Текст книги "Американка"

Автор книги: Моника Фагерхольм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Она сразу заметила, как Дорис Флинкенберг расслабилась, ее круглое лицо расплылось в большой нахальной, соответствующей ситуации, улыбке.

– Я страшно голодна, – проговорила она потом на чистейшем шведском языке, словно читала стихотворение на торжествах по случаю окончания школы. – Ужасно, безумноголодна. Так бы целый дом и слопала.

– Так пойдем, – без церемоний предложила Сандра и пошла назад вверх по лестнице. И Дорис поспешила выбраться из спальника, она старалась держаться как ни в чем не бывало, но с трудом могла скрыть волнение. Ну и пусть. Так и должно было быть, они обе это понимали.

А наверху в кухне в рекордные сроки, не больше двадцати минут на все про все, начался процесс, в ходе которого Дорис и Сандра познакомились ближе и стали лучшими подругами, неразлучными. Одна Идругая, обе-две.

И так продолжалось до тех самых пор, пока Дорис Флинкенберг темным ноябрьским днем, очень похожим на тот ноябрьский день, когда они впервые встретились, не поднялась на скалу Лоре, взяв с собой пистолет (настоящий), поднесла его к виску и спустила курок.

В то первое утро в доме на болоте они не пили на завтрак «Лапсанг Сушонг» – чай с запахом дыма, который обычно пила Сандра – она очень держалась этой привычки. Если нужного сорта в доме не находилось, если, например, папа – или мама, пока она еще жила с ними, – забывали купить его, Сандра с кислой миной отказывалась завтракать вообще.

– Что это такое? – в ужасе воскликнула Дорис Флинкенберг, отхлебнув первый глоток из кружки, которую ей протянула Сандра. – Духи? Я же говорила КОФЕ! – Дорис решительно выплюнула чай в раковину. – В доме кузин мы всегда пьем кофе! Бенку выигрывает для нас килограммовые упаковки. В лотерее, ему везет просто обалдеть как, – добавила Дорис, словно читала сборник кроссвордов. – В игре, – продолжила она беззаботно, не замечая, что Сандра вздрогнула. До того, как Сандра встретила Дорис Флинкенберг, она мало что знала о Поселке и его обитателях, кроме пары фактов, один из которых: что Бенку и мальчишка в лесу – один и тот же человек.

– Ты ведь знаешь, кто такой Бенку? Наверняка его видела. Псих в лесу. Мы живем в одном доме, если ты этого еще не поняла. В доме кузин. Он у них приемный сын, а я приемная дочь. О'boy, Сандра, так и знай: мои настоящие предки – ими хвастаться не приходится. – Сказав это, Дорис закатила глаза; со временем Сандра привыкла этому ее особому приемчику; конечно, в болтовне Дорис было много такого, о чем хотелось расспросить поподробнее (вот как, например, сейчас, о том психе в лесу, Бенгте). Но все же тогда, в первые минуты их знакомства, это было бы слишком.

– А теперь ты о себе расскажи, – решительно продолжила Дорис. – Какие у тебя хобби? Мои, – и тут Дорис сделала паузу, прежде чем продолжить самой, потянулась еще за одним бутербродом с балканской колбасой, тарелку с которыми Сандра поставила на стол между ними, и стукнула по ножке кухонного стола, словно чтобы придать ритм и выразительность своим словам, – слушать музыку и решать кроссворды из «Преступлений и жизни».

Дорис все болтала и болтала, так что поначалу трудно было вставить хоть словечко. Но Сандра, пока слушала ее, подумала: это ничего. Она не возражала. Даже больше того – у нее снова возникло предчувствие, что именно этого она давно ждала. Болтовни Дорис, ее присутствия – всего, что с ней связано. Что значительную часть своей жизни она именно этого и ждала.

– Алло! Я же задала вопрос! Ты что, уснула?

– Хм, – осторожно начала Сандра. – Не знаю, может быть, ткани. Разные. Но не все. А еще я люблю стрелять из пистолета. Хотя у меня это и не очень хорошо получается.

Сказав это, она не посмела поглядеть на Дорис, а несколько секунд прислушивалась к тому, как ее сумасшедшие фразы отдавались эхом в воздухе между ними. Ей захотелось поскорее сменить тему разговора.

– А теперь моя очередь задавать вопросы. Как ты пробралась в дом? И что ты вообще тут делаешь?

Первый вопрос Дорис Флинкенберг оставила без ответа, зато на второй ответила со всей обстоятельностью. Накануне вечером ей вдруг стало ясно, что она ни секундой больше не может оставаться в доме кузин, что пора бежать оттуда. Эта мысль поразила ее, словно удар грома, рассказывала она: просто-напросто уйти и никогда больше не возвращаться. Дорис собрала свой чемодан и ушла из дома кузин со спальным мешком под мышкой. Она шла и шла по дороге и по разным тропинкам. И пока она так шла в тонкой куртке, встречный ветер и холод пробирали ее до костей, отчего злость из нее постепенно выветрилась, и довольно быстро она задумалась о совсем другом – о том, все ли у нее есть, чтобы продолжать жизнь дальше, вот, например, кассетный магнитофон она забыла, и все кассеты тоже. Поэтому не успела она далеко уйти, как одумалась и повернула обратно. И тут-то ей пришлось пожалеть, что она далеко ушла от дома, слишком далеко, и у нее уже не осталось сил на обратную дорогу.

Вот она и пришла к дому на болоте. Он оказался поблизости. Трудно сказать, говорила Дорис правду или нет, скорее всего – нет, все это было слишком невероятно, особенно если учесть, что дом на болоте стоял на отшибе. Вдали от всех и вся. От всего Поселка, практически от всего мира. И туда вела лишь одна-единственная дорога да парочка лесных тропинок.

Но только идиотка стала бы зацикливаться сейчас на таких мелочах. Как уже говорилось, у Сандры были заботы и поважнее. Она встретила родственную душу, и это чувство Сандра потом помнила всю жизнь, ничего более сильного она не испытала. С Дорис Флинкенберг возникло у нее такое удивительное единение – на сто процентов. О нем знали только они двое. Знали с самого начала, хотя пока они были маленькими и еще не могли вести умных бесед.

И это единение никак не проявлялось внешне. У них было множество различий. Сандра, например, в то время была маленькой, тоненькой, со светлыми растрепанными волосами и на ночь надевала зубные брекеты. Дорис же была пухленькой, румяной и какой-то белесой – не только волосы, но словно вообще вся. И у нее был неправильный прикус. И ОГРОМНЫЕ ножищи, сорокового или сорок второго размера.

И вечно одни и те же неуклюжие кожаные ботинки.

– Я просто идиотка, что сбежала из семьи, в которую меня приняли, – заявила Дорис Флинкенберг после того, как, покружив изрядно вокруг да около, наконец-то добралась в своем рассказе до итоговой морали. – Я имею в виду дом кузин. И маму кузин. Которую я люблю больше всех на свете.

– Моя дорогая-дорогая мачеха. О'boy, Сандра, ты бы только знала, из какого сброда я вышла. Мамаша с болота и папаша с болота. Ясное дело, Сандра, – зашептала Дорис многозначительно, – я настоящий подкидыш.

И Дорис рассмеялась, с облегчением, но потом опять засомневалась, и мысли ее снова обратились к дому кузин.

– Она, поди, сейчас волнуется, мама кузин. Я не собиралась спать в этом бассейне. Хотела только передохнуть.

И – трр! Что это – телефонный звонок?

Конечно, это была мама кузин, она спрашивала, где Дорис.

– Теперь надо поторопиться, если мы хотим немного поиграть, до того, как она сюда доберется, – сказала Дорис, положив трубку. – Конечно, мне и потом хотелось бы играть с тобой. Но это не одно и то же. Ну что – пошли назад в подвал?

С таким же успехом Дорис могла спросить: «Хочешь выйти за меня замуж?» И Сандра с такой же легкостью ответила бы – да.

– Да, – сказала Сандра. – Да.

И под руководством Дорис девочки вернулись в подвал и залезли в бассейн, в котором не было воды. Дорис увидела чемодан Сандры.

– Выходит, ты тоже девочка с чемоданом. Открой свой, а я открою мой, и посмотрим, у кого что есть.

Дорис с чемоданом и Сандра с чемоданом: две девочки с чемоданами высыпали их содержимое на зеленый кафель бассейна, и все перемешалось. Так что возникли новые связи и новые неожиданные комбинации. Одно с другим, идеи, фантазии, всякая всячина.

В чемодане Сандры, например, лежали атласные игральные карты из Маленького Бомбея, блокноты с вырезками: мертвая собачка Джейн Мэнсфилд, Лупе Велез и Патрисия в Кровавом лесу – они жили своей собственной жизнью под потертыми синими обложками. Было там еще несколько спичечных коробков из отелей и ночных клубов и пластиковый кубик, полный серебристых конфетти. В чемодане Дорис, не таком дорогущем, как у Сандры, лежали кассеты для магнитофона со множеством «любовных песенок на все времена – для больных любовью» (эта невыносимая музыка Дорис), пара номеров «Преступлений и жизни» (журнал), несколько книжек «Китти вновь разгадывает таинственный случай», «Роль женщины в любовной жизни» и «Словарь для разгадывания кроссвордов», а также письмо из английского королевского дома, адресованное Д. Флинкенберг, Саабвэген. В этом письме, растолковывала Дорис, было написано по-английски, что принц Эндрю, с которым она попыталась завести переписку, не склонен писать кому-либо помимо членов своей семьи или тех, кто является, как там тоже указывалось, «им ровней». И так далее.

Один чемодан и другой чемодан и все их содержимое – из этого рождались игры и рассказы, рассказы и игры, игры, которые были рассказами, которые занимали Дорис и Сандру много лет. И уводили их в иную реальность.

И дальше, почти во взрослую жизнь.

Но пока, и довольно долго, это была просто забава. Радость и веселье, которые передавались и другим, тем, кто сам в этом не участвовал.

Например, маме кузин, она появилась в доме на болоте в тот же день и не смогла не поддаться тому радостному чувству, которое наполняло бассейн. Она так обрадовалась, что тоже захотела остаться, а осмотревшись, подметила, что все в доме покрыто пылью. Так что, когда немного погодя объявились Аландец и Бомба Пинки-Пинк, в доме полным ходом шла уборка.

Аландец этому тоже обрадовался и разом принял маму кузин на работу – уборщицей. Именно так, заметим в скобках, возникла фирма «Четыре метлы и совок» – фирма по уборке, которая со временем превратила маму кузин в настоящую предпринимательницу.

Пинки сразу же метнулась в подвальный этаж к бассейну без воды и издала радостный детский крик:

– Я тоже хочу с вами играть!

Она спустилась в бассейн. И так разволновалась, что грудь ее почти вываливалась из узкой блестящей майки. Споткнувшись, она упала на длинный кусок шелка, в который завернулась Дорис, изображавшая даму из гарема.

– Здравствуйте, – сказала Дорис Флинкенберг и протянула Пинки руку.

– Это Бомба Пинки-Пинк, – вежливо представила Сандра, она не хотела вновь обидеть Пинки и постаралась представить ее достойным образом. – Она по профессии стриптизерша.

Но Пинки снова оскорбленно зыркнула на Сандру:

– Надо говорить «приятельница папы». И никак иначе.

– Но стриптиз, – прицепилась Дорис, стараясь казаться светской, – это же так интересно! Это, наверное, очень трудная работа. Расскажите поподробнее.

Дорис решила, что из этого рассказа выйдет отличный проект для школы, она сделает его одна без чьей-либо помощи и назовет: «Профессия – стриптизерша». Этот проект навсегда закроет Дорис Флинкенберг доступ в тот класс, куда Сандра Вэрн довольно скоро перейдет из французской школы, в совершенно обычной средней школе в центре Поселка.

Так это все и было, во всяком случае – почти. Сандра и Дорис встретились, подружились и стали играть вместе. Стали лучшими подругами в своем собственном маленьком мире.

У них было много игр, долгих игр. И ни один посторонний не увидел бы в них смысла.

Но некоторые игры все же выделялись. Были две большие игры, две главные. Одна была игрой Сандры, она основывалась на ее рассказе о своей жизни. Другая – игра Дорис, и она основывалась не столько на жизни Дорис, но на событиях, которые происходили вокруг нее. На том, что когда-то случилось в Поселке. На одной страшной истории.

В эти игры нельзя было играть одновременно – только по очереди и по порядку. Первая игра была в Лорелей Линдберг и Хайнца-Гурта, а вторая игра называлась «Таинственная история американки».

И все должно было основываться на реальных фактах. Все должно было быть правдой.

Первая игра в Лорелей и Хайнца-Гурта началась так.

– А где же твоя мама? – спросила Дорис Флинкенберг Сандру на другой день, точнее, в один из первых дней, когда они оказались вместе в доме на болоте. Они были в кухне, пришли перекусить – Дорис постоянно нуждалась в таких «перекусах», – на них были костюмы от предыдущей игры, которая им уже наскучила.

– Что случилось?

– Пришел один человек и забрал ее, – ответила Сандра уклончиво.

– Ангел? – спросила Дорис Флинкенберг с надеждой.

Сандра многозначительно хмыкнула.

– Ангел Смерти? – попыталась помочь ей Дорис. – Лиз Мааламаа?

– Тсс! – донеслось с лестницы, которая вела в подвал, где мама кузин яростно начищала воском ступени, чтобы они вновь стали такими же блестящими и скользкими, какими были при Лорелей Линдберг.

– Подслушивать запрещено! – крикнула Дорис Флинкенберг в сторону лестницы. – Ей жуть как хочется послушать, – прошептала Дорис так, чтобы только Сандра слышала.

– Вот я ТЕПЕРЬ закрою дверь, чтобы все осталось только между нами! – крикнула в свою очередь Сандра, и ее слова эхом разнеслись по дому. Сказано – сделано. Да вдобавок они заперли дверь изнутри, чтобы гарантировать себе покой и уединение.

И началась игра. Она началась так, как начинаются все самые лучшие игры – с очень длинной истории.

– Он приехал и забрал ее, – начала Сандра тихим голосом рассказ о том, о чем прежде никому не рассказывала и никому больше не расскажет, никогда. Это было очень личное, и только Дорис Флинкенберг во всем мире могла узнать кое-что об этом. – Прямо отсюда. На вертолете. Он опустился на крышу.

– Кто же? Ее любовник? – Дорис сразу ухватила суть дела.

– Помолчи, – нетерпеливо оборвала ее Сандра. – Не перебивай. А то вообще ничего не услышишь. Но – да, ее любовник. Так тоже можно на это посмотреть. Конечно, тайный. Все любовники обычно такие. Они были знакомы много лет. Встретились в ночном клубе в альпах, он называется «Скачущий кенгуру» – для сливок общества. Вот эта кружка, кстати, оттуда. Я из нее пила охотничий чай, знаешь, такой чай с ромом…

– Ты опьянела? – Дорис Флинкенберг указала пальцем на кружку с кенгуру, она теперь так увлеклась, что вращала глазами как сумасшедшая.

– Да помолчи же, я ведь просила! – Сандра подняла руку. – Ну, и я видела все своими глазами. Как они встретились, значит. Я была с ними. Это было еще до того, как мы переселились в этот дом на болоте… Мы тогда постоянно вращались среди сливок общества. Но забрал-то он ее все равно отсюда. Крыша дома такая плоская, на нее очень удобно приземляться.

Это случилось в один из тех жарких дней в прошлом году. Ты ведь знаешь, как это бывает… когда ни ветерка. И тихо. Так тихо. Слышно было лишь, как насекомые ползают и жужжат в траве. Все эти странные существа, которые тут вокруг, – комары, жуки, те, что еще так трещат. Кнапп. Кнапп. Кнапп…

Дорис понимающе кивала, а Сандра все глубже погружалась в свой рассказ.

– …И каблуки. Ее каблуки. Стук. Стук. Стук. В тот день. Так тревожно. Так беспокойно. Каблуки, сбегавшие с верхнего этажа вниз в спальню; из кухни – в спальню, в гардеробную и назад, и снова. В комнату с бассейном, обошли вокруг бассейна. Раз, еще и еще. Ну, знаешь, Дорис, как бывает, когда кого-то ждут. А она ждала. Хотя это стало ясно, только когда уже было поздно… внизу у бассейна. И вот – тррр… Она сняла кольцо, которое получила от Аландца, с рубином размером в столовую ложку. Оно упало с ее руки и скатилось в бассейн. И тогда она позвала на помощь. Она позвала меня, мы были только вдвоем в доме в тот момент. «Сандра! Я уронила кольцо в бассейн, а я сейчас без контактных линз. Сандра, дорогуша, приди и помоги мне его найти!…»

Она, конечно, слышала, как Лорелей Линдберг зовет ее, но притворилась, что не слышит. Даже не откликнулась, а вместо этого улизнула из дома, сбежала по лестнице и помчалась в ближайшую рощу, где обычно пряталась, там, где был дурной глаз, там, где иногда стоял тот мальчишка– хотя о мальчишке она Дорис Флинкенберг ничего не рассказала – слишком сложно было объяснять. Там был камень, из-за которого было удобно подсматривать. Возможно, уже тогда она впервые услыхала странный звук где-то вдалеке, хотя он еще и не проник в ее сознание. Вертолет. Жужжание в затылке.

О нет. Дело не в том, что она не хотела помочь Лорелей Линдберг искать кольцо, и не в упрямстве, которое на нее иногда находило, не больно-то добренькой и послушной она была, нет совсем… просто она не могла оставаться в доме. Беспокойство Лорелей Линдберг было так велико, что отражалось на всем, нигде не было покоя. А когда Аландца не бывало дома, оно усиливалось и все становилось словно наэлектризованным – а Маленького Бомбея больше не существовало. Вот Лорелей Линдберг и смотрела в окно на заросшее озеро и вздыхала. Ни одного человека – она бросила взгляд на свою дочку, – ни одного разумного человека рядом. И снова вздыхала. Однажды, когда Лорелей Линдберг посмотрела на нее вот так, Сандра чуть не расплакалась – но это было прежде. Теперь она больше не плакала; она выросла, и слезам пришел конец.

И в тот день, именно в тот день: высокий воротник Лорелей Линдберг и выбритая макушка, на которой блестели несколько швов. Она упала с длинной лестницы, это случилось несколько дней назад. Аландец так ударил ее, что она потеряла равновесие, она падала и падала, переворачивалась на бессчетных ступеньках, а этот ужасный дверной звонок тем временем наигрывал мелодию: «Nach Erwald und die Sonne, die Sonne, die Sonne…»

Но потом Аландец так горевал, все плакал, плакал, Сандра прежде никогда не видела своего папу плачущим, это было очень тяжело. Потом он уехал и вернулся домой с кольцом с рубином размером со столовую ложку.

И вот звук, который долго отдавался у Сандры в затылке, усилился и стал почти оглушающим, огромная тень легла на светлый летний день, девочка опустилась на землю за камнем у дома. Она не верила своим глазам: это был вертолет, он летел так низко, что почти задевал макушки деревьев своими жуткими растопыренными ногами и создавал давление воздуха, которое приминало траву, папоротники и всю прочую буйную растительность – к самой земле. Сандра, онемев от страха, смотрела широко открытыми глазами и неотрывно следила, как серебристо-черный вертолет снижается над домом и наконец садится на его широкую плоскую крышу.

Одновременно, в другом месте, не так далеко (хотя все же и не близко), на шоссе: Аландец гнал машину со скоростью не меньше ста шестидесяти километров в час, чтобы успеть домой. Его охватило дурное предчувствие: случилось самое плохое! Надо было спешить! Скорее! Он не должен был опоздать, не имел права. И жал и жал на педаль газа – изо всех сил.

А в это время в доме в самой болотистой части леса Лорелей Линдберг вышла на крышу. Она была во всем белом – белое платье, белый платок на голове. Она стояла там наверху и кричала мужчине в шлемофоне, летных очках, кожаной куртке, сапогах и светло-бежевых галифе, стараясь перекричать треск вертолета. Она огляделась и заметила свою дочь Сандру, та выглядывала из-за камня, за которым пряталась. Страх прошел. Теперь она стояла возле камня, на случай, если Лорелей Линдберг вдруг забудет – как напоминание.

– Das Mädchen! – крикнула Лорелей Линдберг мужчине, которого звали Хайнц-Гурт, своему тайному любовнику, прилетевшему ее похитить.

– Девочка, – перевела Сандра Вэрн для Дорис Флинкенберг, – по-немецки.

Ему не терпелось поскорее улететь, он попытался подтолкнуть Лорелей Линдберг к люку вертолета – на крыше едва не завязалась рукопашная.

– Das Mädchen nicht! Nicht das Mädchen! – кричал он ей.

– Без девочки, – перевела Сандра для Дорис Флинкенберг, – никакой девочки, по-немецки.

Они оба какой-то миг смотрели на маленькую девочку, Лорелей Линдберг и Хайнц-Гурт. Взрослые на крыше. Девочка в лесу. Одно мгновение.

И это мгновение прошло. Лорелей Линдберг вскарабкалась в вертолет, но, прежде чем исчезнуть в нем, обернулась – конечно, это классика – в последний раз и посмотрела на камень на опушке леса, и тогда, в этот микроскопически короткий миг, они были только двое во всем мире.

На случай, если она забудет…

Она казалась такой беспомощной.

И только когда было уже поздно, Сандра подняла руку, тяжелую, словно свинцовую, и махнула Лорелей Линдберг, в самый последний раз.

Вертолет поднялся в воздух и исчез. Всего несколько секунд, и на дом на болоте снова опустились тишина, неподвижность и жара.

На двор въехал автомобиль. Аландец, бледный как мел, бросился к дочери, сидевшей у подножия лестницы-в-никуда, на последней серой облупившейся ступеньке.

Аландец сразу понял, что опоздал. Все уже свершилось, и ничего нельзя вернуть. Отец и дочь, у подножия лестницы, одни в той особенной тишине, которая всегда окружала дом на болоте. Они поднялись и, неловко обнявшись, побрели по лестнице назад в дом.

– Вечером я спустилась в бассейн, – закончила Сандра свой рассказ Дорис Флинкенберг за закрытыми дверями кухни в доме в самой болотистой части леса – как раз вовремя, чтобы услышать громкие звуки уборки по другую сторону двери.

Конечно, это была мама кузин, она стучала и кричала не зло, но решительно:

– Девочки, девочки! Впустите же меня! Я тоже хочу выпить кофейку.

– А кольцо?

– Я его искала-искала. – Сандра понизила голос, теперь они были в комнате, в ее комнате, залезли на кровать, которая по-прежнему называлась супружеской, хотя спала в ней лишь бледная девочка, одна-одинешенька, а кровать была такая большая, что занимала почти всю комнату. – Потом. На дне бассейна. Я его все-таки нашла. Хоть его и нелегко было заметить. Вот. Размером со столовую ложку. Но это была не очень большая ложка, та, с которой она его сравнивала. И я…

– …я взяла его и спрятала, ничего не рассказала о нем Аландцу.

– Покажи, – прошептала Дорис Флинкенберг.

– Тсс, – прошипела Сандра. – Я же сказала: это страшная тайна. Подожди, пока мы вновь останемся одни.

И в бассейне, позже: Сандра достала пластиковый кубик из чемодана, тот самый, с серебряными конфетти, и там, в самом низу, было оно. Кольцо. С рубином. Ну, не совсем со столовую ложку, поменьше.

Дорис потной рукой взяла пластиковый кубик.

– Жребий удачи, – тихо произнесла Сандра со значением и надела кольцо Дорис на палец.

– Я страшно хочу выйти за тебя замуж, Хайнц-Гурт, – сказала Дорис Флинкенберг и проникновенно посмотрела в глаза Сандре Вэрн.

– Вот и здорово, – сказала Сандра Вэрн по-немецки, – отличная идея.

– А потом, – вздохнула Дорис, радостно вертя кольцо на пальце, – они жили долго и счастливо до конца своих дней. В альпах. В Австрии.

– Но, – добавила она на беду. – Что стало с той маленькой девочкой? Она осталась одна-одинешенька?

– Да, – подтвердила Сандра глухо и проникновенно. – Так все и было. Она осталась одна-одинешенька.

– Ну что, – произнесла Дорис уже совсем другим тоном, с большим чувством. – А теперь – свадебный поцелуй?

– Ну, что тут интересненького?

Вдруг, посреди такой захватывающей игры, у края бассейна появилась Бомба Пинки-Пинк в своем светло-красном наряде: обтягивающей мини-юбке и блузке из полиэстера с глубоким вырезом, такой узкой, что телу не хватало места внутри одежды, и оно выпирало наружу.

И она, Пинки, словно радаром сразу углядела рубин.

– Какой камуше-ек! – воскликнула она. – Вот это я называю драгоценность!

И метнулась было в бассейн, ведь она сама как-то призналась: «у меня нюх на камушки, особенно на блестящие и сверкающие» – и, господи помоги, что могли сделать девочки? Нельзя было показывать Пинки кольцо. Нет. Этого нельзя было допустить.

– Хм, – перебила ее Дорис, поднялась, преградила ей путь и строгим деловым голосом профессионала продолжила: – Могу я вас попросить об одной вещи? Об интервью?

Затем Дорис объяснила, серьезно и обстоятельно, как только она одна умела, что Бомба окажет ей честь, если потрудится сообщить «ценнейшие свидетельства из первых рук» для пополнения материала, который она собирает для своего школьного группового проекта «Профессия – стриптизерша»; правда, она в этой группе одна, Дорис Флинкенберг, ведь у нее такие оригинальные способности, что охотников быть с ней в одной группе не нашлось.

– Вы окажете мне большую честь, – завершила Дорис Флинкенберг, и ради блеска славы Пинки забыла обо всех бриллиантах мира и сразу согласилась.

А кольцо стала носить Дорис. Но только когда они с Сандрой Вэрн устраивали праздники в бассейне без воды.

Лорелей Линдберг и Хайнц-Гурт. Здесь-то и начинается их история. Хайнц-Гурт стал как бы реальным персонажем, а из Дорис Флинкенберг вышла замечательная Лорелей Линдберг.

Это была идиотская затея.

И еще. Лорелей Линдберг. Так ее назвала Дорис. Это она придумала. Лорелей – это было самое красивое из известных Дорис имен.

Линдберг. Так звали семью здесь, в Поселке.

La vie emmerdante / Проклятая жизнь.Последнее задание Сандры во французской школе, сочинение на свободную тему.

Знаменитая актриса Лупе Велез устала от жизни. Она хотела умереть. Мужчина, чьего ребенка она носила под сердцем, оставил ее. Это был не Тарзан – ее самая большая любовь. А другая любовь, неглавная.

С Тарзаном знаменитая актриса кутила в Париже, Лондоне, Мехико и своем доме в Голливуде, в конце концов их великая страсть высосала из них все соки. Оба устали и решили скрыться за миллионы миль друг от друга, словно два раненых зверя. А если сожжешь мосты, не так просто их потом строить заново.

Мужчина, о котором речь, который ее оставил, был второстепенным.

Знаменитая актриса Лупе Велез собрала все таблетки, которые нашла в доме. Их набралось очень много – смертельная доза. Потом она позвонила своим друзьям и пригласила их на прощальный ужин. Хотя прямо она им об этом не сказала. Она заказала свое любимое блюдо. Чили кон кана. Очень острое.

Гости ели, пили шампанское и обсуждали мужчин, любовь и жизнь. Вспоминали худшие дни, чтобы поднять настроение.

Потом гости разъехались, и актриса осталась одна. Она в последний раз приняла ванну. После этого надела свою самую красивую ночную рубашку из чистого шелка – ту, которую когда-то подарил ей Тарзан. Кровать была застелена самыми тонкими простынями, тоже шелковыми. Она привела себя в порядок, не забыла расчесать волосы, проведя пятьдесят раз расческой.

Достала таблетки. Высыпала их на ночной столик, села на край кровати и начала глотать, запивая шампанским. Проглотив их все, она улеглась, устроилась поудобнее, в подобающей элегантной позе. А потом закрыла глаза и стала ждать, когда придут сон и смерть.

Она проснулась и сразу поняла, что это не царствие небесное. В желудке бурлило, она потащилась в ванную. Чили. Она едва успела поднять крышку унитаза, как желудок изверг содержимое. И в тот же самый миг она споткнулась, упала, ударилась головой о холодный фарфор унитаза и потеряла сознание; все плотины лопнули. Голова угодила в унитаз. Такой останется в истории киноактриса Лупе Велез. Та, что захлебнулась в унитазе в своем собственном доме.

Страсть – сплошное дерьмо.

La passion. C'est vraiment un emmerdement.

Сандра сдала сочинение, собрала свои вещи и распрощалась с французской школой. Так она оказалась в обычной средней школе в Поселке, в том же потоке, что и Дорис Флинкенберг. Не в одном с ней классе, как уже говорилось, а в соседнем кабинете, в параллельном классе.

Лорелей Линдберг над маленьким умывальником в задней комнате в Маленьком Бомбее, она ухватилась обеими руками за светящуюся трубку над зеркалом, и – фсс! – несколько секунд через нее проходил ток одним сильным разрядом. Мгновение, только Сандра это видела, мерцающая Лорелей – желтая, шипящая, электрическая. Мир замер – фссс! – этот миг навечно сохранился в памяти.

Нет, ты ошибаешься, сказала она Черной Овце.

Но я боюсь.

Его.

С этим домом что-то не так.

И мальчишка, там вокруг вечно бродит один мальчишка.

Я понимаю, что это ненормально. Этот мальчик, он всего-навсего ребенок.

Поговаривают, будто он совершил что-то ужасное. Но никто толком не знает.

Черная Овца:

– Никто ничего не решает. Мышь не выбирала стать мышью.

– Я понимаю, куда ты клонишь, – говорит она зло.

Шелковый жоржет.

И шифон с добавкой полиэстера.

Господи, он расплавился.

Он тоже не был настоящим.

Но потом она снова стала радостной. Шелковый жоржет. Органза. И шантунг.

Шамо-шелк – просто чудо.

И шифф…

Потом

Вдруг

Все

Закончилось.

Магазин продали с молотка.

Аландец и Сандра освободили его.

Погрузили ткани на машину и отвезли в дом в самой болотистой части леса.

Маленький Бомбей, все эти ткани.

– Мы уходим, здесь не осталось ничего интересного, – бормотала она и больше не казалась себе маленькой шелковой собачкой. Нет. Больше так никто не скажет.

– Давай назовем ее Лорелей Линдберг, – предложила Дорис в самом начале игры. – Всех в округе зовут Линдбергами, а раз она была неместная, то надо, чтобы это чувствовалось в имени.

Дорис умела убеждать. И это подействовало.

Она спрячет в сердце другие истории – словно их u не было.

В саду рассказов были пустоты – колодец, темный, как провал в земле, куда можно заглянуть.

Что это за тяжесть в душе, из которой ничего нельзя соткать?

Райан, вискоза – больше ничего.

Маленький Бомбей, все ткани – и мозаика, 1500 фрагментов, «Альпийская вилла в снегу», наполовину собранная, так и лежала на столе.

– Здесь так пусто. Я стреляю в мух из духового ружья. – Аландец стрелял холостыми в охотничьем кабинете. И пил виски. Возможно, так он пытался набраться мужества, чтобы зарядить ружье по-настоящему и положить всему конец. Самому себе и той маленькой девочке в бассейне.

You wanna implode your mind with the Exploding plastic inevitable?

Маленький Бомбей, все ткани.

Нет. Все это теперь в прошлом.

Плавание всухую.

Девочка скачет в бассейне. Туда-обратно – от края до края.

Аландец встал и на нетвердых ногах подошел к бассейну, с винтовкой.

Девочка прыгала и прыгала, словно не замечая его, глаза закрыты, туда-обратно.

Плавание всухую. Он поднял ружье и нацелил на нее.

Тут она замерла. Посмотрела на него беззащитными глазами.

Он опустил руки, ружье выпало, он заплакал.

Что это за тяжесть в душе, из которой ничего нельзя соткать?