящимися на четвереньках.