Текст книги "Когда мы состаримся"
Автор книги: Мор Йокаи
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Как легко могут насмешить двух девушек такие забавные пустяки!
А в какие бесконечные разговоры о всяких других пустяках пускались они, положив на подоконники вышитые подушки и высунувшись в залитый лунным светом сад! До полуночи затягивались такие беседы о вещах, занимавших только их двоих.
Мелани о многом, совсем неизвестном Ципре, могла порассказать, и та слушала с удовольствием.
Особенно хотелось ей узнать об одном предмете, на который она всё пыталась разными шутливыми намёками навести Мелани.
Вздохнёт, например, Мелани безотчётно о чём-то своём – Ципра сейчас же спросит:
– Это ты о дальнем друге?
Или не доела однажды за обедом любимого своего блюда, а Ципра:
– Ты «ему» оставляешь?[140]140
Существовал обычай не доедать, чтобы близкий или любимый не голодал где-нибудь вдали, на чужбине.
[Закрыть]
– О нет, «он» не голодает, – вполголоса отозвалась Мелани.
Кто-то, значит, у неё всё-таки есть!
И за вечерней болтовнёй она вернулась к тому же предмету.
– А кто этот «он»?
Мелани не стала раздразнивать её любопытство.
– Один замечательный молодой человек. Поверенный многих европейских государей. За короткий срок уже снискал себе имя, известность. Все его очень хвалят. Он часто к нам при жизни папы ходил, и меня ещё совсем-совсем маленькой прочили за него.
– Красивый? – спросила Ципра о главном, что ей не терпелось узнать.
Лишь многозначительный взгляд был ей ответом. Но Ципре было довольно и этого. Такой же, значит, в глазах Мелани, как в её – Лоранд!
– Пойдёшь за него?
Мелани протянула свою изящную левую ручку, чуть приподняв безымянный палец. На нём было кольцо.
Сняв его с пальца, Ципра принялась разглядывать. На внутренней стороне кольца были какие-то буквы. Но букв она не знала.
– Это его имя, да?
– Первые буквы имени.
– А как его зовут?
– Йожеф Дяли.
Ципра надела Мелани кольцо обратно на палец, вполне удовлетворённая своим открытием. Давний возлюбленный, красивый, притом известный, преуспевающий человек, и на пальце – его кольцо! Теперь – мир.
В искренности Мелани она убедилась окончательно. Место в её сердце уже занято. Значит, безразличное отношение к Лоранду – не притворство.
Но, успокоясь относительно Мелани, она совсем не была уверена в безгрешности Лоранда.
Какими он глазами глядел каждый день на Мелани!
Мужчинам нравятся красивые личики. И если они ими любуются, что тут дурного? Поглядеть, обернуться вслед – это их давняя привилегия. Можно ли за это осудить?
Да, но взгляд взгляду рознь. И женский глаз обладает удивительным даром улавливать эту разницу. Призма ревности вмиг разложит чужой взгляд на составные цвета, и готов итог волшебного спектрального анализа: там – проблеск любопытства, тут – искорка лукавства, это – чёрная зависть, это – голубая мечта, а это – пламенная страсть.
Ципра не изучала оптики, но во взглядах отлично разбиралась.
Казалось, она не наблюдала за Лорандом и не смотрела в его сторону, не замечала ничего, но всё видела и понимала.
Лоранд так и пожирал глазами стройную фигурку Мелани. Упивался, как пчела – нектаром, неустанно пополняя соты своей души. Каждый его взгляд был такой пчёлкой-скопидомкой, сбирающей и носящей мёд любви в неугомонный, беспокойный улей сердца.
Подтверждало наблюдения Ципры и то, что Лоранд стал заметно сдержанней с ней с тех пор, как в доме появилась Мелани. Всегда находился у него повод отлучиться на полевые работы, требовавшие якобы неусыпного присмотра. У Ципры скоро не стало сил выносить эту пытку.
И, оказавшись как-то с Лорандом наедине, она с насмешливой бесшабашностью брякнула:
– Нечего заглядываться, друг Балинт (таково было его вымышленное имя). Не про нас красна девица! У неё жених есть.
– Да-а? – протянул Лоранд, трепля её по кругленькой щёчке, свежей, как бутон.
– Ну-ну, что это вдруг за нежности! Глаз не сводить с неё – и колечка на пальчике не заметить? Колечко-то – обручальное.
– А я с неё глаз не свожу? – шутливо осведомился Лоранд.
– Как я – с вас. – Это и укор был, и прямое признание. И чтобы замаскировать слишком явный смысл его, Ципра громко расхохоталась. – А жених-то – важная птица! Вот как, дружище Балинт. Поверенный заграничных дворов, в коляске раскатывает, «благородием» титулуется. Как только выиграет процесс, который вернёт Мелани прежнее положение, так они поженятся. И собой хорош, не то что вы. Приятный, любезный кавалер.
– С чем её и поздравляю! – усмехнулся Лоранд.
– Правду говорю. Мелани сама сказала. И его имя тоже. Йожеф Дяли его зовут.
Лоранд только засмеялся и пошёл, ущипнув девушку за тугую щёчку.
Но отравленная стрела глубоко впилась ему в сердце. Ох, какую же дурную услугу сама себе оказала Ципра, открыв Лоранду это имя!
XV. Любишь, так люби!
Услышанное всю душу Лоранду перевернуло.
Эта девушка – невеста его смертельного врага! Того человека, из-за которого ему предстоит умереть. И который посмеётся с удовлетворением, когда его, жертву собственной щепетильности, тайком повезут в склеп, а он той же ночью танцевать будет до рассвета на своей свадьбе и любоваться улыбающимся личиком, не омрачаемом даже тенью печали о погибшем.
О, мучительная, в неизбывный ад ввергающая мысль!
Нет, даже не в ад. Ещё глубже – или хуже: в неописуемую нравственную пропасть, где честь уступает место безразличию. Мысли этой удалось пошатнуть убеждение Лоранда в том, что между жизнью и честью, находящимися в руках врага, нет иного выбора, кроме как в пользу последней.
И с этой минуты образ его жизни совершенно переменился.
Полевые работы перестали нуждаться в его неотступном присутствии. Можно стало чаще оставаться дома.
И он перестал держаться от девушек на расстоянии. Стал навещать, сопровождать их, щеголяя туалетами, блистая остроумием и преувеличенной галантностью: ухаживая сразу за обеими – за одной искренне, за другой притворно.
Топанди наблюдал за ними, посмеиваясь. Любой оборот дела его устраивал. Ципру и Мелани он одинаково любил, а Лоранда – больше их обеих. Пара из них может получиться только одна; тех, кто сойдутся, он и благословит. Лотерея! Ничья рука не вправе вынуть билет за них.
Ципре между тем всё стало совершенно ясно. Лоранд вовсе не из-за неё остаётся дома.
Она сама была вынуждена признать превосходство Мелани над собой. Эта вдумчивость, деликатность, скромность во всём, эта рассудительность и находчивость. При всей своей девической невинности из самых щекотливых положений умеет выйти с достоинством. Когда весёлые собутыльники за столом разойдутся и Топанди с циничным самодовольством примется смущать девушек двусмысленны ми шуточками, она, Ципра, расшумится, с преувеличенным негодованием призывая их к порядку, а Мелани со сдержанностью истинно хозяйки тонко, остроумно обезвредит намёк. Без какой-нибудь ледяной невозмутимости, но и без глупого жеманства – и всех покорит!
Да, она настоящая хозяйка в этом доме, она всех милее, всех красивей и умнее. Везде и всюду победа за ней!
Отчаяние охватывало Ципру от этих мыслей.
«А ведь всё не так! Пускай она умная, красивая, очаровательная, но зато я лучше, только не могу это доказать. Сердце бы вынули моё да посмотрели… но это невозможно».
На каждом шагу приходилось убеждаться: с ней все только шутят, заигрывают, а ту принимают всерьёз.
И это совсем её ожесточило.
Не вкусившая от благ ученья и культуры, повинующаяся не каким-либо моральным правилам, а единственно голосу чувства, заложенному природой влечению, о высоких понятиях добра и веры могущая лишь смутно догадываться, девушка не задумалась бы убить соперницу, которую ценят больше неё.
Убить, но не так, как Белоснежку в сказке – королева, которой гномы беспрестанно нашёптывают: ты красива, спору нет, но та, другая, красивей. Ципра хотела бы убить, не убивая. Пускай умрёт для других, в общих глазах. А для себя, в своих – пусть себе живёт.
Она была всего-навсего цыганкой, всего-навсего язычницей, всего-навсего влюблённой. Унаследованными склонностями, ожесточающим воспитанием и страстью было подсказано это намерение.
Намерение поистине дьявольское! Коварный совет лукавого, прокравшегося в беззащитное женское сердце.
В один прекрасный день с маху порушила она принятый в доме порядок, перевернув всё вверх дном. Посгоняла прислугу с обжитых мест на другие, выставила мужчин из их комнат под предлогом, что обтрепались ковры на стенах, нужны новые. Пошла такая кутерьма, что Топанди скрылся в город от этих перемен.
Окна усадьбы смотрели на четыре стороны, сообразно с этим дом крест-накрест пересекали внутри два коридора. В один, со двора в сад, с обеих сторон выходили все комнаты.
И Ципра на время великого переселения устроила Лоранда и Мелани друг напротив друга. Ненадолго, на день, на два; послезавтра всем предстояло перебраться на прежние места.
Вот когда ей и пришла в голову дьявольская мысль: «Любишь, так люби!»
Ужинали втроём. Лоранд был рассеяннее и молчаливее обычного, и в его ответах Ципре, которая пыталась с ним заговаривать, сквозила явная принуждённость.
Ципра же была в особенно дурашливом настроении.
– Балинту баиньки захотелось! А нынче как раз не мешало бы за нами присмотреть, чтобы не украли.
– Запрись на ключ, дорогая Ципра, если боишься.
– Да как запереться? – смешливо поддразнила Ципра. – Служанки проклятые все замки на этой стороне разболтали, наймёшь посильней – и откроется.
– Ладно, я присмотрю за вами.
И Лоранд, пожелав спокойной ночи, ушёл, захватив свечу.
– Давай тоже ложиться, – заторопилась Ципра, – завтра пораньше надо быть на ногах.
Обычные беседы на подоконнике были на этот раз отменены.
Пожав друг дружке руки и пожелав доброй ночи, девушки разошлись по своим комнатам.
Комната Ципры была смежной с Мелани.
И едва та ушла к себе, Ципра задула свечу, прилегла, не раздеваясь, и, облокотись о подушку, примолкла в темноте.
Вдруг ей послышалось, будто на противоположной стороне тихо скрипнула дверь.
Сердце у неё так и подскочило, готовое выпрыгнуть из груди.
«Любишь, так люби!»
Она слезла с кровати, подкралась к двери и, затаив дыхание, припала к замочной скважине.
У Мелани ещё горела свеча.
Но самой Мелани ей не видно было. Только по слабому шелесту можно было догадаться, что она снимает платье. Но вот в белом ночном капотике, с полураспущенными волосами она приблизилась к столику со свечой. В руках – та самая чёрненькая книжка с фигурами в нимбах, которые Ципра разглядывала столько раз, так и не решась спросить, кто это.
Прислонив книжку к зеркалу на столике, Мелани опустилась на колени, облокотилась о край стола и, сложив руки, стала молиться.
Лицо её в эту минуту преобразилось.
Оно было красиво благочестивой красотой серафима; красотой одного из тех воздушных созданий с пальмовой ветвью в руках, которые в сиянии вечной славы возносятся к небесному престолу.
Уничтоженная, Ципра без сил поникла на пол.
Словно небесное видение явилось её глазам, пред коим клонится любая страсть, остывает любая горячность. Всякое греховное побуждение утихает в сердце того, кто его узрел.
Опять она прильнула к предательскому отверстию. Девушка всё ещё молилась. Вот подняла глаза, в них блистали слёзы.
С молчаливым сокрушением Ципра ударила себя в грудь. Той, другой, дано воспарять духом, а она… ей суждено лишь пресмыкаться по земле!
Окончив молиться, девушка открыла те два окружённые сиянием изображения и несколько раз самозабвенно их поцеловала. Так страдалец лобызает руку своего благодателя, сирота – портрет матери или отца, беззащитный горемыка – божественный лик, благословением своим осеняющий припадающих к нему.
В отчаянии Ципра принялась рвать на себе волосы и головой биться об пол, извиваясь, как жалкий червь.
Вздрогнув от этого шума, Мелани поспешила к двери посмотреть, что с Ципрой такое.
Но та, заслышав её шаги, вскочила и, прежде чем дверь открылась, выбежала в коридор.
Там ожидало её новое потрясение.
На площадке, за столом у пересечения коридоров, сидел Лоранд с зажжённой лампой и книгой. К стулу был прислонён медный фокош.[141]141
Фокош – топорик наподобие бердыша.
[Закрыть]
– Что вы тут делаете? – отпрянула Ципра.
– Вас караулю, – ответил Лоранд. – Ты сказала, что двери не запираются, вот я и буду тут сидеть до утра, чтобы к вам кто-нибудь не вломился.
Ципра бросилась обратно – и столкнулась у себя с Мелани, которая со свечой в руке поспешила к ней узнать, что случилось.
– Ничего, ничего. Просто испугалась. Шум какой-то был в коридоре.
Она вся дрожала – и притворяться не было нужды.
– Боишься? – удивилась Мелани. – А я вот нет. Хочешь, к тебе перейду, у тебя будем спать?
– Хорошо, – согласилась Ципра. – Ляжешь на моей кровати.
– А ты?
– Я? – переспросила Ципра вызывающе. – Я тут переночую.
И растянулась на полу.
Мелани в испуге склонилась над ней, пытаясь поднять за руку, приговаривая:
– Ципринька! Что с тобой? Скажи мне, что случилось?
Но та не отвечала, не шевелясь и не открывая глаз.
Отчаявшись привести её в себя, Мелани поднялась, заломив в ужасе руки.
– Иисус, Мария! Что с ней?
Ципра тотчас приподнялась и разразилась смехом.
– Ха-ха-ха! Напугала-таки тебя.
И принялась в неистовом восторге кататься по полу, довольная, что разыграла подругу.
– Ой, как я испугалась! – пролепетала Мелани, прижав руки к высоко вздымающейся груди.
– Ложись-ка, ложись на моё место, – поторопила её Ципра. – А я тут, на полу. Я ведь привыкла на голой земле, на травке, ночеваться, попоной укрываться.
Цыганкой моя мать была,
Спать в чистом поле научила;
Я круглый год босой ходила,
В шатре заплатанном жила.
Дважды на своеобразный унылый мотив спела она Мелани эту странную песенку, потом завернулась в постланный у кровати половичок, подложила руку под голову и затихла, не отвечая больше ни на какие расспросы.
На другой день, едва Топанди, воротясь из города, успел скинуть дорожное платье, Ципра в него так и вцепилась.
– Сударь! Я не могу так больше жить, – с горящими глазами заявила она. – Научите меня молиться. Или я себя убью!
Топанди с насмешливой гримасой втянул голову в плечи.
– Что это на тебя нашло? Чего ты пристала? – уставился он на неё. – С храмового праздника я, что ли, пожаловал? Со скрипицей – пасхальные напевы играть? Полны карманы чёток да пряников печатных с головками святых? Я тебе не левит,[142]142
Левит – священнослужитель у древних евреев.
[Закрыть] не монах какой-нибудь, с которого молитву можно стрясти.
– Научите! Давно вас прошу, не могу больше ждать.
– Да иди ты! Отвяжись. Я и сам их не знаю. Где я тебе молитву возьму?
– Неправда. Вы читать умеете, всему учились. Это вы только так говорите, будто бога не чтите, потому что стесняетесь признаться. Научите меня какой-нибудь молитве.
– Но я же их не знаю, светик мой. Кроме одной, застольной.
– Хорошо, научите застольной.
– Застольную могу тебе прочесть.
– Ну так читайте же!
И Ципра опустилась на колени, по примеру Мелани сложив молитвенно руки и оперев их локтями о стол.
«Ого, она это всерьёз», – покрутил Топанди головой.
Однако же встал, заложив руки за спину, и произнёс:
Бедное, несчастное создание! С каким жадным, благоговейным вниманием ловила девушка и повторяла вначале каждое слово богохульника. Но когда стишок принял явно шутовской оборот, в ярости вскочила и, прежде чем Топанди успел остеречься, влепила ему такую увесистую пощёчину, что у него в ушах зазвенело, – и с тем убежала, хлопнув дверью.
Топанди остолбенел, поражённый. Что Ципре лучше не попадаться под горячую руку, он знал хорошо; но чтобы из-за невинной школярской шутки вот эта проворная ручка на самого хозяина и благодетеля поднялась, – такого он не ожидал.
Беда, значит, какая-то или обида, не иначе.
Впрочем, оба ни словом больше не обмолвились о случившемся, будто ничего и не было. Какими были друг с дружкой, такими и остались: он – охочим до шпилек, подвохов, подковырок шутником, она – смешливой, шаловливой, своенравной упрямицей.
Топанди даже рискнул намекнуть за столом на происшествие.
– Попроси-ка, братец Балинт, нашу трапезу благословить, как я её научил, – сказал он после обеда. – Только прежде руки ей придержи.
– Но-но! – вспыхнув, погрозилась Ципра. – Смотрите, дошутитесь! Вы оба у меня в руках. Возьму вот волчьих ягод подложу в еду и отравлю вас всех – с собой вместе.
Топанди, широко улыбаясь, привлёк девушку к себе, гладя по курчавой головке. Ципра, растрогавшись, прижала его руку к губам. Но вдруг отпихнула изо всей силы и бросилась на кухню – бить тарелки, служанок за волосы таскать.
XVI. То самое кольцо
Но вот наступил и десятый год. Даже стал близиться к концу. А Лоранд и думать забыл о роковом сроке.
Он влюбился.
И любовь сразу вытеснила из его сердца всё остальное. Хандра, скука, атеизм, мизантропия – всё померкло в её лучах, как планеты бледнеют при свете зари.
И Мелани юноша тоже нравился.
Чувство её не было сильным: она была девушка разумная. Но достаточным, чтобы себе в нём признаться. Лицом благороден, обхождение внимательное – и место вполне пригодное, чтобы жену содержать.
И она частенько стала прогуливаться с Лорандом под сенью красавцев платанов, пока Ципра в одиночестве сидела за цимбалами, для себя извлекая из них тоскливые звуки, память давних кочевых странствий.
Лоранд без труда заметил, что Мелани с готовностью предоставляет ему вести её, куда вздумается, и охотно внимает излиянием влекущейся к ней души. Но сама так замкнута, так неразговорчива. И на пальце всё то же неизменное кольцо. Хоть бы слетел однажды этот окольцевавший её свободу заклятый перстенёк!
А ведь и срок её траура по отцу почти два года как истёк, и чёрное платье своё она давно сняла. И сиротский жребий не так уж горек: Топанди осыпает её всеми благами, какие только можно пожелать, будто родную дочь.
И как-то под вечер Лоранд, расхрабрясь, взял её за руку. Они стояли на горбатом мостике над протекавшим по парку ручьём, облокотясь о перила и созерцая кувшинки, а может быть, своё отражение в воде.
Итак, Лоранд взял Мелани за руку и спросил:
– О чём вы всегда грустите? По ком эти непрестанные вздохи?
Мелани подняла на него свои большие, умные глаза. Лицо его подтвердило, что вопрос подсказан самим сердцем и к сердцу обращён.
– Видите ли, одно то, что никто моими горестями не интересовался, уже достаточно грустно. Но если б даже и поинтересовались, я никому не стала бы рассказывать.
– Это запретная тема?
– Ну, уж раз я позволила заметить своё огорчение, считайте, что позволяю и о причинах спросить. Видите ли… у меня нет матери, хотя она и есть.
Девушка отвела взгляд.
Лоранд прекрасно её понимал, но именно об этом предмете хотел бы разузнать побольше. С её тайной была ведь связана его собственная судьба.
– Что это значит, Мелани?
– Сказать вам – это всё равно что душу перед вами раскрыть…
Просительно сложенные руки были ей ответом.
– Вот уже почти десять лет, как моя мать в один прекрасный вечер покинула дом – и не возвратилась. Молва связала её бегство с исчезновением одного молодого человека, жившего у нас, которому пришлось скрыться в тот же вечер по политическим мотивам.
– Как звали его? – спросил Лоранд.
– Имя его Лоранд Аронфи. Он наш дальний родственник. Очень красивым юношей считался.
– И с тех пор никаких вестей о вашей матушке?
– Никаких. Я думаю, она пошла на сцену и выступает под вымышленным именем где-нибудь в Германии, чтобы её тем вернее позабыли здесь.
– А молодой человек? Он не с ней?
– Насколько я знаю, он уехал в Ост-Индию – и письмом передоверил своё состояние младшему брату, Деже Аронфи. Но с тех пор и о нём нет известий. По всей вероятности, умер.
Лоранд вздохнул облегчённо. Итак, о нём ничего не знают. Думают, что уехал на Восток.
– Через несколько недель – годовщина того злосчастного события: дня, когда я лишилась матери, хотя она до сих пор жива; дня, который каждый раз меня омрачает, невольно наполняя стыдом и тоской, чувством заброшенности, неприкаянности… Ну вот, открыла вам свою заветнейшую тайну. Не будете осуждать меня из-за неё?
Лоранд бережно поднёс её нежную ручку к губам и поцеловал розовые ноготки, не сводя, однако, вопросительного взора с кольца на одном из пальчиков.
Мелани поняла красноречиво светившийся в этом неотступном взоре вопрос.
– Хотите знать, нет ли у меня тайны ещё заветнее, да?
Немой кивок подтвердил это предположение.
– Вы правы, – сказала Мелани, снимая с пальца кольцо. – Но это для меня тайна уже прошлая. Я давно умерла для того, с кем она меня связует. Когда он со мной обручился, я была ещё богата, у меня был влиятельный отец. Теперь я – бедная, покинутая всеми сирота. О таких кольцах полагается забывать.
И кольцо, выскользнув у неё из пальцев, подпрыгнуло на мостике и скрылось в воде, меж кувшинок.
– Достать?
– Пусть остаётся там, – мягко, мечтательно, задумчиво глядя на Лоранда, вымолвила девушка.
Тот, вне себя от счастья, прижал к губам несопротивлявшуюся ручку, покрыв вслед за ней поцелуями и личико. На головы им слетали лепестки с цветущих деревьев; оба вернулись, точно в венках, как настоящие жених и невеста.
В тот же день Лоранд переговорил с Топанди насчёт давно запроектированного жилья: пора бы начинать строить.
– Гм! Понятно, – усмехнулся Топанди. – Ишпан ведь может жениться, а для жены требуется отдельная квартира. В три недели всё будет готово.
Лоранд был вполне счастлив.
Его любовь встретила взаимность, душу перестал томить призрак смерти.
Слова Мелани не только удостоверили, что он неузнаваем. Они успокоили его, дав понять, что Лоранда Аронфи все давно считают погибшим, мертвецом, и никто не будет сушить себе голову по нём. Вот и состояние его забрал брат, хотя и присылает тайком причитающуюся ему долю дохода. Но об этом опять-таки знает лишь он один – и будет молчать, понимая, что от его молчания и впредь зависит братнина жизнь.
Любовь притупила стальную решимость Лоранда!
Он совсем свыкся с мыслью, что держать слово, обязывающее преступить законы природные, божеские и человеческие – нелепица. Кто упрекнёт в нарушении такого обязательства? И кто узнает прежнего Лоранда Аронфи по нынешним его чертам и в нынешнем положении, под теперешним именем? Разве не родился он заново? Не окончил той, проигранной, жизни и не начал новой в обличье совершенно другого человека?
Глупо было бы в обещанном злым, дурным людям доходить до абсурда. И если даже кто-нибудь назовёт несоблюдение этого слова грехом, бог скажет: «Это – добродетель!»
Прочным бастионом этой самозащиты оказался и фамильный склеп, на последнюю нишу которого столь страшное заклятье наложила Лорандова бабка. Он ведь и ей дал обет. И не менее твёрдый. Два прямо противоположных, взаимоисключающих обета! Какой соблюсти? Скорее уж данный прародительнице, нежели убийце.
Всего лишь красивые софизмы? Но Лоранду сулившие спасение.
И ещё спасался он под защиту прекрасных глаз. Вправе ли умереть тот, кому сияют две такие звезды? Уничтожить себя в преддверии рая?
И разве не соблазнительно лишить вдобавок этого рая врага, который его, Лоранда, хотел бы закопать в сырую землю!
Мало-помалу Лоранд стал покоряться судьбе. Очень хотелось жить. Верить, что счастье ещё возможно. Тихое, уединённое и потаённое, ведомое лишь тем двоим, которые дарят его друг другу.
В жизни часто встречается такое. Преизящный кавалер, первейший светский лев вдруг исчезает из благовонных модных салонов, и по прошествии нескольких лет его еле можно узнать в небрежно, по-деревенски одетом помещике. Так меняет его семейное благополучие. Почему же влечение, которое заставляет светского льва сменить роскошный фрак на грубое сукно, не могло побудить и нашего юношу, сбросив мантию гордых стремлений, надеть простой, зато удобный, просторный и непромокаемый дождевик – будничный плащ равнодушия и безразличия к происходящему в большом, внешнем мире? Пускай себе враг трубит с издевательским хохотом по всей стране: мол, Аронфи – не рыцарь, не джентльмен. За отринутую славу сторицей вознаградит жёнина улыбка.
Теперь ещё только одно: позаботиться, чтобы единственный человек, которому дозволено знать о его местопребывании, по-прежнему хранил молчание.
Не открыться ли ему? Не рассказать ли о дуэли и женитьбе, целиком вверив ему свою жизнь – пусть владеет грозной тайной, которая до сих пор разлучала с родными?
Надо хорошенько это обдумать. Как следует обмозговать.
С некоторых пор Лоранд стал особенно молчалив.
– Вы всё о чём-то думаете… Даже побледнели, – беря его за руку и ластясь, сказала как-то после обеда Ципра. – Идёмте, я вам погадаю. На счастье.
– На счастье?
– Ну да, карты раскину. Как это поётся:
Цыганкой моя мать была,
Гадать по картам научила,
Я сглаз и порчу отводила,
Уменьем, знаньем – всем взяла,
– Ладно, сестрёнка Ципра. Погадай.
Ципра была очень рада, что может опять побыть с Лорандом вдвоём в своей с броской цыганской яркостью убранной комнатке. Она усадила его на складной бархатный стул, а сама, примостясь на тигровой шкуре на полу, вынула карты из кармана.
Года два уже она не расставалась с гадальными картами. Они были её единственными советчиками, друзьями и товарищами, её наукой и верой, её священным культом.
Во что-то же надо верить человеку.
Перетасовав, она протянула их Лоранду на ладони.
– Снимите! Снимает тот, кому предсказывают. Не так, не левой, а правой, к себе.
Лоранд уступил её прихоти.
Ципра разложила карты по порядку.
Потом, облокотясь о колени и подперев руками своё красивое загорелое лицо, внимательно оглядела знакомые карточные фигуры.
Кавалер[144]144
Здесь и дальше – названия венгерских гадальных карт.
[Закрыть] лёг как раз посерёдке.
– Вас ждёт дальняя дорога, – с глубокой серьёзностью ст объяснять девушка. – И встреча с дамой в трауре. А это – нечаянная радость, видите: букет. И здесь же милая. Удачно сошлось. Но между вами – ревнивица и убийца; они вас разлучают. Пёс – это верность, а кошка означает козни. Пёсик с грусть-тоской улёгся рядышком. Берегитесь: вас хочет убить какая-то женщина, которая на вас зла.
Лоранд посмотрел на неё с такой сожалеющей улыбкой, что не трудно было отгадать его мысли.
Она тоже ответила ему лишь жестикуляцией. Приложив три пальца к груди, отрицательно помотала потом ими в воздухе, как бы говоря: это не я! Ревнивица, эта вот дама в зелёном, – вовсе не она. Она, Ципра, – дама в жёлтом, та, что зовётся «грусть-тоска». И Лоранд отметил про себя: и в самом деле, Ципра давно уже ходит в жёлтом платье, наподобие той карточной дамы.
Ципра быстро смешала карты.
– Ну-ка, ещё разок! Нате снимите – три раза подряд. Вот так.
И опять разложила карты.
Лицо её сразу порозовело и взор заблистал.
– Видите, дама в жёлтом – возле вас, а убийца – в сторонке. И ревнивица с милой на том конце. А по другую руку от вас пожилая дама. У неё над головой – горящий дом. Опасайтесь беды! Кто-то очень хочет вам насолить. Но есть, кто и защитит.
Лоранд спрятал улыбку, не желая огорчать бедняжку откровенным пренебрежением к этим детским глупостям.
– Ладно, Ципра, вставай. Поиграли, и будет.
Опечаленная Ципра собрала карты. Но рукú Лоранда, который хотел ей помочь подняться, не приняла. Вскочила сама проворней серны.
– Но что же делать, если я ничего другого не умею?
– Песню мою любимую на цимбалах мне сыграй! Давно ты её уже не играла.
Привыкнув повиноваться, Ципра села за свой инструмент, и под молоточками зазвучала та задумчивая степная элегия, которую все, кто ни слушал, поминали с восхищением, говоря: музыка тут – это сама поэзия.
Звуки цимбал привлекли в комнату и Мелани с Топанди. Мелани встала у Ципры за спиной, Топанди тоже подтащил стул поближе и задымил трубкой.
Пробегая молоточками по чутким струнам, Ципра заметила, что Лоранд неотрывно смотрит в её сторону. Но нет, этот полный немого обожания взгляд устремлён куда-то дальше, выше: на девушку, стоящую за ней. И молоточки выпали в конце концов у неё из рук.
– Ой… задохнусь от этого дыма, – закрыв лицо руками, сказала она прерывающимся голосом.
Топанди в шутку выпустил ещё клуб прямо ей в лицо, пусть привыкает, и сделал знак Лоранду: пошли, мол, куда-нибудь, где нас не строжат.
А Ципра принялась ключом отпускать струны на цимбалах.
– Зачем ты это делаешь? – спросила Мелани.
– Всё равно мне больше не играть.
– Почему?
– Вот увидишь. Мне гроб всё в картах выпадает. То рядом, то подо мной, то надо мной. Сама посмотри, если не веришь. – И опять разложила карты на столе. – Смотри, – указала она с грустным торжеством. – Вот он, гроб, под дамой в жёлтом.
– Но это не ты, – полушутливо, полуутешительно возразила Мелани. – Вот ты.
И показала на «милую».
Ципра, однако, заметила нечто совсем другое.
С молниеносной быстротой обхватив стальными пальцами нежное запястье Мелани, она со зловещей многозначительностью ткнула в светлую полоску на белом пальчике:
– А где кольцо?
Мелани залилась краской. Ципра же ужасно побледнела. Сам ад разверзся перед её широко раскрытыми глазами.
