Текст книги "Когда мы состаримся"

Автор книги: Мор Йокаи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

XVII. Дама в зелёном

Пока мог, Лоранд оттягивал объяснение с Деже, с которым предстояло обсудить их общее дальнейшее поведение по прошествии десяти лет.

Мать и бабушка по истечении этого срока будут, конечно, торопить поскорее открыть им местопребывание внука и сына. И как только узнают и приедут – конец спасительному лицедейству. Счастливец Балинт Татраи вынужден будет сбросить маску и снова стать злосчастным Лорандом Аронфи, пред которым один лишь выбор: смерть или позор.

Взяв с Деже десять лет назад слово не выдавать родным его местонахождения, Лоранд втайне рассчитывал, что фатальное это обязательство будет соблюдаться и после его смерти. О ней будет знать только брат, а обеим женщинам вся история останется неизвестна. Деже и впредь будет их, уже привыкших к отсутствию Лоранда, держать в блаженном неведении, до скончания дней теша мыслью, будто рано или поздно сын постучится в родительские двери, – показывая им письма от него, когда он давно уже окажется там, откуда никаких вестей живущим не приходит. И добрые, доверчивые мать с бабушкой вновь и вновь будут накрывать на стол для долгожданного пришельца уже после того, как стакан его лопнет и разобьётся.[145]145
  По народному поверью, стакан отсутствующего лопался в случае его смерти.


[Закрыть]

И вот вместо этого ясного, холодного расчёта – какой-то горячечный сумбур!

Как теперь жить и радоваться жизни, счастьем наслаждаться?

Куда ни пойдёшь, везде влачишь за собой всё ту же цепь без начала, без конца; везде – на улице, в поле, дома – оказываешься в том же лабиринте.

Лоранд даже перестал замечать встречных, забывал, поздоровался или нет.

Вот головоломка: спастись, ускользнуть от тобою же данного слова, оградив свою тайну от всех. А собственная гордость, а память отца, который счастьем и жизнью пожертвовал в подобном же случае во имя чести; а материнская и бабушкина скорбь – разве этого они требуют, это велят? Как одолеть противников, столь могучих, одними слабыми руками любви?

Под силу ли Балинту Татраи отряхнуть с себя прошлое, его прах, который, подобно вязкому болотному илу, липнет к ногам Лоранда Аронфи?

Надвинув шляпу на глаза, он шёл, обуреваемый этими мыслями, вдоль деревенских заборов – и не заметил, как с противоположной стороны улицы прямо к нему устремилась через выбоины какая-то дама.

– Добрый день, Лоранд! – приблизясь, игриво воскликнула она.

При этом устрашающем имени молодой человек, вздрогнув, поднял голову.

– Ну да, ну да! – схватила его дама за руку с той весёлой уверенностью, какую даёт несомненность. – Я вас сразу узнала, хотя уже столько лет прошло. А вот вы меня, кажется, и узнавать не желаете, милый Лоранд!

О! Как же было её не узнать! Эрмина Бальнокхази…

Черты её лица сохраняли благородство, но былое достоинство и предупредительность в обращении уступили место той неприятной развязности, к которой привыкают женщины, слишком часто вынужденные с её помощью выходить из ложных положений. Дорожный туалет, хотя несколько помятый, выдавал прежнюю приверженность к моде.

– Вы – здесь? – изумился Лоранд.

– Да, как видите. Хотя совершенно случайно. Я только что от Шарвёльди. «Старик» готов, кажется, купить наше заложенное имение, которое я отсудила, вот я и приехала к нему. Заодно хочу дочку отсюда забрать.

– Да?

– Ну да. Она, бедная сиротка, давно уже мается тут у одного сумасброда. Но вы как будто боитесь меня. Предложили хотя бы руку, по этим проклятущим деревенским улицам невозможно без привычки ходить, одни кочки да ямы. Мы в Вене собираемся с ней жить, вот ещё почему я имение продаю.

– Да?

– Вдобавок и её будущий муж там живёт.

– Да?

– Вы его знаете, наверно: Пепи Дяли. Вы же когда-то с ним дружили?

– Да.

– О, он блестящую карьеру сделал! Важное теперь лицо. Очень далеко пошёл! До чего удачливый молодой человек, просто чудо.

– Да?

– Что это вы всё только «да» и «да». Расскажите лучше, как вы-то сюда попали? Почему вы здесь?

– Я ишпан, у господина Топанди на службе.

– На службе? Ха-ха-ха! У родственника своего?

– Он не знает, что я ему родственник.

– Инкогнито, значит? С тех самых пор? Впрочем, мне тоже с тех пор шестое имя приходится менять, так и езжу. Что же, похвально, похвально. Вот где мы, значит, с вами встречаемся. Но тем лучше: проводите по крайней мере к этому безбожнику, с вами собаки не тронут. Теперь-то хоть не убежите от меня?

Лоранду не по душе пришёлся этот небрежный тон, в котором она поминала прошлое, постыдное для них обоих.

Однако он остался достаточно вежлив: помог ей обойти лужи на дороге, под руку перевёл через попавшиеся им мостки.

При появлении Лоранда с незнакомкой Топанди с обеими девушками был как раз на веранде.

– Позвольте представить, – первым делом подвёл Лоранд гостью к Мелани, – вот та, о которой вы столько вздыхали… – И поворотясь к Топанди: – Её высокородие госпожа Бальнокхази!

В первую минуту Мелани даже не нашлась что сказать, только в удивлении смотрела на вновь прибывшую, будто с трудом узнавая. Та же бросилась к ней, с преувеличенной театральностью обнимая, прижимая к груди, целуя и рыдая, опускаясь на колени и едва не лишаясь чувств, опять и опять к себе прижимая… Совсем как в последних актах чувствительных мелодрам.

– Ой, как же ты похорошела! Чистый ангел! О Мелани, моя милая, единственная, обожаемая! За кого каждый день я молилась, о ком вспоминала каждую ночь! А ты? Скажи, ты вспоминала меня иногда?

– Потом, мама, после, когда будем одни, – сказала дочь ей на ухо.

Мать поняла это по-своему («о прозаических будничных делах – потом, наедине, а пока, на людях, надо плакать, обниматься и в обморок падать»). Так что сцена встречи чуть было не повторилась сначала, не пригласи Топанди со всей учтивостью гостью в комнаты, где побольше простора и прочих удобств для падания в обморок.

Но там гостья вдруг повеселела и разговорилась. Тысячу, миллион раз поблагодарила Топанди (этого старого полоумного нехристя) за то, что сберёг её единственное сокровище, приютил ребёнка. И огляделась, кого ещё поблагодарить.

– Позвольте, позвольте, – упрекнула она Лоранда, увидев Ципру, – что же вы меня не представите супруге?

Все пришли в полнейшее замешательство.

За исключением одного Топанди, который возразил со спокойным юмором:

– Это дочь моя. Она ещё не замужем.

– Ах! Простите за неловкость. Я думала, замужем. – Но она успела приметить, что Ципра смотрит на Лоранда взглядом верной жены. Превосходный случай уязвить сразу двоих (если не троих)! И, не раскаиваясь в своей оплошности, поспешила прибавить: – Ну, да ведь всё ещё впереди! Не так ли, милый Лоранд?

– «Лоранд»! – пролепетали все в один голос.

– Ну вот! Ещё и выдала вдобавок! Хотя, собственно, чего вам таиться? Среди родных, средь добрых друзей! Ну, конечно же, это он, Лоранд Аронфи, наш дражайший родственник! И ты до сих пор его не узнала, Мелани?

Та побледнела как мел.

Лоранд же отошёл вместо ответа поближе к Топанди, который удержал его возле себя пожатием руки.

Но, впрочем, госпожа Бальнокхази никому не дала слова вставить.

– Я не собираюсь обременять вас долго своим присутствием, дорогой дядюшка. Я у господина Шарвёльди остановилась, тут, по соседству, он у нас имение покупает; мы ведь выиграли дело.

– Да?

Причины и ход судебного процесса госпожа Бальнокхази не стала, однако, излагать своему собеседнику, который, последовав дурному обыкновению, сам стал только односложно «дакать» в ответ. (И Лоранд и Топанди отлично разумели, что в венгерском языке это не ответ; мадьяр на вопрос: «Ты был сегодня в саду?» – отвечает по-разному, четырьмя способами – в зависимости от ударения: «я», «был», «сегодня», «в саду»; тогда как человек иной национальности всё будет твердить лишь своё неизменное: «yes», «oui», «jawohl».[146]146
  Да (англ., фр., нем.).


[Закрыть] Но в данном случае Топанди больше по душе было именно это не располагающее к разговору холодное, сухое «да».)

– Так что придётся проскучать тут несколько дней.

– Да?

– Надеюсь, дорогой братец, вы разрешите Мелани пробыть это время со мной, не лишите меня этой радости? Я, конечно, считала бы приличней попроситься к вам, но Шарвёльди меня предупредил и сам очень любезно предложил своё гостеприимство.

– Да-а-а?

(Топанди умел иногда подпустить очень заковыристое «да».)

– Поэтому не обижайтесь на просьбу отпустить со мной Мелани, моё единственное сокровище. После я опять оставлю её у вас – до той поры, пока ей не придётся, с благословения господня, насовсем нас оставить.

И она приняла вид самоотверженной материнской покорности, дабы яснее было, о каком благословении речь.

– Что же, пожелание вполне естественное, – кратко ответил Топанди, уставясь на гостью, словно в ожидании каких-нибудь пожеланий позанятнее.

– Я вам и так уже бесконечно обязана, что пригрели бедную, беззащитную сироту. Бог вас за это вознаградит.

– Не за вознаграждение нанялся.

Госпожа Бальнокхази хихикнула несмело, словно не решаясь шутить над небожителями слишком откровенно.

– А вы, дорогой братец, всё такой же шутник касательно некоторых вещей.

– Такой же безбожник, хотели вы сказать, милая сестрица? Да, постарел, а всё такой же.

– Знаем мы вас, знаем преотлично! – перебила гостья сладким голоском. – Это вы с виду только, а сердце у вас предоброе, всякий видит.

– То есть увидит – и драла поскорей, так, что ли, сестрица?

– Нет, нет, совсем наоборот, – запротестовала Бальнокхази. – Не пытайтесь дурно истолковать наш сегодняшний уход, милый братец. В доказательство того, как высоко мы ценим нашего дражайшего соседа, одно только словечко шепну вам на ушко – и вы убедитесь в искреннейшем нашем уважении. – И она, опершись рукой в перчатке о его плечо, сказала ему на ухо: – Хочу попросить вас, дорогой братец, если бог даст, всё будет хорошо, быть посажёным отцом Мелани.

Улыбнувшись, Топанди положил на её руку свою.

– Буду отцом, буду. Больше даже, чем посажёным. Даст бог по моему хотению – этими вот своими безбожными руками обоих благословлю и счастье их устрою. А не даст – что ж! Одним благословением и родственной любовью обойдутся – да стишками поздравительными, да вздохами умильными и чем там ещё, для чего денег не требуется. Всё это и я им отвалю quantum satis.[147]147
  Вдоволь, сколько угодно (лат.).


[Закрыть] Так что воистину как бог даст.

Прижав его руку к своему сердцу, Бальнокхази возвела очи к небу: какого, дескать, родственника послал господь, такими разве лишь в знак особой милости осчастливливает, и привлекла Мелани к себе: поблагодари за эту бесконечную доброту, за великодушную заботу.

Лоранд с угрюмостью взирал на эту сцену. Ципра же неприметно выскользнула за дверь.

– Ну, а теперь не проводите ли нас к господину Шарвёльди в усадьбу? Окажите нам любезность, Лоранд.

– До усадьбы, – поправил Лоранд.

– А где твоя подруга, Мелани? Это прелестное милое создание? Попрощайся с ней. Но куда же она девалась?

Лоранд не пошевелился, никакого желания не выказав идти разыскивать Ципру.

– Ну хорошо, мы ведь ещё увидим прелестное это дитя, – видя, что её намерение не находит отклика, сказала госпожа Бальнокхази. – Предложите же мне руку, Лоранд.

И она прильнула к нему справа, указав глазами Мелани занять место слева от молодого человека. Но та не послушалась и взяла под руку мать. Так они и пошли по улице, а из окна их провожал взглядом Топанди, которому гостья с чувством помахала ручкой.

Мелани за всю дорогу не проронила ни слова.

Тем усердней щебетала мать: любопытствовала, осведомлялась.

– Наш почтенный родич не ладит, видимо, с Шарвёльди?

– Да.

– Он всё такой же безбожник, нечестивец?

– Да.

– И вы его терпите столько времени?

– Да.

– Но ведь вы сами всегда были таким благочестивым, богобоязненным. Вы и сейчас такой же?

– Да.

– Так, значит, Топанди и Шарвёльди – враги?

– Да.

– Но вы всё-таки навестите нас, пока мы будем здесь?

– Нет.

– Ну, слава богу, хоть раз услышала от вас «нет». Эти ваши «да» прямо-таки раздражать меня начали. Значит, и вы тоже с Шарвёльди во вражде?

– Да.

Тем временем они довольно быстрым шагом достигли жилища Шарвёльди. У входа Лоранд остановился, всем видом показывая, что не двинется дальше.

Госпожа Бальнокхази придержала Мелани, чтобы не вошла впереди неё.

– Ну-с, дорогой Лоранд? Вы с нами даже не прощаетесь?

Лоранд взглянул на Мелани. Та стояла, не подымая глаз.

– Всего доброго, сударыня, – простился Лоранд коротко и, приподняв шляпу, удалился.

Бальнокхази посмотрела ему вслед своими прекрасными, выразительными, красноречивыми глазами. Жгучая, смертельная ненависть читалась в этом долгом, выразительном, красноречивом взгляде.

Ципра поджидала Лоранда в дверях.

– Это и есть дама в зелёном! – подняв палец, шёпотом сказала она.

А между тем ровно ничего зелёного на ней не было…

XVIII. Напоминание о смерти

Лоранд без сил бросился в кресло.

Конец, значит, всем попыткам бегства.

Он узнан – и кем же? Именно той женщиной, которая должна ненавидеть его больше всех на свете.

Рука Немезиды! Рука справедливости, карающая жестоко и неотвратимо.

Женщину эту он покинул как раз на половине пути, по которому устремились они к общему своему позору. И она же заступает ему теперь дорогу, которой он думал возвратиться к жизни, в жизнь.

Никакой надежды на пощаду! Да и принял бы он разве помилование такой ценой, из этих рук? Само райское блаженство – и то надлежало бы отклонить.

Прощай, спокойная, счастливая жизнь! Прощай, самозабвенная любовь!

Один лишь путь остался, зато прямой: в отверстую могилу.

Смеяться, конечно, будут над оступившимся… но по крайности не в лицо.

И отец ушёл тем же путём, хотя у него были подрастающие дети, любящая жена. Он же вообще один на свете. Ничем не обязан никому.

Остаются, правда, несколько смертных, с кем его связывают какие-никакие узы, но и они вскоре последуют за ним. Земной их путь тоже недолог.

Да свершится приговор!

Отцовская кровь пала на сыновей. Один призрак тянет за собой другой, словно в искусительном хороводе, пока все не сойдут в царство теней.

Жить ещё всего несколько дней.

Надо быть в эти дни весёлым и безмятежным, обманывать все сердца и очи, следящие за его последними шагами, чтобы никто ничего не заподозрил.

И ещё одно дело, которое надо уладить осторожно.

Ведь Деже может приехать ещё до рокового дня. В последнем его письме были подобные намёки. Необходимо этому воспрепятствовать. Как-то иначе устроить встречу.

И он тут же написал брату, прося приехать накануне годовщины в Солнок и подождать его там на постоялом дворе. Просьбу свою объяснил он цинизмом Топанди. Не хотелось бы, мол, вносить в их братское свидание грубый диссонанс. А там они увидятся без помех и вместе съездят навестить родных.

План вполне понятный и естественный. И Лоранд тотчас отослал письмо на почту.

Так предусмотрительный путник, сбираясь в дальнюю дорогу, заранее устраняет всё мешающее отъезду.

Едва он отправил письмо, как пришёл Топанди.

Лоранд поднялся ему навстречу. Тот обнял его, расцеловал.

– Правильно сделал, братец, что у меня укрылся от ареста, спасибо. Но больше ведь уже нет нужды скрываться. Те десятилетней давности события давно оттеснены новыми, другими. Ты опять, не опасаясь, можешь объявиться.

– Это я знаю, газеты мы ведь получаем. Просто я хочу остаться у вас, мне и здесь хорошо.

– Но у тебя есть мать и брат, от них же ты не будешь прятаться.

– С ними мне хотелось бы встретиться после того, как будет устроено моё счастье.

– Это уж от тебя зависит.

– В ближайшие дни всё решится.

– Смотри, не медли! Не забывай, что Мелани сейчас у Шарвёльди. Мне, конечно, очень приятно представить себе, какую физиономию – вроде Гиппократовой маски – скроит этот фарисей, когда та глупая дамочка выболтает ему, что молодой мужчина, проживающий у соседа – сын Лёринца Аронфи. Но и очень тревожно за тебя. Потому что – помнишь ночной наш разговор о конечном и бесконечном? – он всё сделает, лишь бы со свету тебя сжить, можешь мне поверить. Чего доброго, отговорит ещё Мелани.

– Ну, тогда… Не одна же Мелани есть на свете, – пожал Лоранд плечами с напускной беззаботностью.

– Тоже верно. По мне, так бери кого угодно. Ты мне всё равно что сын, кого приведёшь, та мне и будет за родную дочь. Но, главное не откладывай!

– Недели не пройдёт.

– Вот и славно. Лиха беда начало! За такие дела или браться, или уж не браться совсем.

– За мной не будет остановки.

Топанди подразумевал свадьбу. Лоранд же – пистолет.

– Так, значит, чокнемся через неделю на твоей помолвке!

– Непременно!

Топанди не стал выведывать у Лоранда его секрет. Он думал юноше приходится выбирать меж двумя, не подозревая, что тот уже выбрал третью: с перевёрнутым факелом.[148]148
  Символизировавшая смерть женская фигура.


[Закрыть]

Однако же в последовавшие дни настроение у Лоранда было самое приподнятое, словно у жениха перед свадьбой. В точности к у его отца в вечер перед самоубийством.

Но вот настал предпоследний день. Опять был май, но не такой суровый, как десять лет назад. В парке благоухали цветы, щёлка соловьи, жаворонок заливался в вышине.

Ципра гонялась по траве за мотыльками.

После того как Мелани покинула дом, к ней вернулась прежняя бесшабашная весёлость, и она легкокрылой певчей пташкой порхала, носилась, радуясь солнечной весне.

Лоранд не противился её шаловливому заигрыванью с ним.

– Идёт мне этот гиацинт? – показывала она ему цветок в волосах.

– Очень красиво, Ципра.

Сняв с него шляпу, цыганочка украсила её сплетённым из листьев венком и, водворив обратно этот праздничный головной убор, так и этак стала его примащивать, чтобы сидел покрасивей.

Потом, подхватив Лоранда под руку и опустив ему на плечо раскрасневшееся личико, пошла с ним пройтись.

Бедная девушка! Всё-то она позабыла, всё простила.

Счастливая соперница отсутствовала уже шесть дней, и Лоранд по ней не скучал. Он был весел, шутил и любезничал; развлекался – и Ципра уже начинала думать, что их разошедшиеся было пути опять сойдутся.

А Лоранд, смеясь и веселясь, думал своё: лишь день осталось жить, а там – прости-прощай, цветущий луг, прости-прощай, неугомонное птичье пенье, прости-прощай, прекрасная влюблённая цыганка!

Рука об руку взошли они на мостик, тот самый, перекинутый через ручей. Остановились посередине, на том месте, где упало в воду кольцо Мелани, и, облокотись о перила, засмотрелись на зеркальную гладь. На девушку глядело её отражение всё в том же жёлтеньком платье с розовой тесьмой. Лоранду же по-прежнему виделось в воде личико Мелани.

Здесь, на мостике, держал он её руку в своей; здесь сказала она про кольцо: «Пусть остаётся там»; здесь заключил он её в свои объятия.

Но завтра и эта боль отпустит.

К ним присоединился и Топанди.

– Знаешь что, Лоранд? – сказал этот старый манихей.[149]149
  Манихей – персидская религиозно-философская секта, здесь – безбожник, язычник.


[Закрыть] – Мне вот подумалось: махну-ка я с тобой сегодня в Солнок. Надо же честь честью отметить встречу с братом. Закатим с тобой «спрыскум магнум».[150]150
  От лат. magnum – великий, большой. Подобное шуточное, макароническое выражение пошло в Венгрии от летописца Анонимуса, который в свою латинскую хронику вставлял подлинное венгерское слово «áldomás» (спрыск, магарыч, возлияние).


[Закрыть]

– А меня не возьмёте с собой? – вмешалась Ципра полушутя.

– Нет! – раздалось сразу с обеих сторон.

– Почему?

– Не для тебя это. Тебе там не место, – последовал опять двойной ответ.

Топанди хотел сказать: не дело тебе в мужских пирушках участвовать, к хорошему это не приведёт. Лоранд же подразумевал нечто совсем другое.

– А когда он вернётся? – домогалась Ципра.

– Сначала к себе домой, к родителям поедет.

«И правда, – подумалось Лоранду. – К отцу и деду».

– Но не на веки же вечные он там останется?

Мужчины засмеялись. Что значит – «навеки»? Выражение, неподходящее в обыкновенной жизни. Как наше малое время им измерить?

– А что мне привезёте? – совсем по-детски полюбопытствовала Ципра.

Лоранд не удержался от недоброй шутки. Сорвал листок вербейника, круглый, как монетка, положил на ладонь.

– Такую вот штучку.

Они – Топанди с Ципрой – подумали: кольцо. Он же намекал на пулевое отверстие во лбу.

Как жестоки бывают приговорённые к смерти!

За этим шутливым поддразниваньем застал их гайдук с известием, что на крыльце барчук дожидается, хочет с Лорандом говорить.

У Лоранде ёкнуло сердце. Деже!

Не получил письма? Не послушался и раньше назначенного приехал?

Он поспешно направился к дому.

– Если друг, тащи сюда и не отпускай! – крикнул Топанди вдогонку. – Вместе пообедаем.

– Мы здесь будем ждать! – прибавила Ципра, стоя на мостике и, сама не зная почему, не сводя глаз с кувшинок, под которыми скрылось кольцо Мелани.

Совсем подавленный, Лоранд пошёл по коридору к подъезду. Если брат, то последние часы окажутся вдвойне мучительными. Притворяться! Хорохориться, разыгрывая мнимую беззаботность! Перед Деже это особенно тягостно.

Гостя застал он в передней комнате.

И тут Лоранда ждала новая неожиданность.

Юный кавалер, которого спешил он увидеть и с которым очутился лицом к лицу, был не Деже, а – Дяли.

За эти десять лет у Пепи Дяли ни роста, ни мужественности не прибавилось. Прежняя детская пухлость в лице, то же субтильное сложение, вкрадчивые манеры. Модой он, как и раньше, не пренебрегал. Если что и появилось в нём нового, оно сквозило разве лишь в некоей барственности, которую сообщает привычка изображать великодушного покровителя перед бывшими друзьями.

– Добрый день, дорогой Лоранд! – первым весело и добродушно поздоровался он. – Не забыл меня?

«Ах, так ты в напоминание мне приехал?» – пронеслось в голове Лоранда.

– Отправился вот разыскивать тебя, узнавши от госпожи Бальнокхази, что ты здесь. Чтобы не подумал, будто избегаю.

Значит, и правда «она» на след навела!

– У меня тут переговоры с Шарвёльди по делу Бальнокхази, мировая сделка.

Целая буря поднялась в душе Лоранда во время этого вступления. Как себя вести с этим человеком?

– Надеюсь, ты не станешь вспоминать ту смехотворную развлеку между нами десять лет назад? – сказал пришелец, дружески подавая руку. («Ну да, напоминает – на тот случай, ежели я запамятовал!») – Будем снова приятелями!

Лоранд успел уже разрешить мысленную тяжбу с самим собой, которая разгорелась у него в уме за эти несколько мгновений. «Можно вышвырнуть его вон, но тогда все сразу примут меня за обидчика, а мою гибель – за данное ему удовлетворение. Нет, такого торжества им я не доставлю! Пусть убедится этот негодяй, что обречённый нисколько не уступит ему в беспечности – ему, кто с лёгкой душой явился сюда полюбоваться его мучениями!»

И, не распаляясь, не выходя из себя, без тени какой-нибудь гордыни или мстительного ожесточения, Лоранд принял фатовато протянутую ему руку и, ладонью ударив в ладонь, как в былые студенческие времена, дружески её потряс.

– Сервус, Пепи! Тебя да забыть, что ты, чёрт возьми! Но только я думал, что и ты успел за это время состариться. А ты совсем прежний мальчишка. Так и хочется спросить: слушай, а какие у нас завтра лекции?

– Ну то-то же! Очень рад! Самое большое огорчение в жизни было для меня, что мы расстались не по-хорошему. Это мы-то, друзья-приятели! Повздорили. И из-за чего? Из-за газеты какой-то паршивой. Да провались они, все эти газеты! Не стоят они того, чтобы в бутылку лезть из-за них. Ну да хватит об этом, ни слова больше.

– Ладно, коли так. Мы-то здесь, в деревне вообще люди отходчивые, поссорились – помирились. Нынче друг дружке насолим, а завтра в обнимку сидим.

(Ха-ха-ха!)

– Тогда ты вот что, представь меня старику. Он, по слухам, с придурью. Попов недолюбливает. Так я ему про них анекдотов целую кучу вывалю, недели не хватит рассказывать. Пошли, познакомь! Он со смеху помрёт, едва я рот раскрою.

– Ты, конечно, здесь, у нас останешься?

– Само собой! Старый Шарвёльди уже кислую мину строит из-за такого нашествия гостей, а экономка у него – сущее пугало. Да и потом, не годится увиваться за двумя дамами сразу. Стоит за этим в деревню ехать! Апропо![151]151
  Кстати (фр.).


[Закрыть] У тебя, кажется, тут цыганочка смазливая завелась?

– Уже и про это пронюхал?

– Надеюсь, ты не будешь ревновать?

– Да иди ты. К цыганке-то? («Ну-ка, ну-ка, попробуй, подкатись! – подумал Лоранд. – Я тебе не могу дать пощёчину, – у неё схлопочешь; так сказать, per procura».[152]152
  По доверенности (лат.).


[Закрыть])

– Ха-ха-ха! На дуэль из-за цыганки ведь не будем друг дружку вызывать, верно?

– Ни из-за неё, ни из-за других девчонок.

– Вот и славно. Мы с тобой, я вижу, образумились. Что такое баба, в самом деле. А что ты о Бальнокхази скажешь? По-моему, до сих пор красивей своей дочки. Ma foi![153]153
  Ей-богу! (фр.)


[Закрыть] Честное слово. Этот десятилетний сценический курс только на пользу ей пошёл. И, кажется, до сих пор в тебя влюблена.

– Я думаю, – подбоченясь, иронически сказал Лоранд.

Тем временем они спустились в парк, найдя Топанди с Ципрой у мостика. Лоранд представил Пепи Дяли как своего старого школьного товарища.

Ципру это имя привело в полный восторг. Жених Мелани! Сам к своей невесте приехал. Что за чудный малый! Просто душка.

Произведённое им на Ципру благоприятное впечатление Дяли истолковал совершенно превратно, приписав его своему неотразимому обаянию сердцееда.

И, едва успев познакомиться со «стариком», тут же вошёл в роль поклонника, благо любого кавалера светские правила к тому обязывают. И потом – цыганка. И потом – Лоранд не ревнует.

– Вы мне за минуту помогли понять загадку, над которой я бьюсь целый день.

– Какую это? – спросила заинтригованная Ципра.

– А вот какую: почему поджаренный хлеб и рыба, которую подают у Шарвёльди, могут больше нравиться, чем роскошные голубцы у господина Топанди.

– Почему же?

– Я всё не мог понять, как это мадемуазель Мелани могла променять этот дом на тот, но теперь знаю: её прогнали отсюда.

– Прогнали? Кто? – удивилась Ципра.

Мужчины тоже прислушались.

– Кто? Да ваши глазки! – неприкрыто польстил Дяли. – Куда было бедняжке с ними состязаться! Конечно, месяц – весьма приятное и поэтичное явление, но перед солнцем всё-таки бледнеет.

Ципру неприятно поразили эти речи. Многим не по вкусу сладости слишком приторные.

– Ах! Мелани гораздо красивее, – потупясь, сказала она с глубокой серьёзностью.

– Обязан вам верить, как в чудеса апостолов. Но как быть, если из-за вас делаюсь еретиком?

Девушка отвернулась, глядя вниз, на ручей; её естественная стыдливость была оскорблена. А стоявший у Дяли за спиной Лоранд подумал: «Взял бы тебя за шиворот да утопил в этом ручье! Стоишь того, да и мне какое бы облегчение. Но тогда догадаются, что я тебя ненавидел, а о том не должен знать никто! Пусть не поминают моё имя рядом с твоим даже после моей смерти!»

Ибо он ничуть не сомневался: появление Дяли в этот день не преследовало иной цели, кроме как напомнить ему о его ужасной обязанности.

– А знаешь, друг, – фамильярно хлопнул он Дяли по плечу, – сегодня мне срочно надо в Солнок. Видишь, какой из меня стратег!

– О, что ты! Конечно, поезжай! Не оставаться же тебе из-за меня! Делай, как тебе лучше!

– Не о том речь, Пепи. Ты тоже здесь не останешься.

– Чёрт! Ты что же, выставить меня хочешь?

– Ну вот ещё! Мы нынче ночью грандиозную попойку затеваем в Солноке по случаю моего второго рождения. Все окрестные кутилы званы. Так что и тебе там полагается быть.

– Ах, вот что! По случаю твоего второго рождения! – воскликнул Пепи только что не в экстазе, подмигиваньем прося Ципру о снисхождении. – Тогда придётся поехать, какие бы магниты ни притягивали. Мне за твоё «второе рождение» обязательно тост нужно поднять, Лоранд, дружище!

– И брат мой, Деже, тоже там будет.

– А, малыш тот! Куруц[154]154
  Куруц – участник освободительной войны Ракоци (XVIII в.); здесь – упрямец, забияка.


[Закрыть] Деже! Тем лучше. Мы с ним ещё повоюем. Он и тогда такой забавный был, пресерьёзная такая рожица. Решено: еду с вами. Сдаюсь. Капитулирую. Сегодня же ночью отправляемся в Солнок.

Что ж, «сдачу» эту заранее можно было предвидеть. Не затем ли и приехал он, чтобы агонией Лоранда насладиться?

– Правильно, Пепи, – одобрил Лоранд. – Тряхнём-ка стариной, повеселимся, как, бывало, раньше, десять лет назад. Там нас много удовольствий ожидает, вот и опорожним этот рог изобилия разом! Значит, ты тоже с нами.

– Всенепременно, за плащом моим только, будь добр, пошли кого-нибудь. С вами, с вами. На день твоего «второго рождения»!

И Дяли крепче сжал руку Лоранда, словно не находя слов для выражения всех добрых пожеланий, которые теснились у него в груди.

– Значит, правильна всё-таки была моя стратегия! – засмеялся Лоранд. – Заманил-таки осаждающих в ловушку.

– Ничего, осада всё равно не снимается.

– Но измором трудно будет взять, голод гарнизону не угрожает.

Цыганочка, бедняжка, не понимала плоских шуток, отпускавшихся на её счёт. Да и понимай она, не на то ли и звалась цыганкой, чтобы сносить такое вот пошлое любезничанье? И сам Топанди разве не так же точно поддевал её со своими забулдыгами-сотрапезниками?

Однако на сей раз Ципра смеялась над этими шуточками не так простосердечно, как всегда.

Что-то слишком уж отталкивающее было в легкомыслии, с каким молодой денди говорил о Мелани – да ещё перед ней, другой девушкой! Душа этого не принимала. Неужели все мужчины вот так о своих возлюбленных говорят? Обо всех без различия?

Старый насмешник придал, однако, иное направление разговору.

Он с первого взгляда раскусил пожаловавшего к нему, угадал и другие его слабости. И пустился величать его «вашим высокопревосходительством», расспрашивая об иноземных титулованных особах, коих господин Дяли имеет честь быть полномочным представителем.

Это возымело желаемое действие. Дяли будто подменили. Спина у него сразу словно перестала гнуться, он выпрямился чопорно, шапокляк свой, сдвинутый набекрень, тщательно выровнял, руки заложил за фалды тёмно-лилового фрака, а губы поджал с дипломатически непроницаемой надменностью.

Вот бесподобный случай похвастаться без удержу! Показать всем низко ползающим, как высоко взлетел.

– Я только что один процесс преважнейший завершил по уполномочию сиятельного князя Гоенэльм-Вайтбрайтштайнского.

– Владетельного князя, вне всякого сомнения? – с наивно-почтительным видом спросил Топанди. – Изволите, верно, знать.

– А как же. Его княжество расположено как раз, где сходятся границы трёх герцогств: Липпе-Детмольдского, Шварцбург-Зондерсгаузенского и Ройсского.

О, как польстило, видимо, самолюбию Дяли, что этот замшелый провинциал лишь поддакнул, услышав о столь странном географическом местоположении!

– Вы, ваше высокопревосходительство, вероятно, высокий ранг имеете при дворе?

– Я – камергер его сиятельства.

– И, конечно, ещё выше положение займёте.

– Ну, конечно. Поскольку я земли отсудил, на которые его сиятельство имел наследственные права по материнской линии, он мне по дарственной пять тысяч хольдов[155]155
  Хольд – венгерская мера площади (ок. 0,57 га).


[Закрыть] передаёт.

– В Гоенэльм-Вайтбрайтштайне?

– Нет. Здесь, в Венгрии.

– А я думал, в Гоенэльм-Вайтбрайтштайне; там ведь места очень красивые.

После этой похвалы Дяли заподозрил, что не одно лишь простодушие движет старым нехристем. И когда тот стал осведомляться, под какой же почётный статус и какую статью Corpus Juris[156]156
  Свод законов (лат.).


[Закрыть] подпадает право получать в Венгрии столь внушительные земельные владения, почувствовал себя очень неловко, поспешив перевести разговор на сплетни о его сиятельстве. Начал толковать, какой это превосходный, широких взглядов человек; выложил пропасть историй о том, как он иезуитов выжил из своего княжества, как разделался с муккерами,[157]157
  Муккеры – немецкие сектанты, под предлогом умерщвления плоти предававшиеся распутству.


[Закрыть] какие шутки над монахинями шутил, как донимал пиетистов[158]158
  Пиетисты – немецкая религиозно-мистическая секта.


[Закрыть] – и привёл много других подробностей, кои могли бы послужить весьма отягчающими обстоятельствами против особы князя Гоенэльм-Вайтбрайтштайнского, буде имелись где на свете подобная владетельная особа и подобное княжество.