355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мор Йокаи » Сыновья человека с каменным сердцем » Текст книги (страница 12)
Сыновья человека с каменным сердцем
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:17

Текст книги "Сыновья человека с каменным сердцем"


Автор книги: Мор Йокаи



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Енё наблюдал за происходящим, стоя в тысячеголовой, радостно возбужденной, кипящей толпе. Рука сжимала руку Альфонсины, которая сладким и тайным пожатием признавалась ему в любви; на его плече покоилась горящая головка юной красавицы, а на щеке он ощущал ее теплое дыхание. Как радостно было тогда у него на душе!

Внезапно среди освещенных лучами людей, которые, сменяя друг друга, обращались с балкона к народу, он увидел своего брата Эдена!

Он здесь! Он тоже в числе тех знаменитых ораторов венгерского сейма, которые выступают сейчас перед жителями Вены, приветствуя праздник народной свободы!

Речь Эдена воспламеняла толпу. Сердце каждого, кто его слушал, начинало биться сильнее. Альфонсина помахала ему платком.

Но Енё содрогнулся, на него повеяло могильным хладом. Он затрясся всем телом, когда увидел брата на балконе.

Что вызвало этот ужас? Какое предчувствие зародилось в его сердце? Что омрачило его счастье? Почему ему вдруг почудилось, что за триумф нынешнего дня придется впоследствии дорого поплатиться?

Неужели он угадал, что представлял собою балкон, с которого выступал Эден?

Это была вторая ступенька к той обещанной вершине.

Усталой возвратилась домой после событий напряженного дня чета влюбленных. У подножия лестницы Енё наградили еще одним тайным поцелуем, но даже это его не успокоило, и он всю ночь метался в постели не в силах заснуть.

Альфонсина же, оставшись наедине с матерью, с желчной усмешкой и раздражением швырнула в угол свой чепчик, украшенный трехцветной лентой, и устало опустилась на софу.

– О, как мне все это опостылело!

Оборотная сторона медали

Всю ночь напролет перед закрытыми глазами Енё маячила зловещая картина, нарисованная языками огня на черных листах мрака. Уже давно умолк на улицах всякий шум. но в его ушах все еще стоял торжествующий шторм, бушевало огромное море, и стоило ему на минуту-другую впасть в забытье, как он тут же просыпался, ибо снова слышался ему голос Эдена. Брат бросал ему в лицо пылкие, непонятные и от этого еще более страшные слова.

Енё боялся его, а быть может, за него? Он страшился встречи с Эденом.

Он боялся, что брат уговорит его, что этот грозный человек увлечет его за собой!

Едва рассвело. Енё ушел из дома, сказав слуге, что до вечера не вернется.

Он решил спозаранку пойти во дворец Планкенхорст. чтобы не встретиться с Эденом.

В доме Планкенхорст уже с восьми часов утра были настежь распахнуты двери. Входили и выходили вожди молодежи.

Студенты теперь всему задавали тон.

Люди в темно-синих мундирах с трехцветными аксельбантами и в калабрийских шапочках заполняли залы этого дворца и говорили о необыкновенных событиях».

Что у кого лежало на сердце, то было и на языке.

Кто мог заподозрить в чем-либо дурном дам Планкенхорст?

Ведь если бы они были врагами, то давно убежали бы из города, как это сделали другие аристократы.

Енё думал укрыться от брата здесь, в штабе революционной молодежи.

Но он выбрал для себя опасное укрытие.

Оказалось, что жизнь в этом доме не замирает даже ночью. В залах и комнатах его непрерывно заседал революционный комитет. Хозяйка дома тоже принимала участие в этих заседаниях.

– Вас принес сам бог! – приветствовал один из руководителей комитета, Фриц Гольднер, вошедшего Енё Барадлаи. – Мы только что о вас вспоминали.

– Чем могу служить? – спросил Енё, перенявший у студенческой молодежи эту популярную в ее среде фразу.

– Знай, гражданин, дело свободы в опасности!

Для Енё это не было неожиданностью. Он предчувствовал это с самого начала событий.

– Мы должны быть начеку, – продолжал молодой оратор. – Реакция стремится подорвать победу нашего правого дела, пытаясь спровоцировать незаконные выступления всякого сброда. Она подбивает подонки общества замарать своей ужасной разнузданностью славную зарю народной свободы. Мнимые друзья свободы, замаскированные поборники тьмы, призывают низшие слои народа восстать против фабрикантов и помещиков. Прошлой ночью разрушили железнодорожную линию Мариахильф, грабили, жгли, убивали таможенных служащих. Оттуда толпа двинулась на Зексхаус, Фюнфхаус и Боаунхиршенгрунден, собираясь громить фабрики и грабить дома буржуа, В настоящий момент они приближаются к черте города, с каждым шагом втаптывая а грязь славное знамя свободы. Для нас наступило время активных действий. Нам, свободомыслящей молодежи, надо самоотверженно пойти навстречу обманутым людям и силой убеждения ввести это движение в законное русло. Нельзя терять ни минуты, мы обязаны поспешить и вырвать из их рук поруганное знамя. Ты должен быть счастлив, что на твою долю выпала честь помочь нам в этой тяжелой борьбе. Идем с нами! Мы, как плотина, встанем на пути этого мутного потока и сдержим его своими телами!

Только этого еще недоставало!

Сдерживать собственным телом орду оборванцев, подвергаться атакам разъяренной черни, дать искрошить себя на куски?

Енё не чувствовал к этому ни малейшего стремления.

Сказав Фрицу, что он согласен, но прежде должен зайти домой за саблей и пистолетами, Енё ушел, пообещав догнать их на извозчике.

У него не хватило духу признаться Альфонсине, что ему совершенно безразлично, чем кончится венское восстание.

Поймав по дороге первого попавшегося извозчика, он договорился с ним, что тот будет возить его весь день по городу с одним условием: нигде не останавливаться; пообедать можно будет в каком-нибудь скромном ресторанчике, а поздно вечером вернуться к себе на квартиру.

Енё решительно не хотел ввязываться в эту историю. Он был совершенно равнодушен к происходящим событиям.

Домой он идти не решался, чтобы не встретиться с братом, который наверняка его захочет навестить. В дом к Планкенхорст он тоже не мог возвратиться, ибо какой-нибудь другой фанатичный борец за свободу снова потащил бы его за собой переубеждать взбунтовавшуюся голь.

А между тем фанатики борцы не ждали, разумеется, его возвращения; разбившись на группы, они направились в пункты, находившиеся под угрозой нападения, торопясь преградить дорогу рассвирепевшему люду, который, грабя и поджигая дома, все уничтожая на своем пути, продвигался от окраин к центру города, где еще торжествовали свою победу славные и сияющие чистотой идеи.

Гранихштедтский спиртной завод представлял собой груду дымящихся развалин. Машины были разрушены, бочки выкатили на улицу, выбили в них днища, а вылившийся на мостовую спирт подожгли. Улица пылала огнем, словно истинный Флегетон.[49]49
  По греческой мифологии, горящая река в потустороннем мире.


[Закрыть]
Горящая река спасла монастырь св. Бригитты, который возвышался в дальнем конце улицы, ибо пока языки пламени лизали булыжники мостовой, толпа не могла продвинуться вперед.

Но вот, казалось, толпа начала готовиться к новой атаке. По всем противопожарным правилам люди стали прокладывать дорогу среди пламени; с помощью песка, шлака и щебня они вскоре перекинули довольно широкий и вполне пригодный для пользования помост среди огненного моря, по которому те, кто хотел избежать «завидной» смерти в горящем пунше, могли без риска пересечь улицу.

Однако у монастырских ворот еще ранним утром расположился отряд гусар.

Командовал ими не кто иной, как капитан Рихард Барадлаи.

Минул почти год, как Рихард перебрался из своей городской квартиры в таможенную казарму.

Теперь он был занят только военной службой. Почти не бывал в городе, не посещал балы, не волочился за женщинами. Жил среди солдат, делил с ними казарменные будни и вскоре прослыл самым исполнительным офицером.

Столица потеряла для него притягательную силу. Он порвал со старыми приятелями. Лишь изредка Рихард навещал брата, да и то лишь для того, чтобы порасспросить об Эдит, и в ответ неизменно слышал одно и то же: она все еще в институте благородных девиц; на другой же день после того, как Рихард попросил ее руку, баронесса Планкенхорст отправила ее из дому.

На этом Рихард и успокоился.

Куда бы Эдит ни отослали, лишь бы она не оставалась в доме своей тетушки. Придет время, когда Рихард сможет жениться, тогда он разыщет ее хоть на краю света; а до тех пор зачем смущать девичий покой?

Конечно, ему очень хотелось узнать, где именно она находится, но Енё постоянно забывал справиться об этом у баронессы, а у Рихарда были причины не посвящать брата в свои сокровенные думы.

О событиях последних дней Рихард узнавал лишь из новых газет. Но газеты на все лады превозносили лишь одну сторону медали, а он видел только оборотную ее сторону: журналисты писали о братских поцелуях и венках, перевитых трехцветными лентами, а Рихард и его солдаты за все эти дни слышали лишь ругань пьяных торговок, осыпавших их градом гнилых картофелин.

За последние три дня Рихард получил от разных командиров шесть прямо противоречивших друг другу приказов.

Первый приказ предписывал ему пускать в ход сабли и немедленно разгонять любое скопление народа, где бы оно ни возникало.

Второй – информировал его о том, что автор первого приказа смещен, а народ надо щадить, избегая каких бы то ни было с ним столкновений.

В третьем приказе ему спешно предлагалось выйти со своим отрядом из казармы и соединиться с остальными воинскими частями в районе крепостного вала. Но пока седлали коней, гонец привез четвертое распоряжение, в котором командир полка, во изменение предыдущего приказа, требовал от капитана ни в коем случае не покидать казарму, закрепиться в ней, подготовиться к бою и защищать ее не на живот, а на смерть.

Затем прибыл пятый приказ, подписанный каким-то совершенно незнакомым Рихарду – ни по имени, ни по должности – лицом, взявшим на себя всю полноту власти. Это лицо предлагало капитану действовать по собственному усмотрению и в то же время возлагало на него ответственность за поддержание общественного порядка на улицах и площадях прилегающего к казарме района.

Шестое распоряжение ставило Рихарда в известность, что все лица, отдавшие предыдущие пять приказов, оставили свои посты и махнули на все рукой.

Таким образом, капитан Барадлаи получил полную свободу действий.

Всю ночь он и его гусары провели в седлах, патрулируя улицы, разгоняя скопления людей, действуя в случае надобности саблями, но удары нанося плашмя. Это было утомительное и бесполезное занятие, ибо, пока солдаты наводили порядок в одном квартале, в другом месте собиралась новая толпа, и не успевал Рихард, ориентируясь по красным языкам пожарищ, прискакать со своим отрядом на место происшествия, как бандиты разбегались, оставляя после себя ограбленные и подожженные дома. Если же солдатам удавалось схватить кого-нибудь из мародеров, то они не знали, что с ним делать.

Властей, которым можно было бы сдать бунтовщиков, не существовало, а держать их в казарме было, обременительно.

Утром отряд Рихарда столкнулся с шайкой грабителей возле монастыря св. Бригитты. Привлеченный пламенем, Рихард привел сюда свой отряд из другого конца района, где, как он полагал, удалось установить относительное спокойствие.

Бравым гусарам порядком надоело возиться со смутьянами.

Всю ночь ездить взад и вперед по улицам, слышать свист и обидные ругательства по своему адресу, увертываться от летящих отовсюду комков грязи, камней и картофелин и к тому же не иметь права применить против толпы сабли, вновь и вновь видеть за своей спиной, казалось, уже разогнанные банды – все это вконец измотало гусар, и без того не отличавшихся терпением.

Счастье еще, что винные склады горели и гусары не успели напиться допьяна.

Рихард понял, что мятежники собираются напасть на монастырь, и поэтому построил свой отряд перед воротами преградив им дорогу.

С лихорадочной поспешностью бунтовщики тушили пламя на мостовой, забрасывая его грязью и песком и не переставая при этом выкрикивать угрозы по адресу солдат.

Рихард спокойно смотрел на толпу.

– Господин Пал, – окликнул он спешившегося гусара, – горит у тебя трубка?

– Извольте! – отозвался старый служака, подавая огонь капитану.

– Закуривай, ребята! – крикнул Рихард. – Поглядим, что будет дальше.

В это время из-за ближайшего угла показался какой-то запыхавшийся человек в мундире и при оружии.

Такой военной формы Рихард до сих пор не видывал.

На неизвестном была черная куртка с желто-красно-черными аксельбантами, такого же цвета петлицы на воротнике, широкий палаш с медной рукоятью, островерхая калабрийская шапочка с большим черным страусовым пером; человек носил острую бородку-эспаньолку и тоненькие усы; он держался бодро, почти весело, но отнюдь не походил на военного.

Приблизившись к отряду, человек с палашом обратился к Рихарду.

– Приветствую тебя, гражданин. Слава порядку, слава конституции!

Рихард промолчал: слава так слава.

Молодой человек протянул ему руку, капитан пожал ее.

– Я Фриц Гольднер, – с места в карьер представился юноша. – Капитан второго легиона революционной молодежи.

– Вот как? Выходит, мы в одном чине.

– Мы оба – солдаты отечества и престола, не правда ли?

– Полагаю.

– Итак, да здравствует братство!

Они вновь обменялись рукопожатием.

– Что скажешь хорошего, друг? – спросил Рихард.

– Я узнал, что в этом районе введенная в заблуждение толпа совершила поступки, которые бросают тень на знамя свободы, и пришел для того, чтобы утихомирить бурю.

Рихард изумленно покачал головой.

– Один? Я вот уже трое суток с эскадроном в триста сабель пробую утихомирить толпу, а она все бурли?.

Молодой герой с гордостью откинул назад голову, страусовое перо на его шапочке заколыхалось.

– Да, один! Я верю в силу убеждения, в силу духа. Я это уже проверил, товарищ. Я наблюдал, как народ, увлеченный моими словами, поднимался, словно гигантское чудовище, с земли и бросался навстречу пушкам и штыкам. И я видел, как те же люди, покорные моим призывам радоваться, смеяться, обнимать вчерашних врагов, хранить молчание, – радовались, смеялись, обнимались или умолкали.

– Гм… любопытно.

– Ты сейчас сам увидишь. Одно пламенное слово стоит больше, чем батарея пушек. Поэтому прошу тебя, отведи своих гусар назад и предоставь мне действовать одному.

– Пожалуйста, делай что пожелаешь. Но оставить эту позицию я не могу, потому что занять ее обратно будет трудненько.

– Тогда оставайся здесь, но только простым наблюдателем. Как твое имя?

– Рихард Барадлан.

– А! Рад тебя приветствовать. Мы большие друзья с твоим братом. Познакомились недавно на баррикадах.

– С моим братом? С Енё? На баррикадах?

– Разумеется. Он был с нами всюду, он славный малый, един из руководителей нашего штаба во дворце Планкенхорст.

При этих словах Рихард свесился с седла и пристально посмотрел в глаза говорящему.

– Ваш штаб во дворце Планкенхорст?

– Ах да, мой друг. Ты ведь еще ничего не знаешь. Эти две дамы стали самыми рьяными сторонницами дела свободы. От них исходят самые прекрасные идеи. Они предупреждают нас о происках и кознях реакции, ведь они прекрасно знают все ее уловки и хитрости. Эти женщины много сделали для нашей победы. Они – настоящие героини.

Рихард спешился. Бросив поводья своему ординарцу, он взял Фрица под руку и прошел с ним к воротам монастыря.

– Значит, обе баронессы Планкенхорст остались в городе? Ты говоришь, они задают теперь тон освободительному движению? Да знаете ли вы, кто они такие?

Фриц самодовольно улыбнулся:

– Положись на нас, товарищ. Мы отлично знаем их прошлое. Но сейчас они, безусловно, с нами. Это не подлежит сомнению. Душа женщины не может устоять перед хмелем свободы. Тем не менее мы всегда держим ухо востро. Каждый их шаг контролируется. Встреться они хотя бы с одним человеком из своего прошлого окружения, напиши они хоть какое-нибудь подозрительное письмо, мы немедленно об этом узнали бы, и они бы погибли. О, у нас все отлично организовано.

– Допустим, И мой брат Енё тоже с вами?

– В первых рядах.

– И он тоже носит калабрийскую шапочку с пером, саблю на перевязи и пистолет за поясом?

– Конечно. Аксельбант к его мундиру прикрепляла сама Альфонсина Планкенхорст. Мы присвоили ему чин почетного младшего лейтенанта.

Рихард с сомнением покачал головой.

– Скоро ты сам его увидишь. Мы все договорились' направиться сегодня на окраины, чтобы объяснить народу благородные цели нашего движения. Мы погасим вулкан своими руками. Енё тоже сейчас придет сюда. Я, должно быть, выбрал самый короткий путь. Остальные несколько запаздывают.

– Ну, друг мой, – проговорил Рихард, похлопывая юношу по плечу, – всему, что ты говорил до сих пор, я верил, но тому, что касается моего брата Енё, – бог свидетель! – я смогу поверить лишь тогда, когда увижу его здесь своими глазами; да и в этом случае у меня еще останутся сомнения.

Пока они разговаривали, людской поток одолел горящую реку, и среди угасающих сине-зеленых языков пламени в серо-оранжевой дымке начали вырисовываться силуэты людей. Увидев их, молодой вождь студентов начал готовиться к выполнению задачи, которую он сам поставил перед собой.

Перед ним была отнюдь не вдохновенная армия борцов за свободу; это надвигалась скорее дикая орда заклятых ее врагов!

Когда толпе удалось погасить огонь на мостовой и перебросить мостики на тротуар, она разом хлынула на прилегавшую к монастырю площадь.

То был мутный поток, который лишь с содроганием может списать перо, рискуя быть при этом замаранным.

Каждый, увидев этот сброд, прежде всего испытал бы изумление: откуда в цивилизованном мире взялось столько дикарей, столько одетых в лохмотья, оборванных, уродливых существ? Где скрываются они в обычное, мирное время? Где обитают: на земле или в преисподней? Как и чем живут? По их виду незаметно было, что они где-либо трудятся. Это были подонки общества, отбросы большого города, попрошайки, воры, бежавшие из тюрем уголовники, уличные девки, беспробудные пьяницы, мошенники. Они шли не в одиночку, а скопом. Как они попали сюда, кто собрал их в кучу? Кто их вел, кто натравливал на беззащитных горожан? Кто убедил их в том, что бедняки только потому бедняки, что другие богаты? Кто дал им в руки красное полотнище, когда всюду реют белые флаги свободы?

Среди них не видно было людей из трудового народа.

Когда они прорвались сквозь дым и огонь, даже Фриц Гольднер ужаснулся, увидев их.

Это был вовсе не тот народ-титан, которому он говорил: «Поднимись!» – и тот вставал; говорил: «Молчи!» – и тот умолкал.

В толпе выделялся какой-то лохматый верзила. На нем было такое же рубище, как и на других; закопченное дымом лицо, саженная железная палка в руке, которой он взмахивал над головой словно тростинкой. Он первый выскочил на площадь из пламени, и там, где он ступал, поднимались кверху синие язычки огня. Он шел вперед напролом.

Увидев перед собой отряд гусар, великан попятился, остановился, подождал, пока его нагонят товарищи, а затем, указывая поднятым ломом на стены монастыря, заорал диким надтреснутым голосом:

– В огонь монахов!

Толпа ответила бешеным гиканьем и воем.

В этот вой врезался пронзительно тонкий звук гусарского рожка, подававшего сигнал подготовиться к атаке. Это несколько охладило пыл толпы.

– Умоляю, друг, – обратился к Рихарду студент, – не отдавай приказа к атаке. Мы можем избежать кровопролития. Я попробую воззвать к сердцам этих людей.

– Попробуй, – сказал Рихард. – Я буду рядом с тобой.

И, не садясь на коня, не вынимая сабли из ножен, Рихард спокойно закурил сигару и стал ждать.

– Встань ближе ко мне, – предложил Фриц. – Пусть народ почувствует единство граждан и солдат. Здесь, рядом со мною, ты будешь в безопасности.

Рихард поднялся вместе с Фрицем к самому входу в монастырь, куда вели четыре ступеньки, служившие теперь студенту трибуной.

– Братья! – начал студент.

И он заговорил о великих и прекрасных вещах: о свободе, конституции, гражданском долге и о кознях реакции, о родине, об императоре, о славных революционных днях.

Тем не менее место оказалось не таким уж безопасным: нет-нет над их головами пролетали гнилые картофелины или даже обломки кирпича, – этим способом слушатели вносили в речь свои поправки и замечания. В кивер Рихарда угодило несколько таких «замечаний».

Наконец общий хор голосов и вовсе заглушил речь юного оратора; он вынужден был сделать паузу.

– Друг, с меня довольно гнилой картошки, – сказал ему Рихард. – Если можешь, быстрее договаривайся со своими братьями, а то придется мне вступить с ними в беседу. Пожалуй, так будет вернее.

– Положение весьма трудное, – отдувался Фриц, вытирая платком взмокший лоб. – Народ враждебно относится к священникам. Лигурианцев он уже разогнал и теперь хочет разгромить все монастыри, что и говорить, неблагодарное это дело защищать монахов! Но здесь – женский монастырь, а с женщинами и революция должна обращаться деликатно.

– Я и сам вижу, что здесь женщины, – промолвил Рихард, глядя на окна монастыря.

По счастью, окна были закрыты ставнями, которые кое-как защищали кельи от камней.

Из толпы полетели камни и в солдат; кони забеспокоились, зафыркали.

Когда Фриц снова заговорил, то его голос слился с голосом верзилы, который что-то кричал, размахивая ломом; гудящая толпа не могла разобрать ни слова из их речей.

В эту минуту неподалеку от отряда, на тротуаре, появилась фигура человека, при виде которого потное лицо Фрица Гольднера просияло.

– А вот и он! Наконец-то!

Кто он? То была поистине странная и колоритная фигура: необыкновенно долговязый малый с тремя огромными страусовыми перьями на шляпе, которые качались при каждом движении; на его гладком, худом и красном лице торчал огромный нос. Через плечо этого студента была переброшена трехцветная лента в ладонь шириной, на которой висела почти под мышкой коротенькая, детская на вид, сабля. Длинные космы волос падали на его плечи.

Смешной человек торопливо подошел к стоявшим на импровизированной трибуне у входа в монастырь людям и обратился к ним со следующими словами:

– Бог в помощь, друзья. Я здесь, бояться нечего» Гуго Маусман, ваш покорный слуга! Старший лейтенант второго легиона. Попали в переплет? Представляю! Мой друг Фриц – превосходный оратор. Но он выступает в амплуа трагика. В трагических ролях он на своем месте. Однако следует понимать, какая публика перед тобой. Здесь нужен Ганс Сакс, а не Шиллер. Кто сумеет рассмешить народ, тот и победил. Вот увидите. Стоит мна заговорить стихами, как они раскроют рты и уже не смогут их снова закрыть. Им останется только изумляться, аплодировать и хохотать, после чего мы поведем их туда, куда пожелаем.

– Посмотрим, удастся ли тебе рассмешить эту публику. Начинай, а то вступлю в дело я, – заязил Рихард.

Гуго Маусман поднялся на ступеньку и, протянув свои длинные худющие руки к народу, сделал комический жест, призывая зрителей к тишине.

Потом достал из кармана штанов табакерку с нюхательным табаком, захватил пальцами понюшку и с шумом вдохнул в себя. Это необыкновенное вступление действительно так поразило бушующее людское море, что оно на минуту притихло.

Этой паузы оказалось вполне достаточно, чтобы Гуго Маусман смог начать свой бесконечный раешник, который сам он обычно называл повестью в стихах.

Одна за другой замелькали сочиняемые им на ходу рифмы: «братья» – «объятья»; «свобода» – «народа»; «Меттерних» – «бросил их»; «генерал» – «прочь удрал»; в заключение слова «бравые кавалеристы» Маусман срифмовал с венгерским приветствием «Hozta isten»,[50]50
  Бог принес (венгерск.)


[Закрыть]
причем для большей наглядности этого братского союза импровизатор в экстазе обнял гусарского капитана.

– Что ж, друг, их и это не смешит, – заметил Рихард.

Офицера во всей этой комедии больше всего поразило то, что студент целуясь с ним, даже не заметил, что его, Рихарда, горящая сигара прижгла ему щеку.

Гуго продолжал сыпать рифмами, но его уже никто не слушал.

– Долой поповских защитников! В огонь монахов! – гремело со всех сторон.

И в молодых людей снова полетели булыжники и комья грязи.

Брошенное из толпы яйцо угодило прямо в переносицу виршеплету и залепило ему глаза и рот.

– Вот теперь изрекай свои стихи, брат!

Эта сцена действительно рассмешила толпу, но громкий хохот скорее напоминал дикое ржание людей, торжествующих победу над противником, чем смех благодарных зрителей. Они смеялись так, как мог бы смеяться безжалостный палач над канатоходцем, сорвавшимся с троса и переломавшим себе ноги.

Торжествующий хохот был последним грозным предупреждением защитникам монастыря со стороны наседавшей толпы. Она готова была разорвать на куски тех, кого осмеивала.

Капитан бросил на землю недокуренную сигару и стал спускаться по ступенькам.

Фриц преградил офицеру дорогу, обнял его и горячо заговорил:

– Друг мои! Брат! Не делан этого! Не допусти кровопролития! Меня пугает не только то, что прольется кровь, но и то, что эта схватка породит ненависть. Л этого нельзя допустить. Твой меч не должен пролить народную кровь. Мы молимся у одного алтаря: не станем же приносить на этот алтарь человеческие жертвы! Все можно еще уладить мирным путем.

– Как?

– Ступай к монахиням, поговори с настоятельницей монастыря. Истинные христианки не могут допустить, чтобы из-за них пролилась кровь сотен людей, чтобы эта битва послужила началом военных распрей между венграми и австрийцами. Нет! Мы не требуем, чтобы женщины принесли себя в жертву! Мы хотим лишь одного: чтобы они ушли отсюда! Боковые ворота охраняются твоими гусарами. Через них монашенки свободно могут уйти в город. Ведь особых богатств в монастыре нет, все самое ценное пусть захватят с собой. А когда монастырь опустеет, мы сами войдем туда с делегатами от толпы. Они увидят, что в монастыре никого нет, и некому мстить, и нет никакого добра для поживы. А здание монастыря принадлежит государству. Мы напишем на стенах, напишем на воротах, что это государственное имущество. И они не станут ничего разрушать. Скоро подойдут и другие наши товарищи. Мы смешаемся с толпой и будем просвещать и разъяснять, успокаивать эти заблудшие души. Прошу тебя, ради всего святого, брат, не вынимай свою саблю из ножен! Поговори с монахинями. Я же останусь здесь, с Маусманом, и сдержу ярость толпы любой ценой. Мы выстоим до тех пор, пока ты не вернешься.

Рихард пожал руку студента.

– Вы храбрые ребята! Молодцы! Хорошо, я послушаюсь твоего совета. Иди говори с братьями, а я отправлюсь к сестрам.

Рихарду начинали нравиться бескорыстная отвага и самопожертвование этих двух славных и достойных уважения парней, без страха бросавшихся в самую пучину бурлящего моря, чтобы вдохновенным словом или шут-коп предотвратить роковое столкновение.

Он решил помочь, чем только сможет, их благородному намерению.

Дряхлый привратник монастыря, наблюдавший через глазок двери за ходом событий, сразу впустил Рихарда, едва тот назвал себя.

Затем он снова задвинул засов и подробно объяснил офицеру, как лучше пройти к настоятельнице.

Поднимаясь по лестнице, Рихард обдумывал, что он ей скажет. Как сообщить об опасности? Как объяснить необходимость пойти на уступки? Почему монахини должны принести эту жертву?

Он чувствовал себя немного неловко от того, что ему, офицеру, придется сказать женщинам, что он не может обнажить меч в их защиту. Сколько раз он это делал за один лишь мимолетный взгляд какой-нибудь красотки! В скольких дуэлях участвовал только потому, что кто-то осмеливался пригласить даму его сердца на контрданс! Единственным успокоением, которое он придумал себе, было то, что монахини – это, собственно говоря, не женщины, а так, существа, не имеющие пола.

Проходя по коридору, Рихард не встретил ни одной живой души.

Все обитательницы монастыря собрались в трапезной.

Окна ее выходили на улицу, но внутренние ставни были закрыты, и довольно большой зал освещался лишь через распахнутую настежь дверь.

Когда Рихард переступил этот запретный для мужчин порог, он оказался свидетелем ужасного зрелища.

Посреди зала корчилась в судорогах какая-то монахиня. Она уже давно страдала припадками, а события последнего дня окончательно доконали бедняжку. Испуг при виде толпы и доносившийся с улицы грозный рев вызвали у нее припадок эпилепсии. Монашенки ухаживали за ней и, столпившись вокруг, пытались ее успокоить.

Вдруг, в полутьме, среди монахинь, стоявших на коленях возле бившейся в судорогах несчастной, Рихард различил знакомое лицо, при виде которого вся кровь прилила к его сердцу.

То была Эдит.

Так вот, значит, в какой «институт» заточили ее тетушка и кузина!

Девушка тоже узнала любимого и бросила на него взгляд, полный невыразимой радости.

Настоятельница – высокая, сухопарая монахиня с гордо поднятой головой и строгим взором – подошла к капитану и спокойным, бесстрастным голосом спросила:

– Что вам угодно?

Все заранее приготовленные слова вылетели в эту минуту из головы Рихарда.

Вместо них он произнес лишь одну фразу:

– Будьте спокойны, мать-игуменья, клянусь именем бога, что я разгоню этот сброд!

В ставни ударил град камней.

Глаза Рихарда снова встретились с испуганным взглядом Эдит. Гнев охватил все его существо: он видел корчившуюся на каменном полу в смертных муках монахиню, видел протянутые к нему руки и отчаянный взгляд любимой, слышал яростный рев толпы за стеной. Все перевернулось в нем, душа возмутилась, разум затуманился.

Не медля ни секунды, не дождавшись ответа игуменьи, он резко повернулся, бросился вниз по лестнице, распахнул ударом ноги монастырскую калитку, отбросил в сторону вставших на его пути обоих студентов, подбежал к своему коню, вскочил в седло, и, пришпорив некому мстить, и нет никакого добра для пожизы. Л здание монастыря принадлежит государству. Мы напишем на стенах, напишем на воротах, что это государственное имущество. И они не станут ничего разрушать. Скоро подойдут и другие наши товарищи. Мы смешаемся с толпой и будем просвещать и разъяснять, успокаивать эти заблудшие души. Прошу тебя, ради всего святого, брат, не вынимай свою саблю из ножен! Поговори с монахинями. Я же останусь здесь, с Маусманом, и сдержу ярость толпы любой ценой. Мы выстоим до тех пор, пока ты не вернешься.

Рихард пожал руку студента.

– Вы храбрые ребята! Молодцы! Хорошо, я послушаюсь твоего совета. Иди говори с братьями, а я отправлюсь к сестрам.

Рихарду начинали нравиться бескорыстная отвага и самопожертвование этих двух славных и достойных уважения парней, без страха бросавшихся в самую пучину бурлящего моря, чтобы вдохновенным словом или шут-коп предотвратить роковое столкновение.

Он решил помочь, чем только сможет, их благородному намерению.

Дряхлый привратник монастыря, наблюдавший через глазок двери за ходом событий, сразу впустил Рихарда, едва тот назвал себя.

Затем он. снова задвинул засов и подробно объяснил офицеру, как лучше пройти к настоятельнице.

Поднимаясь по лестнице, Рихард обдумывал, что он ей скажет. Как сообщить об опасности? Как объяснить необходимость пойти на уступки? Почему монахини должны принести эту жертву?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю