Текст книги "Кто твой враг"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Часть четвертая

I

Хейл был ошеломлен.

Сидя следующей весной напротив Нормана в его обшарпанном кресле, Томас Хейл утюжил окладистую черную бороду и удрученно качал головой. В Торонто его конечно же предупреждали. Чарли Лоусон говорил, что Норман психически болен. Но кому, как не Хейлу, знать, что люди творческие склонны приукрашивать, и он не придал рассказу Чарли особого значения. Норман всегда пил лишку – еще один порок творческих личностей, размышлял Хейл, – но алкоголиком его не назовешь.

– …и с тех пор, – сбивчиво продолжал Норман, – я его ищу. Посмотрел бы ты, какую переписку я веду. Раз-другой я даже нанимал частных сыщиков. Он, сдается мне, вернулся в Восточную Германию. Я подумываю этой осенью поехать в Берлин, если смогу себе позволить. – Норман распустил лицо в улыбку. – Выпьешь еще?

– Нет, спасибо. – Норман, не разбавляя, налил себе виски, и Хейл поморщился. – Не слишком ли рано начинаешь?

Квартира Нормана выглядела более запущенной и захламленной, чем прежде. Норман еще сильнее поседел. Он огрузнел, оплыл, глаза у него помутнели, словом, явно опустился. Хейл предпочел бы, чтобы Норман – ради своего же блага – не рассказывал эту историю каждому встречному-поперечному. Надо же такую небывальщину забрать себе в голову, подумал он.

Хейл знал всю правду.

Норман влюбился в молоденькую канадскую учительницу, она предпочла ему немца, ближе ей по возрасту. Немца этого, бежавшего из Восточной Германии по политическим мотивам, друзья Нормана приняли в штыки. Норман, желая расположить девушку к себе, взял немца под свою защиту. В то же самое время, находясь в стесненных обстоятельствах, Норман вошел в сговор с продюсером из эмигрантов, и, если бы это дело выгорело, у Лоусона украли бы права на «Все о Мэри». Когда сговор обнаружился, Норман, не в силах перенести позора, укрылся во временной амнезии. А потом – история и так гнусная, а это уже и вовсе стыд и срам – Норман каким-то образом вынудил немца бежать, надеясь так реабилитировать себя в глазах эмигрантов. Хейл был потрясен до глубины души. Что делает жизнь с человеком, подумал он.

Норман выпил виски.

– До сих пор я никому не рассказывал всю правду про Эрнста, – сказал он. – Не хотел, чтобы надо мной потешались: я таким дураком себя выказал…

Хейл огладил бороду. Этот последний взлет фантазии, будто немец убил его брата, – явственный случай умственной компенсации. Хейл решил, что никому не расскажет об этой бредятине. Ведь со временем, он не сомневался, Норман придет в себя.

– Что ты думаешь о хрущевских разоблачениях? – спросил Хейл.

Норман без особой охоты переключился на тему, так волновавшую его прежде.

– Насколько мне известно, – сказал он, – речь, о которой ты говоришь, издана Американским госдепартаментом.

Не стоит затевать с ним спор, подумал Хейл.

– Что ж, – сказал он, – мне, пожалуй, пора…

Норман растянул рот в добродушной, пьяной улыбке. Хейл ежегодно ездил в Европу, точь-в-точь как мальчишки ездят в Кони-Айленд. Как знать, подумал Норман, может, так и надо.

Хейл обратил внимание, что на полу валяется монреальская «Стар». Он поддел ее ногой.

– Тоскуешь по дому? – спросил он.

– Это воскресный выпуск, тамошний приятель присылает мне его уже, бог знает, сколько лет.

– Возвращайся домой. Я по-прежнему думаю, что здесь ты попусту тратишь время. Ты должен вернуться домой, преподавать.

– Даже, если бы я хотел возвратиться, – сказал Норман, – у меня нет денег на дорогу.

– Я с радостью дам тебе взаймы.

– Спасибо. – В дверях Норман пожал Хейлу руку, задержал его. – Я и правда тебе благодарен. Меня очень тронуло твое предложение.

– Я действительно хочу, чтобы ты вернулся.

– Знаю. А что слышно о Чарли? Как он поживает?

– Лучше некуда. – Хейл взялся за ручку двери и – была не была – решился. – Может, и не мое это дело, – сказал он, – но я хочу, чтобы ты знал: Чарли не затаил к тебе обиды. Словом, если ты поэтому не возвращаешься, вот я о чем.

– Не твое это дело, – сказал Норман, – что верно, то верно.

Когда Хейл ушел, Норман налил себе еще. Было уже четверть пятого. Кейт и Вивиан пригласили его на чай, он опаздывал. Выпью последнюю, возьму такси. Однако, выйдя на улицу, решил поехать на метро. Такси было ему не по карману, к тому же последнее время такси он предпочитал метро и автобус. Как знать, если повезет, он может встретить Эрнста, Салли, Винкельмана – кого угодно, хоть кого-то из прежних друзей. Последнее время он не виделся ни с кем, кроме Вивиан и Кейт. Путешествовать и то перестал. Чуть не каждое утро спал до полудня, читал газеты, журналы, изредка – книги, затем выпивал первую рюмку. Деньги у него были на исходе.

Норман шел по Кингз-роуд, когда кто-то схватил его за руку.

– Норман! Норман Прайс! Вот кого я хотел увидеть, – сказал Колин Хортон. – Я собирался позвонить вам завтра же, с утра.

Выглядел Хортон неважнецки. Его костистое лицо покрыла сеть мелких морщин, черные волосы больше не лоснились. Они зашли в «Эйт Беллз».

– Вы прозрели раньше всех нас, – винился Хортон, – так что если хотите сказать: «Я же вам говорил», имеете полное право.

– Вы это о чем?

– О Сталине, – сказал Хортон.

– А, вы о той речи.

– Я, знаете ли, в Испании писал статьи о ПОУМ [146]146
  ПОУМ (Рабочая партия марксистского объединения) – троцкистская организация. Во время испанской войны Советский Союз всячески боролся с ПОУМ.


[Закрыть], и в сорок первом в Нью-Йорке парочку троцкистов выгнали с работы не без моей помощи.

– Но не из-за их политических взглядов, – сказал Норман.

– Повторяю: если хотите сказать – «Я же вам говорил», вы…

– Извините.

– Норман, послушайте, Норман. В Штатах есть один юнец. Я положил на него клеймо на всю жизнь. Я считал: это часть той цены, которую приходится платить, но теперь… Что мне ему написать? – спросил Хортон. – Это мой сын.

– Что, если еще по одной?

– Когда я думаю о том, скольких убили, когда вспоминаю статьи, в которых оправдывал это, у меня муторно на душе.

– Крепитесь, старина. Они бы поступали точно так же и без вашего соизволения.

– Мне сорок пять, – сказал Хортон, – и я был так уверен в своей правоте. Я…

– Выпейте-ка, – сказал Норман. – Пусть это и жестоко – не отрицаю, – но ничего больше об этом я слышать не хочу. Колин, я сыт по горло.

– И что хуже всего: я подозревал, что от нас скрывают правду, – продолжал Хортон, – но держал свои подозрения при себе во имя высшей правды. – Он вытер глаза. – Я считал, что за тридцать лет человек переродился.

– Вы и впрямь в это верили?

– Я, знаете ли, был в Испании.

– Если еще кто-то скажет мне, что он был в Испании, я расквашу ему нос. Кстати, что вы делали в Испании?

– Был журналистом.

Норман направился к выходу.

– Погодите, – попросил Хортон, – поговорите со мной еще. Я… Извините. – Он высморкался. – Я… У кого мне просить прощения?

– Да не убивайтесь вы так.

– Для начала попрошу прощения у вас за то, что тогда так напустился на вашего приятеля. Я был не прав. Теперь я это понимаю.

– Замнем, – оборвал его Норман.

– Что с ним стало?

– Не знаю.

– Как бы то ни было, – сказал Хортон, – тогда я был не прав, а вы правы. Вы разбираетесь в людях лучше меня.

Норман вымученно улыбнулся.

– У меня назначена встреча, я опаздываю.

– Что ж, увидимся вечером, – сказал Хортон. – Там поговорим подольше.

– Где это там?

– Разве Боб Ландис вас не пригласил?

Норман понял, что Хортон долго отсутствовал и не знает, что его больше никто и никуда не зовет.

– Как же, как же, – сказал Норман, – увидимся вечером.

И поспешил на Оукли-стрит. Кейт, Роджер и Полли Нэш устроились за журнальным столиком. Кейт в кашемировом свитере и тореадорских брючках была чудо как хороша. Вивиан сразу же заметила, что Норман пьян, но промолчала.

– Я опоздал, прошу меня извинить, – сказал Норман. – Встретил старого приятеля. Выпил с ним.

Вивиан, приодевшаяся, в элегантном платье, разливала чай. Первую чашку подала Норману.

– Вы обратили внимание на платье Вивиан, правда красивое? – спросила Кейт.

– Да, очень славное, – без особого энтузиазма отозвался Норман.

– Ох уж эти мне мужчины, – сказала Полли.

– Все они одним миром мазаны, – зло бросила Кейт. – Безмозглые, себялюбивые, в женщине видят только внешность, а душевных качеств не замечают.

Нормана понял, что Кейт на него сердится. И гадал, чем бы мог ей досадить.

Вивиан передала чашку Роджеру.

– Норману сейчас дохнуть некогда – работает над очередным сценарием, – обронила она.

– Вот как. Очень интересно.

Норман поморщился. Наверное, Роджер нещадно трунил над Вивиан, иначе она вряд ли стала бы поддевать его так дерзко, и тем не менее пусть она и в своем праве, зря это она. Мало того, она же знает, что ни над каким сценарием он не работает.

– Роджеру смерть как хочется прорваться в кино, – сказала Полли. – У него такие интересные задумки.

Норман сочувственно улыбнулся Роджеру, хотел сказать ему что-то приятное, но тут Вивиан позвала его в кухню.

– Норман, иди сюда на минутку, помоги мне.

Норман извинился. В кухне он легонько коснулся губами ее лба.

– Никак не ожидала, что они придут, – сказала Вивиан. – Я думала, мы будем одни. Я знаю, ты их не выносишь.

– Да нет, Роджер мне нравится.

Вивиан тихо прикрыла кухонную дверь.

– У Кейт завелся новый приятель. Она практически не ночует дома. Почему бы тебе не прийти попозже?

– Постараюсь.

– В следующую среду в «Пэласе» выступает Венгерская государственная оперная компания. Я возьму два билета, ты как?

– Я – за, – сказал он. – Но тебе не кажется, что пора присоединиться к гостям?

II

В апреле, когда Салли вернулась из Парижа, Боб снял для нее квартирку в одном из ветшающих серых домов на улочке неподалеку от Бейкер-стрит. Она смертельно боялась оставаться в ней одна. Комбайн, проигрыватель и телевизор, последний подарок Боба, вместо того чтобы развлекать, угнетали. Другие подарки – цветы, духи, белье, далеко не все были от Боба. И от этого она чувствовала себя виноватой перед ним. Боб так много ей давал, а она не могла ответить на его любовь, и поэтому должна была бы, казалось ей, по меньшей мере не изменять ему. Он был мягкотелый. Невыносимо тщеславный. И хотя он ежедневно играл в гандбол, делал по утрам зарядку и регулярно ходил в бассейн, у него намечался живот. Он был добрый. Никогда не упоминал об Эрнсте, разве только она сама заводила о нем разговор. В сущности, он был мальчишка. Обожал, чтобы его хвалили, напрашивался на комплименты. Он был добрый, совершенный мальчишка, но уже одряблел – сказывался возраст.

Раза два она осведомилась о Нормане. Боб не видел Нормана. Никто его не видел.

Салли сидела у окна, смотрела на почерневшие деревья напротив, три-четыре раза подняла взгляд на затянутое пухлыми облаками свинцовое небо, и на глазах ее навернулись слезы. В эти дни она легко плакала ни с того ни с сего. Со слезами Салли боролась фенобарбиталом, джином и спаренными киносеансами.

По улице прошел один из здешних неподобающе юных румяных полицейских. Следом за ним проехал паренек на велосипеде. Трикси, лукавый терьер мисс Лэнгли, волок за собой хозяйку по заляпанному черному тротуару. Они что-то припозднились. «Волонтир» уже двадцать минут как открылся. Салли налила себе еще джина с тоником. Безусловно, думала она, надо было выйти за Нормана. Но между нами всегда стоял бы Эрнст – и этого не избыть. И потом, Норман вел бы себя так безупречно, благородно, сочувственно, что она бы как пить дать спятила. Да, с Норманом, подумала она, я была бы счастлива.

– Эрнст! – неожиданно для себя самой вдруг позвала она.

Так нельзя, подумала Салли. Если я напьюсь к его приходу, он обозлится. Опомнилась, поплелась в ванную, принесла оттуда стакан воды и пузырек снотворных таблеток. Что и говорить, низкий трюк, на такой трюк можно решиться только от отчаяния, но на аборт она не пойдет. Этого ребенка она во что бы то ни стало сохранит. Первую таблетку Салли проглотила с трудом. Закашлялась и запила ее джином. Боб мягкотелый, в сущности, мальчишка, и, когда в восемь – он на редкость пунктуальный – зайдет за ней и обнаружит полупустую бутылку джина, а у ее постели пустой пузырек из-под снотворного, он тут же отомчит ее в больницу, благо она в двух шагах, и ее страдания так его разжалобят, что он разрешит оставить ребенка.

Коварный, гадкий прием – вот что это такое. Но Салли – а она глотала уже третью таблетку – сознавала, что эта мелодраматическая ложь, эта «попытка самоубийства», как окрестит ее Боб, подействует на него сильнее слез и уговоров, так она спасет жизнь своего нерожденного ребенка. И Салли проглотила еще одну таблетку.

III

У Ландисов вошло в привычку перед сбором гостей расслабиться, выпить мартини, так что чуть позже Боб присоединился к жене.

Зельда Ландис, поджарая брюнетка, выглядела старше своих тридцати девяти. Строгое черное платье, впивающиеся в уши бриллиантовые серьги, даже черные лодочки – все сообщало ее облику особую суровость. Она присела отдохнуть. Бутербродики, закуски, колбаски уже лежали под салфетками на кухонном столе. Для мужа и себя она приготовила холодный обед – подкрепиться перед приходом гостей. Зельда умела принимать гостей, однако создавалось впечатление, что делает она это из последних сил и сил ее хватит лишь на один вечер. Возникало опасение, что после ухода последнего гостя Зельда распадется на части. Боб неукоснительно собирал ее. Но всякий раз, точно осколок разбитой чашки, упускал из виду какую-то часть, так что при следующей встрече Зельда казалась старше, и чудилось, что на этот раз она распадется еще до ухода гостей.

Гостиная была обставлена с большим вкусом. На стенах висели две картины. Китайская гравюра, изображающая лошадь, и рисунок – мексиканский крестьянин, подвешенный за большие пальцы на дерево. Подобные картины были здесь так же непреложны, как портрет королевы или распятия в домах приверженцев других исповеданий.

Боб потянулся наполнить бокалы, когда в дверь позвонили. Была всего половина седьмого, гости ожидались не раньше девяти.

– Должно быть, это миссис Дикон. Старушка вызвалась обносить гостей.

– К вам мистер Прайс, – объявила горничная.

Боб хотел пригласить Нормана – как-никак они старые друзья, – но Зельда заартачилась.

– Предложить ему остаться? – спросил Боб, вставая.

– Нет и нет.

Число мужчин на приемах Зельды неизменно отвечало числу женщин. Норман нарушил бы равновесие.

– Что же мы ему скажем?

– Говори, что хочешь, мне-то что. Лишь бы ты от него отвязался.

Норман вошел, смущенно улыбаясь.

– Проходил мимо, – сказал он, – и решил заглянуть: вдруг вы дома…

Зельда тут же поняла, что он лжет.

– Садись. – Боб улыбнулся как можно более радушно. – Что будешь пить?

Но и Боб понял, что Норман вовсе не «проходил мимо», и устыдился за него.

– Виски, – сказал Норман. Почувствовал недоброжелательство Зельды и поспешил добавить: – Если вы ждете к обеду гостей или что… Я зайду в другой раз.

Что за жалкий способ выцыганить приглашение, подумала Зельда. А вот Боб растрогался, он был привязан к Норману, что и выказал, налив ему почти не разбавленный виски. И, адресуясь к Зельде, сказал:

– Рад, что ты зашел. Я давно собирался тебе позвонить.

Зельда вспыхнула:

– Норман, как живешь-поживаешь?

– Хорошо. Очень хорошо.

Зельда видела, что Боб и себе налил такой же почти не разбавленный виски. Надерись, подумала она. Давай-давай.

Норман, удрученно отметил Боб, был в том же костюме, что и в их последнюю встречу. Рукава пиджака обтрепались.

– Говорят, ты братаешься с туземцами, – сказал он с напускной веселостью.

– Да, встречаюсь с одной девушкой, англичанкой. Ничего серьезного.

Норман справился о Винкельманах.

– «Все о Мэри» наделала шуму, – сказал Боб.

– В провинции на нее валом валят. Сонни и Бадд создали независимое объединение – намерены выпускать по две картины в год. – Боб подлил себе и Норману виски. – Над чем работаешь? – спросил он.

– Отправил бумаги в один провинциальный университет, – сказал Норман. – Если туда не примут, думаю податься в какую-нибудь классическую школу [147]147
  Классическая школа – школа для детей от одиннадцати до шестнадцати лет. Имеет академическое направление, предусматривает изучение древних языков.


[Закрыть].

От Нормана так явно несло неудачливостью, что Зельда всполошилась. Знаю я, зачем он пожаловал, подумала она.

– Слышали что-нибудь о Салли? – спросил Норман. – Я вот о чем – она в Лондоне?

Боб кинул взгляд на часы.

– Говорили, она работает в Париже, больше я о ней ничего не слышал, – сказал он. – В ЮНЕСКО, как я понимаю. – Боб поразился. Он полагал, что всем, кроме Зельды, известно, что он снимает для Салли квартирку неподалеку от Бейкер-стрит.

– Не могу не поделиться с тобой, – Зельда растянула губы в улыбке, – на той неделе Боб купил для своих родителей дом в Коннектикуте. Прекрасный дом, но мы, должна признаться, теперь сидим без гроша.

– Зельда, я пришел не за тем, чтобы занять деньги.

Боб смутился и, чтобы сменить тему, вытащил из кармана письмо от Чарли, извлек из него снимок и передал Норману. На снимке Чарли подкидывал в воздух какого-то мальчика. На заднем плане в шезлонге сидела Джои. Норман вернул снимок Бобу.

– Симпатичный мальчуган, – сказал Норман. – Чей он?

– Я все забываю, что ты давно не общался с нашими, – сказал Боб. – Они усыновили его в прошлом году. Вот почему они вернулись в Торонто.

Зельда встала.

– Я, пожалуй, пойду. – Норман поднялся. – Словом, если вы ждете гостей, я лучше…

– Кстати, – сказала Зельда, – мы собирались поехать пообедать. Позвони нам в ближайшее время. Надо бы повидаться когда-никогда.

– Ну что ж, – сказал Норман. – Всего вам доброго.

– Погоди. Выпей на дорожку.

– Нам нужно спешить, – сказала Зельда.

– Она права. В таком случае, другим разом.

Боб пьяно пялился на Нормана. Раньше Норман, думал он, никогда так себя не вел. Опасливо покосившись на Зельду, он прикидывал, как долго Норман вышагивал взад-вперед по их улице – в надежде вдруг да и повезет встретить его, – прежде чем решился прийти без приглашения. Боб глянул на часы. Мне надо быть у нее через сорок пять минут, подумал он. Ну, так я чуть опоздаю. В порядке исключения.

– Послушай, – весело начал он, – почему бы тебе не пообедать с нами. Мы как раз направляемся в китайский ресторанчик в Суисс-Коттедже, верно я говорю, детка?

У Зельды кровь отлила от лица.

– Вообще-то мне нужно еще в одно место, но…

Боб хлопнул Нормана по спине.

– Пошли. – И, торжествуя, обратился к Зельде. – Принести тебе пальто, детка?

– Нет, благодарствую.

Они сели в машину и поехали в ресторан на Финчли-роуд. Всю дорогу Боб без умолку острил. Норман вышел из машины первым, и Зельда тут же вцепилась в руку Боба.

– Доживи я хоть до ста, – прошипела она, – этой дурацкой выходки я тебе не забуду.

Боб засмеялся, шлепнул себя по коленям.

– Не пригласила его остаться – получай, – сказал он.

– Ну и паршивец же ты.

– Будет тебе, – сказал он, – пошли поедим.

В ресторане Боб с ходу заказал два двойных виски.

– Извините, я на минуту отлучусь, – сказал он. – Надо позвонить.

Норман неуверенно улыбнулся Зельде.

– Что, если сделать вид, будто мы в наилучших отношениях и поговорить? – спросил он.

Но Боб вернулся, прежде чем Зельда успела ответить.

– Линия занята, – объяснил он.

Они заказали много разных блюд – решили отведать от всех понемногу.

– Ошибка Нормана в том, – сказал Боб, – что он – сталинист-скороспелка.

Зельда не засмеялась.

– Как все это восприняли? – спросил Норман.

– Ты не поверишь, – сказал Боб. – Да я бы и сам не поверил, но Винкельман разрыдался, когда узнал, как погибли еврейские писатели [148]148
  Речь идет о И. Фефере, Л. Квитко, П. Маркише и других членах Еврейского антифашистского комитета, обвиненных в государственных преступлениях и шпионаже и расстрелянных в 1952 г.


[Закрыть]. Ты же знаешь, он к партии потянулся прежде всего из-за антисемитизма. Считалось, что в России антисемитизм, кавычки открываются, вне закона, кавычки закрываются, а ты что, об этом не слышал?

– Ну а сам-то ты, – спросил Норман, – ты-то что думаешь?

– Если это правда, – ответил Боб, – тогда и это преступление, и любые другие должны быть разоблачены. Но слышь, Норман, я двадцать лет назад вступил в партию, потому что считал человеческую жизнь священной, а капиталистическую систему бесчеловечной. Я и по сей день так думаю. Если Сталин допустил ошибки, если он – тиран, это, что и говорить, стыд и позор, вместе с тем я не исключаю, что социализм неизбежно должен был пройти через эту стадию. – Боб встал. – Извините. Я мигом вернусь.

Норман смотрел, как Боб, пошатываясь, пробирается к телефону между прихотливо расставленными столиками.

– Ты ничего не ешь, – обратился он к Зельде.

– Я не голодна.

До возвращения Боба оба так и не проронили ни слова.

– Линия, чтоб ей, все еще занята.

На самом деле никто не брал трубку. Боб гадал, куда бы могла деться Салли.

– Какого черта. – Он заказал еще виски. – Так на чем я остановился? – спросил он.

– На Сталине, – сказал Норман, – вот на чем.

Боб рассматривал Нормана помутневшими от выпитого глазами. А ведь он холостяк, думал Боб. И по всей вероятности, должен знать хорошего абортмахера. Надо его попытать.

– Посмотри на это так, – сказал Боб, – если одно поколение и принесли в жертву, то хотя бы на этот раз люди погибли не бесцельно. А ради будущего своих детей.

– А ты посмотри на это вот так, – сказал Норман. – Сдается мне, что, кроме политических заслуг, у таких людей, как мы, ничего другого за душой нет. Осознать это в сорок очень тяжело.

– Вот уж не думала, что тебя это все еще заботит, – ввернула Зельда.

– Заткнись! – прикрикнул Боб.

– Боб, он давно показал свое политическое лицо. Он…

– Молчи! Сама не понимаешь, что несешь. Послушай, – язык у Боба заплетался, – Норман, я – гуманист. Я верю, что человеческая жизнь священна. На том стоял и стою. – Боб не без труда встал. – Извини, я мигом назад.

Зельда раздавила сигарету в тарелке жареного риса.

– У нас сегодня гости, – сказала она. – Ты не хотел бы прийти?

– Рад бы, да занят, – сказал Норман.

– Пожалуйста, скажи Бобу, что я тебя пригласила, но ты занят.

– Нет. Не скажу.

Вернулся Боб.

– Так на чем я остановился? – спросил он.

– На том, что человеческая жизнь священна, – сказал Норман.

– Я ухожу, – объявила Зельда.

– Встретимся в церкви, – заявил Боб.

– Я ухожу, слышишь?

– А я сказал: встретимся в церкви.

Зельда толкнула Нормана локтем.

– Скажи ему, – попросила она.

– Ась?

– Ты скажи-ка мне, скажи. – Боб приподнялся, размахивал руками – изображал, что дирижирует оркестром. – Ты скажи-ка мне, скажи.

– Скажи ему.

– Сама скажи.

– Как, она еще здесь? – спросил Боб.

Норман кивнул.

– Я пригласила Нормана прийти к нам в гости. Он занят.

– В гости. У кого это гости? – спросил Боб.

– Это правда. Она пригласила меня.

– Милости просим, будь нашим гостем, – выпевал Боб.

– Он сказал, что занят, – не отступалась Зельда. – Ну а теперь, ты уедешь со мной? Пожалуйста.

– Я тоже занят, – сказал Боб. – Все заняты, такое теперь время.

– Вот-вот начнут собираться гости, твои гости, между прочим.

Боб посмотрел на часы – без двадцати восемь.

– Мне надо позвонить, – сказал он. – Зельда, послушай, я вернусь через час. Должен сперва кое-кого повидать.

Зельда застыла в нерешительности.

– Я привезу его домой к половине девятого, – сказал Норман. – Обещаю.

Едва Зельда ушла, Боб, пошатнувшись, снова восстал.

– Я мигом, – сказал он. Но на этот раз отсутствовал добрых пять минут.

– Не могу понять, – возвратясь, сказал он. – Не отвечает… – Он ухмыльнулся во весь рот. – Так на чем я остановился?

Норман сказал на чем.

– Ну да, – сказал Боб, – вот ты, ты имеешь представление, какой процент детской смертности был дореволюции? И был ли хоть один погром в Польше, – прочувствованно сказал он, – с тех пор, как к власти пришли коммунисты?

За выпивкой и разговорами прошли еще полчаса, после чего Норман вывел Боба из ресторана.

– Держи, – Боб сунул ему ключ от машины. – Будь другом, сядь за руль. – Они взгромоздились в машину. – Но сперва подвези меня на… – он назвал адрес Салли, – идет?

– Я обещал Зельде, что доставлю тебя домой к половине девятого, – сказал Норман. – А сейчас без четверти девять.

– Да ну? – Боб удивился.

Норман уверил его, что так оно и есть.

– Без четверти девять, говоришь? – Боб попытался собраться с мыслями. Почему она не берет трубку? Сердится, подумал он. Куда-нибудь вышла. Позвоню ей утром.

– Твоя взяла, Троцкий – сказал он. – Домой так домой.

Норман отвез Боба домой. Гости разошлись лишь к четырем утра, назавтра Боб спал допоздна. И так Салли умерла.

IV

– Когда их ожидать?

– Через час, не раньше, – сказала мисс Гринберг.

Из палаты напротив доносился стариковский хрип, по коридору изредка пробегала, цокая каблучками, сестра, в остальном в палате Монреальской еврейской больницы царила тишина. Его нога, сломанная в трех местах, была подвешена на сложной системе блоков.

– Никаких фотографий, – сказал он. – Вы обещали.

– Разумеется, – сказала она. – Никаких фотографий. Включить телевизор?

– Включайте.

Однако прежде пришел мистер Гордон. Тучный, патлатый Хайман Гордон навещал его каждый день. Мисс Гринберг хотела бы, чтобы он ушел. От его непроницаемой улыбки ей было не по себе.

– Минутку, – сказал он. – Вы не могли бы расчесать мне волосы?

– Охотно.

Она бережно, с явным удовольствием расчесывала его волосы.

– Вам пора подстричься. А как, по-вашему, Джозеф?

– Да, – сказал Эрнст. – Пожалуй.

– Волнуетесь?

– Нет.

– Это, знаете ли, большая честь. Мы все гордимся вами.

– Спасибо, мисс Гринберг.

– Труди, – поправила она.

– Труди.

Изображение на экране поплыло, но тут же выправилось. Экран заполнил кубастый коротышка с бородой и червеобразными усишками; расплывшись в улыбке, он адресовался Эрнсту, Труди и Хайману Гордону.

– Добрый вечер, дамы и господа. Меня зовут Томас Хейл. Каждую пятницу мы имеем удовольствие представлять вам программу «Дебаты» – в нашей программе трое участников обсуждают какую-нибудь животрепещущую тему. Сегодня наши гости, – камера отъехала назад, – мисс Люси Морган, критик, поэт, автор книг о путешествиях, она слева от меня. – Хейл сделал паузу, послал зрителям улыбку. – Мисс Морган, насколько мне известно, у вас этой осенью выходит сборник стихов в серии «Большой формат» издательства «Бойд и Макьюен». Все верно?

Мисс Морган жалко, боязливо улыбнулась. Ледащая, костлявая, с огненными черными глазами, ртом до ушей, копной курчавых черных волос, по причине малого роста она, по-видимому, восседала на подушках или телефонных справочниках. Голос у нее оказался неожиданно низким и скрипучим.

– Да, «Путем огня» выйдет в ноябре, девятнадцатого ноября. Книга стоит доллар девяносто восемь центов.

В ответ на следующий вопрос мистера Хейла мисс Морган сказала, что на нее прежде всего повлияли Дилан Томас, Малларме и «Золотая ветвь» [149]149
  «Золотая ветвь» – пользовавшаяся большой популярностью книга Джеймса Джорджа Фрейзера (1854–1941), английского ученого, исследователя истории религий. Фрейзер развивал сравнительный метод в этнографии.


[Закрыть]Фрейзера.

– Справа от меня, – сказал мистер Хейл, – Чарльз Лоусон, теле– и киносценарист. Мистер Лоусон, насколько мне известно, завтра вечером в кинотеатре «Ши» состоится премьера вашего фильма «Все о Мэри». Все верно?

– Похоже на то. Иначе, разве я мог бы позволить себе такой костюм?

Мистер Лоусон в ответ на следующий вопрос мистера Хейла сказал, что на него самое существенное влияние оказали его психоаналитик, жена и деньги, в такой вот последовательности.

Экран снова заполнило сияющее лицо мистера Хейла.

– Сегодня мы будем спорить о том, нужно ли канадским писателям и художникам уезжать из страны, чтобы развить свой талант. – Хейл сделал паузу, улыбнулся. – Я полагаю, сегодня наш спор будет особенно жарким, потому что мисс Морган на следующей неделе отплывает в Англию. Думается, она надеется обосноваться там. Меж тем Чарльз Лоусон, надолго покидавший Канаду, недавно вернулся, чтобы обосноваться здесь.

– Переключить на другой канал? – спросила Труди.

– Нет, – сказал Эрнст. – Хочу смотреть этот.

– Чарльз Лоусон – очень хороший человек, – сказал Хайман Гордон.

– Я видела его пьесу на той неделе, – сказала Труди. – Та еще пошлятина.

– Чарльз Лоусон, – почтительно поведал Хайман Гордон, – мог бы сделать карьеру в Голливуде, но он стоял за свободу слова. А это дорогого стоит.

– Он что, из этих, из коммунистов? – спросила Труди.

– Потише, – попросил Эрнст.

– Постоять за свободу в наши дни, – сказал Хайман Гордон, – это дорогого стоит.

– Тихо, – сказала Труди. – Мы мешаем Джозефу.

– …Канада испытывает культурный голод, – заключила мисс Морган.

– Не стану утверждать, что в плане театральной и культурной жизни Торонто может соперничать с Лондоном, – сказал мистер Лоусон. – Но – притом, очень большое но, – уезжая в эмиграцию, канадские писатели и художники своей стране ничего дать не могут. Я жил в Лондоне. И мне довелось повидать, как многообещающие таланты – а таких было немало – оказывались на дне, на дне бутылки «Джонни Уокера».

– Уж не хотите ли вы сказать, что стоит мне переехать в Лондон, и я стану алкоголичкой?

– Я уверен: мистер Лоусон выражался иносказательно.

– Я – канадец, – сказал мистер Лоусон, – и тем горжусь. Мисс Морган права в одном. Культурным раем Канаду назвать еще нельзя, но, – распалялся он, – если наши даровитые поэты будут и дальше убегать в более благополучные – я намеренно употребляю это слово, – благополучные страны, развить канадскую культуру нам не суждено. – Он подался вперед. – Англия, мисс Морган, мертва. Ей конец.

– Возможно, и так, – сказала мисс Морган. – Но там, по крайней мере, есть люди, которые читают стихи.

Томас Хейл откинулся в кресле.

– Весьма спорное утверждение, мисс Морган. Я – канадец. И я читаю стихи.

– Старая дева, – сказал Хайман Гордон. – Тьфу.

Труди Гринберг закаменела.

– Гоголь, – сказал Хайман Гордон. – Вот это поэт так поэт.

– Прошу вас, – сказала Труди. – Мы мешаем Джозефу.

– Байрон, – сказал Хайман Гордон, – вот кто, по-моему, поэт.

– …всего лишь из-за классовых различий?

– Извините, – сказал мистер Лоусон, – но мы не хотим, чтобы наш ребенок рос в стране, опутанной паутиной предрассудков и привилегий, погрязшей в чванстве. И мы ни за что не отдали бы Дэвида в частную школу.

– Не понимаю, какое отношение это имеет к нашей теме, – сказала мисс Морган.

– Весьма своевременное замечание, – поддержал ее Хейл. – Вопрос, какое образование выбрать для ребенка, неуместен.

– Конечно, конечно, – сказал мистер Лоусон, – но мне хотелось бы снова обсудить с мисс Морган проблемы экспатриантов после того, как она поживет в Лондоне с мое.

– Повторяю, – сказала мисс Морган, – Канада – провинция. И мой отъезд из Канады этого не изменит.

– Пусть провинция, – сказал мистер Лоусон, – но в этой провинции жизнь бьет ключом. У нас в Торонто происходят потрясающие события. Взять, к примеру, хотя бы Стратфордский фестиваль… [150]150
  Стратфордский фестиваль – имеется в виду ежегодный шекспировский фестиваль. С 1953 г. фестиваль стали проводить не только на родине Шекспира в Стратфорд-он-Эйвоне, но и в канадском Стратфорде.


[Закрыть]

– Уж не собираетесь ли вы объявить Шекспира канадским писателем? А?

– Ха-ха-ха, – раскатился мистер Хейл.

– Вы прервали…

– Вы назвали лондонский театр упадочническим. Вам, как я понимаю, не удалось поставить ни одну из ваших пьес в…

– Послушайте, вот вы сказали, что канадцы не читают стихи, но вся штука в том, что они не читают ваши…

Динь-динь-динь, зазвенел, предваряя мистера Хейла, звонок. Зазвучала музыка.