Текст книги "Сыновья человека с каменным сердцем"

Автор книги: Мор Йокаи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

Бежать!

Бежать во что бы то ни стало! Бежать, если бы даже сонм чертей охранял дверцы кареты, если бы даже призраки всех мертвецов, погибших в тот кровавый день, разгуливали по неосвещенным улицам мрачного города.

Эдит бросила пристальный взгляд на свою спутницу.

Та уже спала.

Не притворялась, как Эдит, а в самом деле спала сном праведницы после сытной трапезы.

Когда карета миновала центр города и выехал на линию бульваров, монахиня захрапела во сне. Выпитый ликер сделал свое дело.

Как только девушка услышала этот храп, она осторожно открыла дверцу кареты и выпрыгнула на мостовую.

Кучера можно было не опасаться: он был глуховат и, вероятно, тоже дремал на козлах.

Со всех ног. насколько ей позволяло дыханье, она бросилась бежать по аллее бульвара к городу.

Лишь достигнув первой темной улицы, Эдит оглянулась и увидела одинокий огонек фонаря, который, словно бродячий светлячок, все уменьшался, по мере того как карета увозила монахиню все дальше и дальше во мрак беззвездной ночи.

Только бы ночная прохлада не разбудила сестру Ремигию раньше времени. Ведь тогда за Эдит устремились бы в погоню.

Девушка торопливо завернула за угол и пошла быстрым шагом по тихой и темной улице.

В глухую полночь, когда не видно ни зги, беззащитная девушка, почти ребенок, бесстрашно шла по неосвещенному, тревожно спящему огромному городу, разыскивая ту улицу, тот дом, где она никогда еще не была, чтобы увидеть женщину, которую она никогда еще не видала.

Лишь безграничная, самозабвенная любовь могла превратить это слабое существо в настоящую героиню, способна была придать ей силы для такого подвига.

Куда идти? Как не заплутаться в этой темноте?

Высокий купол собора св. Стефана служил ей единственным ориентиром.

Улица Зингерштрассе должна быть где-то в той стороне. Следовательно, надо прежде всего выйти к собору. Авось по дороге встретится добрая душа, которая подскажет ей, куда идти дальше.

Теперь Эдит могла дать выход своему волнению. Пусть громко стучит сердце, пусть дрожит каждый нерв, – теперь ее уже никто не видит.

Трясясь словно в лихорадке, задыхаясь от бега, Эдит миновала одну улицу, затем другую; она спешила к заветной цели – высокой готической башне собора. Кругом по-прежнему царили мрак и тишина. Ей чудилось, будто она пробирается по глубокому подземелью в каком-то сказочном лабиринте. На узких улицах центра города, среди многоэтажных домов ночь казалась еще темнее. Все окна были завешаны, фонари потушены: нельзя, чтобы осаждающие нащупали хотя бы одну мишень.

Все, кто смел духом, – на окраинах, у городских ворот, на баррикадах; все, кто робок, – в подвалах, в поисках спасения от снарядов. Город вымер. Улицы пустынны.

Девушка бежит, едва касаясь земли, не слыша звука собственных шагов. Ей очень страшно; она боится темноты, своего одиночества, но гораздо сильнее этого страха чувство любви к Рихарду, которому сейчас грозит смертельная опасность; она обязательно должна его спасти! Подобно горячечному бреду, одолевающему в конце концов тяжелобольного, внезапно родившаяся отчаянная отвага помогла ей превозмочь страх. Эдит походила в тот час на тех больных горячкой людей, которые вскакивают в забытьи с постели, бросаются к окну, чтобы выпрыгнуть из него; они способны бежать босиком по острым камням, кинуться в реку, не умея плавать, напасть на более сильного человека, – и все это от страха, в исступлении.

Эдит остановилась и прислушалась: уже второй раз или часы на городской башне. Значит, она блуждает уже полчаса, а между тем ей было хорошо известно, что за полчаса центральные улицы Вены можно пересечь, идя спокойным шагом. Стало быть, она сбилась с пути. Она обрадовалась, очутившись на небольшой площади, где скрещивалось несколько улиц.

Эдит снова стала искать глазами купол собора св. Стефана. Теперь он высился вправо от нее.

Итак, она все-таки не ошиблась!

Зингерштрассе должна находиться где-то поблизости. Но как разглядеть в этом кромешном мраке табличку с названием улицы и номером дома?

Девушка остановилась на углу какой-то улицы и присела на каменную тумбу. Только теперь она почувствовала усталость.

В третий раз послышался неторопливый, степенный бой городских часов. Они пробили двенадцать ударов.

И лишь только отзвучал последний удар, как с какой-то ближней башни в воздух взвилась красная ракета, озарив тусклым светом соседние дома и прочертив на темном небе все тот же таинственный вопросительный знак. Кто мог бы объяснить, о чем вопрошала она, какого ждала ответа?

Воспользовавшись мгновенным проблеском света, Эдит поспешно взглянула на угол ближайшего дома, ища на нем табличку с названием улицы.

Сердце ее вздрогнуло от радости: прямо над ее головой висела дощечка, на которой узким, готическим шрифтом было выведено: «Зингерштрассе».

Сила и вера наполнили ее сердце. Ее взял под свое покровительство добрый ангел-хранитель, он ведет ее за руку прямо к цели! Эта сладкая вера успокоила девушку. Нет, не слепая случайность привела ее сюда, а само провидение! Раз все началось так хорошо, значит и конец непременно будет счастливым.

Теперь у нее в руках была нить Ариадны. Ракета погасла, и все снова окутала тьма. Но Эдит уже знала, что на углу стоит дом номер один, и, значит, все последующие дома на этой стороне улицы имеют нечетную нумерацию. Ей остается лишь считать ворота, и она попадет в дом номер семнадцать.

Девушка продолжала свои поиски в темноте.

Ей показалось, что после вспышки ракеты ночной мрак еще больше сгустился. Эдит продвигалась на ощупь, как слепая.

Приходилось ощупывать рукой каждый выступ, каждую нишу, чтобы не спутать ворота домов с витринами и дверями магазинов. Так она брела все вперед и вперед, считая про себя дома. Тринадцатый… пятнадцатый… Сейчас должен был быть дом номер семнадцать.

– Кто тут? – в ужасе воскликнула девушка, когда в нише этого дома ее руки наткнулись на какое-то живое существо; она судорожно уцепилась за чью-то одежду.

– Иисус-Мария! Святая Анна! – послышались в ответ чьи-то испуганные причитания. – Какая-то сумасшедшая!

Перед Эдит стояла низенькая старушка.

– Простите, простите! – пролепетала девушка, отпуская платье женщины. – Я просто очень испугалась.

– А я еще больше. Что вам здесь надо, мамзель?

– Я ищу дом номер семнадцать.

– Aгa! A зачем он вам?

– Мне непременно его надо найти.

– Кого вы ищете? Ведь на дворе ночь, мамзель.

– Мне нужна одна женщина.

– Что еще за женщина?

– Зеленщица, которая нынче вечером пришла сюда с другой женщиной.

– А зачем они вам? Если скажете, проведу.

– Умоляю, ни о чем не спрашивайте меня, тетушка. Если вы только верите в бога, помогите мне: ведь речь идет о жизни человека, даже – двух… О господи, что я говорю, дело идет о жизни и смерти очень многих людей. Если вы знаете, где этот дом, проведите меня.

– Этот дом здесь, вот он, – проворчала старуха. – Если хотите войти, ступайте за мной, мамзель.

Эдит, не раздумывая, сказала:

– Стучите!

– Ключ при мне, – пробормотала старуха и, открыв узкую дверцу в воротах, пропустила Эдит, а затем снова щелкнула замком.

Только теперь Эдит сообразила, что она сделала. Ведь она вошла ночью в чужой, незнакомый ей дом и доверилась какой-то странной старухе.

В конце узкого длинного коридора виднелся язычок пламени: чадила поставленная на пол лампада.

Грузная, краснолицая старуха подняла лампаду и при отсветах ее скудного пламени внимательно осмотрела с головы до ног девушку. Разглядев ее одежду, она с изумлением прохрипела:

– Святой отец! Да это ж монашенка!

Вся фигура Эдит, ее взволнованное лицо были озарены в эту минуту каким-то особым необъяснимым сиянием, и старая женщина ощутила безотчетное благоговение. Перед нею стояла святая мученица.

– Значит, вы хотите поговорить с зеленщицей?

– Не с ней, а с той женщиной, что гостит у нее.

– А вы что-нибудь знаете о ней?

– Все.

– А известно ли вам, милочка, что за такие слова люди жизнью могут поплатиться?

– Известно.

– Ну, коли так, – идите за иной.

Старуха со светильником в вытянутой руке указывала дорогу. Миновав узкий коридор, они вошли в еще более тесный подвальный ход; здесь старуха пропустила девушку вперед.

Эдит не колебалась. Она начала спускаться по деревянной лестнице, держась рукой за сырую стену. Девушка невольно подумала, что если ее ангел-хранитель, который помог ей благополучно добраться сюда, покинет ее и не укроет своим чудотворным плащом, то в этом темном, узком и сыром подземелье, она, чего доброго, падет безымянной жертвой самого ужасного преступления, на которое только способен этот грешный мир. И старуха, ее проводница, и любой другой обитатель этих трущоб, – кто знает, сколько их здесь! – может сделать с ней все что угодно: убить и похоронить тут. И об этом даже никто никогда не узнает.

Эдит осторожно спускалась по ступенькам. Старуха схватила ее за руку костлявой и цепкой ладонью: то ли для того, чтобы указать дорогу, то ли для того, чтобы девушка не споткнулась.

Спустившись по лестнице, они попали в пахнувший сыростью подвал.

– Направо! – прошептала старуха и легонько подтолкнула девушку.

Эдит осторожно пробиралась по извилистым закоулкам подвала; они трижды куда-то сворачивали, пока наконец не подошли к ветхой деревянной двери с висячим замком, через щели которой просачивался мерцающий свет, хотя дверь была на засове.

Старуха щелкнула замком и сняла его.

– Зайдем сюда, барышня.

Но еще прежде чем открылась дверь, Эдит уверилась, что она у цели. Сквозь дверные щели проникал удушливый запах овощей. Эдит облегченно вздохнула. Разве могла она когда-нибудь предположить, что запах гнилой моркови и сельдерея покажется ей приятней любых благовоний?!

То был склад торговки овощами.

– Осторожнее, милочка; здесь еще одна ступенька, – предупредила ее старуха.

Эдит переступила порог, зеленщица закрыла за ней дверь, а сама осталась снаружи. Девушка очутилась в довольно большом помещении с низкими сводами, углы которого были завалены картофелем и брюквой, а вдоль стен выстроились мешки с луком.

Посреди погреба стояли два соломенных кресла. На одном из них мерцала плошка с плавающим в говяжьем жиру фитилем, в другом – сидела женщина в скромной городской одежде, какую обычно носят уличные торговки.

Женщина молча подняла взгляд на Эдит. Лицо ее оставалось бесстрастным, на нем не выразилось даже удивления. Для этого женщине не пришлось делать усилий – она умела владеть собой.

А Эдит с горячностью бросилась к женщине, упала перед ней на колени, схватила ее руку, и расширившиеся от ужаса глаза девушки, казалось, возвестили об опасности раньше, чем это успели сделать ее уста.

– Госпожа Барадлаи! Вашего сына хотят убить!

Женщина в кресле вздрогнула, но все же сумела подавить вопль, готовый сорваться с ее губ, материнский вопль, шедший из глубины сердца.

– Рихарда? – спросила она, овладев собой.

– Да, да, – воскликнула девушка. – Рихарда! Вашего Рихарда. О госпожа, спасите его!

И она судорожно обняла колени женщины.

Та пристально взглянула в ее лицо:

– Ты – Эдит?

С радостным изумлением девушка подняла глаза:

– Вам знакомо мое имя?

– Я знаю его из писем сына. А по твоему лицу и по твоим словам понимаю, что ты и есть невеста Рихарда.

– О госпожа, я обручена с гробницей и монастырскими стенами. Я знаю, они говорили при мне, мой жених обречен. Он должен умереть страшной смертью, с ней вовеки нельзя будет примириться: он погибнет на виселице или от руки убийцы. Вот почему я здесь. Вы – его мать. Не допустите позорной гибели сына!

– Но откуда ты все это знаешь? И то, что я здесь? И кто я такая? И что Рихарду грозит опасность?

– Я вам все расскажу. Вас предали. Ваши союзники, наивные и легкомысленные юноши из студенческого легиона, раскрыли секрет коварной баронессе, которая разыгрывает из себя их друга и сторонницу свободы. На самом же деле и она, и ее дочь Альфонсина – агенты вражеской стороны. Они рассказали при мне сестре Ремигии, этой шпионке, что завтра собираются схватить и вас, госпожа, и вашего сына. Если вам удастся встретиться с Рихардом и уговорить его отправиться в Венгрию, то его арестуют и повесят как изменника воинские начальники. Если же вы не сможете повидаться с ним, его все равно убьют, они подкупили двух гусар. Почему они все это говорили при мне? Чтобы истерзать мою душу. О, я и сама не знаю, за что они меня мучают, сводят с ума?!

Эдит было зарыдала, но тут же взяла себя в руки, и к ней снова вернулась ее прежняя обворожительная живость.

– Но они обманулись. Они думали, что я раздавлена, уничтожена, уже мертва. А я выскользнула у них из рук, сбежала, промчалась через весь город. Было темно, и все же я нашла вас, ибо меня хранил сам господь, он был со мной, он привел меня сюда. И дальше он меня тоже не покинет!

Столько неподдельного, высокого чувства было в словах этой юной послушницы, что дама в кресле с немым восхищением обвила руками ее плечи и с любовью заглянула ей в глаза.

Так вот какова невеста ее Рихарда!

– Приди в себя, дитя мое, и поговорим спокойно. Видишь, я совершенно спокойна. Скажи, ты твердо знаешь, что завтра нам готовят западню?

– Твердо.

– В таком случае в нашем распоряжении половина ночи, чтобы предупредить измену.

– Вы пойдете к Рихарду?

– Немедля.

Эдит с мольбою сложила ладони.

– Возьмите меня с собой!

Мать Рихарда на минуту задумалась, как бы вопрошая себя.

– Хорошо. Пойдем.

Эдит всплеснула руками от радости. Ведь она была совсем еще ребенком.

– Понимаешь ли ты, что мы рискуем жизнью?

– О, я этому только рада.

– Тебе тоже надо переодеться в простое платье.

Госпожа Барадлаи позвала стоявшую за дверью торговку:

– Фрау Баби! Нам придется сейчас идти.

– Хорошо, – промолвила старуха.

– Эта девушка тоже пойдет с нами.

– И она? Тогда ей нужна подходящая одежда.

– Есть у вас что-нибудь в запасе?

– Найдется.

Фрау Баби подняла крышку старого сундука и отыскала в груде тряпья платье для Эдит.

– Ну, а теперь, фрау Баби, сложите свои вещи и спрячьте их подальше. Ваш адрес, оказывается, известен слишком многим.

– Мне и самой так думается.

Фрау Баби надела на Эдит поверх монастырской одежды платье уличной торговки. Вокруг талии она повязала ей клетчатый шерстяной платок, на голову водрузила обычную для торговок широкополую соломенную шляпу, из-под которой, если смотреть на ее обладательницу в профиль, виднелся лишь кончик носа.

– Вылитая молоденькая торговка. Еще вот только кадушку на плечи – и все. Такой ноши вам еще не приходилось носить, барышня, верно? Ну, не бойтесь, я для вас выберу полегче. Вот эту корзиночку из лозы, подбитую холстом. В нее мы положим булок, чтобы груз был нетяжелым. А мы как-нибудь уж осилим картошку да лук.

Эдит воспринимала все это как забаву. Она легко подхватила корзину с булочками и, продев руки в лямки, приладила ее за спиной.

– Эх, голубушка моя, раз уж мы идем к солдатам, надо всегда брать с собой провиант, иначе, чего доброго, подумают неладное.

С этими словами она помогла своей гостье забросить ношу за спину, а сама подхватила самую тяжелую корзину.

– А теперь, как нас зовут? Для госпожи я – фрау Баби, а для барышни – фрау Мам. Барышня для меня и для госпожи – Лени. Госпожа для барышни – фрау Годл. А для меня госпожа – фрау Миди. Ну, как у нас получается? Проверим.

Каждая произнесла по очереди имя другой. Они даже шутили, разучивая свои роли.

– А теперь от всех нас требуется только одно – держаться повеселее. И не трусить! Тот, кто больше всех боится, должен выглядеть самым смелым. Говорить надо попроще, без всяких выкрутасов. И главное – держаться повеселее, покуражистей. Берите пример с меня. Как я, так и вы. И, черт меня побери, если я не проберусь по капустным полям в Лерхенфелъд через вражеские линии в любом месте.

Эдит обещала держаться молодцом. Но стоило им опять выйти на темную улицу, как ее охватил озноб. Фрау Баби, державшая девушку за руку, напрасно развлекала ее венскими шутками, веселыми анекдотами – ничто не помогало.

– Ай-ай, Лени! Если так будешь дрожать, лучше оставайся дома. Ведь ты нас всех подведешь. Возьми себя в руки. Лепи! Гляди веселей, Лени! Эй Лени, Лени!

Девушка давала слово взять себя в руки, но никак не могла приободриться.

Фрау Баби свернула на улицу, которую Эдит узнала даже в темноте. На ней стоял дом Планкенхорст.

Эдит задрожала еще сильнее.

Когда они достигли дворца Планкенхорст, она посмотрела на окна. В двух из них мерцал слабый огонек. Это были спальные комнаты, где обычно горели ночники.

– Что ты там увидела, чего так затряслась? – спросила старуха. – Словно ребенок с перепугу.

– Я сейчас перестану. Фрау Мам, дайте мне две картофелины покрупнее.

– На какой дьявол тебе картошка?

– Сейчас увидите.

С этими словами Эдит схватила картофелины и изо всех сил запустила ими в окна. На тротуар со звоном посыпались стекла.

Эдит опрометью бросилась бежать. За ней были вынуждены пуститься бегом и обе ее спутницы.

– Какого черта ты это сделала, Лени?! – набросилась на нее фрау Мам. – Рехнулась ты, что ли? Окна бить! Да еще заставила бежать меня и фрау Годл! Вот дурочка. Tu narrische Kredl!

Эдит схватила руку госпожи Барадлаи и, часто дыша проговорила:

– В этом доме живут две гадкие женщины – мои родственницы, те, по чьей вине мы вынуждены пробираться ночью по городу. О, они, должно быть, подпрыгнули от страха в постелях! Вот, верно, теперь гадают, кто это пожелал им спокойной ночи! Ха-ха-ха!

Госпожа Барадлаи, вместо того чтобы упрекнуть девушку за ее опрометчивый поступок, лишь пожала ей руку. Она ее хорошо понимала. Эдит была очаровательна в своей непосредственности.

– Ну, фрау Мам, – весело сказала Эдит, когда они вышли на другую улицу, – я, кажется, пришла в подходящее настроение! Хотите, спою?

И, не дожидаясь ответа, она запела чистым, звонким голосом народную песенку:

 
И люди вечно в памяти хранят
Отважный подвиг десяти солдат!
Лиа-лиа-лиа-ля!
 

В заключение она повторила припев по-тирольски, часто меняя высоту звука, и сделала это не хуже какой-нибудь дочери настоящей венской торговки.

Словно для того, чтобы небо потемнело еще больше, начал моросить мелкий дождь.

– Ай-ап, ничего не имела бы против, если б дождь отложили на завтра, – сокрушалась фрау Баби…

– Ничего, не промокнем! – весело утешала ее Эдит. – Этот дождичек еще лучше нас укроет, фрау Мам.

– Только не суй повсюду свой нос. Лени. Не надо мне никакого покрывала, чтобы невидимкой сделаться. Лучше давайте прибавим шагу, пока дождь не разошелся.

Они пошли быстрее. Фрау Баби нет-нет да и останавливалась на минуту, чтобы спросить у фрау Годл, не устала ли она. Та не отвечала ни слова и лишь знаком просила продолжать путь. В тот день ей пришлось пройти пешком с тяжелым грузом за спиной по крайней мере четыре мили.

Поражаешься, что может вынести женщина! Особенно, если она мать. Мать, которая любит. Любит сына и любит родину.

У Эднт можно было не спрашивать, устала ли она. Девушка легко шла впереди с корзиной за спиной.

Колокола на городской башне пробили два часа, когда, они достигли Кайзерштрассе.

На баррикаде, закрывавшей вход на проспект Лерхенфельд, не было никого, даже поста.

Осажденные, как видно, сами покинули боевой рубеж. На этом участке против них стояли лишь небольшой отряд кавалерии; главные силы противника были брошены под Швехат: конница была бессильна против баррикады. Зато все дома вокруг были битком набиты стрелками, терпеливо выжидавшими удобного момента для вылазки.

Женщины незаметно проскользнули мимо баррикады и благополучно миновали позиции осажденных.

Гораздо труднее было пройти тайком через линии осаждающих и добраться до кладбища.

Каждый, кто был в те дни в Вене, вспомнит, что между улицами Шмельц и Герналс тогда еще проходил небольшой канал для отвода горной воды в половодье. Ближний к городу участок канала был выложен камнями, а дальше деревянной опалубкой. Местечко, прямо скажем, не из самых приятных, но достаточно глубокое, чтобы пройти незаметно.

В мирное время было небезопасно пробираться ночью по этой канаве, которая обычно служила прибежищем для воров, убийц и бездомных псов.

Но грозное время вымело оттуда всю эту нечисть.

Теперь там не было ни воров, ни бандитов: шла война.

Зеленщица повела своих спутниц по сухому руслу длинной и глубокой канавы, на дне которой пышно разрослась трава; уже несколько месяцев здесь не было дождей.

В одном месте, где берег канала обвалился, зеленщица поднялась наверх, осторожно огляделась вокруг и шепотом сообщила:

– Пришли.

Она помогла обеим спутницам снять корзины с плеч.

– Оставим их здесь. Хватит одной моей. Тут неподалеку стоят гусары.

В двухстах шагах от того места, где они находились, действительно виднелись фигуры двух солдат, освещенные пламенем костра. Дальше горели еще пять-шесть костров; там и было кладбище, где расположился отряд гусар.

– Мы вышли точно. Уж будьте покойны. Теперь, фрау Миди, ступайте вперед вы. Здесь и без меня обойдетесь.

Госпожа Барадлаи взяла за руку Эдит и направилась прямо к костру.

Часовые заметили женщин издали, но не окликнули. Они подпустили их совсем близко. Только тогда один из всадников, свесившись с седла, произнес тихим, грудным голосом:

– Стой! Кто идет?

– Друг, – ответила госпожа Барадлаи.

– Пароль?!

– «Скачи домой!».

Окликнувший их солдат спрыгнул с лошади, приблизился к госпоже Барадлаи и, склонив перед ней колено, с благоговением поцеловал ей руку, едва коснувшись ее губами.

– Мы вас ждали, госпожа!

– Ты узнал меня, Пал? Здравствуй, старый!

– Слава богу, что вы здесь!

– Где мой сын?

– Я вас туда проведу, А это что за красавица? – кивнул он в сторону Эдит.

– Она со мной.

– Понимаю.

Старый гусар отдал поводья коня товарищу и повел женщин к кладбищу.

Маленький белый домик, служивший когда-то жильем кладбищенского сторожа, теперь стал штаб-квартирой Рихарда. Капитан занимал тесную комнатушку, единственное окно которой смотрело в сторону города.

Рихард только что вернулся из ночного обхода. Он отпер дверь своей комнаты, зажег свечу и тут же сердито ударил кулаком по столу:

– Опять они здесь!

Кто «они»?

На столе лежали аккуратно раскрытые свежие пештские газеты. Заголовки некоторых статей были подчеркнуты красным карандашом.

– В огонь их!

Но прежде чем бросить газеты в огонь, он все же решил их мельком пробежать.

А начав читать, тем более не захотел предавать крамольные листки сожжению. Чего доброго, восстанут из пепла!

Он сел за стол, обхватил нахмуренный лоб ладонями, снова и снова перечитывал отмеченные строки, все больше мрачнея.

«Неправда! Все это ложь! Не может быть этого, – кричала его душа, споря сама с собой. – Врут, бессовестно врут! Невозможно вершить подобные дела!»

Кто-то вошел. Второпях он скомкал газету.

То был господин Пал.

Рихард сердито набросился на него:

– Кто опять по-воровски подбросил мне эти проклятые газеты? Кто положил их на стол?

Господин Пал ответил с невозмутимым спокойствием:

– По-воровски украсть – это я понимаю. А вот, что можно по-воровски подбросить, – это для меня новость.

– Я запираю свою комнату на ключ, и каждый день сюда контрабандой протаскивают кипу газет. Чьих это рук дело?

– Знать не знаю, что это за газеты. Ведь я и читать не умею!

– Врешь! Подлый человек! Думаешь, я не знаю, что ты, седая твоя борода, вот уже третий месяц учишься читать? Кто тебя учит?

– Его уже нет. Как раз вчера помер, бедняга. Наш горнист. Он был когда-то студентом. На него смерть давно уже зубы точила. Говорил я ему: не забирай, друг, своей грамоты на тот свет, оставь на этом свете для Меня хоть немного.

– А зачем тебе, старому, грамота? – продолжал допытываться капитан.

Господин Пал расстегнул воротник и жестко сказал:

– Легко мог бы ответить вам на этот вопрос неправду, если бы врать хотел: хочу, мол, заделаться на старости лет сержантом, потому и учусь. Но я этого не скажу. А скажу я вам, сударь, вот что: для того я хочу грамоту уразуметь, чтобы знать, что творится у нас там, дома.

– Значит, ты тоже читаешь эти газеты? Откуда вы их берете?

– Давайте, сударь, отложим этот разговор. Я к вам с рапортом. Две женщины хотят переговорить с господином капитаном.

– Женщины? Как они сюда попали? Откуда пришли?

– Из города.

– В почему их пропустил сторожевой пост?

– Они пароль назвали.

– Снова враки. Я только что назначил новый пароль, и никому в городе он не известен. Его при всем желании не успели бы выдать.

Старый служака с угрюмым упрямством признался:

– Они Другой пароль знают…

– Другой? Какой еще может быть здесь пароль, кроме моего? Да тут целый заговор! Ну, подожди, я расправлюсь с вами. Расстрелять обеих лазутчиц и немедля!

Рихард в ярости швырнул саблю об пол. А господин Пал взглянул на него незлобливо и снисходительно, как добродушный дедушка на своего упрямого и капризного внука, и сказал:

– Одна из женщин – мать господина капитана.

Теперь старый денщик получил полное удовлетворение: он видел, как с разъяренного капитана точно рукой сняло гнев и он окаменел от изумления. Глаза молодого офицера расширились, рот остался полуоткрытым, рука, только что отшвырнувшая саблю застыла в воздухе.

Рихарду чудилось, что он видит сон: старый слуга отворил дверь, и из темноты в комнату вошла высокая женщина со спокойным, внушающим чувство глубокого уважения и даже благоговения лицом, а вслед за ней – другая, в чьем взгляде сияла наивно-чистая детская душа и ангельская любовь. Обе женщины были в простом дорожном платье, забрызганном грязью; они промокли и едва держались на ногах от усталости.

То, о чем несколько минут назад Рихард читал в про» клятых пештских газетах, те россказни, в которые он не верил, тот невероятный кошмар – все это теперь предстало перед ним в ином свете. Эти две женщины принадлежали к числу тех, кого кровожадные дикие орды с факелами и топорами в руках преследуют темными ночами, на чьих глазах убивают мужей, братьев и сыновей; переодевшись в бедную одежду, эти женщины чудом спасаются от расправы и пешком, по колено в грязи, в дождь и слякоть бегут из своих горящих домов, чтобы, представ в устрашающем и зовущем к мщению виде перед лицом венгерских патриотов, призвать их к смертельной борьбе. До сих пор эти люди были для Рихарда загадкой, он с ними еще не сталкивался.

И вот они стояли сейчас перед ним.

Он молча бросился к матери, обнял ее и принялся целовать лицо, руки. Как промокла ее одежда! Как холодны ее щеки, какие у нее ледяные пальцы! Он ни о чем не спрашивал.

На Эдит Рихард взглянул лишь украдкой. Он словно боялся обмануться и еще не верил, что это и в самом деле она. Может быть, то какая-нибудь другая девушка, только очень похожая на его Эдит? Ведь невероятно и совершенно немыслимо, чтобы его невеста оказалась здесь в эту минуту! Он не решался спросить, кто эта девушка.

Все молчали; лишь тихий, сдавленный стон, похожий на рыданье, прозвучал в глубокой тишине. Этот стоп сказал больше, чем можно было бы выразить словами.

Когда Рихард увидел мать и обнял ее, он вдруг почувствовал в сердце невыносимую боль; не в силах совладеть с собою, он отвернул лицо и снова увидел на столе газеты, что будили людей, как набат. Рихард с горечью прошептал:

– Так, значит, все это правда?

Мать взглянула на газеты.

– Тут лишь тысячная доля правды! – сказала она. – Клянусь в том любовью к тебе, которая вечно живет в моем сердце.

– Не клянись, мама! То, что ты здесь, – для меня большее доказательство, чем все клятвы. – И он ударил кулаком по столу. – Больше мной не будет командовать никто – ни бог, ни люди. Одна ты, мама, можешь мне приказывать! Скажи, что я должен делать?

При этих словах госпожа Барадлаи взяла за руку. Эдит и подвела ее к Рихарду.

– Гляди, вот она подсказала мне, что я должна от тебя требовать. Час тому назад я сама не знала этого.

– Эдит! – удивленно прошептал Рихард, беря протянутую к нему маленькую ручку, мокрую от дождя.

Да, то была ее рука, рука Эдит; и лицо тоже было лицом Эдит. Но как это могло быть? Какой еще сюрприз ожидал его? Еще немного, и он сойдет с ума.

– Сын мой, настали времена, когда люди меняются! – проговорила его мать. – Все мы стали другими. Каждый камень чувствует ныне боль. Темные силы хотят уничтожить всех, кто поднял оружие за свободу. Но у леса ощетинившихся штыков есть мать: ее зовут Родина. Однако эта наша общая мать – нема, она не может кричать. И это знают наши враги. Они знают, что ее можно бичевать, истязать, кромсать на части, а она даже не в силах позвать: сын мой, помоги! Но враг не подумал о том, что у каждого воина дома тоже есть мать; и если двести тысяч матерей закричат разом, то этот призыв услышат их дети! И мы закричали! Все – и матери простолюдинов, и такие, как я, сын мой! Каждая обратилась к своему сыну. И сыновья услышали наш голос. Это был могучий зов. Матери звали своих детей вернуться на родину. И они вернулись. Только ты не услышал призыва.

– Я слышу его сейчас, мама. Каждое твое слово слышу.

– Гляди, вот стоит девушка. Она послушница монастыря. Она услыхала, что враги решили убить ее возлюбленного. Она проникла в их коварные сатанинские замыслы. Что б ты ни выбрал, ты осужден ими на гибель. Уже отдан приказ схватить тебя и другой приказ – выстрелить тебе в спину. Эта девушка не раздумывала, что ей делать. Она не стала плакать, отчаиваться. Она поступила так, как нужно: убежала от своих стражей; ночью, темной, страшной ночью промчалась через весь город, разыскала мать любимого ею человека, бросилась к ее ногам и сказала: «Госпожа! Вашему сыну грозит смерть, ужасная, страшная смерть! Спешите! Найдите его! Не допустите его позорной гибели!»

– Эдит! – нежно произнес Рихард, прижимая холодную руку девушки к своему лбу.

– Я приняла решение, сын мой!

– Говори, мама.

– Бывают такие минуты, когда матери сами посылают в бой своих сыновей, и если те погибают, то матери не оплакивают их: хотя они и проливают слезы, но это сладостные, гордые слезы.

– Что я должен делать?

– Спроси у своих солдат. Пароль, который помог нам пройти через твои сторожевые посты, звучит так: «Скачи домой!» Если ты изберешь эти слова своим девизом, то поймешь, куда ты должен направить свой путь. Доскачешь ли ты до цели? Это зависит от твоего меча и от бога!

– Так и будет.

Рихард шагнул к двери, у которой стоял Пал.

– Ступай, – обратился он к нему тихим, решительным голосом, – сообщи взводным новый пароль: «Скачи домой!».

Старый служака, не произнеся ни слова, кинулся исполнять приказание.

– Мой жребий брошен, – сказал Рихард, обернувшись к матери и к невесте. – Но что теперь будет с вами?

– Кто знает? Все мы под богом ходим.

– В город вам возвращаться нельзя. Завтра его начнут штурмовать со всех сторон. Вам повсюду будет грозить опасность. Я уйду с отрядом пока темно: дождь поможет нам незаметно перейти линию фронта. Не лучше ян вам добраться со мной до ближайшей деревни, а там нанять лошадей и направиться в Венгрию? Мама, ты могла бы взять Эдит с собой.