Текст книги "Сыновья человека с каменным сердцем"
Автор книги: Мор Йокаи
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)
Дорого оплаченный первый урок
Что же произошло?
– Скажу без околичностей: под Кошицей венгерскую армию изрядно поколотили. Ее разгромили войска австрийского императора, совсем так, как была разгромлена несколько позднее армия северян республиканцев в Америке в первом же бою при Бул-Ран.
Не стану ничего приукрашивать.
Командование оказалось не на высоте. Младшие офицеры проявляли нераспорядительность. Артиллеристы еще не научились метко стрелять. Рядовые не выдержали огня. Таким образом враг без особых усилий разбил мадьярское войско. Оказалось, что достаточно было обстрелять двенадцатифунтовыми ядрами большак, и боеспособность венгров была подорвана. Старый, честный, простодушный главнокомандующий и военный министр Венгрии[69]69
Военным министром Венгрии в 1840–1849 годах был Лазар Месарош
[Закрыть] уселся посреди дороги под огнем вражеских орудий и уговаривал солдат не бояться пушек: «Смотрите, снаряды пролетают над вашей головой!» Тем не менее армия разбегалась. Печальная это была картина! Горе-вояки, все до одного, показали спину неприятелю. Когда несколько дней спустя военный министр явился на заседание Государственного собрания, происходившего в зале городской ратуши Дебрецена, он начал свою речь так:
– Мне хотелось бы сейчас выступать в темном подпале, чтобы никто не видел краски стыда на моем лице.
Даже поныне мы еще не забыли об этом позоре, а ведь с тех пор немею было пролито крови, немало совершено подвигов, которые покрыли нашу армию славой!
Но в то время позор казался несмываемым!
В довершение всего командующий австрийской армией приказал ударить по бегущим грозными зажигательными ракетами. Когда эти, доселе никому не ведомые, внушавшие ужас огненные драконы с яростным шипеньем устремились вслед перепуганному венгерскому войску, когда, описав большую дугу, извергая пламя, разбрасывая вокруг снопы искр, ракеты с оглушительным треском начали падать в самую гущу беглецов, – стал полнейшим. Кавалерия, артиллерия, обоз, пехотинцы, новобранцы, национальные гвардейцы, люди, кони – все перемешалось, перестало слушать команду, превратилось в беспорядочный, запутанный клубок. Он катился, все увлекая за собой и, таким образом, преграждая путь к спасению. Казалось, неприятелю достаточно бросить вдогонку один кавалерийский эскадрон да, выдвинуть вперед ракетные батареи, чтобы захватить все орудия разбегавшейся в замешательстве армии и сотнями брать в плен людей.
Великое счастье сохранить присутствие духа в такую отчаянную минуту!
Эден Барадлаи не был кадровым военным и не отличался полководческим талантом, но зато ему было присуще хладнокровие – дар, без которого нельзя стать выдающимся человеком.
Надо иметь незаурядное мужество, чтобы взглянуть прямо в глаза чудовищу, от которого в панике бегут десятки тысяч солдат, и заставить его отпрянуть назад.
Видя злосчастный исход сражения, Эден вскочил на своего коня и, когда все остальные уже потеряли голову, принялся искать выход, чтобы спасти остатки разбитой армии.
Он был безоружен, в руке он держал только хлыст.
Полки, сплошь сформированные из новобранцев, в панике бежали от изрыгавших пламя ракет, и остановить их было невозможно. А по шоссе уже мчался во весь опор кавалерийский отряд противника, чтобы довершить разгром венгерского войска.
«Надо преградить путь неприятелю!» – решил Эден.
Приметив среди бегущих войск нескольких смелых юношей, он громко крикнул:
– Ребята! Неужели мы позволим врагу захватить наши пушки?
Этот возглас заставил отважных парней остановиться. Все они были простые солдаты.
«Погибнуть ради спасения остальных?… – мелькнуло в их сознании. – Что ж, так тому и быть!»
И они повернули, полные решимости оказать сопротивление вражеской кавалерии.
Неожиданно, откуда ни возьмись к ним подоспела помощь. Из-за тянувшейся вдоль обочины большака живой изгороди акаций в несшийся прямо на смельчаков конный отряд ударил залп такой силы, что ряды кавалеристов дрогнули, смешались, и австрийцы в беспорядке галопом понеслись назад. Вся дорога была усеяна убитыми и ранеными.
Внезапно с криком «ура» из-за изгороди выскочил спрятавшийся там отряд. Это был легион «Мертвая голова». Его предводитель, долговязый Маусман, крикнул Эдену, размахивая шляпой:
– Ура, наш славный покровитель! Вот/это и есть баррикадная тактика!
В знак привета Эден крепко пожал руку весельчаку студенту. Маусман всегда величал его покровителем, так как Эден неизменно заботился о том, чтобы революционные студенты-добровольцы из Вены своевременно получали довольствие в армейском интендантстве и чтобы венгерские солдаты дружили с ними.
И студенты-добровольцы были достойны этой дружбы. Все как один закаленные в огне сражений, юноши никогда не унывали и в любую минуту готовы были ринуться в бой. Они не побоялись бы самого дьявола, как не боялись пресловутой вражеской ракеты. А противников своих знали отлично по многочисленным ратным встречам. В грозный час битвы сотня таких ребят – неоценимое сокровище. Вместе с волонтерами, которых сумел образумить и остановить Эден, у него теперь составился отряд человек в двести. Отряд немногочисленный, что и говорить, зато храбрый.
После того как убийственный залп легионеров-добровольцев обратил в бегство австрийскую кавалерию, враг, видя, что остатки венгерского войска сосредоточиваются на большаке, привел в действие свою ракетную батарею, которая и обстреляла героев.
Но добровольцев не так легко было запутать; они на дрогнули перед смертоносными игрушками.
– Ах, вот оно что?… Это же старые знакомые! – острил по поводу ракет Маусман. – В праздник сбора винограда я вдоволь нагляделся на такие забавные штучки. Каждый филистер норовит запустить подобную хлопушку. Смотрите, как они врезаются в землю! У этой все рыльце песочком забилось, У той – совсем дело не вытанцевалось. А третья, гляньте, куда угодила! Зато у четвертой наверняка выгорит.
Ракета, визжа и шипя, в самом деле шлепнулась о землю вблизи отряда. Маусман подскочил к ней и, невзирая на то, что она зловеще сыпала искрами, схватил ее и отшвырнул в придорожную канаву. А когда ракета с оглушительным треском лопнула, смельчак насмешливо крикнул:
– Тебе тут делать нечего!
Венгерские новобранцы весело смеялись, глядя на это единоборство/
Да, да, именно смеялись!
И с этой минуты они стали героями: они впервые посмеялись над смертью. Впервые поняли, что смерть всего лишь комедиант, актер, который доводит до слез и устрашает своими гримасами и зловещим ликом галерку, но побаивается отважного критика и обходит его стороной.
Враг вскоре убедился, что его ракеты не производят больше никакого впечатления. И снова бросил в атаку против стойко державшегося отряда– конницу. Теперь в авангарде атакующих несся вскачь эскадрон тяжелой кавалерии.
Маленький отряд перегруппировался и, образовав три цепи, занял всю шоссейную дорогу, спокойно выжидая приближения всадников.
А Маусман между тем затянул шуточную песню;
Подпустив неприятеля шагов на двадцать, венгры и студенты с криком «ура» встретили противника дружным залпом. Вражеская кавалерия, оставляя за собой убитых и раненых, в замешательстве, повернула назад и скрылась в клубах пыли.
Тогда, снова зарядив ружья и вскинув их на плечо, маленький отряд неторопливо двинулся по большаку.
Но вот опять послышался нарастающий гул устремившейся за ними в погоню конницы. Обтекая с двух сторон дорогу, преследователи пытались окружить отряд.
Горстка смельчаков стремительно образовала замкнутое кольцо. Посреди круга высился верхом на коне Эден, а штыки окружавших его бойцов топорщились во все стороны, как иглы огромного, ощетинившегося дикобраза. И, словно задорный вызов врагу, прозвучала еще одна строфа шуточной песни:
Еs ist der Windischarälz,
Es ist der lederne Windischarälz.
Was bringt des Windlschgrätz?
Was bringt der lederne Windischarälz?
Er bringt us einen Fuchs!
Fr bringt uns einen ledernen Fucbi.[71]71
Ведь это Виндишгрец!Ведь это – мрачный Виндишгрец!Грозит нам Виндишгрец!Грозит нам мрачный Виндишгрец!Он шуткой нам грозит,Он мрачной шуткой нам грозит! (нем.). Виндишгрец Альфред (1787–1862) – австрийский фельдмаршал.
[Закрыть]
Встреченная метким огнем неунывающих молодцов атакующая кавалерия вновь была вынуждена отступить. Ведь парни эти не трусили, не ведали ни волнения, ни растерянности, присущих необстрелянным новичкам, ни той дрожи, что охватывает неопытного охотника, когда он оказывается лицом к лицу со страшным зверем. Они спокойно выжидали подходящего момента, чтобы взять врага на мушку, и стреляли так, что каждая пуля попадала в цель.
Но ведь шуточная песня венских студентов состоит из, множества куплетов, самым подробным образом повествующих о злоключениях незадачливого шутника.
И сколько было исполнено куплетов, столько же бешеных атак вражеской конницы отразил отряд храбрецов. Надо признаться, он выдержал испытание с честью.
Даже когда дело дошло до рукопашной схватки, когда в ход были пущены штыки и приклады, легион «Мертвая голова» бился лихо, с молодецкой отвагой. Получивший легкую рану молча перевязывал ее. Смертельно раненного товарищи клали на ружья и с громким возгласом: «Да здравствует свобода!» – относили в сторонку. И на всем пространстве большака, во всю его длину, каплями крови был отмечен каждый их шаг по венгерской земле, которую они защищали.
А ведь казалось, «что им Гекуба?».[72]72
Намек на эпизод из «Гамлета». Шекспира
[Закрыть]
Отбив последнюю, самую ожесточенную атаку, закончившуюся яростным побоищем, Маусман сказал Эдену:
– Ну, мой дорогой покровитель, мы только что всадили в наши ружья последние патроны. Палить из них больше уж не придется. Тут, позади, есть мост. Мы там укрепимся и будем драться. Через камышовые заросли конница в тыл к нам не проберется. А теперь, ребята, – обратился он к товарищам, – дадим клятву, что наш последний заряд мы по врагу выпускать не станем, Отныне деремся только штыками!
И дерзкие смельчаки, охваченные восторгом, тут же, прямо на шоссе, опустились на колени и, высоко воздев к небу руки, дружным хором пропели строфу общей клятвы из какой-то оперы, возможно из «Беатриче». Она были полны решимости доиграть спектакль до конца, до последнего акта.
Упомянутый мост несколько возвышался над равниной, и, заняв эту позицию, маленький отряд мог обозреть все пространство у себя в тылу.
Вплоть до зарослей камыша у речной поймы, через которую был перекинут мост, не замечалось даже признаков снега. Но дальше все поле лежало под белым покровом. Бушевавшие в последние дни бураны намели много снега, и он образовал высокие сугробы, походившие на песчаные дюны. Сотни ломовых телег, пушки, груженные снарядами подводы, – все это беспомощно барахталось, завязнув в снежных холмах. Одни повозки опрокинулись, другие провалились по самые ступицы. А вокруг суетились потрепанные части беспорядочно отступавшего войска.
– Нельзя допустить, чтобы противник увидел, что там творится!
– Пока живы, не допустим!
Заняв самую высокую часть моста, маленький отряд снова хором затянул свою клятву-песню. С суровой торжественностью звучала она над равниной.
На фоне мрачного, мглистого небосвода, оттененного серо-лиловой снежной тучей, отряд героев, который стоял на мосту и с воодушевлением пел, казался какой-то сказочной ратью, готовой вознестись в поднебесье. Лучи заходящего солнца ярко освещали фигуры воинов, ослепительно сверкали на высоко поднятых ружьях.
Пока звенел хор храбрецов, готовых стоять насмерть, с дороги опять донесся гул устремившегося в решительную атаку кавалерийского отряда противника. Ракетная батарея обстреливала мост своими смертоносными снарядами. Описывая пламенеющую дугу, они пролетали над головами кавалеристов. А защитники моста стояли под огнем и без тени страха ожидали атаки, распевая песню о' героях, которые поклялись сражаться в предстоящей битве одними штыками.
На какой-то миг Эден Барадлаи мысленно перенесся в родной дом – к молодой супруге, к двум щебечущим малюткам, к охваченной тревогой матери, но тут же взял себя в руки и принялся подбадривать своих новобранцев:
– Не бойтесь, ребята! Из ста осколков снаряда лишь один попадает в цель!
Но в то же мгновение этот единственный осколок разорвавшейся гранаты угодил в молодого волонтера и сразил его насмерть.
Не потеряв присутствия духа, Эден воскликнул:
– А если и попадет, то это самая прекрасная смерть!
– Да здравствует родина! – дружно отозвались солдаты.
В эту минуту вражеская конница замедлила бег.
Но ошеломил ее не громкий возглас молодых героев, а что-то другое.
Внезапно из обледенелой камышовой заросли выскочил и помчался по заснеженному полю отряд венгерских гусар.
Стремительное появление гусар было совершенной неожиданностью. Прежде чем противник успел развернуться к ним фронтом, гусары ударили ему во фланг и в несколько минут рассеяли и оттеснили австрийцев с шоссейной дороги. Расстроенные кавалерийские эскадроны помчались назад во весь дух, спасаясь от внезапно атаковавших их гусар.
И тогда весь отряд венгерских гусар, будто движимый общей мыслью, резко свернул в сторону. Позволив улизнуть вражеской коннице, он с ходу обрушился на ракетную батарею.
Только тут во вражеском стане заметили допущенную оплошность. Чрезмерная уверенность в победе побудила австрийцев выдвинуть слишком далеко вперед ракетную батарею, и она оказалась в непосредственной близости от отступавших венгров. Никому не пришло в голову, что разбитое войско может остановиться и обрушиться на своих преследователей.
Теперь, чтобы не допустить захвата ракетной батареи, австрийцам нельзя было мешкать ни минуты. Ведь венгерские гусары – бывалые воины, они не испугаются мечущего искры чудовища! Вот и пришлось недавним победителям задать стрекача вместе со всем обозом, амуницией и боевым запасом. Хорошо еще, если удастся спасти снаряды и укрыть их под защитой пехоты. Самое же ракетную батарею спасать уже было некогда: ее захватили и разбили в щепы венгерские гусары. Покончив с этим, они еще долго преследовали улепетывавших восвояси вражеских артиллеристов.
Совершив свой ратный подвиг, гусары не спеша, мелкой рысцой возвратились к стоявшим на мосту боевым товарищам.
Что и говорить, – этим дерзким налетом на зазнавшегося противника был достойно завершен день битвы! Неприятель уже не пытался больше использовать первоначальный успех. Та и другая стороны забили отбой. Находившиеся в авангарде части оттягивались назад. Разбитое венгерское войско могло теперь беспрепятственно продолжать отступление.
Отряд гусар, насчитывавший свыше двухсот всадников, направился прямо к мосту. Впереди ехал верхом на коне командир – статный, осанистый богатырь с тихо закрученными кверху усами, сверкающим взором и орлиным носом. На лице его играла горделивая улыбка.
Среди стоявших на мосту людей двоим показалось, что они где-то уже видели этого офицера. То были Эден и Маусман. Студент узнал всадника первый – ведь он встречался с ним всего лишь несколько месяцев назад, Эден не видел его лет шесть.
– «Wer kommt dort?…» – начал было боец-студент, по прослезился к не мог продолжать. Подкинув вверх шляпу, он бросился навстречу приближавшемуся всаднику, крепко обнял его и расцеловал, едва не стащив с седла.
– Ура, Барадлаи! Ура, Рихард Барадлаи!
Только тогда Элен узнал брата. Оли столько лет не видели друг друга, что могли встретиться на улице и спокойно пройти мимо. К тому же на поле брани лицо всякого человека приобретает новое, необычное выражение.
Братья обнялись. Эден плакал, Рихард смеялся. И в обоих отрядах одни плакали, другие смеялись. Гусары, пехотинцы, легионеры-добровольцы обнимали, целовали, славили друг друга – каждый на своем родном языке.
– Само небо послало тебя сюда, – обратился Эден к младшему брату.
– И старый «кофиц»[73]73
Популярное прозвище военного министра Месароша, любимым словечком которого было «кофиц», то есть «старина».
[Закрыть] тоже. Во время всеобщего бегства, двигаясь со своим отрядом навстречу отступавшим, я встретился с ним и доложил о своем прибытия. А он и говорит: «Вам надо поспешить. Где-то позади остался ваш брат надо вызволить его из беды».
– Да. Не подоспей ты вовремя, через часок-другой право первородства перешло бы к тебе.
– Боже упаси! Но вот что еще поручил мне старик: если мол повстречаетесь со старшим братом Эденом, крепко его отругайте. Поэтому, держись! Итак, Элси Барадлаи, какого лешего вы околачиваетесь в зоне неприятельского обстрела? Вы – правительственный комиссар. Ваша обязанность – находиться з арьергарде, когда мы продвигаемся вперед, и быть в авангарде, когда мы отступаем. Государственное собрание послало вас сюда не для того, чтобы помогать нам драться. Кроме того, у вас молодая жена и прелестные детки. О них вы даже не подумали, гадкий человек? Вот погодите, уж я расскажу обо всем матушке!
Но при имени матери у него сразу пропала охота шутить.
Растроганный, он пожал руку брату и тихо проговорил:
– Бедная, добрая наша матушка! Будто сердцем чуяла она все это, когда пришла ко мне и сказала: «Иди туда!»
Вспомнив о матери, братья поцеловались. Ведь она была для них истинным провидением и в детские годы, и в пору возмужания. Неусыпное материнское око заботливо оберегало их и в колыбели, и на поле брани.
Бетяр[74]74
Бетярами назывались в старой Венгрии разбойники, а также дезертировавшие из австрийской армии солдаты или бежавшие от гнета помещиков-феодалов бедняки крестьяне, которые совершали набеги на богатые усадьбы.
[Закрыть]
После разгрома необходимо было снова создать боеспособное войско, которое могло бы через каких-нибудь две недели не только оказать сопротивление врагу, но и перейти в наступление, однако сколотить армию из павшей духом, разбитой, рассеянной массы солдат представлялось невозможным, – такое дело было под силу разве только волшебнику.
Следующую за битвой ночь Эден и Рихард провели в соседней деревушке; до самого утра они перехватывали разрозненные подразделения потерпевшего поражение войска и старались навести хоть какой-то порядок.
– Если бы нам удалось раздобыть мяса, – сказал Рихард, – все сбежались бы на запах жаркого.
Но именно раздобыть жаркое и было труднее всего.
Через деревню уже дважды проходили неприятельские войска, и после них осталось лишь незначительное количество съестных припасов. Еще можно было кое-как разжиться хлебом – удалось спасти обоз с мукой. Но мяса не было совсем, хоть шаром покати.
– Эх, самое бы сейчас время заявиться сюда Гергё Бокше с его волами! – воскликнул Эден и тут же дал указание Рихарду прочесать близлежащие заросли кустарника и выяснить, не укрылся ли там бравый гуртовщик со своим стадом. Времени для этого у Гергё было больше чем достаточно: ведь его оставили в глубоком тылу, и было маловероятно, что доблестный гуртовщик двинул свою двурогую дружину в атаку против неприятеля.
Гусары принялись за поиски Гергё Бокши и его волов. Но до позднего вечера обнаружить их нигде не удалось.
Уже совсем к ночи он объявился сам. Но пришел один, волов при нем не было. Он даже не ехал на коне, а вел его под уздцы: видимо, сошел с лошади специально для того, чтобы все видели, как сильно он хромает. Он шагал, понурившись, опустив голову, и все время кряхтел. Бокша опирался на свой топорик, как на костыль, а саблю нес под мышкой. Было заметно, что он окончательно пал духом.
Бокша так жалостно стонал и охал, в голосе его слышалась такая дрожь, что, казалось, он вот-вот умрет.
– Ну как, Бокша? Что там у тебя стряслось? – спросил Эден ковылявшего к нему погонщика.
– Ах, сударь! – горестно воскликнул бравый гуртовщик. – Великая беда со мной приключилась!.. Пропал я ни за что ни про что. Конец. мне теперь. На веки вечные. Вся поясница разбита… Пушечным ядром в двадцать четыре фунта весом.
Маусман и остальные студенты разразились неистовым хохотом, и Гергё Бокша убедился, что его россказням никто не верит.
– Волы-то где? – наседали со всех сторон на погонщика.
– Эх, кабы я знал!
– Помилуй, дружище, – сказал Эден. – Я ведь оставил тебя в таком безопасном месте, где стаду не угрожало никакой беды! Как же получилось, что сам ты удрал, а волов угнать не сумел?
– Коли угодно, расскажу вам все как есть, как оно произошло. Вот, значит, только начался бой, вытащил я из-за голенища нож, а из котомки – хлеб да сало и собирался малость перекусить. Вдруг невесть откуда немец как пальнет – я и нож и хлеб с салом чуть из рук не выронил. Думал, тут мне и конец. Ядром меня контузило, а в нем было фунтов двадцать восемь, никак не меньше. Накажи меня бог, ежели я вру! Своими глазами видел! Оно было двойное, на цепи. Два ядра друг к другу цепью прикованы. И на обоих что-то вроде бороды болтается.
– То, что вы удрали, я уже понял. Но куда все-таки подевались волы? Разве остальные погонщики не отогнали стадо в тыл?
– Не могу этого знать, прошу прощенья. Потому, как я убежал, а немец палил мне вдогонку. Так ухал из большущей пушки, что я оглянуться боялся – того и гляди башку снесет.
– С ним надо разговаривать иначе, дорогой Эден! – воскликнул, выступив вперед, Рихард. – Трус ты и шельма, Бокша! Хвастаешь тут, а сам при первом же выстреле дал тягу и оставил врагу доверенное тебе стадо! Эй, капралы! Принести сюда скамью да всыпать ему полсотни горячих!
Услыхав приказ насчет «горячих», Гергё Бокша перестал кривляться и корчиться» Он мгновенно преобразился: высоко задрал голову, ударил себя в грудь кулаком и с вызовом завопил:
– Я этого не позволю! Меня зовут Гергё Бокша! Я – из благородных!
– Тем лучше для тебя, – язвительно заметил Рихард. – По крайней мере ныть от порки будет не твоя собственная шкура, а благородная, собачья.[75]75
Кусок собачьей шкуры на одежде служил в феодально-помещичьей Венгрии знаком принадлежности к дворянскому сословию
[Закрыть]
– Ставлю в известность господина капитана, – вопил вне себя от негодования Гергё Бокша, тыча своим топориком куда-то вверх, – что всемилостивейшее Государственное собрание упразднило телесные наказания даже для лиц, не принадлежащих к благородному званию!
– Можешь обжаловать мои действия. Но только после того, как получишь все сполна. Здесь intra dominium[76]76
Здесь; между своими (лат.).
[Закрыть] мы парламента устраивать не будем. Напра-во! убирайся прочь! Уведите его да всыпьте хорошенько.
Увы! С Гергё Бокшей произошло то, чего он до сих пор еще никогда не испытывал. Его высекли на славу, и близкое знакомство с ремнем, прозванным гусарами фарматрингом, повергло его в такое состояние, что он орал благим матом.
А когда завершилась эта тягостная для него процедура, Бокше еще пришлось, по обычаю, явиться к капитану и выразить его высокоблагородию благодарность зa полученный урок и полезное назидание.
– Ну, что ты теперь скажешь? Здорово палил немец? – спросил его Рихард.
– Да он, прошу прощения, ни разу не выстрелил даже из пистолета, – виновато оправдывался гуртовщик.
– А теперь – отобрать у него оружие, посадить на лошадь – и скатертью дорога! Солдат, не постыдившийся показать спину врагу, вполне заслужил, чтобы ему всыпали плетьми по тому самому месту, которое он показал врагу.
У Гергё Бокши отобрали саблю с медным эфесом, топорик и пистолеты, накинули на шею кнут, посадили в седло, хлестнули коня и прогнали из лагеря.
Ко всему еще треклятый немец-студент, стоявший с ружьем в дозоре, с издевкой крикнул ему:
– Эй, дядюшка Гергё! Не давай себя в обиду!
– Ну, погоди же! – скрипя зубами, погрозил кулаком Гергё. – Я этого так не оставлю!.. Отплачу сторицей! – рявкнул он и, огрев плеткой коня, поскакал прочь.
Изгнанный с позором рыцарь нет-нет да и оглядывался назад, злобно при этом бранясь. Он явно вынашивал какую-то мысль. Еще никогда в жизни не подвергался Бокша унизительной порке. Не раз бывало, что и по башке его стукнут, и поколотят до полусмерти. Но ведь все это были молодецкие забавы, удальство! Частенько валялся он где придется, плавая в луже собственной крови. Когда-то в корчме, в разгар кампании по распределению выборных должностей, его до такой степени избили, что никто не думал, что он выживет. Однако все эти воспоминания не были для него позорными. Но насильно уложить его на скамью, его, человека благородного звания, и подвергнуть порке! Да еще на глазах у разинувшей рот солдатни, на потеху насмешливым немецким школярам! Нет, он этого так не оставит.
По всему было видно, что Гергё задумал какой-то план.
Он достал трубку, вытащил кисет, снял с головы шляпу. Стал разглядывать чубук, заглянул в кисет, затем в шляпу. Немного погодя что-то пробурчал, снова надел шляпу, спрятал кисет, сунул трубку в карман и пустил лошадь рысью.
Он двигался вперед по тон самой дороге, по которой удирал днем, и держал направление прямо к вражескому стану.
На этом заснеженном поле он прекрасно умел ориентироваться даже в кромешной мгле.
Ни одной живой души не встретилось ему по дороге. Пространство между двумя враждующими лагерями было безлюдно.
Гуртовщик пересек камышовые заросли, откуда внезапно атаковал неприятеля Рихард Барадлаи. Въехав на пригорок, он обозрел окрестность. Где-то вдали, на равнине, горели огни. То были бивачные костры.
Гергё подъехал к ним ближе. Его зоркие, привычные к ночному мраку глаза сразу различили, что за кострами расположен степной хутор.
Гергё стал прислушиваться. То и дело долетавший до него прерывистый звон колокольчика и протяжное мычание голодных быков дали ему понять, что он добрался до того места, куда стремился.
Тогда он спешился и неторопливо пошел вперед, ведя под уздцы лошадь.
– Стой! Кто идет? – раздался в темноте окрик.
Бокша прикинулся, что он не на шутку перепуган.
– Полегче ты! До смерти напугал! Дезертир я, вот кто.
Слово «дезертир» австрийский дозорный понял. Он приказал гуртовщику не трогаться с места, пока не подойдет патруль и не заберет его.
Вскоре подъехал верхом сержант в сопровождении рядового: на хуторе стояла вражеская конница. Гергё Бокша объяснил, что он, мол, лазутчик-перебежчик и желает говорить с самим полковником.
Когда явились с докладом о том, что из неприятельского стана пробрался в расположение австрийских войск перебежчик, который хочет с ним говорить, полковник играл в карты со своими офицерами.
– Ведите его сюда, – приказал полковник.
Господам офицерам вновь прибывший показался весьма забавным. До чего курьезная фигура: одновременно и труслив, и строптив, полон ярости и смирения, жалостно кривит рот, но при этом скрежещет зубами. Каждому целует руку и тут же клянет всех святых!
– Почему ж ты сбежал из своего лагеря? – задал вопрос полковник.
– Потому что туда прибыл новый начальник и приказал меня выпороть. Меня! Человека, у кого все предки испокон веков были дворянами! Никогда, за всю жизнь, не касалась моего тела плеть. А тут на старости лет надо мной сыграли такую позорную штуку: всыпали полсотни ударов, будто псу какому, будто крепостному мужику или вору! Выпороть человека, который проводил выборы шестнадцати вице-губернаторов! Меня, который никогда не стащил ни единой пуговицы. (Пуговиц Гергё Бокша действительно не таскал!) И вдобавок отняли саблю, оружие, которое ни в коем случае нельзя отымать у дворянина, даже если все его имущество пускают за долги с молотка. А к тому же еще новый начальник приказал прогнать меня из лагеря, словно я проходимец какой! Ну, ладно. Может, где в другом месте найдется для меня пристанище. Гергё Бокша и там сумеет быть полезным!
– В каком же чине ты служил? – спросил полковник.
– Я служил погонщиком волов, – чистосердечно признался Бокша.
– Вот оно что! Стало быть, ты не солдат. Теперь мне понятна твоя молодецкая удаль. Не вояка значит? Ну, что ж… Так тому и быть. Нам как раз нужен человек, умеющий обращаться с волами. Мы отбили у неприятеля целое стадо, будешь при нем гуртовщиком.
При этих словах Гергё Бокша схватил руку полковника и несколько раз чмокнул. Да так звучно, словно кто-то в домашних туфлях прошлепал.
– Ох! Пусть все святые благословят ваше высокоблагородие за милость. Клянусь, вы найдете во мне самого преданного слугу, готового оберегать каждый ваш волос. За такого господина я полезу в огонь и воду. Придет время, и я сумею показать, на что способен. Эти пятьдесят ударов я им не забуду, за каждый удар отплачу с лихвой. Это так же верно, как то, что я – дворянин и зовут меня Гергё Бокша!
Глаза гуртовщика налились кровью. А вспомнив, что его тела, словно тела какого-нибудь холопа, пятьдесят раз коснулась плеть – разве забудешь это унижение! – он даже прослезился. Пусть бы его отхлестали даже тростинкой или шелковым шнурком, все равно самый факт порки – уже вопиющий позор! А ведь он получал удары отнюдь не шуточные. И для наглядности Бокша указал господам офицерам на свои жестоко пострадавшие, исполосованные до дыр рейтузы. Тем ничего не оставалось, как признать достоверность исповеди гуртовщика.
– Как фамилия командира, что приказал тебя выпороть? – осведомился полковник.
– Я его видел в первый раз, ведь он перед этим только что прибыл. Однако правительственного комиссара он называл братом, стало быть его зовут Барадлаи.
– Ах, вот это кто! Беглец…
Имя Барадлаи словно наэлектризовало полковника. Теперь уже сильно заинтересованный, он продолжал расспрашивать Гергё. Чтобы развязать язык перебежчику, он даже приказал принести вина.
Бокша расписал все в самом мрачном свете. Нет, мол, у побитого войска ни крошки хлеба, пехота осталась без оружия, по всей дороге валяются брошенные солдатские ранцы, патронташи и ружья, а на сотню солдат едва приходится по одному офицеру. Все бойцы, без исключения, пали духом и нынешней ночью наверняка зададут стрекача, удерут в тыл. Гергё уверял полковника, что венгерские солдаты до смерти страшатся неприятеля, ропщут на командиров, только лютой строгостью можно удержать их от бунта. Он утверждал, что при первом же удобном случае добровольцы из итальянского легиона начнут толпами переходить на сторону императорской армии, а венский легион венгры сами прогнали, заподозрив его в предательстве.
Рассказывая вещи, которые так приятны каждому победителю, Гергё Бокша снискал благосклонность доблестных господ офицеров.
Полковник пообещал ему свое покровительство. Гуртовщики в армии крайне нужны, ведь солдат не приспособишь стеречь быков. Да и не смыслят они ничего в этом деле. Здесь требуется человек бывалый, хорошо знающий повадки волов. И полковник приказал своему адъютанту отправить Гергё Бокшу к гурту.
Бокша еще раз приложился к руке каждого офицера, еще раз прослезился, допил из бутылки остаток вина и пошел исполнять свои новые служебные обязанности.
Вверенное ему стадо находилось во дворе хутора. Всего в нем насчитывалось голов восемьдесят. Волы были захвачены у венгров, а так как те поступили на манер Гергё – то есть заблаговременно бежали куда глаза глядят, – то погонщика при стаде не оказалось.
Тем не менее охранялось оно довольно надежно. Двор был окружен тростниковой изгородью, высотой в семь футов, а волу ограда всегда кажется краем света. Кроме того, четыре всадника с саблями наголо непрерывно кружили вдоль наружной стороны изгороди, готовые к решительному отпору в случае внутреннего «бунта» или внешнего нападения. А в поле со всех сторон расположились биваком солдаты; их было видимо-невидимо: кони стояли на привязи, люди варили в котелках картофель с мясом.
