Текст книги "Американка"

Автор книги: Моника Фагерхольм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Но все же это было неоспоримо. Однажды утром, не на следующий день, а, может, через день, метель утихла, и снова стало солнечно и ясно, уже давно наступил день, но Лорелей Линдберг все еще спала. Аландец растормошил Сандру, лежавшую на диване в их огромном номере, почти апартаментах («ПОЧТИ апартаменты» – по этому поводу ее родители тоже частенько ругались). Аландец приложил палец к губам и без слов велел дочке побыстрее одеваться и идти за ним. Они отправились в путь. Не успела девочка прошептать хоть словечко, как они вновь оказались на той злосчастной дороге, на этот раз в настоящем такси.

– Здесь будет наш дом, – объявил Аландец и указал через поле на тот самый дом, чары которого еще не рассеялись.

– Здесь? – переспросила Сандра, чувствуя, что у нее подгибаются колени; на миг ей показалось, что, несмотря на малые лета, она понимает: им не удастся противостоять действительности. И она попыталась вложить все свои сомнения и весь протест в это короткое «здесь?». Но этого явно было недостаточно. Головная боль продолжала пульсировать, ее ангел погиб навсегда, ее ангел, чужой ангел, ангел всех, и с чистого высокого неба теперь снова светило совершенно нейтральное солнце, но что толку.

– Ну, не здесь, – сказал Аландец нетерпеливо. – На родине, конечно. Пойдем позвоним. Мне надо все сфотографировать.

Они побрели по снегу – Аландец впереди, дочка следом. Сандра немного отставала, возможно, нарочно. Это было чистое безумие, все смешалось в голове, и в желудке тоже. Она видела, как Аландец взбежал по длинной лестнице и позвонил в звонок. И что же? В этом идиллическом месте вдруг зазвучал какой-то альпийский марш. Это был дверной звонок.

– Какая вещь! – крикнул Аландец в восторге с верхней лестничной площадки своей дочке, которая, однако, не проявляла никакого энтузиазма. Он подождал, мелодия закончилась, но никто не открыл.

Так что Аландцу пришлось довольствоваться возможностью сфотографировать дом лишь снаружи.

Он пустился щелкать фотоаппаратом: чик, чик, чик и чик.

У девочки кружилась голова, она зажмурилась и вдруг увидела перед собой альпийскую виллу на заболоченном озерце. Дом с обветренным фасадом и длинную лестницу. И женщину, падающую с лестницы, она летела кубарем по серым бетонным ступеням, беспомощно. И так и осталась лежать на земле, словно мертвая.

Ее отвезли в больницу, наложили на затылок швы.

А в доме, в подвальном этаже, бассейн без воды. И кто-то скачет в нем – туда-сюда – от одного конца до другого. Прыгает и прыгает, размахивает руками, словно гребет в воздухе.

Сухое плавание. И она видит, что этот ребенок – это она сама и есть. И вдруг где-то в глубине ВЫСТРЕЛ. Бах!

Может, это у нее в голове что-то треснуло, потому что девочка опустилась на землю под альпийским солнцем, она едва держалась на ногах от похмелья и чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

Но тут подоспел Аландец, он встряхнул девочку, подхватил ее, и все снова стало хорошо.

– Ну, разве я не заслуженно зовусь Аландцем? – весело спрашивал Аландец в такси на обратном пути в отель. – Будь я проклят, у меня в роду – капитан в каждом поколении.

– Ммм, – бормотала Сандра, так она отвечала всегда, когда он заводил подобный разговор.

– Я имею в виду дом, – пояснил Аландец. – Разве это не феноменально?

– Да, – тихо ответила Сандра. И в тот же миг, услышав собственный голос, поняла, что ничего нельзя изменить.

– И это нас еще больше сплачивает, – заявил Аландец. – Теперь у нас общая тайна. Не забывай. Я на тебя надеюсь. Никому ни слова.

И тогда Сандра поняла еще и другое. Ей уже не выйти из игры. Она с ними связана, хочет она того или нет. И это никакая не галлюцинация. А реальность, которая, несмотря на затуманенные похмельем мозги, ощущалась яснее ясного.

Маленький Бомбей

Пашима появилась 400 лет назад, когда Hoop Джахар, жена императора Джангира, попросила своих ткачей сделать шерстяную ткань, «которая была бы легкой, как облако, и теплой, как объятья».

И она ее получила.

С пашимой связано много хитростей и секретов.

Шелк, скажем прямо, ниже классом.

Мы говорим о шелке в пашиме.

Шерть для настоящей пашимы берется с живота овец.

Или с задней части.

– Вот так это выглядит. Комната с рулонами тканей, два стола, полки.

В задней комнате стол, стул и проигрыватель.

Электрический чайник. Мы постоянно пьем чай. Определенный сорт чая.

– Но она могла и рассердиться. Почему никто не приходит?

– Ты спрашиваешь так, как будто магазин процветает.

– Магазин на ладан дышит.

Она разозлилась так, что все булавки выпали у нее изо рта.

И рассыпались по полу.

Маленький Бомбей.

Маленький Бомбей, Чопмансбрантен, 42, в пригороде, в захудалом районе у моря, открыто с восьми утра до шести вечера.

Магазин тканей, «шелка. Ну что может быть более идиотским?»

Мозаика-пазл в задней комнате, на маленьком столике.

Альпийская вилла в снегу.

И все ткани.

«…И Аландец. Чем он снова занят? Он так редко бывает дома…»

Но однажды дверь открылась, и в магазин пришел знакомый:

– О волке речь, а он навстречь.

Это был не Аландец, а Черная Овца.

– Long time по see. Подумай об этом. Не всегда так приятно видеть, как мечты воплощаются в реальность.

Черная Овца, вечный студент-архитектор, брат Аландца.

Вечно на бегу, вечно чем-то занят.

Как Аландец. Но все же иначе.

Так и случилось, немного позже. Точнее – спустя ровно тот срок, который необходим, чтобы слоненок сформировался в животе мамы.

– Счастливый жребий! – крикнул Аландец и втащил огромный квадратный пакет в спальню, в их квартире на родине. Пакет, почти с Сандру вышиной, завернутый в серебряную бумагу и перевязанный широкой красной лентой, с бантом в виде роскошного тропического цветка. Сандра знала, что в нем. Она все заранее видела, хотя теперь, когда все происходило на самом деле, лежала, прижавшись, в маминой постели под маминым одеялом. Зажмурив глаза, заткнув уши руками, чтобы заглушить то, что невозможно было заглушить.

И дождь из конфетти пролился на кровать, пакет, комнату и ее саму.

За несколько дней до дня рождения Лорелей Линдберг, когда казалось, будто все об этом забыли, во всяком случае, когда она сама об этом забыла, потому что всерьез сосредоточилась на других вещах, Аландец явился в комнату к Сандре с пластиковым пакетом в руках. Лорелей Линдберг была в «Маленьком Бомбее», магазине тканей, а Сандра лежала дома в постели, выздоравливала после первой детской болезни (ветрянка или краснуха? она этого не помнила). Он тщательно закрыл за собой дверь, запустил руку в пакет и выудил очень большой предмет, и тут же, у нее на глазах, сорвал с него коричневую оберточную бумагу.

– Посмотри-ка, Сандра! Что это у нас здесь? Звонят ли колокольчики?

Сандра ничего не понимала. Или нет – все же догадалась. Когда увидела эту штуковину. Это был звонок – особенный дверной колокольчик: тут-то она все поняла. Аландец спросил: помнишь? Конечно, она сразу его узнала, словно точно представляла, как он выглядит. Звонок от парадной двери того самого дома, который они видели в альпах, давным-давно.

Аландец, как уже было сказано, никогда не забывал дельные идеи, которые приходили ему в голову. Он считал себя настоящим мужчиной, Аландецем, из редкого крепкого материала.

Звонок был похож на часы с кукушкой и действовал примерно так же. Две металлические цепочки, на концах – две гирьки в виде лесных шишек, тяжелые, тоже металлические. Звонок был сделан в виде миниатюрной альпийской виллы – если кто-то звонил, открывалась дверца на крошечной террасе, и под звуки альпийского марша появлялись румяные альпийские дядьки и тетки с пенящимися пивными кружками. Сандра снова почувствовала дурноту, вроде той, которую испытала тогда в альпах, и вот теперь снова – странный привкус полной беспомощности и гадкого рома во рту.

Nach Erwald und die Sonne. Die Sonne. Die Sonne. Die Sonne.Играл звонок. Разве можно это забыть?

– Ты не представляешь, как трудно было отыскать такой звонок, – похвастался Аландец. – Может, даже труднее, чем построить дом.

Сандра слушала, почти потеряв дар речи от отчаяния.

– Но мне повезло!

И она кивнула. Раз или два, но не произнесла ни слова, все время молчала, впрочем, Аландец, по обыкновению, не заметил ее состояния. Он был, как уже говорилось, не из тех, кто тратил время на анализ многозначительного молчания, внезапных реплик, разных там скрытых подтекстов и тому подобного. Их скрытый в глубине смысл ускользал от него.

– Вот все и готово, – пояснил он, словно желая избежать малейшей неясности в этом деле. И добавил, гордый собственной предприимчивостью:

– Вот чем я был занят все последние дни. Рим, как известно, не сразу строился. А слоненку надо два года провести у мамы в животе, прежде чем родиться на свет.

После такого эффектного заключения, не больно смешного, скорее глупого и дурацкого, Аландец сообщил, что послезавтра, когда у Лорелей Линдберг будет день рождения, они «и ударят».

– А теперь давай разработаем секретный план действий. Ведь с самого начала это была наша общая идея. Мы же хотим устроить ей шикарный сюрприз,верно? Для нее – от нас обоих!

И Аландец надел темные очки, которые в то время он носил, почти не снимая, поскольку втайне считал, и не без оснований, что похож в них на одного популярного французского киноактера. Возможно, он также надеялся, что это напомнит Лорелей Линдберг о той жизни сливок общества, которой они прежде предавались гораздо чаще, чем теперь, когда из-за забот о ребенке, повседневных хлопот и пошатнувшихся дел им стало не до этого. Да еще покупка участка и дома влетела в копеечку.

Аландец носил темные очки, чтобы не видно было выражение его лица. И порой – вот в такие моменты, как теперь, – Сандра была совершенно уверена в правоте слов, сказанных Черной Овцой в белом «ягуаре» – что Аландец-де безукоризненен, «только не больно утруждает свои мозги. Уж я-то знаю, как-никак я его брат».

Или у него не все дома,как говорили в Поселке, куда они скоро должны были переехать. За темными очками скрывалась пустота.

Маленький Бомбей.

Не позволяйте себя обманывать. Лучшая пашима – это не шелковая смесь.

Пашима с вплетением шелка – дешевка.

Не то чтобы совсем ничего не стоящая, но не самая лучшая и эксклюзивная, какую мы ищем.

(Маленький Бомбей, и все ткани.)

Лорелей Линдберг разговаривала с подругой по телефону:

– Моя девочка слишком часто плачет.

– Когда моя дочка плачет. Что случается очень часто. То я теряю веру в жизнь. Почти.

– Тогда я теряю мою хватку, мое мужество, мое… все.

Выключила «Героин» и включила радио.

Из радио зазвучало:

«Наша любовь – континентальное дело, он приезжает на белом „ягуаре“».

Не было никого, кто бы не слышал этот шлягер в те времена.

– Почему это… я не знаю, – говорила Лорелей Линдберг в телефон. – Я не могу этого понять. Странное чувство.

Полиэстер появился как рафинированная копия настоящего шелка.

Современный полиэстер легко спутать с настоящим шелком.

Но скажите мне, какой в этом смысл?

И шелковая собачка выбралась из-под стола, выключила радио и снова поставила «Героин».

Она направилась к двери – и тут вошел Черная Овца.

– Фу-фу. Ммм, здесь пахнет МЫШЬЮ.

День рождения, грянувший через несколько дней, начался с того, что Сандра вошла в спальню, где на двуспальной кровати (супружеской постели, как ее еще называли) в одиночестве лежала Лорелей Линдберг и ждала, претворяясь, что спит, когда ее разбудят. Она прекрасно знала, что это был за день, и тщательно подготовилась ко всем потехам, которые он предвещал. Лорелей Линдберг любила дни рождения, особенно свой собственный. Сандра держала в руках деньрожденный поднос и пела деньрожденную песенку своим тоненьким слабеньким голоском: Сегодня в лесу праздник, медведю пятьдесят, все бегают, хлопочут, поздравить его хотят,это была единственная песня, в которой она знала почти все слова. Лорелей Линдберг открыла глаза и изобразила удивление, но поспешила сесть на кровати, потянулась, словно кошка, и рассмеялась, как и положено имениннице. Стараясь исполнить все, что положено, она одновременно украдкой оглядывалась вокруг. Где же ОН, со всеми пакетами? Со всеми настоящими пакетами с настоящими подарками? На подносе, который держала Сандра, стояла лишь чашка с обжигающе горячим чаем «Лапсанг Сушонг», несколько кусочков кекса с апельсиновым мармеладом и один-единственный пакет – от Сандры, маленький, особой формы, так что сразу можно было догадаться, что там внутри. Слон, маленький слоненок, из слоновой кости. Именно такой, которых, как сказала Лорелей, никогда не бывает много, у нее их уже с добрый десяток.

Но Аландца нигде не было видно, они с Сандрой уговорились заранее, но Лорелей Линдберг об этом не догадывалась. Они решили, что Сандра скажет маме, что Аландцу рано утром, к сожалению, пришлось далеко уехать по безотлагательному делу и поэтому его не будет дома весь день, так что, к сожалению, маме и дочке за неимением лучшего придется праздновать вдвоем.

Вот что Сандра должна была сообщить Лорелей Линдберг, после того как допоет до конца свою жалкую песенку. Аландец меж тем выжидал за дверью удобный момент, когда Лорелей Линдберг поверит словам Сандры и распрощается с надеждой. Это смирение и послужит Аландцу сигналом, чтобы – ПА-РА-РАМ – распахнуть дверь и предстать на пороге с шампанским «Вдова Клико», сигарами, которые он курил только в честь дня рожденья, а главное – с подарком, этим грандиозным подарком, и возвестит: «Счастливый жребий! Пожалуйста!»

Но посреди деньрожденной песни Сандра вдруг пала духом и почувствовала, что готова расплакаться из-за того, что предстояло впереди, она сбилась посреди песни и не нашла ничего лучше, как прыгнуть прямо к маме в постель, тесно прижаться к ней, зажмурить глаза и тихонько, как только она одна умела, поскуливать от бессилия.

– Господи, малышка, что еще такое?

Тут Лорелей Линдберг резко пошевелилась, и чайная чашка на подносе, который Сандра, прежде чем нырнуть в постель, с грехом пополам успела поставить на ночной столик, покачнулась, и обжигающе горячий чай пролился на них обеих. Большая часть – на левую руку Сандры. Это было очень больно – не будь это день рождения Лорелей Линдберг, у Сандры наверняка бы случилась истерика, но в честь такого случая она сумела сдержаться.

И тогда Сандру уложили в кровать, где она, с головой накрывшись одеялом (словно страус, который надеется, что спасется от опасности, если сунет голову в песок), принялась зализывать свои раны. Ничего не видя, ничего не слыша, ни в чем не участвуя. Лишь ее язычок, маленький робкий язычок, скользил по обожженной коже. Позже, когда появятся болезненные волдыри, она примется давить и протыкать их, и, возможно, в рану попадет инфекция, а тогда ей придется обратиться к школьной медсестре. Ей не составляло труда заранее представить себе голос медсестры французской школы:

– Если ты еще раз дотронешься до раны, на всю жизнь останешься со шрамом. Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы у тебя был шрам, такой, как на только что прооперированной губе? Тебе ведь только-только вылечили рот. Теперь он у тебя нормальный. Нормальный, как у других детей.

Нормальный. У медсестры во французской школе был пунктик на нормальности. Но, с другой стороны, она столько талдычила об этой нормальности Сандры, что результат получался обратным. Закрадывались сомнения, а так ли на самом деле медсестра была уверена в нормальности Сандры, как хотела показать? Может, она прежде всего пыталась убедить себя саму? Но Сандре это нравилось, как игра.

И позже, в лучшие годы жизни, которые она провела вместе с Дорис Флинкенберг в бассейне без воды, Дорис в их играх была замечательной медсестрой. Она сразу поняла суть и тайну медсестры из французской школы; игра так и называлась «Тайна медсестры».

– Я первой ее раскусила, – говорила Дорис Флинкенберг в том бассейне без воды, который стал их укромным уголком в доме на болоте, ее голос был глухим и – ах! – таким похожим. «СандраДураЗаячьягуба. Чертовская лгунья. Слишком много о себе возомнила. Но я вижу ее насквозь, так-то».

Хотя это, во всяком случае, были важные сведения (и правдивые). Так что в то утро в начале мировой истории судьба была предрешена; уродина с заячьей губой перестала ею быть.Сандра второй год ходила во французскую школу, когда ей поставили окончательный диагноз; операцию провели не откладывая. «В таких случаях надо действовать не мешкая», – с гордостью заявила медсестра, словно это была лишь ее и Сандры инициатива, а маленькая Сандра не пыталась развеять это заблуждение. Точнее сказать, она вообще ничего не сделала, поскольку в самом этом заблуждении и был главный смысл.

– Твоим родителям стоило озаботиться этой проблемой гораздо раньше, – сказала медсестра и тотчас связалась с врачом-специалистом, который немедленно записал в календарь дату и время операции. – Неужели твои мама и папа совсем ничего об этом не говорили?

– Нет, – соврала Сандра, спокойно и кротко.

Медсестра лишь головой покачала: ну и родители нынче пошли! Как и многие, она осуждала разгульную жизнь, которую, по ее представлениям, вели сливки общества, и то, что родители Сандры, Аландец и Лорелей Линдберг, судя по рассказам девочки, принадлежали именно к этому кругу, не улучшало положения.

– Мама и папа считают, что и так хорошо, – подбросила соломы в огонь Сандра. – Они говорят, что так я выгляжу забавно. Им нравится надо мной смеяться. Но по-доброму. Просто у них такое чувство юмора. Они не со зла.

От этого медсестра еще больше злилась и возмущалась.

– Какая уж тут доброта! – Голос ее дрожал от негодования. Но продолжала она не зло, а скорее решительно и немного торжественно. – Хорошо, что я взяла дело в свои руки. И не потому, что у меня есть свое мнение по этому вопросу, я умываю руки,но должна признать: лично я считаю, что нельзя смеяться над ребенком.

Конечно, все это было вранье от начала до конца, но если уж заврался, то возврата нет, девочка с заячьей губой инстинктивно это понимала, пусть даже тебе самой от этого только хуже будет. Последнее касалось операции, точнее – ее неизбежных последствий. «Хочешь быть красивой – терпи», пыталась Сандра утешить себя на операционном столе, где вскоре оказалась, крепко привязанная, среди ножей и прочих инструментов, разложенных так, чтобы было удобно ее резать. Но ей не удалось сдержаться, и в последний момент она все же крикнула: «Я не хочу», но было уже поздно; к ее лицу прижали страшную эфирную маску, она погрузилась в забытье и увидела кошмарный сон – злые толстые желтые дядьки танцевали канкан; проснулась она через восемь часов от сильной тошноты.

На самом деле Аландец и Лорелей Линдберг водили Сандру к врачам и специалистам. Даже в Маленьком Бомбее Сандру иногда заставляли показать поближе рот какому-нибудь покупателю или другой чадолюбивой душе, готовой дать добрый совет, рекомендовать кого-нибудь, кто разбирается в пластической хирургии или у кого есть родственник с таким же изъяном.

– Всего делов: разрезать и потом зашить, – коротко сказал мужчина на том белом «ягуаре», Сандра не сразу узнала в нем Черную Овцу, брата Аландца, поскольку, когда он пришел в Маленький Бомбей, все у него было новым – одежда, автомобиль.

– Разрезать и сшить!

Хуже не бывает. Никогда в жизни! Эта необдуманная фраза привела лишь к тому, что Сандра еще больше уперлась. Взяв на вооружение свои знаменитые истерики, она наотрез отказалась ходить по врачам. Отказалась, и все. И горе тому, кто попытался бы без уважения отнестись к ее решению. Всего-навсего попытался. Тогда… УАААА! Тогда-то ее заячья губа и попалась на глаза медсестре во французской школе.

Это упрямство, откуда оно взялось?

Может, она уже в раннем детстве твердо решила лелеять свою рассеченную губу, как жизненное кредо, как по крайней мере в благоприятных ситуациях – мощную ИНУЮ перспективу? К сожалению, нет.

Сандра до смерти боялась, вот и вся правда. Боялась операционных, скальпелей, наркоза, самой мысли об этом. Обычный жалкий страх. Ей и самой становилось стыдно, когда она об этом задумывалась.

Но медсестра во французской школе с самого начала взялась за дело иначе. Сперва Сандра ходила к ней, чтобы чем-то занять себя на переменах и в свободные от уроков часы. Чтобы скоротать время. Ей было скучно, у нее почти не было друзей. Само по себе отсутствие друзей именно во французской школе не так ее огорчало, там было много таких, как она: замкнутых, эгоцентричных, напуганных. Многие дети не умели говорить по-французски, а порой казалось, что они вообще ни одного языка не знают. Они столько колесили по миру, что не могли ни одного языка выучить нормально.

Но Сандра ходила к медсестре потому, что заметила, что той нравится болтать о своих недугах, вымышленных и настоящих, с тем, кто всерьез к этому относится.

Медсестра и не могла иначе. Это была ее работа, а работала она не абы на кого. Французская школа была частной школой с эксклюзивным подбором учеников,детей не обязательно одаренных, но тех, чьи родители были дипломатами, служащими международных фирм и тому подобное. Так что эта обычная медсестра была веселым, бойким и немного примитивным вкраплением в эту среду. До тех пор, разумеется, пока она полностью соответствовала этой роли: быть простым маленьким человечком среди более важных и ценных.

Но даже у простых людей бывают тайны, пусть и маленькие. И Сандра разведала тайну медсестры: та в глубине души презирала учителей, а еще больше родителей учеников французской школы – тех, кто вечно, даже в свое отсутствие, благодаря могуществу своих денег и своему влиянию могли всем командовать. Но медсестра любила детей. Нормальных детей: хотя во французской школе таких было немного – тех, у кого были нормальные детские болезни, например плоскостопие, кровоточивость десен из-за однообразной пищи или просто-напросто недоедания. Во французской школе она особенно обращала внимание на тех, у кого был какой-нибудь маленький физический недостаток, желательно, поскольку она отличалась практичностью, – явный.

Это Сандра поняла, и это ее тронуло.

Счастливый жребий!

ПАРА-РАМ! Назад в квартиру – день рождения Лорелей Линдберг, реальность. Дверь в спальню распахнулась настежь, и наконец-то появился Аландец с шампанским, мини-сигарами, огромным пакетом, который приходилось почти толкать. И с радостным воплем: «Счастливый жребий!» Лорелей Линдберг просияла и снова стала как ребенок, так всегда случалось, когда она получала подарки. Она живенько выскочила из кровати в кукольной ночной сорочке и набросилась на пакет. Сорвала серебряную бумагу, стащила ленту и бант, даже не обратив на них внимания, и в мгновение ока достала… кубик. Именно-именно. Светло-желтый огромный, просто огроменный, пластмассовый.

Этот кубик Аландец несколько дней назад выпросил у своего приятеля из охотничьего клуба, в котором он прежде, до Лорелей Линдберг, был активным членом, а знакомый случайно оказался директором целой фабрики мороженого. Сандра, незадачливая соучастница, тоже все про это знала и даже присутствовала при его передаче в коридоре фабрики. Огромный кубик с крышкой – рекламная модель, оставшаяся с прошлого сезона: изначально его использовали для запуска в продажу нового вида ванильного мороженого, упакованного вот в такие маленькие разноцветные пластмассовые кубики. Рекламный кубик долго стоял в конторе директора как печальное напоминание о неудачной рекламной кампании. Настоящий деловой человек не любит попадать впросак; так что Аландцу не составило труда уговорить приятеля отдать ему кубик в подарок. Сандра в свою очередь получила мороженое – сколько ее душеньке было угодно. И этого проклятого мороженогоона наелась столько, что, пусть теперь и это было в прошлом, все же, лежа возле мамы под одеялом на супружеской кровати, Сандра дала самой себе слово никогда впредь не есть мороженого.

– Это бриллиант? – спросила Лорелей Линдберг, полная радостных предчувствий, пытаясь открыть пластиковую крышку. А когда открыла, то издала такой громкий и восторженный крик, что Сандра высунула нос из своего убежища и тоже оказалась осыпана блестящими конфетти.

Серебряное конфетти по всей комнате, повсюду. Аландец весь кубик им заполнил. Какое-то время Лорелей Линдберг занимало только конфетти. Ну и Аландца, конечно, тоже. Они принялись разбрасывать его вокруг себя и снова превратились в обезьян, стали орангутангом Гертрудой в желтой кружевной ночной рубашке и шимпанзе Йораном в костюме капитана и темных очках. Аландец откупорил бутылку шампанского – бах! – пробка перелетела через всю комнату. «Вдова Клико», маленькая Сандра вылезла из кровати и поползла за пробкой, словно дрессированная собачка: она собирала маленькие металлические нашлепки с пробок, на которых всегда изображалась одна и та же старая тетка. У Сандры их было уже довольно много, но так и должно было быть в семье сливок общества.

Маленькая нежная шелковая собачка снова вышла на охоту.Конфетти смешалось с липким шампанским, которое все лилось и лилось: итак, Лорелей Линдберг и Аландец устроили очередное безумное празднество.

Но вскоре Лорелей Линдберг опомнилась и вернулась к своему подарку. Схватив кубик двумя руками, она подняла его, перевернула и высыпала остатки конфетти. Она знала, что искала: шлеп! – это выпало с остатками блестящих кружочков – крошечная-прекрошечная коробочка. Точнее сказать, спичечный коробок из ночного клуба «Скачущий кенгуру», в котором они бывали много раз, когда отдыхали на австрийском горнолыжном курорте, где Лорелей Линдберг, Аландец и Сандра (та самая маленькая шелковая собачка) проводили очередной медовый месяц – седьмой, восьмой, девятый… Ох, это был лучший экземпляр в коллекции спичечных коробков, которую собирала Сандра (да-да, она и коробки тоже собирала). Когда Аландец планировал деньрожденный сюрприз, он попросил дочку принести свою коллекцию и сам выбрал лучший коробок, он его сразу заприметил.

– Ха-ха! – воскликнула Лорелей Линдберг и подбросила коробок. – Бриллиант! – повторила она победно, она любила отгадывать, что ей подарят, и, как правило, угадывала верно.

Но на этот раз она достала из мягкой белой хлопчатобумажной тряпочки, которую Сандра подстелила в коробок, не драгоценный камень, а ключ. Самый обыкновенный ключ, финский ключ фирмы «Аблой».

– Что это такое? Для чего это? – спросила она неуверенно, немного растерявшись, но не переигрывая. Как-никак существует множество разных коробочек, ящичков и кассовых сундучков, у которых есть замки, которым может подойти такой вот совершенно заурядный ключик.

– Живо одевайтесь! – Аландец сорвал одеяло с постели, где все еще лежала Сандра. – Обе! Отчаливаем!

– Я обожгла руку! – тихо захныкала Сандра, но, конечно, теперь ни у кого не было времени выслушивать ее жалобы.

Все сели в машину, Аландец за руль, и отправились в путь.

Так они приехали в Поселок. Так они приехали к дому в самой болотистой части леса.

Потому что тот дом. Он был все же аномалией. Его построили в самой заболоченной части леса, в Поселке за лесом, на поляне у мелкого илистого озера, и только в своих самых безумных фантазиях, на которые Аландец бывал порой мастак, когда ему изменяла удача в делах, можно было назвать это место побережьем – но именно так его продавали.

Снаружи дом представлял собой прямоугольник из серовато-белого кирпича и цемента. У него была плоская крыша, которая заканчивалась широкой медного цвета планкой, на фасаде было несколько узких стрельчатых окошек, вроде тех, что бывают в церквях – хлоп-хлоп-хлоп-хлоп – четыре в ряд прямо под планкой. Но прежде всего бросалась в глаза лестница. Она занимала большую часть фасада. Сорок ступенек в шесть-восемь метров шириной из серого цемента. Шероховатых, режущих глаз.

Аландец притормозил на холме над домом, который стоял в ложбине у заболоченного озера, прежде чем дать автомобилю съехать вниз по дороге, которая вела к лестнице. С этого места, с вершины холма, казалось, что весь дом – это одна только лестница. Лестница в воздух, в никуда.

– Лестница в небо, – сказал Аландец Лорелей Линдберг, сидевшей в автомобиле. – Здесь мы будем жить, – добавил он, словно это и так не было ясно. – Это все твое, Лорелей Линдберг. Только твое.

Потом он отпустил тормоз и позволил автомобилю съехать вниз по склону.

Лорелей Линдберг молчала, ни слова не сказала. Вышла из автомобиля, остановилась у подножия дома, посмотрела вверх. Она рассматривала длинную высокую серую лестницу. Потом огляделась. Посмотрела на Аландца, на Сандру. Больше в лесу никого не было, но казалось, будто Лорелей Линдберг окружена тысячами зрителей. Как будто она, как выразилась Дорис Флинкенберг, которая весьма скоро вошла в эту историю, стояла на огромной сверкающей сцене.Но на этот раз не для того, чтобы покрасоваться, а для чего же тогда? Чтобы не показать виду? Тогда – перед кем?

Перед самой собой. Чтобы скрыть от самой себя собственное смущение. Не показать виду, что для нее это полная неожиданность. Моя мечта, неужели ты выглядишь именно так?Легче было играть роль, представлять, что стоишь на сцене в лучах рампы и перед тобой в темноте миллионы расплывчатых лиц.

– Очаровательно, – сказала Лорелей Линдберг.

Сначала она произнесла это ровным бесцветным голосом. И повторила это «очаровательно» через несколько секунд. На этот раз ей удалось придать своему голосу немного цвета, но какого именно цвета и настроения, ни она, ни кто другой определенно сказать бы не смогли.

Сандра тоже огляделась вокруг. Она увидела дом, рощу и озеро. Безымянное озеро; такое маленькое и жалкое, что у него и имени не было, даже на картах Бенку, как выяснится позже. Была еще зима, но Сандра живо представила себе полчища различных насекомых, которые появятся в доме. Пауки-червяки – от одних названий мурашки ползли по спине. Комары, обычные и те особенные суперкомары, которые, похоже, встречаются только на Безымянном озере и больше в мире нигде. Маленькие, малюсенькие, едва различимые, но если укусят, на коже останутся пятна размером в десять сантиметров. Хорошо еще, что Сандра белокожая и малокровная, таких комары не любят. Гигантские переливающиеся мухи. Жуки. Множество жуков. Жуки в твердых панцирях, стрекочущие жуки, крылатые…

Аландец снял темные очки. Он протянул к Сандре руку, девочка так задумалась, что забыла о времени. Придурок, он что, ничего не понимает?Видимо, нет. Рука Аландца опустилась на плечо дочери: он похлопал ее. Хлоп, хлоп, хлоп. Это он нарочно: ради конспирации.Чтобы Лорелей Линдберг не поняла, что они в сговоре. Вся остальная семья. Он и его дочка, Сандра Вэрн.

Но Лорелей Линдберг не смотрела на них, еще нет. Она по-прежнему смотрела наверх. А потом начала подниматься по лестнице – шаг, еще шаг. Сделав пять-шесть шагов, она первый раз обернулась и, бросив взгляд вниз на своего мужа и дочь, сказала изменившимся голосом – неуверенным, приглушенным: